Текст книги "Расплата"

Как я и предполагал, и Андрей, и Катя сразу же понравились Дженне, хотя огромные амбиции Кати, которые она и не пыталась скрыть, иногда просто шокировали мою жену. «Может, ты был бы счастливее с такой девушкой, как Катя, – дразнила она меня иногда, когда я работал дома допоздна. – Она-то уж считала бы твою работу важной. Она-то не просила бы тебя пойти в постель и погладить ей спинку». Однажды я совершил ошибку, упомянув подначки Дженны в присутствии обеих женщин и заявив, что Дженна думает, будто Катя и я стали бы хорошей парой. Повисло ледяное молчание, а когда мы приехали домой, Дженна устроила мне скандал.

Становится темно – это поезд заходит в туннель под Парк-авеню. Хотя я прекрасно знаю, что моя встреча с Катей будет болезненной, я внезапно понимаю, что очень хочу с ней увидеться.

9

Я убиваю полчаса, бродя по городу, заходя в магазины и сразу же выходя из них, часто меняя направление и в целом чувствуя себя законченным параноиком. Если люди Тиллинг следят за мной, они ведут себя слишком профессионально, чтобы я их заметил.

Когда я приезжаю в компанию «Терндейл», Дебра, секретарь Кати, уже ждет меня в холле. Дебра, крупная девушка со Стейтен-Айленда, любительница пофлиртовать, неожиданно глухо бормочет приветствие, без единого слова проводит меня через пункт охраны и смотрит исключительно на индикатор этажей, пока мы поднимаемся в лифте. Нетрудно догадаться, о чем она думает. Будь Дебра моей соседкой, она наверняка выбрасывала бы свой мусор на мою лужайку.

Дизайн сорокового этажа очень напоминает английский загородный дом, превращенный в музей – полы из темного дуба, искусственно состаренные ковры, картины старых мастеров из знаменитой личной коллекции Терндейла. Я отдаю пальто и шляпу страдающей анорексией секретарше, помещаю зонтик в керамическую китайскую вазу и следую за Деброй через сменяющие друг друга яркие, похожие на галереи, коридоры. Мы проходим мимо пустого конференц-зала и попадаем в полуоткрытое пространство, в котором доминируют два слишком больших кабинета со стеклянными стенами. Ближайший к нам кабинет не освещен; на металлической пластинке сбоку от двери выгравировано имя: Уильям Терндейл.

В дальнем кабинете я замечаю Катин силуэт на фоне снежных вихрей; она повернута ко мне на три четверти, а ее взгляд устремлен на запад, в сторону Гудзона. На ней синий шелковый пиджак поверх белой блузки и узкая черная юбка. Черные волосы сколоты сзади, открывая длинную белую шею и сапфировые сережки-гвоздики в ушах. Одной рукой Катя трет нижнее веко – привычка, от которой, как я помню, она раньше старалась избавиться. Странная смесь горя, вины и тоски сдавливает мне грудь, когда я смотрю на Катю. Дебра открывает дверь в кабинет, и я нервно сглатываю, боясь, что голос выдаст меня.

– Эй.

Я автоматически делаю шаг к Кате, как только она бросает на меня взгляд через плечо, но она поднимает палец и хмурится, указывая на гарнитуру, которую я не заметил. Катя снова отворачивается, а я неловко киваю, чувствуя себя дураком.

Она холодным профессиональным тоном консультирует кого-то по вопросам инвестиционных стратегий, а я брожу по ее кабинету, отчаянно стараясь успокоиться. Мое внимание привлекает набор фотографий в серебряных рамках. Фото по центру несколько лет назад было на обложке журнала «Форбс»: Уильям Терндейл сидит за столом в кресле, а позади него, положив руку на спинку в позе очевидного наследника, стоит Катя. Да, она бесспорно талантлива; но все равно странно, как ей удалось проработать двадцать лет с таким непростым начальником, как Уильям, да еще и неуклонно подниматься по служебной лестнице и стать его первым заместителем.

