Текст книги "Большая книга новогодних историй для девочек"

Их было двенадцать, возрастом от восьми до четырнадцати лет. Старшая из девочек, Маргарита Вронская, прочла послеобеденную молитву, и высокая, худая дама в черном, довольно поношенном платье – m-lle Орлик, сестра и помощница господина Орлика, – объявила:

– Даю вам полчаса отдыха. Скоро придет немецкий учитель, а пока можете поиграть в зале, – и она вышла из столовой.

– Ну уж и скука! – произнесла высокая, тоненькая девочка, красивая блондинка с длинными, туго заплетенными косами. – Знала бы я, как живут в этом противном пансионе, ни за что не поступила бы сюда.

– Да, да, и я тоже!

– И потом, что за обед нам дают! Бобы, бобы и бобы. Каша, каша и каша! Или кисель… что может быть противнее киселя? Графиня Стэлла права. Здесь жить решительно невозможно! – возмущалась толстенькая розовая девочка лет десяти.

– И почему так рано нам велели съехаться?

– Еще только десятое августа, а у нас уже начались классы, – возмущалась черненькая толстушка.

– Девочки, кто взял мой мячик? Отдайте мне мой мячик! – кричала девочка, которой на вид было лет шесть и которую все без исключения любили в пансионе и баловали напропалую.

– Кто взял мячик малютки? – закричала некрасивая, но бойкая девочка, Фимочка Ярош, или Ярышка, как ее называли в пансионе.

– Хоть бы что-нибудь случилось, что ли! Хоть бы пожар или крыша свалилась! – тянула белокурая красавица недовольно. – Все-таки происшествие в нашей скучной жизни.

– Графине Стэлле скучно, потому что ей нечего делать! – выскочила вперед смуглая черноволосая девочка, похожая на цыганку, с большим горбом за плечами. – Графиня Стэлла – лентяйка!

– Молчи! Как смеешь ты говорить дерзости мне! – произнесла красавица с белокурыми косами.

– Ах, ваша светлость, простите великодушно! Я хотела только сказать, что ваша светлость не находит подходящего для своего графского достоинства дела! – кривлялась горбунья.

– Молчать! – прикрикнула та, которую звали графиней Стэллой, хотя она была вовсе не графиней, а просто Степанидой Ивановой, а прозвали ее так в насмешку – за ее чванство и гордый нрав.

Неизвестно чем бы кончилась эта ссора, если бы в комнату не вошла надзирательница, которую звали Настасьей Аполлоновной, а пансионерки прозвали совою – за ее выпученные круглые глаза.

– Дети, не шумите! Директор приехал! – сообщила она испуганно.

– Сова – хищная птица! – раздался бойкий, веселый выкрик.

– Она не спит по ночам, – вторил другой голос.

– И ест всякую падаль, – подвизгивал чей-то тоненький голосок.

– Вроде пансионерского жаркого! – выкрикнул кто-то.

И все пансионерки разразились громким смехом.

– Что такое? Что такое? – недоумевала надзирательница, не подозревавшая, что все эти слова относились к ней.

– Настасья Аполлоновна, – подскочила к ней Ярышка, глядя прямо в глаза своей наставнице, – а вы любите сов? – и тотчас же добавила залпом: – А я их терпеть не могу: глупая и безобразная птица.

– И я! – вторила ей горбунья.

– И я! И я! – кричали со всех сторон девочки.

– Тише! – стараясь заглушить голоса детей, крикнула Настасья Аполлоновна, – сию минуту тише! Или я пожалуюсь господину Орлику.

Это была нешуточная угроза. Орлика боялись даже самые бесстрашные из пансионерок. Всегда изысканно вежливый, он никогда не бранил девочек, но зато был неумолимо строг и наказывал вверенных ему воспитанниц за малейший проступок.

Девочки после этой угрозы сразу присмирели – и вовремя, потому что в эту минуту в зал вошел знакомый уже читателю высокий, худой господин, ведя за руку маленькую девочку, в которой нетрудно было узнать проказницу Тасю.

Пансионерки сделали низкий реверанс директору и во все глаза смотрели на новенькую.

– Барышни! – произнес господин Орлик, – я привел вам новую воспитанницу, m-lle Татьяну Стогунцеву. Прошу любить и жаловать. Маргарита Вронская, вы, как самая старшая из девочек, возьмите новенькую под свое покровительство. Надеюсь, вы поможете приучить ее к нашим требованиям и порядкам. А теперь я пойду отдохну с дороги, а вы познакомьтесь с вашей новой подругой, барышни, и расскажите ей правила пансиона.

