Текст книги "Записки психиатра"

Кто бывал на театральных представлениях среди больных психиатрической лечебницы, тот знает, какие это благодарные слушатели, с искренними эмоциями. Когда моя больная играла веселые роли, это вызывало у зрителей бурю восторга.

Жена профессора переродилась. Она ощутила радость творческого труда. Труд и лечение вели ее к здоровью. Она была в хорошем настроении, свободно ходила, припадки прекратились.

Профессор очень интересовался здоровьем жены и присылал много писем и телеграмм.

Трудно передать те слова благодарности, которыми осыпал меня профессор, когда он увозил жену из больницы. И совсем уже не описать тех упреков, полных желчи и горечи, которые он высказал мне в письме через три месяца.

Он потерял последнюю надежду. Жена снова отказывалась ходить.

В моем подробном ответе я напомнила профессору о советах. Он забыл, что нельзя покоряться любому капризу жены, что надо заставлять ее двигаться, работать и, главное, воспитывать себя, делать усилия.

Следующее письмо от него было спокойное, хотя и мрачное. Он писал: «Все-таки, доктор, жена – тяжелобольной, человек, а вы советуете относиться к ней, как к здоровой. Разве это можно? Если бы вы отнеслись к ней, как к больной, она бы давно выздоровела».

Я представила себе эту женщину – «трагический» взгляд ее светлых глаз, эффектную позу «умирающей». И мне припомнилась одна мамаша, написавшая на меня жалобу:

«Я поместила в одну из лучших московских больниц своего единственного сына, для которого готова умереть. Доктор сначала лечил его, а затем заставил работать. Вместо лечения и отдыха, что совершенно необходимо моему мальчику, он растрачивает свою и без того слабую энергию на выпиливание каких-то карнизов. Его даже заставляют вязать салфетки! Во-первых, он – не женщина! Во-вторых, я, мать, протестую против такого лечения!»

Все же верилось, что рано или поздно жена профессора будет здорова. Я попыталась еще раз встретиться с моей бывшей пациенткой, но муж увез ее в другой город.

Барчуки

Одна почтенная мамаша привела ко мне на прием свою семнадцатилетнюю дочь и сквозь слезы объявила: – У Ирочки, видимо, психическая болезнь… Недавно запустила в меня чашкой. Исключили из комсомола. Ведет себя как-то непонятно… А чего ей не хватает?

Я занялась Ирочкой. Выяснила: воспитывается она в условиях, где все к ее услугам. Отец – известный химик – редко видит дочь, но, компенсируя свое отцовское невнимание, приносит ей подарки и оставляет деньги на развлечения. Ирочке никогда ни в чем не отказывали, давали полный простор развитию ее самолюбия, необузданных влечений.

Ира слишком рано проявила интерес к туалетам. У нее, как сказала мне мать, был «тонкий природный вкус» к нарядам. Но мать не замечала одного важного обстоятельства: у ее дочери полностью отсутствовал вкус к труду. Ирочке постоянно требовались накрахмаленные платья, выглаженные ленты, но сама стирать свои наряды она не желала. А родителям и в голову не приходило заставить дочь что-либо для себя сделать, обслуживать себя. Все делалось руками матери, «лишь бы Ирочка не нервничала».

Как и следовало ожидать, в школе девочка столкнулась с коллективом, с необходимостью владеть собой, считаться с чужим мнением. Естественно, что у плохо воспитанной Иры возникли конфликты с учителями и сверстниками.

Дальше в лес – больше дров. Ее начал тяготить школьный режим, требующий постоянной работы над собой. Она стала получать двойки. Мать обвинила школу, учителей: «плохо воспитывают», «слабо учат».

Иру потянуло к внешкольным подругам, к таким, которым матери разрешают поздно приходить домой. Через новых подруг она познакомилась с мальчиками. Наконец, перестала посещать школу. Однажды ее не пустили на вечеринку. С ней сделался нервный припадок, и она бросила в мать чашкой. Нередки стали у нее истерики, слезы.

Рассказав мне обо всем этом, мать вышла из кабинета. Я осталась с больной наедине.

