Текст книги "Термитник 2 – роман в штрихах"

24. Кафе Concerto

И она стала сниматься в дорогой подростковой рекламе магазина Burburian[1]1
  Burburian – Варвар.


[Закрыть]. Ну, это там, где все детские модели похожи на жертв взрослого насилия. Жертвы педофилов. Бледные. С чёрными кругами под глазами. Словно наркоманят потихоньку в результате пережитого стресса. Вот защитники ЗОЖ и вышли на Пикадилли с плакатами: Долой Варваров! Защитим детей от взрослых!

И Катин друг туда же! Чудик этот Джон. Зожист заядлый. Не пей это, не ешь то. Хорошо, что просто друг.

Сама по себе Катя была девочка здоровая и весёлая. На хорошем счету в своём лондонском колледже искусств. А вот портфолио её состояло из кровавых ужастиков.

Друзья-приколисты охотно снимались в её mini-movie. Понарошку убивали и расчленяли, охотно падали, измазанные кровавым томатным соком, строили жуткие рожи и хохотали до упаду за кадром. На эти учебные съёмки она и зарабатывала себе деньги вызывающей возмущение рекламой. И заняла первое место в конкурсе студенческих работ. И тут же, как по маслу, ей позвонили и предложили встретиться со взрослым режиссёром. Встречу назначила она сама. В кафе “Concerto” на Риджент-стрит. Любила сладкое. А там самые-самые вкусные пирожные. Итальянцы, сэр! В самой Англии с этим напряжёнка. Исторически невкусные сладости. Хотя можно было бы милостиво назвать это своеобразием островного вкуса.

Дядька оказался совсем престарелый, явно за сорок. Модная лысина лоснилась, как лакированная. Очки-хамелеоны бликовали, реагируя на солнечный свет, и поэтому надёжно закрывали глаза. И что ещё поразило Катю – русский! Этого ещё не хватало. И руку протянул, как в доковидные времена. А ладони оказались влажные и липкие. И Катя, извинившись, сбежала вниз по лестнице в туалетную комнату, чтобы вымыть руки. По пути обдумала ситуацию, позвонила Джону и сказала, что ждёт его. Срочно. Пока она бегала, забыла, как зовут её интересанта. Отвыкла от русской привычки отягощать имя отчеством. Во! Абдулалиевич, вспомнила! А first name как ветром из головы выдуло. Ну, ладно. Карточку даст, если по делу. А если просто так… дальше она испугалась даже думать…

Этот… вспомнила имя из русской сказки… Руслан… Абдулалиевич листал в планшете её портфолио. А что там листать-то особенного. Не наработала ещё. Но знала, что сделает и сумеет. Ну, если выживет и доживёт. Вот и этот, как она чётко поняла, вспомнив его вспотевшие ладони, лысый русский хамелеон, туда же. Сейчас в гостиницу позовёт «договор подписывать».

«Твою маму зовут Лариса, да ведь? – неожиданно спросил дядька. – И тебе скоро шестнадцать, верно?» «Ну, вы ещё скажите теперь, что вы мой папа!» – пошутила Катя. «Я оплачу твои проекты», – сказал этот странный взрослый. «И маме не говори, что мы виделись. А талант у тебя – от меня», – добавил он и вышел, заплатив за дорогущие, недоступные студентам пирожные, которые они потом с прибежавшим на выручку, запыхавшимся Джоном, с аппетитом съели. В полном молчании, следует отметить. Джон, как всегда, ни о чём её не спросил. А обычно смешливая Катя словно бы не заметила, что он теперь ест вкусное и жирное, как все люди, а не как упёртый зожист.