Между другими снимками, на которых Катя изображена рядом с чопорными белыми парнями в деловых костюмах или спортивной одежде от Ральфа Лаурена, засунута маленькая черно-белая фотография ее и Андрея в возрасте пяти или шести лет, похожих как две капли воды. Они сидят на скамье в парке вместе со своей матерью, за ними видны голые ветви деревьев. Все трое тепло укутаны. Андрей и миссис Жилина держатся за руки и прижимаются друг к другу; Катино печальное лицо повернуто к камере вполоборота. Вскоре после нашего с Катей знакомства Андрей рассказал мне правду о своих родителях. Отец оставил семью еще до их рождения, и мать никогда о нем не говорила. Она и Катя многие годы плохо ладили, поскольку обе были слишком упрямы. Одна из самых приятных вещей, которые Катя говорила о матери, – это то, что та была ведьмой.

– Я сегодня вспоминала Корнуолл, – говорит Катя, и смена тона привлекает мое внимание. Я оглядываюсь и вижу, что она уже сняла гарнитуру и с силой прижимает ее к бедру, продолжая смотреть в окно на реку. – Ту ночь, когда мы поехали домой из паба.

Десять лет назад я и Дженна провели несколько дней после Рождества с Катей и Андреем в арендованном коттедже на юго-западе Англии. Одним сырым поздним вечером мы ехали из паба в старом «лэнд ровере» Андрея. Катя была за рулем. Мы уже почти достигли вершины холма, как вдруг посреди узкой проселочной дороги увидели корову, спускающуюся нам навстречу. Катя ударила по тормозам и крутанула руль. Нас развернуло на сто восемьдесят градусов, шины лопнули, а затем машина несколько раз перевернулась, и все окна одновременно разбились. Перевернувшись в последний раз, «лэнд ровер» снова стал на колеса в считанных сантиметрах от перепуганной коровьей морды. Двигатель все еще работал. Охваченные паникой, мы заговорили все разом и выяснили, что никто из нас не получил и царапины. Мы испуганно замолчали, а дождь заливал в салон и блестел на осколках ветрового стекла, покрывающего наши волосы и одежду подобно драгоценным камням. Я начал смеяться. Через секунду ко мне присоединилась Катя, а затем Андрей и Дженна. Домой мы ехали, распевая песни. Мы опьянели от счастья, из-за того что остались в живых.

– Нам повезло, – говорю я.

– Мне так понравилось, что ты засмеялся, – отвечает Катя. – Это был один-единственный случай за всю мою жизнь, когда я чувствовала себя по-настоящему неуязвимой. Я хотела, чтобы чертова машина еще разок перевернулась.

Я вспоминаю, что чувствовал то же самое: ничто не может навредить нам и все мы всегда будем молоды, здоровы и счастливы. Катя поворачивается ко мне лицом, и боль в ее глазах пронзительно напоминает мне ту, которую я каждый день вижу в зеркале. Я подавляю желание подойти к ней, боясь получить отпор. Уронив голову на грудь, я сжимаю пальцами переносицу и тайком смахиваю слезу.

– Ты как? – интересуется Катя.

– Немного устал. – Я снова поднимаю голову. – А так нормально.

– Сочувствую, что твоя фирма так с тобой поступила и что в газетах пишут всякое. Наверное, тебе ужасно тяжело.

– Прорвемся.

Катя делает шаг по направлению ко мне.

– Я в последнее время много думаю о Дженне. Она однажды сказала мне…

– Может, не будем? – перебиваю я, мой голос звучит натянуто. Я и так с трудом держу себя в руках. Если Катя примется меня утешать – после всего, что произошло между нами, – я не смогу сдержаться.

– Что не будем?

– Вспоминать прошлое.

На мгновение она сжимается, но затем ее черты разглаживаются. Смущение охватывает меня, когда я начинаю смотреть на себя ее глазами – одежда болтается как на вешалке, лицо серое от усталости.

– Жаль, что ты не пришел ко мне раньше, Питер.

