Текст книги "Смертоносная зона. Остросюжетный детектив"

– И о Марии. Ты, кажется, забыла про Марию, – произнес Алексей сквозь стиснутые зубы и посмотрел на жену с укоризной.

– Ну, хорошо, хорошо. И о Марии, твоей любимой Марии. Как же я, дура, забыла, что твоя несравненная доченька – всегда на первом месте. А Димка, наш с тобой Димка уже не в счет?!

Вера опять взорвалась. Она до сих пор отчаянно ревновала мужа и к бывшей жене, и к старшей дочери от первого брака.

С прежней супругой Алексей не поддерживал отношений. Материально всегда помогал, да и только. Но к дочери по-прежнему относился нежно, как к некогда маленькой девочке, его чудесной девочке с огненными кудряшками, хотя она давно выросла и жила своей, совершенно непонятной для него жизнью. Постоянно где-то болталась, искала свою дорогу и хотела какой-то независимости. Полной свободы! От кого?! От родного отца?

Алексей не мог с этим смириться. Порой не спал ночами. Но поделать ничего не мог. Рыжая бестия не любила никому подчиняться. Время от времени она присылала любимому папочке короткие сообщения из разных городов, куда ее внезапно забрасывала переменчивая судьба.

– Вера, ну чего ты опять завелась, а? Что Машка сделала тебе плохого?

– Нет, ничего. Только зачем она взяла фамилию отчима? И почему родного отца с юбилеем забыла поздравить? Хотя… Этот незабываемый портрет в траурной рамке, который привел тебя в такой неописуемый восторг… «Прелестная» вещица, ничего не скажешь. С трогательной надписью на обороте – «оставайся вечно молодым»…

– Ну, причем тут Мария?

– А при том! Уж не ее ли это «остроумные» шутки? Да я по ее милости чуть инфаркт не заработала!

– Моя дочь на такое не способна. Машка – добрая и отзывчивая девочка, хотя немного взбалмошная, признаю. Но в этом есть и моя вина. Я слишком мало уделял рыжику внимания. Работа…, работа…, потом развод. Когда было заниматься воспитанием?

– Ну, не наговаривай на себя. Уж кто-кто, а ты… Да ты…, ты слишком много времени ей уделял! В отличие от ее отчима. Ты избаловал ее. Во всем потакал.

Алексей усмехнулся. Избаловал? Конечно, избаловал. Чего отпираться? А разве можно по-другому воспитывать девочку? Единственную дочку, да еще и красавицу с золотистыми волосами и такими же яркими веснушками.

– А знаешь, Вера, про меня Мария ничуть не забыла. Утром звонила, поздравила, пока ты с цветами разбиралась. И вот открытки прислала. Между прочим, с видами Кипра…

Июль 1996 год, Пафос, Кипр

Его тошнило долго. В желудке уже ничего не осталось, но Кристос продолжал корчиться от непрекращающихся спазмов. Тело сотрясала нервная дрожь. Мария! Господи Иисусе, Мария! Молодой полицейский упал ничком рядом с противно пахнущей лужей и потерял сознание.

Мерзкий кисловатый запах, в конце концов, и привел несчастного в чувство спустя несколько минут. Боже мой, как тут воняет! Дольше лежать было невыносимо, но и вернуться назад не было сил. При мысли о мертвой Марии его снова вывернуло наизнанку.

Однако надо пересилить себя и вернуться. Ведь Фрэнки сейчас один. Напарник будет презирать его за слабость и трусость.

Еще немного посомневавшись, Кристос выполз из-под загаженных кустов. Белые розы после его «стараний» имели весьма плачевных вид. Ну, и черт с ними! Подумаешь, какие-то розы… Что с ними сделается?! Постояльцы ведь по кустам не шастают и сюда никогда не заглядывают.

Странно, что сейчас он думал о таких пустяках, когда Мария лежит там, на пляже… Ее безжизненное тело, спутанные волосы в песке и тине… Во что превратились ее прекрасные рыжие волосы цвета расплавленной меди! Но что она делала одна…, ночью…, на берегу? У нее же сегодня дежурство в ресторане… Вот так и доверяй этим женщинам. Вечно норовят обмануть. Нет, он ее выведет на чистую воду, он ей еще покажет… Хотя собственно, что он может ей показать? Наверное, он совсем лишился рассудка. Марии больше нет. НЕТ! А есть распухшее мертвое тело и грязные волосы в песке и тине…

Кристос вырвал пучок травы и очистил с его помощью ботинки. Господи Иисусе! Форменные брюки тоже местами оказались забрызганными. Как идти в таком виде? Он добрался до питьевого фонтанчика и привел себя в относительный порядок. Замыл пятна на одежде и тщательно прополоскал рот.

