Текст книги "Истории для девочек (сборник)"

Глава XII
Ночь в горах. Обвал

Я шла наугад, потому что черные тучи крыли небо и ни зги не было видно кругом. Воздух, насыщенный электричеством, был душен. Голова моя кружилась, и меня мучила страшная жажда. Раскаты грома гулко повторялись горным эхом. Гроза надвигалась… Идти я уже не могла из боязни упасть в пропасть. Тропинка становилась все у́же и у́же и вела все выше и выше на крутизну. Мне становилось так страшно теперь в этой горной стремнине, один на один с мрачной природой, приготовившейся к встрече с грозой.

И вот она разразилась… Золотые змеи забегали по черным облакам, гром гремел так, что, казалось, сотрясались горы, и целый поток дождя лился на почву, делая ее мягкой и скользкой…

Я прижалась под навес громадного утеса и с ужасом вглядывалась в темноту ночи… Где-то дико ревели потоки, и горы стонали продолжительным, раскатистым стоном.

И вдруг я увидела то, чего никогда не забуду. Извилистая золотая стрела молнии, сорвавшись с неба, ударила в соседний утес, и громадный кусок глыбы оторвался от скалы и полетел в бездну, прямо в объятия ревущего горного потока. В ту же минуту отчаянный крик раздался по ту сторону утеса… Ответный крик вырвался из моей груди, и я потеряла сознание…

Когда я открыла глаза, грозы уже не было. Я лежала у костра на разостланной бурке… Вокруг меня, освещенные ярким пламенем, сидели и стояли вооруженные кинжалами и винтовками горцы. Их было много, человек двадцать. Их лица были сумрачны и суровы. Речь отрывиста и груба.

«Это горные душманы», – вихрем пронеслось в моей голове, и холодный пот выступил у меня на лбу.

Я боялась пошевельнуться… Пусть лучше сочтут меня мертвой – авось уйдут… и оставят меня одну.

– Эге, да мальчонка-то отошел, – услышала я грубый голос над собою и, открыв глаза, встретилась взглядом с высоким и мрачным горцем.

Он был одет в простой коричневый бешмет и черную бурку; за поясом у него болтались нарядные с серебряными рукоятками кинжалы и тяжелые пистолеты, тоже украшенные серебром и чернью. Кривая шашка висела сбоку…

– Небось душа ушла в пятки, признавайся, – продолжал горец и потом спросил грозно: – Кто ты?

– Я – Беко, сазандар Беко… Я шел из Цвили и в горах заблудился… – пролепетала я.

– Есть у тебя деньги?

– Нет, господин, всего два абаза, данные мне добрыми господами в духане.

– Не велико же твое мастерство, мальчуган, если ты имеешь только два абаза за душою!.. Ты грузин?

– Я алазанец.

– То-то… Ленивые животные эти грузины, а алазанцы и гурийцы особенно. Солнце и небо за них… И виноград и кукуруза… Верно ли я говорю? – обратился он неожиданно к остальным.

– Верно, ага, – почтительно отвечали те.

– Ну ладно! Волею Аллаха нашли мы тебя, мальчуган, на тропинке, взять с тебя нечего… Не душить же тебя из-за твоих лохмотьев. Давай два абаза и проваливай к шайтану.

Я вскочила на ноги и, положив в протянутую ладонь монету, готова была уже скрыться, как вдруг неожиданно к самому костру подскакал всадник. Он ехал на горной белой лошадке, а другую держал на поводу. Это была высокая вороная лошадь, дрожавшая всеми членами… Приехавший горец, весь укутанный с головой в бурку, привязал свою лошадь к дереву и подвел вороного коня к самому костру… В этом коне я узнала моего верного Шалого! Рванувшись вперед, я вскрикнула:

– Шалый!

В ответ на мой отчаянный крик он издал продолжительное ржание. В минуту забыв все: и горных душманов, и опасность быть открытой, и мой недавний обморок, и адскую грозу, я повисла на его тонкой красивой шее, целуя его морду, его умные карие глаза, шепча в каком-то упоении:

– Шалый мой! Родненький мой! Миленький!