– Разве я мог, Катя?

– Из-за полиции?

Я пожимаю плечами, не зная, что ответить.

– Надо было рассказать им правду о нас. Почему ты этого не сделал?

– Послушай, – устало говорю я, – ты не понимаешь. Полицейские вовсе не вели расследование. Детектив просто искал возможность надавить на меня. Он бы сделал все, что в его силах, чтобы измазать грязью твое имя.

– Люди все время заводят романы. Никому не было бы до нас никакого дела. Мы ведь с тобой оба знали, на что идем.

Она так добра ко мне. Она-то пошла на это только потому, что я солгал ей.

– Я пытался сделать все как должно, Катя. Я не хотел снова причинять тебе боль.

Катя опускает глаза и краснеет, и мне внезапно приходит в голову, что она точно так же боится жалости с моей стороны, как я – с ее. Стук в дверь прерывает неловкое молчание. Входит Дебра, а с ней – официант в белом пиджаке, толкающий серую пластмассовую тележку. Он расставляет обед на кофейном столике, суетится над блюдом из тонкого фарфора, на котором разложены бутерброды к чаю, и до половины наполняет хрустальные бокалы диетической кока-колой. Катя просматривает пачку телефонных сообщений; ее руки дрожат. С того самого первого вечера на летней площадке бара я задаю себе вопрос: а что, если бы я встретил Катю до Дженны? Труднее или легче было бы жить с кем-то, больше похожим на меня? И каждый раз, задавая себе этот вопрос, я чувствовал себя виноватым из-за того, что представлял себе прошлое, в котором не было Дженны.

– У меня есть буквально несколько минут, – говорит Катя, жестом показывая на диван, когда Дебра и официант уходят. Она усаживается в мягкое кресло слева от меня и складывает руки на груди; на ее лице нет и следа нежности. – Я понимаю, что ты хотел как лучше, Питер, и ценю это. Но эти твои попытки скрыть правду поставили нас в гораздо худшее положение. В «Пост» была твоя фотография под заголовком «Убийство и таинственная любовница». Ты не знаешь, что такое быть женщиной – топ-менеджером. Если правда всплывет сейчас, моей карьере конец.

– Да ладно тебе, Катя, – протестую я, чувствуя, что начинаю оправдываться. – Уильям известен тем, что ему наплевать на мнение других.

– Ты, наверное, больше не читаешь «Джорнал», Питер, – говорит она, и в ее голосе начинает сквозить презрение.

– Что ты имеешь в виду?

– Уильям решил больше времени уделять своей коллекции произведений искусства. Он объявил о том, что уходит в отставку, и правление создало комитет для назначения преемника.

– И что с того? – Я заинтригован, хотя она явно рассержена. Парни вроде Терндейла обычно умирают на рабочем месте. – Уильям остается председателем правления, и ему принадлежит контрольный пакет акций. Так что решение все равно за ним.

– На сегодняшний день. – Катя наклоняется, чтобы взять свой бокал диетической колы, и делает крошечный глоток. – Ходят слухи, что Терндейл хочет продать свои акции. Предположительно, он ведет переговоры по этому поводу с одним из крупных голландских универсальных банков.

– То есть как это – «ходят слухи»? Он что, ничего тебе не сказал?

– Уильям не имеет привычки делиться своими планами, – отвечает она, поглаживая пальцем край бокала. – Я могу однажды прочитать в «Джорнал», что он решил продать акции голландцам или еще кому-нибудь и что я соревнуюсь за эту должность одному Богу известно с кем. Теперь ты понимаешь, почему сейчас не лучшее время, чтобы выплыло наружу то, что именно я – та самая таинственная любовница, о которой писали в «Нью-Йорк пост».

Катя отдала всю свою жизнь компании Терндейла, и это стало основным источником непрекращающегося конфликта между ней и ее матерью; если Катя потеряет возможность получить главный приз сейчас, когда он почти у нее в руках, она будет уничтожена.