«Знаешь, Джон, – прервала вдруг молчание Катя, – а ведь мама у меня – гений! Это уже пятый мой папа…»

25. Чемодан без ручки

Любить – не баклуши бить. Это труд. И порою нелёгкий. Ведь нужно уметь полюбить не только его, но и его родственников, а они тебе неприятны. Школьных и студенческих друзей, а они тебе безразличны. Заклеймить деревенское детство у бабушки с отцовской стороны, которая кормила его одной картошкой и довела до рахита. Оттого у него и голова большая для такого худощавого тела. Посочувствовать его первым любовным потрясениям во втором или третьем классе школы. Возненавидеть вместе с ним девицу, бросившую его на третьем курсе университета. Скрывая отвращение, переварить историю потери мальчишеской невинности с подругой его матери, неопрятной дамой, вечно навеселе. Однажды она застала его в душе, дома никого не было, а у неё был ключ от их квартиры, потому что она помогала вечно занятой матери по хозяйству. И весь этот тягостный и по сути ненужный ей багаж, набитый раздражающей её информацией, она должна была тащить по жизни, как чемодан без ручки! Который и тяжело нести, и бросить жалко. Потому что взяла себе в труд его любить, голубоглазого болтуна, навязавшего ей в родню всю эту свору неприятных и незнакомых ей доселе людей. А в конце жизни, когда родственники почти все умерли, а друзья давно зажили своей отдельной жизнью и наконец-то оставили их в покое, как ни старалась, не смогла полюбить его внебрачных детей, которые как из-под земли выросли, стоило ему скоропостижно скончаться. Чемодан без ручки и так уже был перегружен, и она выронила его из рук. Но сама на ногах устояла. А любовь, длиною в целую жизнь, была безрадостная, но настоящая. По крайней мере, с её стороны.

26. Сибирские пельмени

А вот взять да и получить удовольствие от жизни! Но она всегда стеснялась любой удачи. Словно взаймы брала её по бедности. И при этом оглядывалась – не надо ли кому кусок повкуснее отрезать. Сегодня после внезапной агрессивной зимней грозы, под которую неожиданно попала по дороге домой из центра Лондона в свой пригород в Орпингтоне, захотелось ей согреться сердцем от хорошей еды. И прожарила она в тостере кусочек чёрного рижского хлеба с тмином, слегка смазала его майонезом и уложила горкой золотистые тушки, опять же, рижских шпрот. Открыла бутылочку молодого литовского белого пива. И начала радоваться. Радовалась ещё и тому, что недавно по дороге со станции оверграунда открылся небольшой польский Sklep с продуктами, знакомыми ей с детства. Так и было написано на пластмассовом ведёрке: огурцы квашеные бочковые. На русском! Порадовалась. И налила себе рассольника на индюшачьем бульоне. Гроза за окном утихла. Снега здесь и зимой не бывает. А вода быстро сливается в водостоки. И всё равно кот вернулся домой мокрый, вода стекала с боков. Скоро должен был вернуться и муж. В джипе крыша не протекает. Сухой придёт. И все же она приготовила ему джин с тоником и бросила туда кусок льда. Но время шло. Уже давно и второй кусочек льда растаял в стакане с джином, а Стивен не только не вернулся домой в своё обычное время, но и не позвонил.

Вот и вся радость, – подумала она, – ведь всё хорошее всегда наказуемо, словно бы для равновесия с чем-то неизбежно плохим. Телефон потерял или украли, – утешала она себя. Машину опять не там припарковал, забрали на штрафную стоянку. Поехал на такси выручать, а это не ближний свет, у чёрта на куличках. А без телефонного пинкода не смог, наверное, оплатить. Такое уже бывало. Так что паниковать не было смысла. И звонок в дверь подтвердил это. Значит, не просто телефон, а портмоне украли, с карточками и ключами. Опять замки придётся менять, подумала она, открывая дверь и ещё не зная, что её там ждёт.

«Извини, задержался. Пандемия помешала вовремя вылететь. Но я помню, что я тебе обещал тогда, в Новосибирске, когда ты сбежала от меня. Ну, теперь ты довольна? – сказал стоящий на пороге её бывший русский муж. – Ты же хотела этого, правда? Я всё сделал. Его никогда не найдут. Он больше нам не помешает. Ставь кипятиться воду. Наверняка у тебя в морозилке найдутся наши пельмени, которые твой Стив называл «белой гадостью». Я проголодался как зверь!»