– Ира! Как ты дошла до такого поступка?

Она заплакала.

– Я стала нервной. И потому бросила…

– Но ты могла поранить мать. Разве это допустимо?

– Нет, я ее в плечо. А почему мать довела меня до этого? Папе некогда, а она…

– Что она?..

– Она никогда прежде меня не останавливала… А теперь я иначе не могу.

Ира рассказала мне историю своей жизни.

Никакого психического расстройства я не обнаружила. Правда, были отдельные симптомы того, что мы, врачи, называем истерией или в широком смысле психопатией. Сказалось неправильное воспитание. Конечно, поступок Иры оправдать нельзя. Это могла позволить себе только испорченная дурным воспитанием девчонка. Но, увы, мне стали понятны причины такого поведения. Мать не совладала с необузданной натурой дочери, и девушка почувствовала бессилие воспитательницы. Главное, у Иры недоставало тех моральных качеств, без которых не может жить в нашем обществе ни один человек. У нее не была любви к труду. Она была ленива, упряма.

Я высказала свои соображения матери. Она осталась недовольна. Согласно ее принципам воспитания, врач должен был приголубить Иру, назначить ей бром, ванны, еще какое-нибудь средство, которое исправило бы результаты родительской беспомощности. Она не понимала, что никакие лекарства не могут заменить мер воспитания.

Ира осталась в девятом классе на второй год, а мать принесла в школу от другого врача справку о наличии нервного заболевания у ее дочери. Мать думала, что эта справка ее оправдает.

Мне, врачу-психиатру, нельзя было оставаться безразличной к судьбе девочки. Созвонившись с директором школы – старой заслуженной учительницей, я объяснила ей причину моего беспокойства. Она приняла горячее участие в будущем Иры. Три раза вызывали родителей, наконец, они явились. Мать, видимо, не совсем довольная моим вмешательством в ее семейные дела, неохотно соглашалась с доводами. Отец оказался благоразумнее. Общими усилиями началось перевоспитание Иры. Отец часто звонил директору школы и мне, советовался. Все это привело к должному результату. Ира закончила школу с удовлетворительными отметками и, проявив интерес к стенографии, поступила на курсы.

Жизнь дополнит воспитание Иры. Возможно, у нее в конце концов выработается и сдержанность в характере, умение владеть собой, многое будет зависеть от среды, в которую она попадет.

* * *

Подобный случай произошел и у моих знакомых. В семье военнослужащего родился ребенок. Подвижный, веселый мальчик приводил родителей в восторг. Они сразу же начали предсказывать ему большое будущее. Им казалось, что у него особый слух и особая память.

Декламация стихов, пропетая песенка вызывали у родителей и знакомых, в том числе и у меня, восхищение. С шести лет родители «необыкновенного» ребенка старались не в меру развивать его ум. Мальчика определили в музыкальную школу имени Гнесиных.

Он никогда не играл со сверстниками, мало гулял и целые дни сидел за роялем. Ему постоянно внушали, что он не должен себя равнять с соседними ребятишками, что он – особенный и всегда должен об этом помнить.

«Сема играл в концерте». «Учительница уверяет, что Сема необыкновенно талантлив». «Вот идет наш будущий лауреат!» – говорили родители в присутствии мальчика.

Сема снисходительно улыбался, и на его лице появлялось выражение самоуверенности и превосходства над окружающими.

Сбиваясь буквально с ног, отказывая себе во многом, родители стремились оградить сына от малейшего трудового усилия, если оно не связано с музыкой. Сердобольная мамаша сама причесывала, одевала, кормила его, сама убирала по утрам его постель.

Так родители уродовали, калечили ребенка, делая из него индивидуалиста – барчука.

Родители относились к сыну, как к взрослому члену семьи, и он как равный принимал участие во всех семейных разговорах; в результате он начал дерзить и никак не мог понять разницы между собой и старшими. У него выявились новые черты характера: раздражительность и эгоизм.