Внезапно чей-то бешеный хохот, полный торжества и злобы, прервал мои излияния.

– Так вот где встретились! – услышала я между взрывами бешеного смеха.

Вскинув глаза на вновь прибывшего, я обомлела… Передо мной был Абрек!

Бурка упала с его головы. Яркое пламя костра освещало зловещим светом его торжествующее лицо.

С минуту он молчал, как бы наслаждаясь моим ужасом. Потом рассмеялся новым, уже тихим и торжествующим смехом.

– Что ты, Абрек, – удивленно окликнул его высокий горец, – или шайтан вселился в тебя?

– Стой, ага! – внезапно оборвав смех, ответил тот и после короткой паузы спросил высокого горца: – Знаешь ли ты, ага, кто этот сазандар?

– Нет, не знаю… Неужели ага-Бекир, ваш вождь и начальник, может интересоваться нищим сазандаром? – надменно ответил тот.

– Слушай же, – снова произнес Абрек, не сводя с меня горящих глаз, – это не сазандар, а дочь моего врага – русского генерала князя Джаваха-оглы-Джамата.

Настала зловещая тишина. Было слышно, как летучая мышь шелестела крыльями да капли дождя гулко падали на размякший грунт.

– Так это правда? – спросил тот, которого называли ага-Бекиром, и мрачное лицо его еще больше нахмурилось.

– Не веришь! – рассмеялся Абрек и, приблизившись, сорвал с моей головы папаху.

Пышные косы, прижатые крепко сидевшей на них шапкой, упали с темени и спустились вдоль спины.

В ту же минуту громкий и веселый смех нарушил тишину.

– Ай да мальчишка! Вот так сазандар! – хохотали душманы.

Между тем Абрек приблизился ко мне. Его лицо сияло какой-то сатанинской радостью:

– Слышишь ли ты, княжна Нина Джаваха! Я узнал тебя… скажи же этому ага, моему начальнику, что Абрек говорит правду…

– Абрек говорит правду, – точно во сне пролепетала я. – Я – княжна Джаваха.

– Тем лучше, – вмешался ага-Бекир, – если ты дочь русского генерала, мы сорвем с него большой выкуп.

– Выкуп? – прервал его Абрек, и лицо его перекосилось от бешенства. – Нет!.. У меня старые счеты с этой девчонкой. – Помнишь ли ты, княжна, как при всех предала позору Абрека? Помнишь ты этот красный рубец на моей щеке? Помнишь ли, княжна Нина, что я поклялся отомстить!

Я молчала. Его перекошенное от бешенства лицо не носило ни малейшего следа сожаления.

– Мне страшно! – прошептала я и закрыла лицо руками. – Не смотри так на меня, Абрек, мне страшно!

– Страшно, – прокричал он в бешенстве, – теперь страшно? А не страшно было выдавать Абрека?.. Я говорил – попомню, и пришел час!..

– Полно, Абрек, пугать ребенка, – вмешался молодой статный горец, странно похожий на ага-Бекира. – Уж не думаешь ли ты сражаться с детьми?

– Молчи, Магома, – сказал Абрек, – не суйся туда, где тебя не спрашивают! Абрек – большой слуга ага-Бекира. Абрек привозит своему начальнику и золото, и ткани, и драгоценности. Теперь Абрек привез ага-Бекиру коня, такого коня, какого давно хотел ага… Абрек чуть не попал в тюрьму из-за жалкой девчонки, Абрека ударили нагайкой… и кто же – презренный урус, грузин! Сегодня Абрек увел коня от своего недруга… Никто не заметил, все искали пропавшую девчонку… Свадьбу не пировали… вина не пили… бросились в горы догонять ребенка… Никто не видел, кроме Андро… Да он блажной… Бери коня, ага-Бекир, и награждай по обещанью верного слугу.

– Чем наградить тебя, Абрек? – спросил вождь душманов. – Бери деньги, вещи, что хочешь.

