Текст книги "Заступник земли Русской. Сергий Радонежский и Куликовская битва в русской классике"

Тем тяжелей ему было, когда грянул гром с безоблачного неба.

Конечно, безоблачным оно только ему казалось.

XVII. Верный раб

1380 год застал Андрея Алексеевича все там же, в Рязани, и все в прежнем положении якобы княжьего любимца.

Протекшие со времени его приезда годы наложили на него свой след: он развился и физически, и умственно. Теперь он глядел богатырем-мужчиной с умным и приветливым взглядом.

Но душевные качества его не изменились: он все так же был незлобив и доверчив.

Зато и дядя с приспешниками не изменили себе: они сплели вокруг молодого Кореева целую сеть интриг, которой не замечал только сам Андрей Алексеевич.

Он даже думал, что князь Олег по-прежнему расположен к нему. Правда, старый князь выказывал ему некоторые внешние признаки внимания, но сердцем уже сильно остыл к нему. Подвиг, совершенный Андреем, с течением времени словно потускнел.

В уме князя даже являлись соображения такого рода: «Что ж особенного сделал он? По башке медведя бердышом хватил. Не он бы, так другой кто-нибудь сие свершил бы: нешто дали бы зверю сломать меня?»

Князь почти жалел, что так приблизил к себе Кореева.

– Человек он московский… Может, тут у меня соглядатничает… Надо б его верность попробовать…

Проба пришла само собою, неожиданно и для Олега, и для молодого Кореева, и разом перевернула все.

Однажды Андрей Алексеевич застал князя чрезвычайно веселым, смеющимся.

С Олегом сидел Епифан Степанович, находившийся тоже в прекраснейшем расположении духа.

Андрей Алексеевич с некоторым удивлением посмотрел на престарелого князя, которого редко видел не то что смеющимся, но даже улыбающимся. Обыкновенно он бывал серьезен, почти угрюм.

Заметив взгляд юного Кореева, князь спросил:

– Что смотришь? Что я больно весел? Еще бы, братику, когда великий-от князь-то твой московский, умник-то-разумник, у нас вот где.

Он указал на сжатый кулак.

– В кулачок зажат! – в тон Олегу сказал старый Кореев.

Молодой человек только пожал плечами в недоумении.

– Не понимаешь? – с усмешкой спросил Олег. – Так я тебе скажу: на Русь идет хан Мамай с великою силой.

– Боже мой! – воскликнул Андрей Алексеевич.

– Подожди. А с другой стороны идет Ягайло тоже с силой немалой…

– Мало одной беды.

– А с третьей – хе-хе! – я на Димитрия свет-Иваныча нападу.

Молодой Кореев не верил ушам.

– Ты?!

– А конечно же я. Буде прикидываться-то мне. Надо правду молвить: московский князь мой ворог старинный. Я смирился, да молчал до поры до времени. Он меня, чай, другом считает. А мне Рязань дороже его дружества. Хан Мамай обещал, как завоюет, всю Русь отдать мне с Ягайлом. Мы поделим… Татары уж у Дона… Ягайло уж перешел рубеж… О сем я сам – хе-хе! – известил Димитрия: «Идет, дескать, Мамай на тебя и на меня и Ягайло тоже, но еще рука наша крепка – справимся!» Пусть догадается, что я ему ворог. До последнего не надобно ему сего знать. Как литовцы подойдут поближе, тогда иной будет сказ.

Андрей Алексеевич слушал князя в каком-то остолбенении.

Дядя смотрел на него и язвительно улыбался: он предвидел, что теперь племяннику «карачун».

Наконец молодой человек вымолвил побледневшими устами:

– Стало быть, ты вместе с неверными будешь бить христиан православных?

– Что ж, коли это на пользу Рязани, – пожав плечами, ответил князь.

– А греха-то не боишься? – пылко воскликнул Андрей Алексеевич. – Побойся Бога, стар человек!

– Молоденек учить меня, – угрюмо отозвался князь.