27. Подворье

А этот маленький лучше всех танцевал, выше всех подпрыгивал, громче всех топотал подковками на сапожках. Его за этот бурный и неудержимый темперамент и держали в казачьем ансамбле, где почти все танцоры были статные и высокие парубки. Да и девушки хористки были ростом не с вершок. Казалось бы, что маленькому тут светит. Может он зря тут волчком на сцене вертится, ходуном ходит? Да и в гопаке казацком дольше и быстрее всех в присядку по сцене носится. Как невесомый!

А на авансцену, на поклоны после концерта, его не выпускали. Слишком разительным был контраст. Не хотели публику смешить. Типа: Пат и Паташон или Тарапунька и Штепсель, если кто помнил таких.

Обид за это он ни на кого не держал. Лёгкий был не только телом, но и нравом. И неожиданно для всех женился на первой красавице ансамбля певице Насте, почти на голову выше его. И что? Дети у них уродились один краше другого и быстро пошли в рост. Отца догнать не проблема, но сыновья, числом три, и мать переросли. Двое из них танцевали, а один запел. Танцоры рано выходят, если не на пенсию, то в тираж. И ударило в голову нашему маленькому уехать жить на родину, в терскую станицу. Там его брат старший жил, справлялся с огромным хозяйством, оставшимся от отца. Дети у них с Настей были уже взрослые, устроены неплохо – поют, танцуют. Родители им не нужны. А Настя на его беду всё ещё пела, хоть всё реже солировала. И ни в какую. Поехал один. Да и сгинул.

Маленький, ловкий, лёгкий как перо, он радостно летал по родному подворью, как по сцене, и не мог наглядеться на родню, не замечая, что брат с женой и сыны их, погодки, смотрят на него без родственной приязни, как на чужого. И вот в первый же вечер после казацкого сытного и пьяного застолья наш танцор сказал брату, что приехал не в гости, а хочет вступить в права наследства, ведь отец умер не так давно, ещё можно документы подать и получить то, что по праву обоим братьям и полагается. Спать пошёл в овин, соскучился по запаху свежего сена, надоело же сценическую пыль глотать! Зарылся с головой в стожок. Да и не проснулся. Говорили, что много выпил. Износился, дескать, когда по сцене носился, как скаженый. Да и не пил ведь никогда. А тут у брата самогонка своя, чистая как слеза, тутовая. Вот оно и стряслось. Летал, летал летун и приземлился. Повезло, что на родине, а не на гастролях в какой-нибудь Праге. Вот и ляжет теперь рядом с отцом. И подворье делить не придется.

28. Голос

Наслаждайся моментом. Завтра может всё измениться. И даже зная это правило обыденной жизни, она не могла себя уговорить жить в своё удовольствие. Зато всегда доставляла удовольствие другим. Своим мужьям и любовникам – с отягчающими последствиями в виде абортов и выкидышей. Зрителям своим голосом с неповторимым тембром. Родителям своей известностью и подарками, привезёнными с гастролей из разных стран. Сестре деньгами то на машину, то на дачу под Выборгом. А себе – только опустошающую усталость после спектаклей в лучших оперных театрах мира. «Знаешь, – сказала она однажды сестре, всю жизнь проработавшей в паспортном столе, – ты мне не завидуй. Ведь я пою не голосом, а всем телом. Когда высокую ноту беру, чувствую, как матка наизнанку выворачивается! Такой голос – это наказание, а не подарок. Мучение, а не удовольствие. Но я обречена петь. Голос разрывает меня изнутри, когда не пою. Это он мною владеет, а не я им обладаю». Трудно поверить, но она с молодости ни разу не была на курорте. Не любила солнце и море и не умела плавать. Любила северные леса и грибную охоту, но давно жила в Европе, где всего этого не было. Знала ли она, что несчастна? Нет, конечно же. Понимала ли, что каторжанка, несущая на теле тяжёлый сценический костюм, а на лице душную маску из грима? Ой, вряд ли. Вот сейчас она уснула в самолёте по пути в Австралию на оперный фестиваль. И приснилось ей, что голос вылетел из нее голубым комочком и воспарил лёгким облачком над спящими пассажирами. А потом словно бы вырвался вон и полетел впереди самолета, да и растворился в небе. Внутри у неё стало как-то пусто и легко. Она даже рассмеялась во сне от радости.