– О нас с тобой знаем только мы и больше никто, – пытаюсь успокоить ее я. – И пока мы держим язык за зубами, все будет хорошо.

– Неужели? Ведь Дженна догадалась.

– Даже не знаю как.

– Может, проблема именно в этом. Что-то происходит, а мы не можем это контролировать.

Несколько месяцев назад я мог бы поспорить с ней. Однако я все больше и больше осознаю, до какой степени моя жизнь была построена на иллюзиях.

– Извини, – говорю я, чувствуя себя еще более уставшим, чем когда я приехал. – Есть столько всего, что я бы хотел изменить.

Катя вздыхает и поджимает ноги, становясь маленькой и уязвимой в огромном мягком кресле. Я наклоняюсь к ней и не подумав тянусь к ее руке.

– Не надо, – резко говорит Катя и отшатывается. А затем мягче: – Пожалуйста.

Снова смутившись, я оглядываюсь, ища, чем бы занять руки, и вижу вырезанную из дерева рыбу, сделанную из сцепленных кусочков мозаики, на приставном столике. Когда я поднимаю рыбу, ее хвост начинает изгибаться. Я вынимаю фиксатор, и рыба рассыпается на части.

– Мы можем поговорить о твоем брате? – интересуюсь я, раскладывая кусочки мозаики. – Мне в последнее время никак не удается с ним связаться. Он не перезвонил мне и не ответил на e-mail.

– Ты сказал, что полиция хочет поговорить с ним. Зачем?

– Детективы, расследующие смерть Дженны, выяснили, что за день до ее убийства Андрей отправил мне домой пакет. Полиция подозревает, что пакет забрали убийцы. Копы хотят узнать у Андрея, что было в пакете.

– Убийцы?

– Полиция считает, что их было двое.

– И они думают, что смогут выследить этих типов, если будут знать, что было в пакете?

– Похоже на то, – отвечаю я, не повторяя оригинальные по своей логике высказывания Тиллинг. – Они уже говорили с твоей мамой. Она сказала, что не может им помочь, поскольку не знает, где Андрей. Это правда, что он больше не работает на Терндейла?

Какое-то время Катя молча смотрит на стол. Это прямой вопрос, и ее нерешительность беспокоит меня. Я соединяю несколько кусочков рыбы, считая, что на Катю лучше не давить.

– Три месяца назад я получила e-mail от руководителя нашего отделения в Лондоне, и в нем сообщалось, что Уильям уволил Андрея, – говорит Катя с непонятным выражением лица.

– Как? – в ужасе спрашиваю я. – Почему? Он приносил убытки?

– Насколько мне известно, нет. Он докладывал обо всем непосредственно Уильяму, но я видела его отчеты об итогах операций в ежемесячной сводке для руководства. Андрей принес компании инвестиции на два миллиарда долларов и обеспечивал постоянный доход от них на уровне почти двадцати процентов.

– Тогда почему его уволили?

Она делает еще один маленький глоток колы-лайт, и ее рука опять начинает дрожать. Существует не так уж много причин, по которым увольняют брокеров, приносящих доход.

– Бред насчет правил поведения с персоналом? Он спал с сотрудниками?

– Европейцы по-прежнему считают сексуальную связь на рабочем месте всего лишь способом дополнительного заработка, – с откровенным презрением говорит Катя. – И в любом случае, Андрей всегда вел себя порядочно. Дело в другом. В тот же день уволили его секретаря.

Если Андрея уволили вместе с секретарем, то проблема носила деловой характер.

– Как Уильям объяснил свой поступок? – спрашиваю я.

– Он ничего не объяснял. Сказал, что я не захочу знать.

– Не захочешь знать, – мягко уточняю я, – или тебе об этом не нужно знать?

– Не захочу.