Нетвердой походкой полицейский, наконец, снова выбрался на дорожку, ведущую к морю, вспугнув целующуюся парочку на соседней скамейке.

Фрэнки тем временем беседовал с отдыхающими. Отсутствия молодого напарника он, казалось, и не заметил.

– Спокойно, спокойно дружище, – вполголоса произнес толстяк, когда Кристос встал у него за спиной. – Это русская, как я и предполагал. Мария.

– Мария – русская?! Моя Мария – русская?! Час от часу не легче…

– Да не твоя Мария. И не она это, не она. А просто Мария. Какая-то русская… по имени Мария…

Тело погибшей было вновь накрыто простыней. Вокруг суетились судмедэксперты, которых уже успел предусмотрительно вызвать Фрэнки. Они закончили предварительный осмотр и перекладывали труп на носилки.

Толпа зевак заметно поредела. Старый опытный полицейский выделил и оставил лишь тех, от кого был хоть какой-нибудь толк. Теперь небольшая группа свидетелей сиротливо стояла у машины скорой помощи и наблюдала за происходящим. Остальных, включая уборщиков пляжа, Фрэнки разогнал по домам.

Кристос бесцельно топтался рядом. Делать пока было нечего, и он пытался вникнуть в смысл слов, сказанных напарником. Что значит, не она? Как не она? А как же рыжие волосы до пояса? Ее прекрасные рыжие волосы с бронзовым отливом? Разве есть еще в мире у кого-нибудь такие…? А разве нет? Ведь и лица утопленницы не разглядел, как следует. Да и с чего он решил, что это его, его Мария?

Май 1995 г., Москва, Россия

Ровно в семь Шойра-Шоира подошла к кафе. Господин Драгович уже поджидал у входа, зажав в руке что-то маленькое, разноцветное, в прозрачном целлофане.

Цветы? Как мило! Вот, что значит культурный, образованный человек. Настоящий европеец. Как давно ей никто ничего не дарил! Пожалуй, стоит и впредь всегда называться Шоирой…, как в паспорте… И благородно, и красиво.

Девушка с благодарностью приняла крошечный букетик и поднесла его к носу. А цветочки-то – неживые… Наполовину – искусственные, а остальные – сорняки крашеные. Какой-то химией пропитаны…

– Осторожно, дорогая. Это нэлзя нюхать. Этот малэнкий штучка – для туалэта и для украшений ванна. И чтобы хорошо пахнуть… Скромный сувэнир из Чэрногории. У вас в России ведь этого нэт. В другий раз обьязатэлно будут живие цвэточки.

Другого раза, надеюсь, не будет, злобно подумала Шоира. Ишь, размечтался. Вот, только добуду денег, только ты меня и видел… Конечно, хорошо бы отдал добровольно…

Она украдкой нащупала кухонный нож в сумочке и отдернула руку, будто ожегшись.

– А, знаешь, Шо-и-ира, – произнес адвокат сладким проникновенным голосом. Ему нравилось раз за разом повторять ее мелодичное имя, и вставлять его в каждую фразу, – что нам дэлат в этот дэшевый и неопрятный кафэ, Шоира? Может, пойдем ко мнэ? Я снимаю жилье в пентхаус. Тут нэдалеко…

В двухкомнатной квартире, которую арендовал адвокат, действительно было чисто. Так неестественно чисто, словно здесь никто и не жил. Паркетный пол в прихожей блестел, будто его только что натерли, а отполированная обувь выстроилась рядами под вешалкой, как солдаты на плацу. Все вещи были разложены на стеллажах аккуратными стопками.

Шоира никак не решалась войти, боясь нарушить своим появлением этот образцовый порядок. Немного поколебавшись, она, в конце концов, сняла туфли и оставила их за дверью на коврике, чтобы не наследить. Подходящих тапочек для нее не нашлось, и вглубь жилища пришлось пробираться босиком на цыпочках, осторожно ступая на мыски.