Уже в гостинице она поняла, что это был не сон. Голос к ней не вернулся. А действительно улетел, исчез, испарился. Спектакль с её участием перенесли. В клинике предложили операцию: на связках нашли узелки. А она вдруг поняла, что свободна. И может теперь, пока она тут, в Австралии, слетать на коралловые рифы. С детства мечтала. Там, говорят, есть такие коралловые отмели, где можно ходить по колено в воде, и волшебные рыбки сказочной красоты будут щекотать тебе кожу. Она теперь сможет наслаждаться! И наконец-то отдохнёт. Потому что голос просто гостил в её теле. А теперь улетел и растворился в небе над океаном. Освободил её для жизни. А вот просто так – жить – она, как оказалось, не умела. И научить было некому. Не антерпренёру же, жадному греку, грабившему её на записях и на контрактах с фирмой Sony.

И тут в дверь гостиничного номера постучали и поставили к её ногам корзину с цветами и запиской. Пётр! Да, Пётр. Ах, нет, Павел! Опять прилетел на её спектакль из Сибири! Он повсюду за ней летал уже много лет. Нефтяные деньги позволяли. Он любил её голос. А вот полюбит ли её без этого голубого облака внутри…

И она написала ему в WhatsApp. И назначила встречу на Больших коралловых рифах.

29. Сидите дома

Они очень любили ездить, летать, путешествовать. Как лето, так муж в тайгу на охоту – рыбалку. Как зима – так она на Гоа.

Это будет короткая повесть. Они очень любили друг друга. И умерли в один день. Потому что муж в тайге подхватил однажды именно того самого – опасного – клеща, одного из миллионов. А к ней, блаженно балдеющей на океанском берегу, однажды внедрился под кожу неведомый насекомый зверь. И стал отравлять сначала организм, а потом и саму жизнь. Сколько ни рыли ей кожу врачи невидимыми лучами – не нашли, отчего она слабеет. Кожа отслаивалась и свисала клочьями. И муж ничем не мог помочь, потому что лежал в энцефалитном параличе.

После их смерти взрослые дети решили их кремировать, чтобы избавить дом от заразы.

Но даже в небо они вознеслись вдвоём. Их дымы пересеклись и слились воедино.

30. Козья тропа

И вот по этой узкой извилистой козьей тропе, среди сухих колючих кустов, цепляющихся за кожу, а летом он всегда ходил в шортах, и царапающих её до крови, ему приходилось ходить каждый день, как ни странно, за козьим молоком для сынишки, у которого к пяти годам обнаружился рахит и малокровие. «В наше-то время! – презрительно заметила теща, словно именно он был в этом виноват. – Вот к чему приводит незнание родословной мужа или жены! Кто чем и когда болел, отчего так рано, допустим, умерли у кого-то в семье дедушки и бабушки». Тёща знала, что говорила: была кандидатом наук и главным врачом туберкулёзной больницы.

«У нас все по женской линии жили за девяносто, при полном уме и памяти! – защищался Кирилл. – А мужчины жили недолго, потому что погибали в войнах и революциях. Умирали здоровыми – до немощи не доживали». Да и вообще, этот рахит болезнь какая-то несовременная. Это вроде того, как если бы на кого-то сейчас цинга напала! При изобилии-то витаминной продукции на прилавках городов. «Вот поди ж ты, даже смартфон не знает слова «рахит», всё время правит и пишет «раритет». Вот раритет это и есть…» – с досадой думал Кирилл, отдирая репьи от густых волос на ногах в ожидании, пока пожилая хозяйка козьего подворья вынесет ему банку с молоком свежего надоя. А сынишку ему было жалко: при тонких ножках такой тяжёлый огузок, впалая грудь и вялый, вечно вздутый животик. Сам он был крепко и надёжно сколочен. Никогда и ничем не болел. В юности занимался скалолазанием. С женой там и познакомились – на красноярских «Столбах». Она тогда сознание потеряла, решили, что от жары, и он отвёз её на своём мопеде в больницу. Буквально на весу её держал на своих руках впереди себя!