Мальчика водили к докторам. Он глотал порошки, микстуры, ему делали внутривенные вливания глюкозы. Это не помогало. Он сделался бледным, физически слабым подростком. Стал безразличен и к музыке. Да и педагог сознался, что особых способностей у Семы нет. Одним словом, ничего путного из него не выходило. У мальчика с детства было сильное желание стать военным, наблюдалась склонность к военным играм. Мои знакомые несколько раз просили меня показать Сему профессорам – специалистам по детской психиатрии. Они рассказывали мне о симптомах его нервной болезни, просили лечить его гипнозом или сном. Я осмотрела мальчика и сказала, что это не поможет, объяснила, в чем суть его болезни, и посоветовала прежде всего применить простое средство – приучить «вундеркинда» убирать свою постель.

Мальчик решил, что этим его хотят ущемить в каких-то правах. Сопротивление и грубость стали его постоянной реакцией на попытку родителей направить сына на должный путь. Родители оказались бессильны. Тогда, учитывая склонность Семы, я посоветовала отдать его на обучение в Суворовскую школу. Мальчик оживился и только об этом стал мечтать. Родители с болью в сердце поставили крест на его «музыкальной карьере» и послушались моего совета. И что же? Сейчас Сема – бравый суворовец.

Новая здоровая среда выправила недостатки родительского воспитания.

Нельзя родителям, воспитывая своего ребенка, прощать ему самодурство, капризы и исполнять все его прихоти. Из такого «чада» вырастет одно из тех существ, которых народ в своей житейской мудрости презрительно называет «барчуками» или «маменькиными сынками».

Барчуки – это пережиток буржуазной системы воспитания. Социалистическому обществу барчуки не нужны. Более того, они вредны, потому что из барчука постепенно вырабатывается мелкий себялюбец и бездельник, существо, лишенное чувства ответственности перед обществом и пасующее перед малейшими трудностями. Ребенок привыкает к безоговорочному выполнению его капризов, вырастает эгоистом, считающим себя «пупом земли». Он противопоставляет себя коллективу, отвергает мнение и решение коллектива, если его желание отказываются удовлетворить.

В романе «Молодая гвардия» показан жизненный путь такого барчука – Стаховича. «С детских лет он привык считать себя незаурядным человеком, для которого не обязательны обычные правила человеческого общежития»; он «умел в отношениях с товарищами подчеркнуть свое превосходство». Эти воспитанные с детства чуждые советским людям качества Стаховича логически завершаются преступлением: в трудную минуту барчук изменил Родине, предал своих товарищей. Это, конечно, крайний, доведенный до предела, случай.

Привычка получать от родителей все, чего душа захочет, неумение преодолевать трудности приводят к тому, что малейшие невзгоды, незначительные препятствия ставят человека в тупик.

Бывает так, что человек чувствует свою физическую и психическую неполноценность, однако причину этого ищет не там, где надо. Человек не может или не в состоянии понять, что всему виной неправильное воспитание. Вот он и начинает лукавить, сваливает все на тех кто ему противоречит, мешает, противостоит, кто борется с его индивидуалистическими привычками.

Преувеличенная и неправильная забота родителей о здоровье детей – вызовы врачей по каждому пустяку, всякого рода сомнительные советы родных, тревоги и волнения – может сделать ребенка чересчур впечатлительным, тревожно-мнительным, нервозным себялюбцем, создает барчуков!

Всего две рюмки…

Эта студенческая вечеринка мало чем отличалась от вечеринок прошлых. Только сейчас молодежь собиралась не в общежитии, а в двух смежных комнатах родителей Эммы К.

– Мама! – заявила Эмма – студентка второго курса консерватории, – вы только, пожалуйста, с отцом «эвакуируйтесь!»

И послушные родители на одну ночь «эвакуировались» к родственникам. Дети так редко веселятся!

Правда, отец немного поворчал, но жена уговорила его, что ничего случиться не может, тем более что в квартире еще оставалась соседка Серафима Петровна.

Да и ребята, студенты, плохого себе не позволят… А мы будем только стеснять молодежь. Так уговаривала Эммина мама папу.

Сокурсницы Эммы радовались, готовясь повеселиться на славу! С ними была Лиля – рыжеватая девушка, новая Эммина приятельница, которая родителям не очень нравилась. Год назад она окончила школу и осталась дома, никуда не поступила.