Едва только успел окончить эту небольшую, но весьма внушительную речь директор, как позади девочек послышался звонкий голос, выкрикнувший особенно задорно:

– Спокойной ночи!

Орлик оглядел девочек, перебегая взглядом с одного лица на другое, и вдруг поднял руку, указывая ею на одну из пансионерок.

– М-lle Васильева, – произнес он со своим обычным спокойствием, – вы пожелали мне спокойной ночи в два часа дня. Так как вы не в меру любезны сегодня и несвоевременно высказываете ваши пожелания, то уж будьте любезны до конца и потрудитесь покараулить меня у дверей моей комнаты и проследить, чтобы эти девицы не шумели и дали мне хорошенько отдохнуть с дороги!

Васильева, или Коташка, как ее называли подруги, знала, что директор проспит очень долго и что ей придется часа три или четыре простоять у его дверей. Это было нелегкое наказание – стоять на часах, когда другие девочки бегали и играли в зале.

Бедная Коташка не посмела ослушаться своего начальника и молча последовала за ним, низко наклонив свою повинную голову.

Лишь только шаги Орлика затихли, девочки разом засуетились, зашумели и со всех сторон обступили Тасю.

– Вы издалека приехали? – кричала одна.

– А вы не сирота? – вторила ей другая.

– У вас есть мама? – перекрикивала четвертая.

– А братья?

– А сестры?

– А вы пшенную кашу с тыквой любите?

– У нас без нее дня прожить не могут, без этой глупой каши.

– Что ж вы молчите?

– Или вы немая?.. Она немая, господа, – громче всех кричала Ярош, влезая на стул подле Таси и срывая шляпу с головы новенькой.

Тася, смутившаяся было в первую минуту от присутствия стольких девочек, разом пришла в себя, рассерженная внезапной выходкой Фимочки.

– И совсем я не немая! – сказала она, зло поблескивая на девочек своими черными глазками. – Оставь мою шляпу! – окончательно рассердившись, прикрикнула она на Фимочку.

– На, возьми! Разве я тебе мешаю, – со смехом проговорила та и поднесла шляпу к самому лицу Таси.

Но лишь только девочка собралась взять ее, как шляпа моментально исчезла и очутилась на голове Ярышки. Некоторые из пансионерок залились смехом и шумно одобряли ловкость Ярош.

Тася вскипела и, не долго думая, подскочила кверху, стараясь уцепиться руками за шляпу.

– Отдай шляпу! – кричала она вне себя, стараясь стащить Ярош со стула.

И вдруг ей удалось дотянуться до шляпы, и она изо всех сил рванула ее с головы шалуньи. Шляпа очутилась в руках Таси, но заодно с нею очутился и целый клок волос с головы Ярышки, нечаянно захваченный вместе со шляпой.

Ярош ойкнула от боли.

– Злючка! Злючка! – кричала она.

– Злючка! Злючка! – вторили ей остальные девочки.

– Драчунья! Она драчунья, не правда ли, девочки? – спрашивала Ярош.

– Да! Разумеется, драчунья! Злюка! Злюка!

Драчунья! – подхватили все.

– Вот, подожди, мы проучим тебя! – пообещала Ярош, грозя Тасе пальцем.

Вместо ответа Тася изо всей силы толкнула стул, на котором стояла Ярош.

Стул упал, а с ним вместе полетела на пол и злополучная Ярышка.

– Ах! Так вот ты какая! Так вот она какая, девочки! – кричали пансионерки.

– Нет, нет, этого нельзя так оставить! Вон бедняжка Ярышечка плачет от боли… Зовите сюда директора, Орлика зовите! Пусть он построже накажет эту зверюшку! – надрывалась смугленькая горбунья, и черные глаза ее горели гневом.

Но Орлика звать не пришлось. Он сам пришел на шум из своей спальни и, не найдя надзирательницы в зале, обратился к Маргарите, как к самой старшей, прося ее объяснить в чем дело.

– Так вот оно что, – произнес он строго, выслушав пансионерку. – Я ошибся, думая, что одним переселением из родительского дома в пансион мог повлиять на дурной характер Стогунцевой. Оказывается, барышне нужны более крутые меры. Извольте, сударыня, следовать за мною, – обратился он к Тасе.