В Москву возвращались вместе. И уже не расставались, пока сын не родился шестимесячным и слабым. У Маргариты началась затяжная послеродовая депрессия, и с тех пор она целыми месяцами жила вот в этом горном селении недалеко от Майкопа. Она всё детство тут провела, рядом с туберкулёзным санаторием, где тогда работала её мать. Считалось, что воздух тут целебный, и сыну и ей это должно было помочь. А он теперь вынужден был наезжать к семье время от времени в эти южные места. Благо работа дизайнера на договоре ему это позволяла. Сдал заказ и свободен до следующего контракта с заказчиком. Молоко в этот раз ему вынесла не хозяйка, а низкорослый, какой-то заскорузлый мужичок неопределённых лет. Казалось, что его большая голова, короткое жидкотелое туловище с обвисшим животом еле держатся на тонких, кривоватых ногах.

Кирилл вспомнил, что хозяйка в прошлый раз говорила о племяннике, который должен вот-вот из тюрьмы вернуться. Жить тому негде, а ей помощник по хозяйству нужен. Он и раньше у них каждое лето подолгу жил – слабый здоровьем был, рахитом с детства болел. А эта болезнь даром не проходит, кости слабые, грудь провалилась, ноги его и сейчас плохо держат. А что изнасиловал шесть лет назад тут кого-то, так не убил же, не закопал! И отсидел уж своё за это.

Оглушённый догадками и совпадениями, без прежней бодрости, спотыкаясь и чертыхаясь на этой треклятой козьей тропе, Кирилл добрёл до небольшого домика при санатории, который давно числился за его тёщей, и с ужасом уставился на худенького, синюшного ребёнка, которого судьба навязала ему в сыновья.

31. Внеземное сияние

Где-то стреляли. На телеэкране, конечно. Но не в кино. Шли реальные боевые действия. А в доме у Владислава Горячева было тихо-мирно. Только жена на кухне гремела посудой. И это раздражало. Пульт куда-то завалился, выключить экран он не мог. Но мог зычным окриком отключить жену от старательной ежевечерней уборки. Что он и сделал. «Посиди со мной!» – сказал он и рассмеялся. «Ну, со мной ты вряд ли сядешь. И конфискация тебе не грозит – хорошо, что развелись и давно всё якобы разделили. Умный ход был. Ты ещё и телегу на меня накатай, пока следствие идет, что хотели примирения, а не получилось. Избивал, мол, до полусмерти. Фотографии предъявишь в суде с синяками. Это не проблема – парочка фингалов свежих. Потерпишь? И главное, дождись меня, лапуля. Только я знаю, где наши деньги. Ни одна собака их не найдёт. Нюха не хватит». И он нежно приобнял свою Лялю.

Стрельба на экране внезапно прекратилась, и тут же громко прозвучали странные позывные. Возникло яркое внеземное сияние, которое словно бы полилось в комнату прямо с плазмы и заплескалось у ног, как расплавленное олово. Оно реально обжигало кожу. Это гибельное излучение испепелило тогда полстраны. Сожгло всех – и правых, и виноватых, и подсудимых, и тех, кто судил, и тех, у кого были деньги, и тех, у кого их не было и не могло быть. Вносились новые поправки в плановые испытания оружия нового поколения. Для обороны от внешнего врага вот всех этих… ну, в том числе тех, кто не успел тогда выключить телевизор, потому что пульт за диван завалился.