Эти слова висят в воздухе между нами, как клубок дыма. Вам не надо знать то, что вас не касается – и вы не хотите знать то, что может вас скомпрометировать. Уильям, образно выражаясь, размахивал черным флагом, предупреждающим о чуме в компании, советуя Кате не приближаться. В Восточной Европе не так уж развито законодательство по ценным бумагам. Самое вероятное объяснение – Андрей сделал в Москве что-то такое, что поставило бы Терндейла в неловкое положение или подвело его под удар, если бы об этом сообщили в центральный офис. Возможно, дело в незначительных «благодарственных взносах» или несанкционированном использовании служебной информации. Однако у моей теории есть один небольшой недостаток: Андрей – самый порядочный человек, которого я когда-либо знал.

– Что говорит Андрей?

– Ничего, – ровным голосом отвечает Катя.

– Он не хочет обсуждать это?

– Мне тоже не удалось с ним связаться. В последний раз мы разговаривали в сентябре, за несколько дней до того, как я узнала о его увольнении.

Я чувствую резкий укол беспокойства – что-то здесь не так. Не может такого быть, чтобы Андрей не контактировал с Катей.

– Твоя мать говорила с ним?

– Скорее всего. Она сказала мне, что у него все хорошо и мне не стоит беспокоиться.

– Если у него все хорошо, почему он тебе до сих пор не позвонил?

– Прекрасный вопрос.

– Я ничего не понимаю, Катя. – Я сбит с толку ее сдержанностью. – Разве ты не беспокоишься?

Она выпрямляется, внезапно придя в бешенство.

– Давай посчитаем, что меня беспокоит. Первое: я беспокоюсь, что из-за твоих глупых тайн может пойти коту под хвост моя карьера. Второе: я беспокоюсь, что наши славные парни из правления убедят Уильяма дать должность руководителя тому, кто может провести мячик для гольфа на расстояние в двести пятьдесят метров и рассказать пикантную историю в мужской раздевалке в клубе. Третье: я беспокоюсь, кто может занять мое место, если Уильям продаст свои акции. Четвертое: я беспокоюсь о своем брате. И пятое… – Катя отводит взгляд и не заканчивает фразу.

– Ну же!

Она пожимает плечами, и я задумываюсь – что же Катя может скрывать от меня?

– Так что ты собираешься делать, чтобы выяснить, все ли хорошо у Андрея? – интересуюсь я.

– Я готова выслушать любые предложения.

– Для начала ты могла бы посильнее надавить на свою мать. Потребуй, чтобы миссис Жилина сказала, когда она в последний раз говорила с Андреем, и пляши от даты.

– К черту мою мать! – рявкает Катя. – Она мне ни разу и слова правды не сказала.

– Значит, ты будешь просто сидеть сложа руки и надеяться на лучшее, – недоверчиво резюмирую я. – Я тебя правильно понимаю?

Катя сердито смотрит на меня. Через несколько секунд я отвожу взгляд и начинаю раскладывать кусочки деревянной рыбы на кофейном столике, твердо решив дождаться ответа. Краем глаза я вижу, что Катя следит за мной.

– Отдай мне эту чертову рыбу!

Я толкаю кусочки мозаики в ее сторону, и Катя заново собирает ее, двигая руками так быстро, что я не успеваю следить за ней. Она относит рыбу на свой стол и возвращается с красной папкой на пружине.

– Здесь ключи и шифр охранной системы в московской квартире Андрея, – заявляет Катя, кладя папку на кофейный столик передо мной. – Арендатором является Терндейл. Андрей заключил договор субаренды, действительный до февраля.

– А мне-то они зачем?

– Чтобы ты смог поехать и посмотреть, что и как. Узнать, как дела у Андрея, и выяснить, почему он нам не перезванивает. Заодно можешь спросить его о том пакете.

Ехать в Москву? Черт возьми. Так вот почему она хотела встретиться лично – чтобы попросить меня смотаться через полмира и нарыть ей информацию. Я удивляюсь, насколько сильно я обиделся, узнав ее истинные намерения. Как дурак, в глубине души я все еще надеялся вернуть былые отношения.

– Почему бы не съездить тебе? – спрашиваю я, пытаясь найти возможность отказаться. Самое печальное, что я еле пережил поездку в Нью-Йорк сегодня утром. Москва с тем же успехом могла бы находиться на Луне.