Сердечко Таси екнуло. Она не осмелилась, однако, ослушаться строгого директора и покорно последовала за ним. Пройдя несколько комнат, Василий Андреевич (так звали Орлика) толкнул какую-то дверцу, и Тася очутилась в маленькой, полутемной каморке с одним крошечным окошком без стекла, выходящим в коридор. В ту же минуту Орлик вышел, не говоря ни слова, задвижка щелкнула, и Тася осталась одна-одинешенька.

* * *

Горькие слезы хлынули из глаз девочки. Она бросилась на пол с громким рыданьем, звала маму, няню, Павлика, как будто они могли услышать ее за несколько десятков верст. Разумеется, никто не приходил и никто не откликался на ее крики. Тогда Тася вскочила на ноги и, подбежав к плотно запертой двери, изо всей силы стала колотить в нее ногами, крича во все горло:

– Выпустите меня или я умру здесь! Умру!

Умру! Умру! Гадкие! Противные! Мучители!

Но никто не откликался – прежняя тишина царила вокруг девочки, точно весь пансион вымер.

Тогда, видя бесполезность криков и угроз, измученная Тася как сноп повалилась на стоявшую в углу каморки постель и, уткнувшись лицом в подушку, тихо заплакала.

Это уже не были слезы злости, исступления. В душе Таси впервые промелькнуло раскаяние во всех ее прежних выходках и капризах. Ее неудержимо потянуло домой – к доброй мамаше, к сестрице и брату, которых она столько раз огорчала. Ей припомнилась мамина забота, припомнились и последние события, день маминого рождения, решивший Тасину судьбу.

Мама увидела, что ничто не может исправить ее девочку, и пригласила Орлика приехать за нею. О, этот Орлик, как он был вежлив с нею, Тасей! Даже в те минуты, когда Тасю охватывало желание капризничать, он старался очень вежливо обходиться с нею. Но эта вежливость пугала девочку больше всяких криков и угроз. Под вежливым обращением Орлика чувствовалась железная воля. Тася почувствовала это и сразу возненавидела своего директора. Злость на него, на «злых девчонок», как она называла пансионерок, наполняла теперь до краев ее маленькое сердечко.

– Мама, мама, зачем ты отправила меня сюда? Здесь только мучают бедную Тасю! – всхлипывала девочка, совершенно забывая о том, что она сама и была главною причиною всех своих несчастий.

И вдруг внезапный порыв злобы снова охватил ее.

– А если так, – вскричала она, – то я знаю, что мне надо делать! Вы думаете, что этот гадкий пансион исправит меня и сделает хорошей? А я стану назло вам еще хуже в этом пансионе, вот увидите, увидите, увидите!

И она злорадно улыбнулась, представив себе, как Орлик отправит ее домой, бессильный исправить ее, и мама скажет Марье Васильевне:

– Напрасно, Marie, вы советовали мне отдать Тасю из дома. Это не помогает.

И у Marie будет кислое лицо – кислое, точно она выпила уксус. А Тася скажет на это маме:

– Я исправлюсь, мамочка, дома, а в пансионе я дурно вела себя, потому что я не хочу быть там.

И тогда мама поцелует Тасю и скажет:

– Я тебя прощаю, только старайся исправиться поскорее.

A Marie она выгонит из дома.

«Да, да, выгонит, выгонит! Непременно!» – злорадствовала Тася.

Она так углубилась в свои мысли, что не заметила, как сгустились сумерки.

«Меня, кажется, совсем позабыли», – с горечью подумала девочка, и, чтобы напомнить о себе, громко закричала:

– Господин Орлик! Господин Орлик!

Но по-прежнему никто не отзывался на ее зов.

Тасе стало жутко. К тому же она начинала ощущать голод, так как не ела с самого отъезда из дома. Правда, Василий Андреевич предлагал ей чаю и бутербродов на вокзале, но она гордо заявила, что не станет есть всякую гадость. Теперь же голод все сильнее и сильнее охватывал ее. К довершению всего в каморке стало совсем темно, а Тася боялась темноты.

И вот она сидела, подавленная и притихшая, в углу на постели и смотрела в темноту широко раскрытыми испуганными глазами.

Неожиданный шорох в углу заставил вздрогнуть девочку.

И в ту же минуту две ярко горящие точки привлекли ее внимание.