В туалете и ванной на полках стояли такие же, безжизненные цветы. Они источали все тот же искусственный аромат. Запах был настолько едкий, что без труда проникал через тонкие перегородки в другие помещения – гостиную, спальню и даже на кухню. И вскоре у девушки возникло ощущение, будто она находится в стерильной химической лаборатории, а ее саму привели сюда для опытов. Шоира ополоснула лицо и трижды помыла руки, но все равно казалась себе грязной.

Тем временем Любомир достал из буфета сверкающие бокалы и так долго и сосредоточенно протирал их льняной салфеткой, что девушка успела соскучиться. Но адвокат никуда не спешил. Он старательно дул на стенки, убирая невидимые простому глазу пылинки. Давно пора было вспомнить о гостье, но хозяин пентхауса продолжал методично драить бокалы. Напоследок он не смог отказать себе в удовольствии полюбоваться игрой света на резных гранях и удовлетворенно зацокал языком.

Шоира негромко покашляла, чтобы привлечь к себе внимание.

– Побуд пока в гостиной, как дома, как у сэбя дома, дорогая, – спохватился Любомир. – Я зейчас принэсу вино. Угощайся пока конфэти, там…, на столике.

Он усадил ее в мягкое кресло и молниеносно исчез где-то в недрах квартиры. Не успела Шоира освоиться в новой обстановке и куда-то пристроить сумку (безопасное место нашлось лишь за собственной спиной на сидении), как хозяин возвратился с початой бутылкой в руках. Золотые вензеля на лаковой этикетке и настоящая корковая пробка свидетельствовали о том, что за дорогой упаковкой кроется необыкновенный напиток.

Однако девушка, неизбалованная заморскими изысками, французское вино не оценила. Кисляк кисляком. Никакой сладости. То ли дело мамина вишневая наливка… Выпьешь – и губы слипаются от сахара. Шоира залпом осушила хваленое пойло, от которого тут же свело скулы, и теперь нетерпеливо ждала, когда Любомир закончит наслаждаться. Своей «пятой точкой» она ощущала холод рукоятки ножа, припрятанного в сумке.

Зато ценитель тонких вин отпивал из фужера медленно, по крохотному глоточку, цедил по каплям.

– За тэбя, Шоира! И за продолжение нашего запознакомства!

Гостья чокнулась пустым бокалом. Хозяин ей драгоценного напитка больше не предлагал. Наверное, заметил, как она морщилась. Сам же продолжал смаковать в одиночестве.

– Расскажи для мэня о сэбе, Шоира. Ти работаешь или учишься?

– Ни то, ни другое, – уклончиво ответила девушка. Но, заметив его подозрительный взгляд, быстро поправилась. – Подыскиваю интересную работу с хорошей зарплатой.

– Думаю, это не ест для тэбя болшой проблэм. Такие красавицы…

Любомир набросился в тот момент, когда девушка этого никак не ожидала. Она склонилась над коробкой конфет – надо же как-то заесть кислятину. Поэтому внезапный толчок в спину застал врасплох. Удар был несильный, однако, Шоира потеряла равновесие и чуть не упала на журнальный столик.

Она и не думала сопротивляться – знала, зачем пришла, но вежливый адвокат неожиданно повел себя грубо. Он крепко схватил ее за воротник блузки и поволок к дивану. Утлая кофточка треснула и разошлась по шву. Теперь не зашить, и придется выбрасывать, совершенно некстати крутилось в голове…

Затем Любомир помчался в ванную и не возвращался оттуда целую вечность. Он полоскался и фыркал, беспрестанно повторяя: «О, Шоира, Шоира». Она отчетливо слышала свое имя сквозь шум воды.

Адвокат вышел из ванны распаренный и благодушный. Полосатое банное полотенце было туго обкручено вокруг его бедер. С мокрой густой шевелюры стекала вода. Он несколько раз потряс головой, как делает пес, только что вылезший из пруда, и прохладные капли полетели в разные стороны.

– Я, наверное, должен тэбя как-то отблагодарить, Шоира, – произнес он хрипло. – Но я вижу, что ти – скромний, нэ продажний женщин. Тэбе не нужны дэнги. Грязные дэнги. Такой ценой.