Эмма и ее подруги были одеты обыкновенно, а на Лиле все поражало: французские легкие, как пух, перепончатые туфельки с каблучком-гвоздиком, чулки перлон с немецкой маркой, на слишком открытые плечи был наброшен индийский газ с прожилками золотой парчи и с меткой «Калькутта».

Лиля быстро освоилась в квартире и деловито спросила:

– Сколько будет вина?

Она высказала мнение, что неинтересно, когда у мальчиков не кружится голова, необходима водка или что-нибудь вроде коньяка, рома.

Мальчики были самые обыкновенные – студенты. Но двое-трое из них оказались сметливыми. В кармане пиджаков, недорогих, но застегнутых по моде на одну пуговицу, эти молодые люди принесли еще бутылочку «белоголовой» и шедевр вечера – ром «Порто-Рико».

Вечеринка обещала быть интересной. И, действительно, вначале все веселились. Один из юношей, Миша, студент Литературного института, все время поглядывал на Эмму. Глаза ее напоминали ему героиню одного индийского фильма. И в самом деле глаза Эммы были хороши: большие, блестящие, доверчивые. Правда, у нее несколько широковат улыбчивый рот, но в общем девушка симпатичная. После первой же рюмки Миша стал произносить тосты в стихах:

 
«За Ваши очи
Не посплю я ночи!»
 

или:

 
«За черные Ваши очи
Выпьем сколько будет мочи!»
 

Все понимали, что это относится к Эмме, кричали ура и требовали новых тостов.

Эмме, как и любой девушке, внимание нравилось. Настроение было приподнятое. Она охотно, с темпераментом играла на пианино. После бравурного вальса Штрауса Миша дольше всех хлопал в ладоши. Он предложил выпить за Эмму, за ее талант! Ром сделал его смелым, несдержанным. Он взял Эмму за руку и стал ей что-то шептать.

Вначале Эмма все принимала за шутку и восторженно смеялась. Все теперь казались ей милыми, хорошими, а Миша, конечно, лучше всех.

Известно, что спиртные напитки вызывают иллюзию хорошего настроения, даже счастья. Человек теряет возможность критически оценивать свое поведение. Этому сопутствует двигательная и речевая активность. Под влиянием спиртного люди слишком много говорят, шумно передвигаются и совершают поступки, которые в трезвом виде не сделали бы.

Человек «под градусами» начинает «изливать свою душу», говорит и действует «без тормозов». От безделицы он может войти в веселый раж, от пустяка – разгневаться.

Неизвестно почему, но так уж повелось: рюмка водки полагается там, где люди собираются повеселиться. Как будто бы в этом нет ничего зазорного. Но вот что удивительно! Оказывается, рюмка водки обладает коварным свойством розовых очков. А ведь не все юноши и девушки знают об этом.

Студент Миша возомнил себя настоящим поэтом и хвастался, что его поэма скоро будет напечатана, хотя она даже написана еще не была. Под влиянием выпитого вина застенчивая Эмма влюбленно смотрела на поэта и, подражая изящной Лиле, позволяла Мише целовать свои руки.

А тут еще дым папирос, тягучая музыка танго, шаркающий перебор ног, меланхолия побледневших лиц. Лиля рассказывала, что вечера она проводит в ресторане «Пекин», где на высоких табуретках вместе с другими тянет из трубочек коктейль. Она рассказывала, какие у этих «других» наряды, модные прически.

– Где это твой пападырь открыл такие мировые бра? – спросила у Эммы Лиля, гася люстру и зажигая тусклые лампочки виноградных кистей бра.

– В полутьме танцуется дивно!

Мальчики предложили провести «физиологический эксперимент». Эмма мало пила, меньше других, потому выбор пал на нее. Девушки уговорили ее выпить еще «только одну рюмку». В рюмку был налит «ерш» – смесь крепкого рома, водки и вина. Было очень смешно, когда скромная Эмма, задохнувшись, крикнула: «Ой, горько!»