– Да, да… Где уж тебя учить. Прощай, княже! Я сейчас уезжаю.

– Еще как-то тебя пущу.

– Я вольный человек, тебе креста не целовал.

– Это все равно. Пустить тебя, чтобы ты пошел Димитрия обо мне оповещать. Ловок! Нет, братику, пока все не кончится, останешься ты у меня.

– Не останусь.

– Будто?

Олег сделал знак Епифану Степановичу.

Тот быстро вышел и вскоре вернулся с двумя дюжими молодцами с копьями в руках.

– Возьмите-ка этого паренька. Ты, Епифан, устрой его как следует.

– Будь надежен, княже!

Стражи взяли молодого Кореева за руки.

Он мог бы их обоих отбросить одним махом, но понял, что сопротивляться бесполезно.

– Дашь ты Богу ответ, князь! – сказал он.

– Ладно, ладно, проваливай!

По его знаку юношу увели.

Дядя, действительно, распорядился как следует: по его приказанию племянника посадили в подклеть с одним окошком и толстою дубовою дверью. Туда бросили ему ворох соломы, поставили воды да кусок хлеба.

– Посиди, княжий любимчик! – насмешливо промолвил Епифан Степанович и захлопнул дверь.

Андрей Алексеевич стал узником.

Он кинулся на солому, изнеможенный, разбитый от страшного душевного потрясения.

– Злодеи, злодеи!.. – шептал он.

Сердце было полно скорби и негодования.

По временам ему хотелось кричать, неистовствовать. Он вскакивал, озирался, как пойманный зверь, потом бессильно падал на солому.

– Боже мой, не попусти злодеям свершить злое дело! – воскликнул он, воздев руки.

И встав на колени, начал молиться.

Он молился долго и горячо. Молился не за себя, а за Русь, за князя Димитрия.

Жарка была его молитва и подействовала на него успокоительно.

В сердце воскресла надежда, почти уверенность, что Бог не допустит торжества «злых изменников».

Утомительно долгие потянулись часы заключения.

Настала ночь, но сон бежал от глаз узника; рассвет, скудно проникавший сквозь оконце, застал его неспящим; он полулежал, подперев рукой голову, в глубокой задумчивости.

В обеденную пору опять ему кинули хлеба, сменили воду; он забыл и думать о пище.

Обошел кругом свою темницу… Толстые стены, дубовая дверь… Нет, не выбраться отсюда…

А у дверей, наверно, еще страж.

Снова смерклось, наступала уже вторая ночь его заключения.

За дверью послышался говор.

– Нашел время! – ворчливо сказал один голос. – На ночь глядя притащился.

– А ежели мне раньше было не свободно? – ответил второй. – А ты должен: у меня княжий пропуск. Вишь, печать!

– Разглядишь в этакой тьме. Да иди, только долго хороводиться не дам.

Послышался звук отодвигаемого затвора. Дверь приоткрылась, и кто-то вошел. Кто – этого сразу разглядеть молодой человек не мог.

– Андрей Лексеич! Сердешный, – сказал посетитель.

Кореев сразу узнал голос Матвеича.

Кинулся к нему и замер в его объятиях.

– Времени вадить нельзя, – зашептал Большерук. – Надевай-кась скорей…

Он снял с себя и накинул на Кореева широкий и длинный мужицкий армяк.

– Роста-то мы одного… Смекаешь… Шапку на… Да дай-кась я тебе бороду прицеплю… Из пакли я сделал, вчера всю ночь сидел… В темноте он не разберет.

Андрей Алексеевич понял, в чем дело.

Сердце его радостно забилось.

Но тотчас же его охватило беспокойство за участь Матвеича.

– А как же ты? Тебе ведь беда будет.

– Э, родненький! Я стар человек, пожил. Коли и казнят – не беда… Тебе еще жить надо, а мне…

– Почто я тебя губить стану? Я не пойду.

А сердце мучительно просило воли.