Точки приближались, блестя в темноте, как два маленьких фонарика, и направляясь прямо к Тасе. Какое-то странное фырканье послышалось в том же углу. Потом светящиеся точки приблизились окончательно, и что-то мягко и бесшумно прыгнуло на колени Таси.

– Ах! – и девочка в ужасе закрыла глаза.

* * *

Ах! – вторил Тасе чей-то голос со стороны окошечка. Послышалось чирканье спичек. Окно осветилось.

Тася, замирая от страха, открыла глаза и… громко расхохоталась. Напугавшие ее светящиеся точки оказались глазами замечательно красивой рыжей кошечки. Кошка была преласковая. Она терлась о колени Таси и заглядывала ей в лицо, умиленно виляя своим желто-бурым хвостиком.

А в окошко, теперь освещенное ярким огнем свечи, смотрела белокурая девочка с большими добрыми глазами и двумя туго заплетенными косичками по плечам.

Появление ее так удивило Тасю, что она мигом забыла и про рыжую кошку, и про недавние страхи.

– Как ты сюда попала? – с удивлением спрашивала она белокурую незнакомку.

– Очень просто. Я встала на сундук, где хранятся платья m-lle Орлик, потом на стул и дотянулась до окошка. Мне стало жаль тебя, я и пришла навестить тебя и успокоить. Ты, должно быть, боишься темноты.

– Кто ты? – снова спросила Тася, которой сразу понравилось открытое, симпатичное личико девочки.

– Я – Дуся.

– Кто?

– Дуся, Евдокия. Девочки меня так прозвали.

Они любят меня.

– Твои девочки – злючки. Я их терпеть не могу, твоих девочек! – отвечала Тася.

– Нет, девочки добрые, – убежденно говорила Дуся. – Ты, верно, злая сама, если считаешь злыми других. Увидишь, какие они добрые. Ярышка извиняется перед тобой, что отнимала у тебя шляпу, и просит передать тебе, чтобы ты не беспокоилась, что сделала ей больно.

– Я и не беспокоюсь…

– Вот ты какая! – белокурая девочка разглядывала Тасю, потом, словно спохватившись, сказала: – Красавица прислала тебе пирожное.

– Кто прислал?

– Маргарита. Самая красивая и самая большая из всех девочек. Вот она и прислала тебе сладенького. Только я откусила кусочек: хотела узнать, из чего оно сделано. Ты не сердишься?

– Нет. Ты славная! Ты не знаешь, скоро выпустят меня отсюда?

– Нет, не скоро. Ты, верно, проведешь ночь в карцере. У нас всегда запирают на ночь девочек, которые не умеют быть добрыми. Меня ни разу не запирали, а Ярышку много раз. Она самая большая шалунья из всего пансиона.

– Но я боюсь оставаться в карцере на ночь! – закричала Тася.

– Почему ты так кричишь? Разве я глухая? – удивилась Дуся. – Ты кричи нашей кухарке: она плохо слышит, ей надуло в уши после бани. А мне не надуло, и я хорошо слышу, – спокойно пояснила Дуся и, помолчав немного, добавила: – Так ты боишься? Орлик говорит, что боятся только люди с нечистою совестью. А знаешь, – предложила она, – я приду к тебе ночевать, хочешь?

– Да ведь тебе достанется.

– Нет. Меня очень любят и Василий Андреевич, и Анна Андреевна. Меня никогда не бранят. Верно, оттого, что я сиротка.

– Ты сиротка? – удивилась Тася.

– Да. Я тебе все расскажу, когда мы уляжемся. Только надо выпустить Милку. А то она будет мяукать и разбудит весь дом.

Свечка исчезла в окошке, и на минуту в каморке водворилась прежняя темнота. Вскоре, однако, за дверью щелкнула задвижка, и в каморке, озаренная мерцающим светом свечи, появилась белокурая головка Дуси. Она оказалась худеньким созданием с прозрачно-болезненным личиком и не по-детски серьезными глазами, которые смотрели открыто и прямо, так, что, глядя в эти глаза, самый отъявленный лгунишка не посмел бы солгать.

– Ну, вот и я! – сказала девочка. – Вдвоем нам не будет страшно здесь в карцере. Только Милку выгоним. Уходи, Милка! – замахала она рукой на кошку.

Та с недовольным мяуканьем, выгибая полосатую спину, выскользнула из комнаты.