– Потому что у меня здесь куча дел и потому что Уильям предупредил, чтобы я не вмешивалась. Я беспокоюсь, Питер. Мне нужна твоя помощь.

– Не уверен, что могу сделать это сейчас, Катя, – возражаю я, стыдясь признаться в своей слабости.

– А я уверена, что можешь, – отрывисто бросает она. – Что нас объединяет, так это способность сделать что угодно, как только мы приняли решение. Если я могу заставить себя просить тебя об одолжении, несмотря на все, что случилось, – на мгновение ее голос дрогнул, но она сразу же берет себя в руки, – то, я уверена, ты можешь заставить себя поехать. – Катя протягивает папку мне. – Ты передо мной в долгу, Питер. Не подведи меня.

Выражение Катиного лица пресекает любые попытки возразить. Я неохотно беру папку, понимая, что это наилучший способ найти Андрея, но все еще страшась путешествия.

– Почему ты уверена, что он до сих пор там? – спрашиваю я, разыгрывая свою последнюю карту.

– Наш начальник безопасности в Лондоне связался по моей просьбе с московской компанией, отвечающей за эксплуатацию охранных систем. Кто-то регулярно приходит и уходит из квартиры, обычно поздно вечером. Все, иди.

Катя встает с кресла, давая понять, что разговор окончен. Я тоже медленно поднимаюсь, беру папку под мышку и поворачиваюсь к двери. Катя легонько прикасается к моему плечу, и я вздрагиваю.

– Передавай Андрею привет от меня, – просит она.

10

Название «La Fortuna» с трудом различимо на потертом красном навесе, втиснутом между зданием водоканала и автосервисом на первом этаже, в четырех кварталах от мэрии в Нижнем Манхэттене. Интерьер оформлен свисающими с пожелтевшего подвесного потолка рыболовными сетями времен Корейской войны (якобы итальянскими), дешевыми пейзажами Неаполитанского залива и обернутыми соломой бутылками из-под «Кьянти», используемыми вместо подсвечников. Все столики заняты. Пухлая итальянка со светлыми волосами, одетая в белое платье с низким вырезом, скептически улыбается, когда я подхожу к стойке старшей официантки.

– У вас заказан столик на обеденное время? – спрашивает она.

– Нет, спасибо, у меня назначена встреча.

Она берет мое пальто и протягивает мне номерок, пока я осматриваю переполненное помещение. Теннис сидит за столиком в дальнем углу зала рядом с мужчиной постарше. У мужчины галстук желтого цвета и такая прическа, что ее видно с расстояния в пятнадцать метров. Теннис замечает меня и кивает, показывая на крошечный бар. Я проталкиваюсь достаточно близко к бармену, чтобы заказать один «Сан-Пеллегрино» и затем подождать, пока Теннис не присоединится ко мне.

После разговора с Катей я снова пытался дозвониться до Андрея, надеясь на удачу. Но ответа не получил. Сидя за кухонным столом, я почти убедил себя плюнуть на все проблемы, сказать Тиллинг, что не смог связаться с Андреем, и просто заложить Катю. Поиск пакета – дело явно безнадежное, ведь если бы Андрей попал в серьезную переделку, конечно же, он бы обратился за помощью к Кате. Однако постепенно я понял, что выбора у меня нет. Катя права – я перед ней в долгу, и я беспокоюсь об Андрее. Я забронировал билет на самолет на следующий вечер, а затем позвонил Теннису, надеясь, что ему, возможно, удастся напасть на след секретаря, о котором говорила Катя – того, которого уволили вместе с Андреем. Секретарь не может не знать, что именно произошло, а я бы предпочел располагать информацией о том, что натворил Андрей – или в чем его обвиняют, – прежде чем постучаться к нему в дверь.

– Эй, – говорит Теннис, устраивая одну ягодицу на только что освободившемся стуле у барной стойки. – Как дела?