– Не пойдешь, так я сейчас сторожа придушу и все равно сгину ни за грош, – решительно промолвил старик.

Потом добавил:

– Андрон одвуконь ждет тебя за углом у твоего дома… А твоя казна – вот, возьми.

Он сунул ему кошель.

– Ах, Матвеич, родимый, за тебя боязно!

– Не бойся, соколик. Ну, иди с Богом!

Старик закрестил его.

– Скоро, что ли? А то и тебя здесь запру, – послышался окрик сторожа.

Большерук толкнул Кореева к дверям, а сам упал на солому.

Дрожащей рукой схватился юноша за скобу, распахнул дверь и вышел, низко наклонив голову.

Караульный тотчас же запер за ним дверь.

Обман удался.

Не спеша, чтобы не подать подозрения, тяжелой старческой походкой побрел он к своему дому среди сгустившейся темноты.

За углом чуть вырисовывались силуэты двух коней и всадника.

– Андрон! – тихо позвал Кореев.

– Я-сь! – откликнулся всадник.

Сбросить армяк и привязную бороду было делом одной секунды.

В следующую он был уже в седле.

– Дядька там? – спросил Андрон.

– Там… – ответил Андрей Алексеевич, и голос его дрогнул.

– Помоги ему Господь! Едем!

Выбрались за город единственными открытыми ночью воротами, где их было окликнули.

Андрей Алексеевич ответил, что холопы они боярина Епифана Кореева и посланы им по спешному делу.

Их не стали расспрашивать и пропустили, а лиц в темноте нельзя было разглядеть.

За городом поехали с возможной быстротой.

В душе Кореева было смешанное чувство радости и скорби. Он радовался свободе и печалился о верном Матвеиче.

Обман, конечно, не замедлил открыться. Страж, принесший, по обыкновению, воды и хлеба, тотчас же узнал подмену.

Узнав о побеге узника, Олег пришел в ярость. За Андреем Алексеевичем была послана погоня, но не имела успеха.

Участь Матвеича была решена князем коротко:

– Казнить!..

Старик был безмятежно спокоен, когда его вели на казнь.

Он помолился, поклонился на все стороны и сам положил на плаху седую голову.

Сверкнул топор. Раздался глухой удар.

И верного раба не стало.

XVIII. За веру и свободу

Страшное бедствие грозило Руси. Надвигалось новое Батыево нашествие, усугубленное еще нападением Литвы.

Вся Русь всколыхнулась от мала до велика.

У всех на устах было:

– Хан Мамай идет воевать Русь с силой несметной!

И сила его, действительно, была несметна.

Он, злобясь на московского князя за его «непослушание», за его смелость противостоять татарам с оружием в руках, когда они вторгались в русские пределы, и побеждать их, долго готовился к нашествию. Он хотел одним ударом решить судьбу Великого княжества Московского, могущество которого росло не по дням, а по часам.

Он собрал огромное войско; ядро его составляли татары, а к ним присоединились как подданные хана или его наемники половцы, хазарские тюрки, черкесы, ясы, буртаны, т. е. кавказские евреи, армяне и крымские генуэзцы.

Перед походом Мамай объявил на совете мурз:

– Иду по следам Батыя истребить Русь. Казним рабов строптивых, обратим в пепел их города и села и церкви христианские. Разбогатеем русским золотом.

Не довольствуясь тем, что имел сильную рать, Мамай еще заключил союз с Ягеллой, условившись напасть на Русь одновременно с ним. Не побрезгал он даже союзом с Олегом Рязанским.

Казалось, он соединил все, чтобы покорить Русь.

Он в этом был уверен и в конце лета 1380 года двинулся со своими полчищами к пределам России.

Олег не солгал, сказав Корееву, что известил Димитрия о нашествии Мамая и Ягелло: он действительно это сделал, продолжая играть роль коварного друга.

Горячо молился в этот день великий князь во храме Богоматери.