– Ну, ложись же. Ты к стенке, а я с краю, чтобы успеть утром убежать на случай, если Сова или Сушка зайдут сюда.

– Кто? – переспросила Тася.

– Сова – это Настасья Аполлоновна, надзирательница. Сушка – сестра Орлика, Анна Андреевна. У нас у всех здесь прозвища. Только меня Дусей называют. Самая старшая, Маргарита Вронская – Красавица. Вторая, Степанида Иванова – графиня Стэлла, так ее прозвали. Она очень важничает перед всеми нами. Горбатенькая Вавилова – Карлуша. Ты видела несчастную девочку с горбом? Так вот, она Карлуша. Машенька Степанович – Гусыня. Она очень глупенькая. Немку Лизу Берг зовут Птичкой. Она все поет целый день. Фиму Ярош – Ярышкой. Потом идет Малютка – Нина Рузой. Потом двух близнецов, сестер Нагибиных, Анночку и Софочку, зовут Зайкой и Лиской, потому что одна такая беленькая, как зайчик, а у другой остренькое личико, как у лисички. Маруся Васильева – Коташка, или Котик, и, наконец, черненькую Галю Каховскую мы зовем Пчелкой. Вот тебе и весь пансион. У нас славные девочки. Только графиня Стэлла чуточку заносчивая, Гусыня – глупенькая, Карлуша – злючка немножко да Ярышка – проказница невозможная, и хохлушка с Коташкой также, а в общем, все очень хорошие.

– А Орлик и его сестра?

– Они очень строгие, но справедливые. Сова, бывает, сердится. Только если с нею вежливы, то и она не сердится никогда.

– А ты давно в пансионе?

– Давно. Раньше всех. Меня привезли сюда совсем маленькой, я и не помню даже когда. Сюда ведь не только для ученья возят, но и для исправленья и воспитания сироток. Например, вот Гусыню сюда привезли от лени отучить. Ее из гимназии за лень выключили. Пансион Орлика отчасти и исправительное заведение.

– Я знаю! – сказала Тася.

– Ах да, я тебе пирожное принесла. Красавицыно. Ешь.

Тася взяла пирожное и быстро съела его. Дуся удивленно посмотрела на нее.

– Что ты? – спросила Тася.

– Я думала, что ты со мною поделишься. Я всегда делюсь.

Тася промычала что-то и отвернулась к стене, почти не оставив места для своей соседки. Но Дуся нимало не смутилась. Она была очень покладистая девочка. Дуся потушила свечку и примостилась, свернувшись клубочком, в углу постели.

Через несколько минут обе девочки, и Дуся, и порядочно уставшая Тася, крепко уснули.

Глава третья

Первый день в пансионе. Новая проделка. Глухая Мавра. История одной кошечки. Король воздуха

Глухой удар колокола в передней пансиона разбудил Тасю. Она проворно вскочила с постели, решительно не понимая, где находится. В каморке стало светлее. Свет из коридора делал крошечную комнату много уютнее, нежели ночью. Ночной гостьи не оказалось рядом, и Тасе подумалось даже, что она видела Дусю только во сне.

Щелкнула задвижка, и в каморку вошла Настасья Аполлоновна. Надзирательница молча смотрела на Тасю, Тася – на надзирательницу.

Потом Настасья Аполлоновна сказала:

– Когда старшие входят в комнату, младшие должны здороваться. Вы должны поздороваться, со мною, Стогунцева. Я – ваша классная дама.

– Здравствуйте, классная дама! – произнесла Тася, желая выказать послушание, чтобы получить прощение и возможно скорее выйти из карцера.

Но классная дама опять была недовольна. «За что же она сердится?» – подумала девочка.

Должно быть, лицо Таси было весьма смиренно в эту минуту, потому что Сова разом успокоилась и сказала:

– Надо говорить «Здравствуйте, m-lle!»

– Хорошо, – покорно отвечала Сове Тася, – я буду говорить так, как вы желаете, потому что мне хочется есть и очень надоело сидеть в этом противном карцере. Скажите, m-lle классная дама, где я могу найти что-нибудь поесть?

– Говорите прямо m-lle, не надо прибавлять «классная дама», – снова заволновалась Сова.

– Ну, прямо m-lle, – разом согласилась Тася, – дайте мне поесть!

