Текст книги "Исцели Меня"

Она

Я прячусь под одеяло, стараясь укрыться от тяжелых мыслей. Всю ночь меня тревожили ночные звонки Максима и шквал эсэмэсок, которые я так не решилась прочесть. За ночь слезы должны были закончиться, но они предательски продолжают обжигать болью глаза, подчеркивая траур потери. Я прижимаю ладонь к шершавым сухим губам, стараясь вспомнить и запечатлеть в памяти свой первый в жизни поцелуй. Вся мощь, упрямство и самоотверженность за любовь в подростковом возрасте, которая легко прошла мимо меня в то время, сейчас восстала из-за него.

Я вспоминаю его добрую улыбку и как он беззаботно пел за рулем только для меня. Он просил стать его, из глубины души шел вопль: «Да, да, да…» – и ударялся о сомкнутые губы, растворяясь в немом ответе. Жестокое небо, я оплакиваю то, чего никогда не пробовала, чем не смогла насладиться.

Жертва… «Чем глубже чувства, тем ценнее они становятся». Теперь я понимаю женщин, которые теряют любимых, – это очень больно. Любовь порождает ревность, я понимаю, предательство любви – это так же больно, как и лишиться ее. Раньше я смотрела в человеческие души, но не чувствовала, как они страдают, когда теряют любовь. Все человеческие отношения, компромиссы, терпимость, доверие держатся на хрупкой тонкой связующей материи – любви. Ее достаточно почувствовать один раз, чтобы остальные ценности отошли на второй план, а без нее мир теряет краски. Боже, я больна!»

Я свернулась в комочек, поджав ноги к животу, и предаюсь воспоминаниям и продолжаю мучить. Все вокруг кажется пустым и безжизненным.

– Я тебя люблю… зачем ты появился? Зачем? – стону я, сдерживая слезы. Грудь сдавило болью, а в сердце пустота, поток слез, как муссонный дождь[2]2
  Муссонный дождь – дожди, выпадающие в период летнего (океанического) муссона. Часто вызывают наводнения.


[Закрыть], хлещет по щекам, стекая по подбородку.

«Нельзя думать о тебе, я сильна…» – уговариваю себя и, не сдерживая голоса, я заревела навзрыд. Боль в сто раз сильнее той боли, которую я переживаю каждый день.

Дверь скрипнула, я затаилась. По легким шагам я поняла, что в комнату вошла мама. Наверно, мои стоны оказались не такими тихими, как я думала.

– Настя… – садится она на кровать и стягивает с меня одеяло, обнажая мое искусственное убежище страданий. – Чем тебе помочь? Что мы с папой можем сделать?

– Мамочка, – поднимаюсь я, и припадаю ей на шею, – мамочка, помоги. Как мне пережить это? Ты же психолог, помоги мне… Мамочка, мне так нужен он.

Мама поглаживает меня по спине. В ее ласковых материнских объятиях я хочу ощутить спокойствие и поддержку. Она рыдает вместе со мной, значит, дела обстоят плохо. В комнату зашел отец. Глубоко вздохнув, он покачал головой и прошел к нам. От его серьезности и крепости духа на его лице не дрогнул ни единый мускул, лишь печальные глаза выдают, что он сильно переживает за своих девочек. Как большая стена, нависая над нами, он обнимает нас обеих. Я стараюсь успокоиться и унять дрожь в теле.

– Настя, может, поговорить с Александром? – спросил папа.

– Нет, – вздрогнула я, отпуская маму, сажусь на кровать, чтобы видеть обоих родителей.

– Расскажи, что у тебя произошло? Он тебя обидел? – продолжает спрашивать папа. В его лице озабоченность.

– Я все вчера сказала.

– Ты нам отвечала «нет» и «да», ничего конкретного, мы не можем понять почему эти слезы? – мягко спрашивает мама.

Родители переглянулись, стало понятно, что они, как две половинки, слились в единое целое для преодоления острой проблемы. Как прекрасно, что они есть друг у друга. В лице мамы искренняя тревога, папа нежно держит ее за плечи. В любой беде они всегда едины – мой эталон идеальной семьи.

– Скажите, вы любите друг друга?

– Конечно, – оторопела мама, папа кивнул в ответ.

– А если вы на секунду представите, что вы лишились друг друга? – я сделала паузу. Они озадаченно переглянулись.

– Что ты этим хочешь сказать? – задумчиво спросила мама.

– Вчера я впервые почувствовала себя нормальным человеком. Я забыла, что такое боль и страдание. У нас так просто складывалось общение, как будто я давно его знаю. Я думала, что если пообщаюсь с ним, то станет все проще, но все стало гораздо сложнее и запутанней. Несмотря на то, что его мысли скрыты от меня, я чувствую его искренность, и от этого мне еще тяжелее.

Мою речь прервали слезы. Родители молчат, потому что понимают, что они бессильны перед моей бедой. Я выдохнула, собираясь с мыслями.

– Я ничего подобного не чувствовала, он мне так нужен… – от стыда своего признания я опускаю взгляд на пальцы, которые в нервной дрожи пощипывают и покручивают край одеяла.