По лицу его катились слезы, когда он шептал:

– Не за себя молю, Заступница, а за сынов земли Русской… Если нужна моя жизнь, да возьмет ее Господь и спасет Русскую землю!..

Молясь, он мог плакать, как женщина, но когда настала пора действовать, он явил себя сильным мужем.

Немедленно по всем городам полетели гонцы с приказом:

– Сбираться к Москве, спасать землю Русскую!

Поднялась Русь, как один человек.

Рвение выказалось необычайное. В несколько дней вооружались и поднимались целые города.

Отовсюду, со всех концов России, стремились к Москве тысячи ратников, готовых умереть за веру и свободу.

И простой смерд, и знатный боярин равно взялись за оружие, чтобы встать в ряды бойцов.

Как лавина, катящаяся с горы, вырастала могучая рать.

Шум оружия не умолкал на улицах Москвы.

Юноши и мужи готовились к бою, старцы и женщины молились. Храмы были переполнены…

Горячие моления не умолкали.

Нищих не было в это время в Москве; на них щедрою рукою сыпались благотворения.

Подавая милостыню, говорили:

– Помолись за спасенье Руси.

Димитрий Иоаннович устраивал полки, а устроив их, поспешил в Троицкую обитель – помолиться со святым Сергием.

Преподобный, истинный сын Русской земли, ободрил князя:

– Иди против татар не колеблясь… Бог поможет тебе… Многие падут честно, но сломится сила татарская… Ты вернешься здрав и невредим и с победою.

Целый день пробыл Димитрий Иоаннович в монастыре, укрепляясь беседой с преподобным.

Прощаясь с великим князем, святой игумен благословил его, окропил святою водою бывших с ним военачальников и дал ему в помощь двух иноков: Александра Пересвета, бывшего в мире брянским боярином и храбрым воином, и Ослябю.

На их схимы он велел нашить изображение креста и сказал, напутствуя:

– Вот оружие нетленное, да служит он вам вместо шлемов!

Вскоре после поездки великого князя в Троицкую лавру было назначено выступление.

Медленным, но неудержимым потоком потекли войска к воротам Флоровским, Никольским, Константино-Еленинским…[14]14
  Ворота эти давно заделаны; они были первыми от Флоровских, или Спасских ворот к Москве-реке.


[Закрыть]

Духовенство сопровождало их с иконами и хоругвями, окропляло святою водой.

День был ясный.

Солнце сверкало на оружии ратников, золотило ризы духовных, озаряло толпы плачущих женщин и детей.

В это время великий князь молился в храме Михаила Архангела над прахом погребенных там его предков.

Когда он вышел, ему подвели боевого коня.

Он обнял жену рукою, уже одетою кольчужной рукавицей, вскочил на коня и промолвил:

– Бог наш заступник!

И поскакал к воинству.

Словно невиданная, сверкающая река заструилась, разлилась на много верст среди полей.

Звенит оружие, ржут кони… Висит в воздухе плач проезжающих… Но все меньше и меньше их… Редеют толпы…

Вот уж воинство одиноко стремится вдаль от родных святынь…

Молчаливы воины. Их лица серьезны, и спокойным огнем горят очи…

В Коломне с Димитрием Иоанновичем соединились полки полоцкие и брянские, предводимые сыновьями умершего Ольгерда, перешедшими на службу Москве, – Андреем и Димитрием.

Великий князь под Коломной сделал смотр воинству.

В стройном порядке растянулась необозримая русская рать.

Тихо шелестели десятки знамен, осеняя стальные шеломы и шишаки.

Гордо реяло черное знамя великокняжеское с золотым изображением Спасителя.

В рядах оказалось более ста пятидесяти тысяч воинов.

Князь с умилением смотрел на этих ратников, поднявшихся на защиту Родины, и печалью сжималось его сердце при мысли, скольким из них не придется больше увидеть своих оставленных отцов, матерей, жен и детей.

Он медленно проезжал вдоль рядов, когда вдали показались два запыленных всадника.