– Все будет в свое время! – пообещала надзирательница. – Прежде всего идите в уборную. Оденетесь там в пансионерское платье, умойтесь и причешитесь, и когда ударит колокол, приходите вместе с другими пить чай.

– Я пила у мамы какао по утрам.

– Здесь вы будете пить то, что вам дадут, – сказала Настасья Аполлоновна.

«Такая же злючка, как наша Маришка. Вот противная!» – мысленно решила Тася. Однако, не посмев ослушаться, покорно пошла следом за классной дамой.

В небольшой комнате, куда привела ее надзирательница, стояло несколько умывальников, подле которых плескались пансионерки.

– Новенькую простили! Новенькую простили! – закричала Фимочка Ярош, старательно намыливая себе руки.

– Пойдемте, я покажу вам вашу постель в дортуаре, – подошла к Тасе Маргарита Вронская, или Красавица, как ее называли девочки.

Маргарита была действительно прехорошенькая: тонкое личико, точеный носик с горбинкой и ласковые голубые глаза. Тасе она понравилась больше других. К тому же она не дразнила Тасю накануне и теперь обращалась с нею так, точно ничего не происходило между новенькой и остальными.

– А вы, должно быть, хорошая, – сказала Тася и, подпрыгнув, неожиданно чмокнула Вронскую в щеку.

Та рассмеялась.

– Забияка пришла! Забияка! – услышала за спиной Тася.

Она оглянулась и увидела Ярышку, насмешливо щурившую на нее свои бойкие глаза.

– Фима, молчи! Не смей задирать новенькую, – Дуся подошла к Тасе. – Они тебя не тронут больше, только ты сама не дразни их.

Дуся не солгала, сказав, что ее любят в пансионе. Маленькую сиротку слушались с первого слова. Даже самая отчаянная шалунья Ярош и злая горбунья Карлуша повиновались ей беспрекословно.

Ровно в восемь часов снова ударил колокол. Это глухая кухарка, готовившая для пансионерок, звонила к утреннему чаю.

Девочки с шумом вошли в столовую, но при виде сидевшего там за столом с газетой в руках Орлика и его сестры, разливавшей чай, разом притихли.

Каждая из пансионерок заняла свое место за завтраком, состоявшим из стакана чаю и куска свежего ситника.

Тася очутилась между Дусей и Маргаритой Вронской.

Дети завтракали молча.

И вдруг среди тишины Тася спросила:

– А что у вас сегодня за обедом на сладкое?

Это было так неожиданно, что Орлик выронил газету, a m-lle Орлик – крышку от чайника, которая со звоном упала на пол и разбилась вдребезги.

Тасе показалось это очень смешным.

Она расхохоталась, пригибаясь головой к столу, при этом задела кружку с чаем. Кружка опрокинулась, и на скатерти образовалось огромное пятно.

– Ай-ай-ай! Вот и Черное море! – Тася еще громче залилась смехом, – а вот и лодочка. Я пустила по морю лодочку, глядите! – кричала она, отрывая кусок ситного и бросая его в лужицу.

Кое-кто из девочек фыркнул.

– М-lle Стогунцева! – произнес своим невозмутимым голосом Орлик, – потрудитесь пересесть за штрафной стол у окна, – и он указал место Тасе.

У окна стоял непокрытый ни скатертью, ни даже клеенкой простой некрашеный деревянный стол и табурет. Тася брезгливо поморщилась, но ослушаться, однако, не посмела, помня о темном карцере.

Новый удар колокола возвестил начало урока. Дети прошли в классную – большую светлую комнату в четыре окна.

Сова подозвала Тасю и велела ей сесть подле Дуси, Евдокии Горской.

Девочки разместились по своим местам, и в классную вошел, подпрыгивая на ходу, господин небольшого роста и очень полный, учитель истории, географии и зоологии, фамилия которого была Васютин. Сегодня первым был урок географии.

Между воспитанницами пансиона Орлика была заметная разница в возрасте, и часть их составляла старшее отделение, которое состояло из Красавицы или, вернее, Маргариты Вронской, Степы Ивановой, прозванной графиней Стэллой, Лизы Берг, Маруси Васильевой и Гали Каховской – смуглой, миловидной хохлушки. Остальные семь девочек были в младшем отделении.

Сейчас был урок младших, а старшие, чинно сидя за столами, могли заниматься своим делом.