– Хорошо. Спасибо, что так быстро нашел этого типа.

– Никаких проблем. Когда я был маленьким, я играл в католической баскетбольной лиге с нынешним начальником канцелярии Терндейла.

– Неужели святые отцы нанимали еврейских детей?

– Святые отцы хотели выиграть, – невозмутимо отвечает Теннис. – Кроме того, в том районе особо не беспокоились, какой ценой ты добиваешься успеха.

Нет ничего удивительного в том, что Теннис знаком с начальником канцелярии Терндейла. Тридцать лет назад все фирмы на Уолл-стрит набирали для квалифицированной секретарской работы, носящей общее название «канцелярия», евреев и итальянцев из бруклинских средних школ. Соседские отношения одержали верх над корпоративным соперничеством, и служащие этого отдела по всей Уолл-стрит начали сотрудничать между собой, гарантируя отсутствие волокиты в делах и теплые местечки родственникам. Самые умные ребятки, такие как Теннис, иногда шли на повышение и получали доходные должности в отделах торговли ценными бумагами рядом с выходцами из Йеля и Принстона, таким образом осуществляя американскую мечту за одно поколение. Однако с увеличением количества профессиональных менеджеров наподобие Евы Лемонд все фирмы ввели у себя новые принципы набора сотрудников, не дававшие способным ребятам с улицы, никогда не ходившим в колледж, и на порог ступить и вычищавшие остатки бруклинских сотрудников под предлогом, что те, помимо прочих грехов, не поддавались «профессиональному» менеджменту. «Приятельская сеть» уже не та, что раньше, но у Тенниса по-прежнему есть свои люди в большинстве крупных зданий Уолл-стрит.

– Как, ты сказал, зовут этого парня? – переспрашиваю я Тенниса, оглядываясь через плечо. Его сосед по столику вытирает куском хлеба оливковое масло с тарелки.

– Тони Понго.

– Он будет говорить со мной?

– Терндейл заставил его подписать бумагу о неразглашении, когда увольнял. Но Тони уже приканчивает стакан граппы,[5]5
  Итальянская водка. (Примеч. перев.)


[Закрыть] и я сказал ему, что ты надежный парень, так что, скорее всего, он заговорит, если ты будешь правильно спрашивать и пообещаешь не трепать языком.

– Если он прежде не упьется, – уточняю я, видя, как Понго делает мощный глоток из стакана.

– He-a. Понго – парень крепкий. Возможно, глаза у него и будут на мокром месте, но под стол он не свалится.

– Спасибо, Теннис. Ты меня просто выручил.

– Всегда готов помочь, Питер. Можно я спрошу кое-что?

Голос у него необычно робкий. Я опираюсь локтем на край стойки с таким видом, будто у меня вагон времени, и надеюсь, что официант не успеет снова наполнить стакан Понго.

– Валяй.

– А ты подписывал бумагу о неразглашении?

– Нет. «Кляйн» меня ими бомбардирует, но я отправляю всю их почту прямо в корзину для бумаг – просто чтобы позлить их. А что?

– Мне стыдно признаться, – говорит Теннис, – но я нанял адвоката. Месяца полтора назад мы подали иск против «Кляйн» в связи с дискриминацией по возрастному признаку.

Я не могу удержаться от смеха. Секунду Теннис кажется обиженным, а потом улыбается.

– Последние десять лет ты не слезал с испытательного срока из-за постоянного нарушения правил корректности – а теперь, оказывается, ты сам принадлежишь к меньшинствам? – хмыкаю я. – И как оно?

– Я понял, что белый человек должен выплатить мне компенсацию, – гудит Теннис в басовом ключе. Мы оба лопаемся от смеха, все оборачиваются в нашу сторону, и менеджер зала хмурится.

– Хочешь, чтобы я дал показания? – спрашиваю я, отдышавшись. Как и любой другой руководитель на Уолл-стрит, я участвовал в ряде юридических споров с увольняемыми сотрудниками и таким образом многое узнал о трудовом законодательстве.