Они подскакали к великому князю. Один из них поспешно спрянул с коня и приблизился к Димитрию Иоанновичу.

– Великий княже! – сказал он с низким поклоном. – Я боярский сын Андрей Кореев… Был в Рязани и убег оттуда… Привез скорбную весть – князь Рязанский Олег изменил тебе… Он заодно с Мамаем и Ягайлой…

Лицо великого князя омрачилось.

– Хоть и грустна весть, но спасибо тебе… Был некогда на Руси Святополк Окаянный, таким же хочет, видно, быть и князь Олег.

Он тронул коня.

– Великий княже! – воскликнул Кореев. – Окажи милость, дозволь мне с холопом в войско стать.

– Становись, друже, – с ласковой улыбкой ответил князь.

Андрей Алексеевич и Андрон тотчас вмешались в ряды воинов.

XIX. Мамаево побоище

Русское войско подошло к Дону, за которым стояли татары. Возник вопрос: переходить реку или нет?

Голоса в великокняжеском совете разделились. Между тем надобно было спешить, чтобы не дать Мамаю соединиться с Ягайлой.

Во время этого разногласия и разномыслицы прибыл в стан Димитриев запыленный, усталый инок и вручил великому князю письмо.

Оно было от преподобного Сергия. В нем святой игумен убеждал Димитрия Иоанновича не медлить и идти вперед.

– Час суда Божия наступает, – сказал великий князь и отдал приказание перейти реку.

Седьмого сентября 1380 года воды Дона кишели людьми.

Вброд, вспеняя воду, переправлялась конница. По наскоро устроенным мостам тяжко шагала пехота. На том берегу, у речки Непрядвы, стали готовиться к битве.

Наступила ночь на восьмое сентября, сырая и холодная. Андрей Алексеевич, кутаясь в широкий кожух, грелся у костра и думал: «Увижу ли я завтра после боя те звезды, что теперь мерцают? Или примет меня мать сыра земля? Сбудется по воле Божьей, а не по моей. А драться буду лихо».

На противоположной стороне костра сидел Андрон, тихо мурлыча песню.

– Бердыш я наточил, а сабля востра ли? – проговорил Кореев и, вынув саблю, попробовал лезвие.

– Туповато. Как думаешь, надо поточить, Андрон?

– Малость надо. Это я тебе живой рукой.

И раздобыв мягкий камень, холоп принялся за работу.

– Может, завтра кого-нибудь из нас и не будет, – промолвил Андрей Алексеевич.

– А не стоит об этом думать. Помирать когда-нибудь надоть. Завтра али через десять годов… А за веру да за родную землю как не постоять! И ей-ей, я не думаю, убьют меня али нет. Что Бог даст – и шабаш.

Речь согласовалась с выражением его лица: оно было совершенно спокойно.

Кореев помахал саблей и вложил ее в ножны.

– А что, боярин, не спать ли? – спросил Андрон.

– А и доброе дело. Давай соснем.

И оба, повернувшись ногами к костру, поплотней завернулись, поудобнее устроили головы на седлах, заменявших подушки, и чуть не одновременно заснули.

Подобно им поступили и все другие воины Димитриевой рати, разбросанной на пространстве нескольких верст. У всех была одна мысль: «За родную землю постоять – постою. А жив ли, мертв ли буду – на то Божья воля».

Чуть блеснул свет – загудели рожки.

Проснулись, оправились московские ратники и начали стягиваться к знаменам.

Наступил грозный день 8 сентября 1380 года.

Остатки войска перешли за Дон и присоединились.

Близился час битвы.

Димитрий Иоаннович построил войско в боевой порядок и определил, какой части войска быть в засаде, под начальством внука Калиты – князя Владимира Андреевича, Димитрия Михайловича Волынского и некоторых других.

В этот отряд попали и Кореев с Андроном.