Шоира вцепилась в подлокотники кресла, чувствуя, как обивочная ткань скрипит у нее под ногтями, и как потеют ладони. О, пожалуйста, пожалуйста, заплати, едва не закричала она. Лучше заплати, иначе я за себя не ручаюсь. Старый жиголо. Жмот. Думаешь, что напоил кислым вином, и хватит с меня…

– Ну, что ты, Любомир, – произнесла Шоира беспечным тоном. – Ты нисколько меня не обидишь. Мой чудный, мой щедрый Любомир…

– О, Шоиррра! Я готов положит золотые горы к твоя малэнкая ножка, но…

Еще немного усилий, чуть-чуть льстивых ласковых слов, и он достанет свой пухлый от денег бумажник… Теперь она жалела, что не догадалась пошарить в его карманах и вовремя смыться, пока он купался в ванной.

– Но мои партнеры не заплатили сегодня обещанных денег. А то, что ест в моем кошелке – копейка… Я боюс оскоблят тэбя ничтожной сумма в пятьсот или даже тысяча долларов. Ти бесценна, Шоира.

Тысяча долларов! С такими-то деньжищами год можно прожить припеваючи. Нужно вырвать их любой ценой, хоть зубами…

Но вместо этого она устремила на Любомира взгляд, полный «любви и нежности». Вышло как-то не очень. Шоира ничуть не походила на влюбленную женщину, а скорее напоминала голодную кошку, которой неделю не давали еды. Однако ее умоляющий взгляд старый развратник истолковал иначе.

– Дэнги – это ест так…, так унизитэлно… Я лучше куплу тэбе колцо с болшой бриллиант. Потом. Когда получу достаточно дэнег…

Любомир снова отправился в ванную – снять полотенце. Девушка выхватила из сумочки нож и бросилась следом.

Июль 1996 г., Пафос, Кипр

Музыка, доносившаяся из всех щелей отеля, наконец, стихла. Свет в большинстве номеров погас, и теперь белоснежный красавец Олимпус смотрел на берег почерневшими глазницами окон. Сгустившаяся тьма окутала все вокруг. Даже яркие звезды на небе куда-то попрятались.

Тело погибшей под вой сирен увезли. На берегу стало прохладно. Поднялся сильный ветер и закрапал мелкий моросящий дождь. Процессия свидетелей, возглавляемая Фрэнки, отправилась в холл отеля для дачи показаний. Кристос шествовал сзади, как конвоир. Неугомонный портье пристраивался то слева, то справа, то суетливо забегал вперед.

– Сюда, господа. Прошу вас за мной. Вот по этой аллее. Нет, по дорожке, усаженной розами, не надо. Ничего, что короче. По-моему, там не совсем хорошо пахнет, – трещал он, презрительно поглядывая на замыкавшего процессию молодого полицейского, и демонстративно затыкая нос.

Кристос усердно делал вид, что не замечает прозрачных намеков, скрежетал зубами и ворчал про себя.

– Ну, погоди, плешивая крыса. Ты у меня допляшешься.

Несмотря на поздний час в вестибюле толпились люди – прибыла новая группа курортников. В плохую погоду самолетные рейсы задерживались, и отдыхающих нередко привозили в отель далеко за полночь. Хорошо еще, что автобусный парк работал без сбоев, поэтому никто из приезжих особо не роптал. А когда уютный отель гостеприимно распахивал перед ними двери, скверное настроение туристов как рукой снимало. Здесь обслуживали быстро и без проволочек.

Сегодня ночью служащий Касапис довольно лихо управлялся в отсутствие сменщика. С ловкостью фокусника он манипулировал паспортами, анкетами и регистрационными карточками. В считанные минуты он разместил пятерых. Пока носильщик растаскивал вещи по номерам, у лифта стояла наготове следующая тройка приезжих, бряцающих от нетерпения ключами.

Оставалось оформить еще женщину с ребенком лет пяти-шести. Касапис страшно досадовал на себя, что не сумел обслужить их в первую очередь. Из-за высокой стойки он не заметил малыша сразу и теперь с подчеркнутой любезностью выискивал лучший номер, чтобы загладить свою нерасторопность.