Поэт, вдохновленный этими словами, обнял Эмму и, заглянув в ее большие, блестящие глаза, попытался поцеловать. Потом он читал стихи о любви, только не свои, а Игоря Северянина. Стихи восхитили Эмму. Кажется, теперь она во всем верила юному влюбленному, а обстановка вечера казалась ей мечтой.

Танцуя с Эммой, Миша настойчиво увлекал ее в дальнюю, темную комнату. Почему бы и не пойти? Ведь и в первой комнате стояла полутьма! В памяти почему-то вдруг всплыли Лилины слова: «Жизнь дается один раз, и надо все испытать…».

В перерывах между танцами, слегка пошатываясь, Миша с пьяным пафосом уверял Эмму в вечной любви. Его черные волосы совсем закрыли лоб, а карие глаза в упор смотрели на девушку. Бледное от вина лицо поэта казалось искренним и прекрасным.

… Рассвет застал в скромной, уютной квартире полный ералаш. Миша с недоумением смотрел на плачущую Эмму. В бледном свете очень раннего утра ее лицо с широким ртом, в рамке спутанных темных волос, казалось чужим и некрасивым. Действие винных паров прошло, и пьяный угар постепенно заменялся досадой, неловкостью, почти стыдом, жалостью к плачущей девушке. Вся ее съеженная фигурка выражала смущение, растерянность, сожаление. Она встала и вышла. Миша хотел последовать за ней на кухню, но скрипнула дверь и показалась соседка Серафима Петровна.

– Ты что плачешь, Эмма? – спросила она с искренним участием.

Комок подступил к горлу Эммы. Не в силах вымолвить слова, она всхлипывала на плече Серафимы Петровны. Пожилая женщина ласково гладила спутанные волосы, но голос ее звучал строго:

– Как же у тебя, Эмма, не хватило ума понять… Ведь любовь семь раз проверить надо. Настоящая любовь – дело большое… Ас рюмкой водки, какая же это любовь… И много ты выпила?

– Всего две рюмки… – вздрагивая от нервного озноба и горечи, ответила Эмма.

Худшее произошло немного спустя…

Врачи диспансера выяснили, что Миша последние два месяца вел беспорядочную жизнь. Итогом явилась венерическая болезнь. О ней Миша не подозревал целый месяц.

У нас подобные болезни встречаются теперь не так часто, но они все еще остаются спутниками любителей «красивой жизни…».

Миша, а за ним Эмма познали, что такое несчастье. Поздно, но оба поняли мудрый смысл пословицы: «Человек сам кузнец своего счастья».

Каждый из них пошел уже своей неверной дорогой, а жаль…

Об Эмме мне рассказала ее лечащий врач И. В психиатрическую больницу Эмму привела попытка покончить самоубийством. Я видела ее один раз и то издали. У меня мелькнула мысль: «Почему иногда хорошие юноши начинают пить водку и вести такую жизнь?».

Скорее всего их толкает к этому ложный стыд не сделать того, что делают «друзья».

А девушки? Неужели основная причина падения Эммы только две рюмки… Конечно, иллюзию «розовых очков» создали они, но ведь этого для морально сильной, умной девушки мало! Здесь невольно вспоминаются мудрые слова: «Ответь, с кем ты дружен, а я скажу – кто ты». Лиля – та, что в ресторане вечерами тянет из соломинки коктейль… Не она ли повлияла на Эмму, подобно тому как гнилое яблоко портит хорошее? Если так, то какая у нее была цель? Может быть, зависть, тоска по утраченному стыду, целомудрию, чистоте? Злое желание втянуть в смрадную яму, куда попала сама, других, нетронутых еще? А Эмма? Не заразилась ли она влечением к лжекрасивой и легкой жизни?

Что же развращает молодежь, выбивает из здоровой колеи жизни? Откуда берутся юноши, щеголяющие в тридцатиградусный мороз без шапок, в обтянутый узких брючках и проводящие вечера так же, как провели Эмма и Миша. Как получается, что прекрасная, трудовая жизнь кажется этой немногочисленной категории молодых людей пресной, лишенной интересов, а высокие идеалы, творческие взлеты мысли – смешными? Кто показывает им настоящую жизнь в кривом зеркале? Что это? Погоня за внешней пустотой, желание подражать виденному в зарубежных кинокартинах или вычитанному в бездумно написанных натуралистических романах? Может быть, виной этому отсутствие строгости родителей?