Петр Петрович Васютин своей подпрыгивающей походкой обошел учебные столы, за которыми сидели девочки, и, заметив новую ученицу, Тасю, спросил:

– Новенькая? Славно! Очень рад познакомиться. Очень рад! Очень рад! Учились чему-нибудь из географии?

Тася молчала.

– Учились чему-нибудь из географии? – повторил свой вопрос учитель, с удивлением разглядывая черноглазую девочку.

Новое молчание было ответом ему.

– Что же это с нею? – обратился учитель ко всему классу, и на лице его выразилось самое неподдельное изумление.

Девочки сдержанно улыбались, предвидя новую потеху.

– Она, Петр Петрович, немая! – выкрикнула со своего места неугомонная Ярышка.

– Вот как! Бедняжка! – не то сочувственно, не то насмешливо произнес Васютин.

По лицу новенькой проскользнула плутоватая улыбка. Неожиданно Тася вытянула губы и протяжно замычала на весь класс: «Ммм! Ммм!» – как это обыкновенно делают немые.

Девочки покатились со смеху. Сова, присутствовавшая на уроке, привскочила со своего места и, грозя пальцем, кричала:

– Молчать! Сию минуту молчать!

– Ммм! Ммм! – мычала Тася.

– Ха-ха-ха-ха! – покатывались со смеху пансионерки.

В классе стоял гам.

И вдруг, перекрывая его, прозвучал серебристый голосок Дуси:

– Нехорошо! Стыдно! Гадко! Не умеешь себя вести за уроком.

Сова подскочила к Тасе, схватила ее за руку и вытащила на середину класса.

– Стойте здесь! – приказала она, – и пусть все видят, какая вы невозможная девчонка!

– Ай-ай-ай, как не стыдно! – сказал Васютин и, отвернувшись от Таси, принялся объяснять младшим пансионеркам, какие моря существуют на белом свете.

* * *

Лишь только учитель вышел, девочки с шумом обступили Тасю.

– А ты молодец, Стогунцева, – сказала Ярыш-ка. – Мм! Мм, – передразнила она ее. – Славно!

– Недурно! – поддержала Фимочку Васильева. – Васютин порядочная злюка, и его стоит хорошенько извести!

Тася чувствовала себя чуть не героиней. Все внимание класса было обращено на нее. Ее выходка позабавила всех. Девочки улыбались сочувственно, кроме старших, которые занимались своими делами и нимало не обращали внимания на малышей.

Но радость Таси была преждевременна. Дуся посмотрела в лицо Таси своими честными голубыми глазами:

– То, что ты сделала сегодня, гадко и дурно.

– Это не твое дело.

– То, что ты сделала, нехорошо – повторила Дуся.

– Убирайся! – Стогунцева оттолкнула от себя свою новую подругу.

– Девочки! Девочки! Смотрите, она обижает нашу Дусю! – всполошилась Маргарита Вронская.

– Не смей обижать Дусю! – подскочила Васильева к Тасе.

– Дуся наша – милочка! Мы не позволим обижать ее! – вторила им смугленькая хохлушка Каховская из старшего отделения пансиона.

– Да, да! Не позволим! – отозвались близнецы-сестрицы Зайка и Лиска.

– Ах, ты, Задира Ивановна, Забияка Петровна! – прыгала вокруг Таси Ярышка.

– Забияка! Забияка! – подхватила Карлуша.

Тася готова была расплакаться злыми бессильными слезами. К ее счастью, в класс вошел учитель русского языка и арифметики Баранов, и девочки чинно разместились за своими столиками. Одна только Дуся не успела занять своего места.

– М-lle Горская, – спросил учитель, – что же вы? Прогулку задумали в неурочное время!

– Это не она виновата, а новенькая! – крикнула со своего места Ярышка.

– Ярош, тише! – остановила девочку надзирательница.

– Правда! Правда! – подтвердили все. – Новенькая виновата! Новенькая!

– Мне нет дела, кто виноват, – сказал Баранов, – я вижу, что m-lle Горская не на месте, и делаю ей замечание за дурное поведение, – он обмакнул перо и написал что-то в классном журнале.

– Это несправедливо! – неожиданно раздался голос с половины старших. – Дуся не виновата! Нет! Нет! – и Маргарита Вронская встала со своего места.

– Не виновата! – вторила ей графиня Стэлла.

– Не виновата! – отозвалась всегда невозмутимая Лизанька Берг.

– Молчать! – прикрикнула Сова на расходившихся девочек.