– Одного хочу: отдай девчонку…

Я вздрогнула. Зловещее лицо горца приводило меня в смертельный ужас… Он мог замучить и убить меня безнаказанно…

Сейчас моя жизнь зависела от ответа Бекира. Лицо его носило следы борьбы и нерешительности.

– Брат, – снова вмешался в разговор юный и стройный Магома, – брат, неужели ты не вступишься за бедного ребенка?

Неожиданное вмешательство юноши погубило меня.

– Магома! – важно начал Бекир. – Законами Корана запрещается младшим учить старших. Ты еще не воин, а ребенок. Помни… в Кабарде не нарушают данного слова… А мы оба с тобой, Магома, родом из Кабарды!

Потом, повернувшись в сторону моего врага, сказал:

– Абрек, пленница – твоя.

– Харрабаджа![53]53
  Харраба́джа – воинственный, восторженный крик у горцев.


[Закрыть] – безумно крикнул Абрек. – Велик Аллах и Магомет, пророк его… Будь благословен на мудром решении, ага-Бекир!.. Теперь я насыщусь вполне моим мщением!.. Князь горийский попомнит, как он оскорбил вольного сына гор. Князь горийский завтра же найдет в саду труп своей дочери!

После этого сознание мое помутилось, и от ужаса я не могла понять, что происходит вокруг.

* * *

Когда я пришла в себя, темная ночь все еще стояла над окрестностями. Костер потухал, и тлеющие уголья, вспыхивая по временам, озаряли спящие фигуры душманов…

Все мои члены ныли… Я хотела расправить их, но не могла поднять руки. К своему ужасу я поняла, что была связана… Страх перед близостью смерти холодил мои жилы. Запоздалое раскаяние в моем нелепом бегстве больно сосало мне сердце…

«Князь горийский завтра же найдет в саду труп своей дочери!» – переливалось на тысячу ладов в моих ушах. Завтра меня не будет! Мой бедный отец останется одиноким… И на горийском кладбище поднимется еще новый холмик… Живая я ушла с моей родины, мертвую судьба возвращает меня ей. Темный Ангел близко!..

И никогда жизнь не казалась мне такой прекрасной, как теперь!.. Теперь, на краю могилы, я искренно раскаивалась в том, что сделала… Бедный отец! Бедный папа! Ты не скажешь больше «чеми потара сакварело» твоей маленькой Нине! Ты не услышишь больше никогда смеха твоей дочурки!

* * *

…Уголья в костре еще раз вспыхнули и погасли… В ту же минуту странный шорох раздался вблизи меня…

«Это Абрек! – в смертной тоске подумала я. – Абрек идет покончить со мною…»

И странно: близкая смерть теперь уже не пугала меня. Я видела, как умирали мама и Юлико. Я знала: страшно только ожидание, а там… вечный покой. Это часто повторял дедушка Магомет; я вспомнила теперь его слова…

И я приготовилась и ждала… Вот кто-то приблизился ко мне… Маленькая серебристая лента, должно быть, лезвие кинжала, мелькнула в воздухе, и… в это самое время мои руки и ноги были внезапно освобождены от режущих веревок, кто-то сильный поднял меня на воздух и понес.

Опять отчаянный страх – не перед смертью, нет, а от неведения того, что хотят делать со мною, – сковал мою маленькую душу. Я не могла кричать… я задыхалась. Легкий стон вырвался из моей груди… но в ту же минуту на губы мои легла чья-то сильная рука и сжала мне рот. Где-то близко послышалось конское ржанье. Внезапно те же руки опустили меня на что-то твердое… Потом я ясно почувствовала, как меня привязали к седлу лошади, как обмотали повода туго-туго вокруг моих кистей… В эту самую минуту луна выглянула из-за тучи и осветила стоящего передо мною человека… Это был Магома… А сама я сидела на спине моего Шалого… Верный конь тихо ржал.

Безумная радость охватила меня… Я не умру под ударом Абрековой шашки! Магома избавил меня от смерти!

– Ну, теперь айда, – тихо зашептал он, – от быстроты коня зависит спасение!.. Нагонят – убьют!..