32. Мэтр и его внуки

Жена принесла ему ночное питье, дала нужные таблетки и присела рядом, прежде чем уйти в свою отдельную от мужа спальню в их огромном доме на юге Франции. Известный режиссёр, актер и продюсер, в мире кино известный под прозвищем Мэтр, полулежал в наушниках и листал планшет. Так он обычно расслаблялся после больших творческих нагрузок. Он и сейчас по многу часов работал над раскадровкой нового исторического фильма в этой неожиданной изоляции в их доме под Ниццей, где они просто хотели, как обычно, встретить раннюю весну накануне кинофестиваля в Каннах, а он даже поработать там в жюри. Но грянула пандемия. Возраст у него был более чем критический для вирусологов. Самолёты не летали. И его международная киноимперия стала распадаться на феодальные княжества. Мелкие князьки, руководившие филиалами, радостно обьявили свою независимость от его власти и стали по очереди разоряться и банкротиться. Он отслеживал по инету процесс распада. Его это больше веселило, чем огорчало. Потому что он давно задумывался о другом. Мысленно выстраивал перед собой армию подросших внуков от внебрачной дочери Анастасии, выводил на экран их портреты, словно считывал данные об их отцах, живущих по всему миру. Настя любила путешествовать. И почти из каждой поездки возвращалась беременная от очередной «большой любви».

Последнего внучка родила от турка, который был аниматором в дорогом отеле. Других отелей Настя не знала с той поры, как позвонила из Нью-Йорка Мэтру и сказала ему, что ей семнадцать лет, что она его дочь, а мама вчера умерла. Он только спросил имя матери и месяц рождения самозванки. И услышав имя известной некогда певицы, исполнительницы старинных народных распевов редкостной красоты, сразу сказал: «Прилетай в Москву! Билет я тебе вышлю!»

Та единственная ночь на Кинотавре в Сочи, под большой луной, на пляже, на жёстких лежаках – потом синяки гуляли по всему телу – запомнилась ему, да… И вот теперь внуки. Этот, кажется, уже седьмой. Дом под Истрой Насте купил первый муж. И это был единственный её законный брак. Но и все остальные дети были самым странным образом обеспечены её внебрачной роднёй. Это никак материально не обременяло Мэтра, которому Настя сказала, что рожает детей для того, чтобы продлить его знаменитый род, размножить знаменитую фамилию и уникальный генетический код, по себе, мол, знаю, как это всё классно. И что это его ни к чему не обяжет. Она их для него, для Мэтра, просто так рожает, в благодарность за признание отцовства. Ну, он жадным никогда не был, хоть и расчёт дальний в делах всегда держал под контролем. Давно открыл счета на каждого носителя его генетического кода – брачных и внебрачных – в лучших европейских банках. Всё-таки, когда тебе уже за восемьдесят…

Но вот то, что это всё наполнит его жизнь таким интересом к продолжению рода, он и сам раньше не догадывался, и знать не знал. Интересно вдруг стало, что останется от него через поколение. В лицах, повадках, характерах, талантах, наконец! Тем паче, стараниями этой странной Насти каких только кровей там не было намешано. С дочерьми от двух своих законных браков Мэтру давно было всё ясно. Обе оказались довольно бездарны, но возомнили себя актрисами и как в унисон заявили, что дети им не нужны. Обе имели стилистов, читай – молодых любовников, и исповедовали стиль жизни childfree. Предпочитали безбедную и бездетную жизнь.

А эта безбашенная Настя уже из Америки к нему прилетела беременная. От отчима, который догнал её и женился: через месяц после родов ей восемнадцать исполнилось.

«Ты ещё не спишь? – жена никогда без причины не нарушала его вечерний покой. – Тут такое… ты только не волнуйся. Вот, посмотри, в интернете… страшный пожар в Подмосковье… ну, в общем, этот Настин якобы турок оказался арабом… весь подвал в доме был пластитом набит… не волнуйся, не волнуйся, сейчас врача вызову… да, вот пишут, что дети погибли… да, все… А вот Настя жива. Она ночевала в сторожке этого, ну, работника её по хозяйству, таджика этого… да, врач уже едет. Успокойся, успокойся… Есть и хорошая новость: пишут, что жива… и она опять беременная, на большом месяце. Наверное, теперь от этого таджика…»