Молодая мама ждала безучастно. Было видно, что она устала и мечтала лишь об одном – быстрее добраться до кровати. Зато мальчик разыгрался не в меру. Привычный для него режим оказался нарушен, и ребенок, чтобы как-то растратить накопившуюся энергию, принялся оголтело носиться по залу, размахивая пластмассовым пистолетом.

– Мам, – закричал он пронзительно, увидев полицейских в дверях, – видишь, настоящие копы! Я знал, что здесь обязательно кого-нибудь убьют.

Вернувшиеся с пляжа полицейские застыли, как вкопанные. Мальчик подбежал к ним и бесцеремонно ткнул Фрэнки игрушечным дулом в живот.

– А ну, признавайся, кого тут пришили, паршивый койот!

Приняв детскую стрелялку за револьвер, подслеповатый Теодоракис вдруг выскочил вперед, как из катапульты.

– Что ты, что ты, деточка. Здесь никого не могут убить. Дяди в форме просто пришли к нам в гости, – залопотал он на ломаном русском… – Убери свою пушечку. Вот тебе пакетик леденцов и беги к своей мамочке. Чей этот прелестный малыш?

Трое других туристов, привлеченные шумом, задержались у лифта.

– Что происходит!? – с возмущением вскричал солидного вида мужчина и неистово замахал руками…

– А говорили, приличный отель… В турагентствах – сплошные жулики, – поддержала респектабельного спутника юная барышня в коротенькой юбочке, бесстыдно открывающей стройные ножки.

Портье, мгновенно забыв про мальчишку, с невиданной прытью поспешил в сторону постояльцев.

– Добрый вечер, господа. Добрый вечер. Рады видеть вас в нашем отеле. Вас ждут отличные номера со всеми удобствами. Надеюсь, вам непременно понравится наш райский уголок. И в следующем году…

Однако Кристос не дал ему договорить.

– Хватит расшаркиваться, господин Теодоракис. Лучше найдите подходящее помещение для допроса, чтобы никто не мешал.

Фрэнки неодобрительно посмотрел на молодого напарника, опять предпринявшего попытку взять бразды в свои руки.

– Д-д-для чего, простите? – переспросил оторопевший портье. – Для д-д-допроса? Но я уже все рассказал… Может, с-сначала отпустим с-свидетелей. Наших дорогих гостей…? Ведь престиж нашего отеля…

– Ничего. Подождут. Боюсь, им все равно не заснуть до утра.

Май 1995 г., Москва, Россия

Шоира приподнялась на носках, чтобы нанести смертельный удар в спину. Надо бить решительно и быстро. Под лопатку.

Крохобор! Скупердяй! Мерзавец! Использовал ее, как простую дешевку. Бесплатно!

Любомир, почувствовав что-то неладное, обернулся.

– Что злучилось, дорогая? Твои глазки так странно горят…

Рука девушки безвольно опустилась, и кухонный ножик без стука вывалился на мягкий ковер. Шоира незаметно прижала к полу никчемное оружие голой ступней, ощущая, как ржавое лезвие медленно проникает в подошву, и тупая боль ползет по телу, поднимаясь все выше и выше.

– А-ааа. Ти, наверное, голодний? – продолжал допытываться адвокат, увидев страдальческую гримасу на лице возлюбленной. – Подожди минутку, я сейчас яйца зажарю, толко одэнус нэмножко.

Любомир отправился в спальню. И это дало передышку, чтобы спрятать окровавленный нож в сумку и стереть носовым платком следы «преступления» на паркете.

– Ой, что ти делат здесь, на этот грязний ковер, где микроб и вредний бацилла? Ти можешь заболеват… Вставай.

Однако девушка по-прежнему сидела на корточках с безучастным лицом, раскачиваясь из стороны в сторону. Машка ее убьет, если она вернется без денег…

– Ну, не хочешь, как хочешь. Я и один могу все съест. Хороший секс и ванна пробудил во мнэ аппетит.

Адвоката как ветром сдуло.

– Я кажется прыдумал, как тэбя заблагодарит…, – донесся из кухни чавкающий голос.

Через минуту Любомир, озаренный внезапной идеей, сам появился на пороге и невнятно прошамкал с набитым ртом:

– Ти говорил, что ищешь хороший работа? Я тэбэ помогу. У тэбя будет хороший работа и много дэнег.