Сказав это, Магома изо всей силы ударил Шалого нагайкой. Благородный конь, незнакомый до сих пор с таким приемом, рванулся, встал на дыбы и… понесся вперед, как безумный…

Я не успела ни оглянуться назад, ни даже кивнуть в знак благодарности моему спасителю. Шалый, точно сознавая смертельную опасность, несся как вихрь…

В моей душе тоже постепенно стихала гроза ужасов. Прямо надо мною темнел полог ночного неба… Я подняла к нему взор и обратила горячую молитву от всего сердца к престолу Всевышнего…

Глава XIII
Снова дома. Две клятвы

Луна пряталась и выходила снова, и снова пряталась за тучу, а Шалый все несся и несся вперед… Кругом, темнея, высились великаны-горы. Я скакала без мысли, без чувства… Голова моя не работала… Мне теперь не было ни страшно, ни жутко… Ужасное волнение сменилось полнейшим равнодушием… Сердце молчало… Странная сонливость овладевала мной… Я уже начала склоняться к шее лошади, борясь последними силами с нежеланной дремотой, как вдруг совсем близко от меня прозвучали копыта коня.

«Погоня!» – вихрем пронеслось в моем мозгу, и я конвульсивно сжала ногами бока Шалого. Но погоня настигала… Вот она ближе… ближе… вот уже ясно слышится храп передовой лошади… Я зажмуриваю глаза. «Сейчас смерть… – реет в моей голове быстрая мысль. – Стоило Магоме спасать меня, для того чтобы судьба снова толкнула меня в холодные объятия смерти!»

– Ну, Шалый, ну, милый, скорее, скорее!.. – понукала я моего любимца, и он скакал так, как может только скакать волшебный конь в какой-нибудь сказке…

И все-таки не в его власти было спасти свою маленькую госпожу!.. Страшный всадник настигал меня!.. Его лошадь шла теперь вровень с моей. Поровнявшись со мною, внезапно вскрикнул:

– Княжна! Стойте, ведь свои же… Это я – Михако… Еле признал… Стойте!..

Вмиг все застлалось перед моими глазами розовым туманом. Будто ночь минула, будто солнечный свет одолел тьму… Я смеялась и рыдала, как безумная…

Михако схватил поводья и остановил Шалого… Минута… и я уже была у него в седле… Нас окружали папины казаки, разосланные на поиски за мною… Я видела при свете месяца их загорелые радостные лица. Михако плакал от счастья вместе со мною… Потом, будучи не в силах одолеть подступившей дремоты, я обняла грубую солдатскую шею Михако и… заснула…

Сон мой длился долго… Я слышала, однако, сквозь него, как мы ехали все быстрее и быстрее. Голова моя горела как в огне, тело ныло… Я слышала, как мы выехали на берег, как шумела вода…

– Это Кура… – подсказывал мне сон, – значит, уже близко, значит, я уже скоро-скоро увижу папу!..

Вот мы поднимаемся в гору, вот опускаемся… еще немного… и заскрипели ворота… забегали люди, что-то красное сверкнуло мне в глаза сквозь смежившиеся веки. Слышны голоса, топот… Чей-то крик – не то отчаянный, не то радостный… Это Барбале, я узнаю ее голос… Потом кто-то торопливо бежит по аллее, и я слышу мучительно-вопрошающий, полный страдания голос:

– Где она? Жива ли?

Я делаю невероятное усилие и открываю глаза.

– Папа! – отчаянно кричу я и, рыдая, бьюсь на его груди.

– Дитя мое! Дорогое мое дитя! – шепчет он между поцелуями и слезами и несет меня в дом.

Он кладет меня в постель, и вдруг из груди его рвется не то стон, не то мольба, полная отчаяния:

– Скажи мне! Поклянись мне, что никогда, никогда больше ты этого не сделаешь!

Я только наклоняю голову в ответ, потому что слезы давят мне горло и не дают произнести слова.

– Нет, нет, – говорю я наконец, – никогда, клянусь тебе дедой, отец, никогда!