– Я вас прошу не шуметь! – надрывался учитель.

Но девочки уже не могли успокоиться, дело касалось их любимицы Дуси, которую обвиняли незаслуженно. Они волновались и шумели, как стая крикливых воробышков.

– Злой Баранов! Нехороший! – говорила Ярышка.

– Противный! Не люблю его! – отозвалась Карлуша. – Дусю ни за что обидел! Бедная Дуся!

– Он Дусю обидел! – неожиданно выпалила Ярышка, – противный, несносный, скверный… Так ему отплачу за бедняжечку Дусю! – Шалунья низко пригнула голову к столу и испустила короткое:

«Бэ! Бэ! Бэ!» – очень похожее на блеяние барана.

– Это что такое? – возмутился учитель, не понимая, откуда идет этот крик, так как глаза Ярышки невозмутимо смотрели на него, в то время как губы ее, находившиеся чуть ниже поверхности стола, тщательно выводили:

– Бэ! Бэ! Бэ!

– Что-с? – окончательно потерялся Баранов, бегая по классу и отыскивая виновную.

– Бэ! Бэ! Бэ! – продолжала неистово Фима, в то время как пансионерки, и старшие и младшие, давились от смеха.

– Кто это позволяет себе подобную дерзость? – строго спросил учитель, обводя класс испытующим взором.

Настасья Аполлоновна, красная, как морковь, перебегала с одного места на другое, стараясь накрыть блеявшую проказницу. Но это было не так-то легко. Едва Сова подходила к тому месту, где сидела Фима, как блеяние прекращалось, а когда надзирательница бежала в противоположный угол класса, возобновлялось снова с удвоенной силой.

– Что же это, наконец, такое? – окончательно растерялся учитель.

И вдруг с ближайшей к нему скамейки поднялась очень полная, высокая девочка с широким скуластым лицом и невыразительными выпуклыми глазами. Это была Машенька Степанович, которую подруги прозвали Гусыней за ее неповоротливость.

– Не сердитесь, пожалуйста! – обратилась она к учителю своим лениво-спокойным голосом, в то время как на лице ее появилась глуповатая улыбка. – Не сердитесь, пожалуйста, господин учитель, мы не виноваты. В классе появился баран, это он, а не мы.

Услышав замечание Машеньки, девочки не могли уже сдерживаться от обуявшего их смеха, и дружный взрыв хохота огласил своды пансиона.

Учитель, приняв слова Гусыни за новую насмешку над ним, совершенно вышел из себя и теперь кричал что-то, чего нельзя было разобрать за веселым хохотом пансионерок. И весь этот шум покрывало неумолкаемое «Бэ-Бэ-Бэ!» Фимочки.

Плохо бы окончился урок для не в меру расшалившихся девочек, потому что Баранов уже несколько раз повторил имя Орлика, как вдруг неожиданно со своего места поднялась Тася Стогунцева и, сделав из своих рук подобие рупора, как в лесу, заглушая и смех, и блеяние, и крик учителя:

– Это не баран, а Ярош, господин учитель! Это Ярош изображает барана. Вот кто!

И она указала пальцем на Ярышку. Смех оборвался разом.

– Стогунцева – ябеда! Шпионка! – заговорили во всех углах девочки.

– Ну так что же! – возразила Тася, – и пусть. Вы меня браните забиякой, задирой. Вы меня дразните, так вот же вам за это! Вот вам!

– И отлично сделали! – произнес учитель, – я вас хвалю за это! Дурные поступки должны быть указаны; это не ябедничество, а долг каждой из вас! Вы справедливо поступили, m-lle Стогунцева.

Ласково кивнув Тасе, он бросил уничтожающей взгляд на Ярош и объявил:

– Ваш поступок будет оценен по заслугам господином директором, – и стал объяснять новый урок к следующему дню.

Ровно в час ударил большой колокол, призывающий к обеду. Баранов, не прощаясь с девочками, поспешно вышел из класса.

– Шпионка! Доносчица! Фискалка! – закричали девочки.

– Стыдно доносить и фискалить!

– Девочки, оставьте ее, – послышался голосок Дуси, – она нечаянно выдала Фиму. Право, нечаянно! Ведь ты нечаянно это сделала? – обратилась к Тасе милая девочка. – Ведь ты не хотела? Ты не подумала прежде, чем сделала это? – спрашивала она Тасю.