Шоира рухнула на пол и разрыдалась. А ведь раньше она никогда не плакала, даже в детстве, когда разбивала коленки. И потом, повзрослев, не плакала. С измальства умела держать удар: и когда от разрыва сердца скончался любимый отец, и когда арестовали мужа, и когда в поисках лучшей доли отправилась в Москву, оставив больную мать и младших сестер. Каждый раз закусывала губы, не давая пролиться предательским слезам, и смотрела вокруг сухими, воспаленными глазами. В них будто песка насыпали. И она смотрела на мир сквозь этот серый зыбучий песок.

***

В свои восемнадцать Шоира хлебнула лиха, хотя детство ее было счастливым. Жаль, что быстро закончилось, в одночасье. Безоблачное советское детство, которое прославлялось в звонких пионерских речевках:

Эх, хорошо в Стране советской жить,

Эх, хорошо Страной любимым быть,

Эх, хорошо Стране полезным быть…

Большая семья, свой дом на окраине Фрунзе, нынешнего Бишкека, и сад, где росли самые вкусные в мире персики.

Мама вела хозяйство и хлопотала от зари до зари – муж и пять дочерей на руках. И надо всех приласкать, накормить, обстирать. Шоира была ни старшей, ни младшей, а ровно по серединке. Родители ее не баловали, как младшую из сестер, но и не возлагали ответственность, как на старшую. Немножко ругали. Немножко хвалили. В общем, воспитывали в строгости, по старым обычаям.

Отец Балшабек, что в переводе с киргизского означало «большевик», скромно трудился в районном комитете партии. С домочадцами и сослуживцами был всегда строг, но зря никого не наказывал.

Родители, дав сыну громкое имя, словно в воду глядели. Балшабек стал коммунистом, будучи совсем мальчишкой, и не ради каких-то благ, которые сулила в то время партия, а по твердому убеждению. Он свято верил в светлое будущее и, как мог, его приближал.

Почему и куда исчезали продукты с прилавков, он искренне не понимал. Страна перевыполняла спущенные сверху планы, а жизнь становилась все хуже. И большевик усиливал рвение. Лично ездил с проверками по предприятиям, выступал на собраниях и писал призывные лозунги. А ситуация к лучшему не менялась.

Средняя дочь росла замкнутой и не от мира сего. Много читала и ни с кем не дружила. По вечерам ходила в кружок народного танца «Алтын дан», где делала явные успехи. Там и познакомилась с Машкой из параллельного класса.

Новая подруга была бойкой и задиристой, как мальчишка, и не раз подбивала ее на отчаянные поступки – спрыгнуть с крыши сарая, перелезть через соседский забор или постричь бродячую собаку… По ночам, когда все спали, девчонки лазили по окрестным садам – за фруктами. Персики дома девать было не куда, но чужие ведь намного слаще… Шоира смотрела единственной подруге в рот и ходила за ней по пятам, как нитка за иголкой.

Летом дочерей отправляли в аул к старикам – родителям Балшабека, где начиналась удивительная, полная романтики жизнь – поездки на горное озеро Иссык-Куль и ночевки в степи под звездным небом. Кочевье, теплый кумыс и лошади. Дядя Азат научил Шоиру ездить без седла. Девушка часами скакала по долине, как дикая амазонка. Такой и увидел ее Курманбек – парящую всадницу на белом коне, с развевающимися волосами. Он медлить не стал, и через неделю ее просватали.

Школу она кое-как успела закончить экстерном, но об институте больше не помышляла. Занималась домашним хозяйством, варила из кизиловых ягод варенье и вышивала бисером.

Любящий муж возвращался лишь поздним вечером. И всегда с подарком – то золотой браслет принесет, то цепочку, то сережки с дорогими камнями. А потом его вдруг арестовали. Оказалось, за торговлю наркотиками. Взяли посреди ночи, провели обыск, и все украшения конфисковали. Что было надето, трогать не стали. И то, Слава Богу.

Денег, вырученных от продажи колец, хватило на несколько месяцев. И Шоира вернулась к родителям. По совету отца оформила развод и хотела устроиться на работу, да только мать неожиданно заболела. Пришлось все заботы по дому взвалить на свои плечи.