А что, если бы сообща всем подумать об этом, да так, чтобы к этому вопросу больше не возвращаться?

Мэри

Как-то, проходя по бульвару, я присела на широкую скамью рядом с молодым человеком и девушкой в наряде расцветки попугая. Красная блузка, зеленоватая юбка, химические пунцовые губы и ногти и, наконец, серьги-клипсы, совсем как елочные украшения. Однако вздернутый носик и голубые глаза девушки были детски милы, несмотря на ее пестрое «оперенье» и вычурную манеру говорить:

– Ах, Мишутэ… Вы такой нерегламентированный. Ну, давайте устроим рандеву в день субботний…

Добродушное загорелое лицо юноши, густая копна волос, вельветовая куртка, спортивные тапочки и книги в руках давали право полагать, что это студент. Он влюбленно смотрел на девушку и крепко сжимал под мышкой книги.

– Маруся…

– Не Маруся, а Мэри! – Она кокетливо ударила пунцовым ноготком по мускулистой руке собеседника.

В небольших серых глазах Мишутэ мелькнуло огорчение, а все его лицо выразило крайнюю озабоченность.

– Не все ли равно? Ну, пусть Мэри! Только, Маруся, вы знаете мое чувство к вам… Зря вы бросили десятый класс… И надо учиться или работать. Не век же надеяться на папашу…

– Ах, оставьте!.. От вашего резюме у меня начинается меланхолия.

– Меланхолия – понятие устаревшее… Бывает депрессия эндогенная и, наоборот, экзогенная на почве неблагоприятной ситуации… – отчеканил студент и стал откусывать кожицу у ногтя мизинца.

– Вы образованны, как я вижу, но совсем не воспитанны… – процедила Мэри сквозь пунцовые губки, критически оглядывая поклонника.

– Не в этом дело, Маруся! – решительно откусил кожицу ногтя Мишутэ. Теперь его глаза казались больше и смотрели в упор на девушку. – Скоро я кончу учебу, а вы знаете… от вас зависит…

Я продолжала сидеть на скамье. Он взглянул на меня и стал говорить тише, но волнение делало его голос дрожащим и звучным…

– Поедем вместе в деревню… На Кубань.

– Из Москвы угодить прямо в деревню к коровам? Это пикантно.

– Не вижу дурного. Будем там работать…

– А почему бы вам не обосноваться в Москау?

– Нельзя. Долг… стипендию от государства получал.

– Надоела мне ваша философия – рыжеватая челка Мэри вздрогнула.

* * *

Может быть, я бы не вспомнила больше никогда о девушке в попугайном наряде, но случай свел меня с ней вплотную. Как дежурного городского психиатра меня вызвали к одному буяну-алкоголику, недавно перенесшему белую горячку. Я прибыла на место.

Обстановка двух маленьких комнатушек была убогая. Склонившаяся девушка с ожесточением мыла пол. Когда она приподняла голову, я остановилась, как вкопанная. Это была Мэри.

Она меня не вспомнила.

Ловко выжав тряпку, девушка ополоснула руки и вежливо предложила мне стул.

– А где больной? – спросила я.

– Отец? Там… – махнула она рукой на смежную комнату.

– Набуянил и уснул. – Ее глаза показались мне усталыми.

Отец Маруси находился в смежной комнате. Я прошла к нему. Он спал, сидя в старом кресле. Его лицо было испитым, нос покрывала багряно-красная сеть расширенных кровеносных сосудов. Он невнятно промычал что-то во сне, его отечные веки вздрогнули, но не раскрылись. Среди морщин лба выступили мелкие капли пота. Вся его фигура с босыми ногами в калошах казалась неопрятной. Я прикрыла дверь и села побеседовать с девушкой.

– Как вас зовут?

– Мэри… Маруся… В комнату вихрем ворвался мальчик лет десяти с такими же голубыми глазами и вздернутым носиком, как и у Маруси.