Он видит глаза, красноречиво устремленные на портрет той, которую мы оба так любили, – на портрет моей дорогой матери, – и вдруг он говорит глубоким, за душу хватающим голосом:

– А я клянусь тебе, Нина, что никогда другой деды не будет у тебя! Поняла ли ты меня, малютка?..

О да, я поняла моего доброго, великодушного отца! Я поняла, что он догадался о причине моего бегства и решил искупить ее.

– А теперь расскажи мне все, – попросил он меня, – расскажи!

И я тотчас же без утайки поведала ему все. Его глаза мрачно горели, когда дошла очередь до поступка Абрека.

– Ему не будет пощады, – проговорил он сквозь зубы и порывисто-нежно обнял меня.

– А Магома, папа! Ведь если полиция поймает душманов, они пощадят Магому?

– Ну разумеется, дитя мое!.. Я сам буду хлопотать за твоего спасителя… А теперь усни… закрой свои глазки…

И ни одного упрека, ни одного, за все те мученья, которые я доставила ему. Сколько ласки, сколько любви, сколько нежности!.. О, мой отец, мой дорогой отец, мой любимый!.. Чем только искупить мне мою вину перед тобою, мой необдуманный поступок?..

Я уснула в эту ночь примиренная, радостная, счастливая…

Глава XIV
В путь-дорогу

Дни не шли, а бежали… Я замечала, что со времени моего побега из дому все как-то иначе стали относиться ко мне. Бабушка не бранилась, как бывало раньше, хотя недружелюбно поглядывала на меня. Расстроившаяся свадьба папы не давала ей покоя. В этом она винила меня одну. Прислуга смотрела на меня теперь, как на взрослую. Барбале подолгу заглядывалась на меня не то с сожалением, не то с грустью. Я не могла понять, что это означало… Отец разговаривал со мною серьезно, не как с ребенком, с одиннадцатилетней девочкой, а как бы со взрослой девушкой.

– Ты мой друг, Нина, самый преданный и верный, – говорил он.

– Я твой друг, папа, и люблю тебя больше всего в мире! – пылко восклицала я.

Жизнь снова улыбалась мне, как в сказке… Исчезло малейшее облачко с моего горизонта, и счастье, полное и радостное, воцарилось в доме.

Но как-то раз папа приехал расстроенный и встревоженный из полка.

– Княжна дома? – послышался его взволнованный голос.

– Я здесь, папочка-радость! – крикнула я и повисла у него на шее.

– Нина-джаночка, я должен потолковать с тобою серьезно, – проговорил он.

Мы прошли в его кабинет.

– Дитя мое, – начал он, – тебе одиннадцать лет. Через пять-шесть лет ты будешь взрослая барышня. Настала пора серьезно заняться учением. Ты должна быть хорошо воспитана и образованна. Тебе предстоит бывать в обществе, вращаться в лучших кругах. А чему ты здесь выучишься? Разве только верховой езде и джигитовке, которые знаешь и так в совершенстве. Ты сама понимаешь, что для княжны Джавахи этого недостаточно… А дальше что, Нина? Бабушка не хочет заняться твоим воспитанием, да она скоро оставляет Гори. Мне же по службе придется теперь чаще отлучаться из дому. Сегодня в полку я получил об этом приказ. Оставлять тебя на попечение гувернанток и прислуги я не желал бы…

У меня не было бы тогда ни одной спокойной минуты… И вот что я придумал, джаночка… Я придумал отдать тебя в институт в Петербурге. Отправив тебя туда, я буду спокоен, зная, что ты находишься под опекою опытных людей… Там у тебя будет много подруг, много девочек одного возраста с тобою…

К тому же начальница института княгиня В. – сестра моего товарища и моя старинная приятельница… Она полюбит тебя, как родную… Зиму будешь проводить там, лето – дома… Согласна ли ты на это, детка?

Согласна ли теперь, когда малейшее его желание стало для меня законом!