А несчастья продолжали сыпаться на некогда благополучную семью со всех сторон. Дядя Азат пропал без вести – уехал в Узбекистан на заработки, погнался за длинным рублем и как в воду канул. У старшей сестры-вдовы сгорела квартира, и она по примеру средней перебралась в родительский дом.

Но самым страшным ударом стала внезапная смерть отца, который незадолго до этого лишился работы. Партию распустили, а многочисленные райкомы, горкомы и обкомы упразднили. Бывшие соратники разбрелись, кто куда. Кто-то дома сидел, кто-то в бизнес подался. Только Балшабек не находил себе места. Бывший коммунист любил свое дело, горел на работе, и ничем другим заниматься не мог. Он умер от разрыва сердца со старой подшивкой газеты «Правда» в руках. К счастью, так и не узнав, что великой Страны через полгода тоже не стало.

В доме остались одни женщины. С хозяйством сообща еще как-то справлялись, однако, беспросветная печаль надолго поселилась в их душах.

Однажды вечером, когда домочадцы уныло перебирали фасоль на кухне, неожиданно нагрянула Машка.

– Здрасьте, – сказала она, с удивлением глядя на сгорбленные спины и вялые движения работающих женщин.

Они сидели тесным кружком, плечом к плечу, и со стороны казалось, что исполняют какой-то мистический обряд. Подозрительный шорох при отшелушивании стручков и наклоны вперед усиливали это впечатление.

– А-ааа. Здравствуй, здравствуй, Мээрим, – со скорбью в голосе произнесла мать Шоиры – тетка Гульнора, не обернувшись. Остальные – слабо кивнули.

Машка зарделась. Она любила, когда ее так называли. Не Мария – раба божья, а Мээрим – возлюбленная Богом, по-киргизски. Теперь девушка больше не была похожа на рубаху-парня, отрастила длинные волосы и даже иногда смущалась, как настоящая барышня. Но в глазах по-прежнему искрились веселые огоньки, и на губах играла приветливая улыбка.

– Заходи, дорогая, заходи. Я тесто поставила. Пироги скоро будут, – захлопотала Гульнора, словно очнувшись от долгого летаргического сна.

– Да я на минутку. В Москву уезжаю. Попрощаться пришла.

– А как же родители, Мээрим? Дом, работа?

Машка вдруг перестала улыбаться. Ее глаза стали недобрыми.

– А с работы меня уволили. И другой пока не предвидится – никуда не берут. Отчим кое-как на плаву еще держится…, мать попивает… Да и дом скоро отнимут, наверное…

– Уволили? За что?

– А разве не понятно? За мои голубые глаза, – с горечью сказала Машка, – за рыжие волосы, за вот эти отметинки божьи… У киргизов ведь не бывает веснушек… Русских теперь отовсюду выдавливают.

Тетка Гульнора заохала.

– Что же это делается на свете? Столько лет жили вместе! Как одна большая семья. Никто никого по национальности не разделял. Кому нужны были эти суверенитеты, проклятые? Кто нас, простых людей спрашивал? Голосовали, сами толком не зная, за что. Прости меня, девочка… Мы ж, как родные…

Что правда, то правда – более гостеприимного дома, чем у тетки Гульноры, было не сыскать. Когда она готовила плов, стекалась вся улица. Киргизы и русские, евреи и узбеки. Рядом, за одним столом. Приходили не с пустыми руками. Каждый тащил то, что мог. До утра, бывало, не смолкало веселье. Пели песни, шутили и танцевали. А какие пекли пироги!

– Ладно, теть Гуль, спасибо на добром слове. А у меня все будет в порядке, не сомневайтесь. Устроюсь…, потом и маму с отчимом к себе заберу.

Машка вкратце рассказала о планах на будущее. В столице проживала дальняя родственница – баба Клава, которая давно зазывала к себе. А тут и печальный случай представился – недавно она овдовела. Плохо старушке одной, одиноко. Квартира большая… И работы полно, не то, что в Бишкеке. Золотых гор сразу не обещают, но ничего, можно поначалу найти что-нибудь попроще. Москвичи – народ избалованный, грязной работой брезгуют. Никто, скажем, в дворники идти не хочет, а она ко всему привычная, можно и дворником, и уборщицей, если что. Баба Клава поможет устроиться или подскажет чего… Машка видела свояченицу лишь однажды, да и то в раннем детстве, но почему-то пребывала в полной уверенности, что московская родственница – добрая женщина, и уж точно поможет.