Она извинилась и, отложив в сторону портфель мальчика, заставила его вымыть руки. Затем усадила его к столу, подала обед.

– Это брат Витя. Он у нас отличник… Теперь он уже в пятом классе, – сказала Маруся тоном, каким говорят матери.

Отличник украдкой на меня глянул и в смущении провел ложкой по столу.

– Кушай! Да иди немного погуляй, а потом за уроки, – сказала девушка брату.

– Вот мамы у нас нет… – заметила Маруся, когда брат вышел на улицу.

– Давно?

– Три года как умерла…

В комнате стало тихо. Сквозь приоткрытую Дверь слышался храп пьяного отца.

– Терплю ради брата, а то, кажется, сбежала бы на край света…

– Не учитесь и не работаете?

– Нет… – Маруся прямо, серьезно посмотрела мне в глаза и вдруг опустила голову и тихо призналась: думала выйти замуж, да не вышло…

Ее глаза наполнились слезами, а милое личико с подстриженным рыжеватым чубом стало совсем детским. Мне было жаль ее, как младшую сестру. Видимо, она это почувствовала. Ничего не скрывая, Маруся все рассказала мне о себе.

– Ну, а кто же ваши подруги? – спросила я.

– Одна – дочь инженера, а у другой отец слесарь… Обе кончили школу и больше ничего не делают.

Значит, их родители считают это возможным и предоставили им право на праздную жизнь?

Молчание Маруси было ответом на мой вопрос, а потом она продолжала:

– Их девиз – «Стиль и яркая жизнь!» И мне казалось, что это красивая жизнь…

– Вычурность в одежде всегда смешна…

– Да, пожалуй, верно… Но тогда мне казалось, что это и есть «красивая жизнь».

– Но ведь мода требует денег!

– Изо всех сил я тянулась и подражала…

– Вы никого не любили?

– Любила… очень любила… студента-медика. И он меня тоже, все страдал обо мне, да вдруг охладел. Подружки уверили меня, что можно приворожить. Повели к одной молдаванке. Была такая в Москве… Три месяца все привораживала. Взяла у меня много маминых и моих вещей, а Миша так и не вернулся ко мне.

– Он знал что-нибудь о вашей жизни?

– Нет! Он видел меня только на улице… Я говорила ему неправду, что отец занимает большой пост, что живем мы в достатке… Как и мои подруги, я показывалась ему в ярких нарядах. Думала, что это ему нравится, но ошиблась… Он уехал на Кубань. Недавно я ему о себе написала все.

– Ну что же, он поступил правильно, что уехал.

– Но ведь Миша сделал мне больно.

– Боль пошла на пользу: вы стали правдивы.

– Разве? – усомнилась Маруся.

– Ваше правдивое письмо, возможно, вернет вам Мишу.

Голубые глаза Маруси сделались влажными. Как бы умоляя, она сложила маленькие руки с облезшим от домашней работы маникюром.

Мне искренне было жаль эту девушку. Как случилось, что такая добрая, чуткая, достойная уважения, она могла стать попугаем?

Пришлось сказать ей все, что я о ней думаю. Маруся не обиделась, она все поняла и заплакала. Ее отец продолжал спать.

На следующий день я снова посетила пьяного отца Маруси, а через неделю направила его на длительное лечение в больницу.

Еще через неделю я зашла проведать Марусю. В двух маленьких комнатках все было так чисто, так блестело, словно ожидали гостей. Сама Маруся была в простеньком белом платье, и ее голубые глаза светились радостью.

«Отчего она такая», – недоумевала я. Мы поговорили о будущем, и мне понравилось, что наметила себе в жизни Маруся. Теперь я знала, что она никогда не будет попугаем. И попросила ее:

– Если придет письмо от Миши, вы скажете мне?

– Обязательно! – и она улыбнулась простой, доверчивой улыбкой, – а пока вот это…

Маленькая рука с облезшим маникюром протянула мне листок, сложенный вдвое. Это было заявление Маруси с резолюцией директора завода о зачислении ее в качестве лаборантки.

– Завод в двух шагах от нашего дома…, а там и учиться буду.