Кореев был в прекрасной кольчуге и стальном островерхом шеломе; на левой руке он держал щит, в луке седла высилось копье, у пояса покачивалась сабля, а в правой руке он держал тяжелый бердыш, похожий на тот, его любимый, но, к его сожалению, оставленный в Рязани, которым он убил медведя.

Вооружение холопа Андрона было гораздо проще, но основательнее.

Оба они были на конях и находились в первых рядах засадного отряда.

Войско тронулось навстречу врагу.

Дорогой Кореев не раз сетовал, что довелось ему попасть в засадный отряд.

«Другие будут драться, а я только смотреть буду», – думал он.

Но как бы то ни было, приходилось покоряться.

В шестом часу дня достигли Куликова поля – обширной равнины, кое-где с небольшими холмами – и увидели неприятеля.

Казалось, на них ползло не войско, а туча «тьма тем».

Оба войска остановились на расстоянии нескольких десятков сажен одно от другого.

Русский засадный отряд ушел за лесок, откуда наблюдал за ходом сражения, оставаясь скрытым от татар.

Наступил страшный момент ожидания.

В обеих громадных ратях наступило на мгновение безмолвие.

Говор смолк.

Слышен был шелест стягов и звон вынимаемого оружия.

Тишина.

Вдруг из неприятельских рядов выделился огромный всадник и поскакал к русскому войску.

Ему навстречу вынесся на белом коне инок Пересвет, наклоня копье.

Темная схима реяла, как крылья; наконечник копья блестел, как серебро.

Миг, и… два пустых коня побежали по равнине.

Инок лежал мертв, татарский богатырь бился в предсмертной агонии.

Два потрясающих рева вырвалось с той и с другой стороны.

Великий князь, Ослябя и многие военачальники ринулись вперед.

За ними двинулась вся рать, свергнув доспехами.

Татары кинулись навстречу, как бешеные…

Все смешалось среди пыли и неистовых криков.

На пространстве десяти верст триста тысяч людей убивали друг друга.

Пощады не было.

Тетивы луков молчали. Резались грудь на грудь.

Страшное, кровожадное чувство поднималось в груди Кореева.

«Скоро ли?» – думал он, судорожно сжимая бердыш и жадными глазами следя за ходом битвы.

И вдруг – о ужас! Часть русской рати поколебалась. Татары врезались в нее, как железный клин в мягкое дерево, – рубят, гонят…

Сейчас они возьмут великокняжеские знамена.

Димитрий Волынский промолвил:

– Теперь и нам пора!

Засадные полки вылетели из-за леса и, как буря, ударили на неприятеля.

Татары дрогнули, стали отступать, сперва медленно, потом все скорее.

Еще раз собрались, чтобы дать отпор, не выдержали и вдруг побежали, охваченные ужасом.

На бегу оборачивались, наносили удары и… вновь бежали.

Мамай, наблюдавший с кургана, заскрежетал зубами и воскликнул:

– Велик Бог христианский!

И поскакал с поля битвы.

Кореев ринулся в битву вместе со всеми.

Его бердыш работал на славу, а рядом тяжко бухала дубина Андрона.

Вдруг какой-то конный татарин сбоку ударил его бердышом.

Удар был неожиданным, и юноша не успел прикрыться щитом. Шлем погнулся, в глазах потемнело.

Он лишился сознания и рухнул с коня…

Когда он пришел в себя, то первое, что увидел, было лицо Андрона.

– Слава Богу, ожил, – сказал холоп. – А я и вижу: ран нет, только обмер. Давай водой поливать. Стать можешь?

– Могу. А что татары?

– Фью, татары! Я чай, и теперь не опомнились. Вконец побиты.

Андрей Алексеевич разом вскочил на ноги.

Он был на небольшом пригорке. Внизу колыхалась победоносная русская рать. Великий князь в страшно иссеченных латах проезжал по рядам.

Юноша закрестился часто-часто. Потом побежал с холма, вмешался в ряды и сам закричал неистово-радостно.

Верный Андрон ему вторил густым и хриплым басом.