Шоира во время разговора сидела тихо в углу. Отмалчивалась. После смерти отца она вообще мало разговаривала. Скажет, бывало, два-три слова, а потом чуть не неделю молчит. Смотрит куда-то невидящими глазами, будто внутрь себя заглядывает. Зато тетка Гульнора время от времени восклицала:

– Надо же – и работы полно, и перспектива! И деньги вовремя платят! Магазины, наверное, там хорошие.

– Да, да. И культурная жизнь. Фестивали, музеи, театры. Кино – на каждом углу, – радостно поддакивала Машка.

– Знаешь, Машенька, а может…, может, и Шоире поехать с тобой. Ты говорила, у твоей родственницы квартира вроде двухкомнатная… Может, старушка приютит вас обеих первое время?

– Мама! – вскричала Шоира, словно только что пришла сознание.

– Ничего, ничего, доченька. Я вас пятерых, считай, одна вырастила. Отец вечно торчал на своей любимой работе. Справлюсь как-нибудь. А тебе надо судьбу свою обустраивать. Кто тебя разведенную здесь замуж возьмет? А Москва – большая, вдруг и жених хороший сыщется, или работу приличную найдешь…

Перед отъездом тетка Гульнора сунула дочери кукольный сверточек.

– Тут кое-какое золотишко. Бабушкины колечки, цепочки, мой браслетик старинный. Берегла на черный день.

– Мама!

– Ничего, ничего. Когда еще на работу-то устроишься… А вам на первых порах пригодится. Денег пришлешь, когда сможешь. И без нужды не продавай, сама еще поносишь. Ты у меня такая красавица. Береги себя, доченька. И паспорт, паспорт береги…, без него пропадешь.

Июль 1996 г., Пафос, Кипр

– Имя? Фамилия? Род занятий? – начал Кристос тщательно заученными по протоколу фразами.

– Погоди, Крис. Я лучше сам. А ты, давай, аккуратно записывай показания, – перебил его Фрэнки и доброжелательно улыбнулся портье.

– А вы, дружище, рассказывайте все, что вам известно об утонувшей особе, до мельчайших подробностей. Вы уверены, что она из вашего отеля?

– Конечно, конечно. Несчастная, вероятно, недолго пробыла в воде. Знаете, ее лицо совсем не изменилось. Я ее сразу узнал – характерные скулы, ямочка на подбородке. У женщин нечасто встречается, все больше у мужчин.

– Вы, я вижу, большой охотник до женских юбок. Ямочки, скулы. А вот о табличках на русском языке до сих пор не побеспокоились, – все-таки встрял неуемный Кристос.

Он не мог усидеть на месте, чтобы лишний раз не подковырнуть портье побольнее. Однако тот проигнорировал ехидное замечание. Даже головы не повернул. Понятно, что старший тут – добродушный толстяк, который непременно сумеет во всем разобраться. Вежливый, спокойный, уравновешенный. Приятно иметь с таким дело. Вот на его вопросы и нужно отвечать.

– Да, да. Продолжайте, пожалуйста, – ласково сказал толстяк. Так значит, вы, э-э-э мистер Те… Вы хорошо запомнили лицо погибшей?

– Теодоракис. Янис Теодоракис. Вот моя визитная карточка. Всегда к вашим услугам, господин полицейский. Если надумаете отдохнуть, то лучшего отеля, чем наш, вам не сыскать. Райский уголок, просто райский. Я забронирую номерочек в любое время. Поверьте, лучший номер, специально для вас.

Он порылся в карманах и извлек голубую картонку с золотым теснением, которую с подобострастием протянул Фрэнки.

– Спасибо, спасибо. А скажите, вы известному композитору случайно не родственником приходитесь?

– Посчитал бы за честь, но, увы… Ах, Греция… Волшебная страна, чудесное вино. А какие женщины! А танцы! Сиртаки… Вы любите сиртаки?

– Обожаю, дружище. Только давайте об этом потом. Ближе к делу, пожалуйста.

– Однако у нас на Кипре ничуть не хуже, – не унимался Теодоракис, – я бы сказал, даже лучше. А наш отель – воистину райский у…