– Мы до этого еще не дошли. Пока мы пытаемся изъять мое личное дело, но Лемонд – юрист, и компания заявляет, что данные бумаги – результат деятельности адвоката, а потому изъятию не подлежат. Ты же работал в комитете по кадрам.

– У меня не сохранилось никаких документов.

– А e-mail’ы?

– По правилам фирмы, переписка старше трех месяцев удаляется.

– Конечно. Но ты ведь все сохранил?

– Разумеется. На моем жестком диске найдется пара гигабайтов писем трех– или четырехлетней давности.

– А есть там что-то, что может мне помочь?

Я задумчиво делаю глоток воды. Трудно вспомнить, что Лемонд говорила, а на что – просто намекала движением тонкой брови.

– Возможно, – наконец говорю я, – но даже если я отдам тебе переписку, это не поможет обойти вопрос о конфиденциальности информации. Ты должен заставить суд признать документы уликами.

– Мой адвокат считает, что сможет уговорить судью, если ты откажешься от своего права на молчание.

– Какого еще права?

– Лемонд утверждает, что действовала как адвокат, а раз она отправляла тебе письма, то ты являлся ее клиентом. Ты можешь отказаться от права клиента на молчание.

Теннис начинает слегка подпрыгивать на стуле, ликуя от возможности перехитрить «Кляйн».

– Думаешь, это сработает? – сомневаюсь я.

– Кто его знает? – отвечает Теннис. – Но гораздо лучше, если мы станем добиваться права использовать имеющиеся у нас документы, чем требовать предоставить нам то, чего мы даже не видели. Было бы еще лучше, если бы ты присоединился к моему иску. Это вообще все запутало бы. Закон распространяется на всех, кому за сорок.

– Нужно быть очень нахальным, чтобы заявить, будто «Кляйн» уволили меня из-за возраста.

– Убрать твою фамилию мы всегда сможем. Нам она нужна только для того, чтобы документы приняли к рассмотрению.

– Твой адвокат – очень смелый тип, – заявляю я, восхищенно качая головой. – Кто тебя представляет в суде?

– Моя дочь Рейчел, – ухмыляется Теннис.

– Фартит же тебе! – Я снова смеюсь. Именно исковое заявление Тенниса – причина, по которой «Кляйн» давят на меня, чтобы я подписал бумаги. Лемонд далеко не дура. Она, должно быть, догадалась, что Теннис обратится ко мне за помощью. – Пусть Рейчел составит поручение, позволяющее ей представлять меня по этому делу, и предпринимай все, что может тебе помочь.

Теннис достает конверт и ручку из кармана блейзера и протягивает их мне. В конверте находится поручение адвокату о ведении дела, отпечатанное на фирменном бланке его дочери.

– Я мог бы догадаться. – Я снова восхищенно качаю головой, подписываю документ и отдаю его Теннису. – Мой ноутбук сейчас в Гарвардском клубе. После обеда я запишу переписку на диски и оставлю их для тебя на входе.

– Спасибо, Питер.

– Теперь давай серьезно. Ты хорошо все обдумал? Ведь если ты подашь в суд против «Кляйн», на Уолл-стрит тебе больше не работать. Я же знаю, денег у тебя хватает, так чего суетиться?

– Ты будешь смеяться.

– Возможно.

Теннис улыбается, но затем отводит взгляд.

– Скажи мне правду, Питер. Если по существу – разве я не был со всеми честен?

– Если по существу, то ты всегда был честен.

– И я ведь хорошо работал?

– Ты приносил доход каждый год и научил тому же половину ребят в отделе, включая меня. Если честно, то теперь, когда мы оба ушли, думаю, «Кляйн» окажется по уши в дерьме.

– Тогда почему меня вышвырнули?

Я даже не знаю, что и сказать.

– Потому что твои галстуки огнеопасны?

– Потому что я человек старой закалки, – с горечью отвечает Теннис. – Поэтому я и подаю на них в суд. Потому что меня тошнит от такой дискриминации.