– Да, папочка, – твердо произнесла я, – ты хорошо придумал… только… пиши мне почаще и бери в Гори каждое лето…

С этого же дня поднялась сутолока и возня в доме. Мы должны были уехать через месяц… Барбале плакала, Михако смотрел мне в глаза, даже бабушкины слуги сочувственно покачивали головами. С отцом я была неразлучна… Мы ездили в горы, упиваясь нашим одиночеством, и наговаривались вдоволь во время этих чудесных прогулок.

А дни не шли, а летели… Как-то раз папа принес мне свежую новость. Шайку душманов окружили в горах и всех переловили. Они сидят в тюрьме, и скоро их будут судить.

– А Магома? – вырвалось у меня.

– Магома будет свободен: я сам докажу его невинность, – успокоил меня отец.

Слова папы оправдались. Их судили и предали законной каре.

Магому освободили. Он пришел к нам на следующий день и попросил вызвать отца.

Это было накануне нашего отъезда в далекую северную столицу. При виде нас он почтительно, по татарскому обычаю, приложил руку ко лбу и груди и весь бледный прошептал в волнении:

– Ага, будь добрым ко мне и возьми меня к себе… Магома будет тебе верным слугою.

– Как, Магома, разве ты не вернешься в Кабарду? – удивился отец.

– Нет, ага… Отроком ушел я оттуда и по желанию брата стал его помощником… Аллах видит, как тяжело мне было это… Ни одного пальца не обагрил Магома кровью… Теперь же мне нельзя вернуться в Кабарду… я освобожден, другие в тюрьме… может быть, их уже казнили… С каким же лицом вернусь я один на родину?..

– Твой брат был вождем душманов, Магома.

– Знаю, ага!

– Что же ты хочешь, Магома? Я дал тебе что мог за спасенье дочери… Но ты вернул мне деньги обратно. Что ты хочешь? Для тебя все сделаю, что могу, – ласково говорил отец.

– Хочу, ага, служить тебе… и русскому царю, – сказал он просто, и глаза его с мольбою остановились на отце.

Отец, тронутый горячим порывом молодого кабардинца, обнял его и обещал исполнить его желание. Магома остался у нас помогать Михако до его определения в полк…

Наступил день отъезда.

Коляска стояла у крыльца. Барбале громко причитывала на кухне. Отец хмурился и молчал.

Я обежала весь дом и сад, спустилась к Куре, поднялась на гору, поклонилась дорогим могилкам и в десятый раз побежала в конюшню.

– Прощай, Шалый, прощай, мой верный друг! – шептала я, целуя моего верного коня. – Корми его хорошенько, – сказала я Михако.

– Будете довольны, княжна-матушка! – отвечал он, а у самого слезы стояли в глазах и подергивались губы.

К бабушке я пошла проститься тихо и чинно, но без всякого волнения, но с Барбале, благословившей меня образком святой Нины, с Родам, Анной, Михако и Брагимом я прощалась с болью в сердце. Я не плакала… Мою грудь теснило от слез, но они не выливались наружу.

– Прощай, Магома, прощай, мой спаситель, – улыбнулась я сквозь туман, застилавший зрение…

– Храни тебя Аллах, добрая госпожа!

Мы уже сели в коляску, когда впереди нас поднялось облако пыли и внезапно предстала верхом пред нами на лошади тоненькая баронесса в черной амазонке с длинным вуалем, окутывавшим белым облаком всю ее изящную фигуру.

– Я хотела проводить вас, Нина, и пожелать вам всего, всего лучшего, – запыхавшись от быстрой езды, произнесла она, и потом, подъехав с моей стороны к коляске, быстро наклонилась, крепко обняла меня и прошептала смущенно: – И попросить вас, чтобы вы не сердились на меня и твердо верили, что я осталась вашим другом!

Сказав это, она исчезла снова так же быстро, как явилась. Уже издали раздался ее слабый окрик:

– Добрый путь, Нина, до свиданья!

Коляска тронулась… Провожавшие замахали платками… Кто-то заплакал… кто-то прокричал напутствие с именем Аллаха…

Прежняя жизнь кончилась, начиналась новая, лучшая или худшая – не знаю.