– Тебя тянет к нему, потому что это ново для тебя, но отношения с ним могут лишить тебя дара. Грубое, конечно, сравнение, но все это подобно детскому капризу, когда ребенок увидел яркую красивую игрушку и кричит, топает ногами, плачет и хочет с ней поиграть, – заботливо говорит мама и ласково гладит меня по волосам. Ее слова осушили мои слезы. Я увернулась от ее прикосновений и посмотрела в окно.

– А что, если он окажется ловеласом, подружит с тобой и бросит? Ты ведь ничего не знаешь о мире, сколько судеб ломаются из-за любви, – продолжает назидание она, так похожее на мораль отца Александра.

– Это я ничего о жизни не знаю? – усмехнулась я. – Хочу прогуляться… – выдавила я с обидой.

Ее сравнения были для меня как пощечина, неужели капризный ребенок испытывает столько же боли? Неужели я так мало знаю о жизни, пропуская через себя чужие судьбы?

– Солнышко, но ведь сейчас раннее утро, – тревожится мама.

– Пусть идет, – настаивает отец.

– Я разберусь во всем, – произнесла я, утешая их. Стараясь не смотреть в их глаза, я выхожу из комнаты.

Теплые капли душа стекают мне на голову, а слезы продолжают омывать глаза. Я покончила с нашими отношениями по телефону, теперь надо просто умертвить живые чувства во мне, а без слез в этом деле не обойтись.

Слабой ладонью провожу по зеркалу и вижу уставшие, красные от слез глаза, распухший нос, отекшие веки.

– И что в тебе красивого? Что такого, чтобы ты могла понравиться ему? – спросила я свое отражение, но оно так же, как и я, не знало ответы на эти вопросы.

Я надеваю джинсы, футболку, мокрые волосы собираю в бесформенный ком и прячу лицо под капюшоном кофты. Проскальзывая мимо обеспокоенных родителей, я выхожу на улицу.

Холодный утренний воздух с запахом росы на свежей зеленой траве ударяет мне в лицо, и я с жадностью ловлю его ртом. Но небо молчит, а плакать больше нет сил. Я спускаюсь с крыльца и замираю в бессилии.

В паре метров от меня, опираясь на капот своей машины, стоит Максим. Он опустил голову вниз и длинными пальцами водит по экрану телефона. Закусив губу, я тихо делю шаг назад. Но он такой красивый, даже взъерошенные волосы и небольшая щетина на лице ему очень идут и делают его безупречным. Я отступаю еще шаг назад и пяткой упираюсь в ступеньку, потеряв равновесия, чуть не падаю на спину. Он задумчиво собрал до локтя рукав серого джемпера и, увлеченный телефоном, пока не замечает меня.

Мое сердце сильно бьется, оглушая разум, который мне навязчиво говорить, что я должна бежать, бежать без оглядки. Он поднял голову, наши взгляды встретились. Меж нами пронеслось мгновение, в его грустных глазах испуг и непонимание. Я судорожно пячусь назад, спотыкаясь о ступеньки. Он в несколько шагов оказывается около меня, заблокировав мое запястье крепким сжатием своей сильной ладони.

– Объясни, почему мы не можем быть вместе? – тихо спросил он.

Я пропадаю в его пристальном взгляде, он требует ответа, а я хочу признаться, но какая-то сила заставляет меня молчать, навесив на уста тяжелые железные замки. Я только издаю мычание и плач. Он сдвигает брови, в лице нарастает возмущение, но я упорно молчу.

– Настя, мне нужен ответ, я не готов тебя отпустить вот так просто. Мне нужна веская причина, – сквозь зубы шипит он и ловит мой ускользающий взгляд. Я закрываю глаза и чувствую, как кожа на запястье горит огнем от боли под его пальцами, и я готова ее терпеть сколько угодно.

– Настя! – возвращает меня Макс своим криком, я открываю глаза. – Я не уйду без объяснений. Вчера все было хорошо, ведь так?

Он делает паузу и смотрит на меня, я хочу сказать «да», но сдерживаю плач, поджимая губы.

– Может, я дурак, но я чувствую, что нравлюсь тебе. У тебя есть парень?

Я округлила глаза и отрицательно покачала головой.

– Это связано с тем, что было в клубе? Настя не молчи… – закричал он, каждый мускул на его лице был напряжен, по скулам ритмично заиграли желваки[3]3
  Желваки – мускул, показывающийся на лице при сжимании челюстей, жевании. Челюсти сжимают, как известно, в приступе злобы, недовольства. Отсюда: «играть желваками» означает злиться.


[Закрыть], взгляд прицельный и прямой.

Молчать бесполезно, это лишь усиливает его злость, а рука немеет от его яростного давления.

– Да, – выдохнула я.

Он делает шаг ко мне, пытаясь меня обнять, я отступаю от него.

– Ты больна?

– Да! – закричала я, отдавая громкому голосу всю свою боль. – Я больна самой страшной болезнью! – кричу я, желая прекратить эти пытки. – Уходи… Максим… уходи, – рыдаю я.

Он предпринимает еще одну попытку обнять меня и, преломляя все мои сопротивления, притягивает к себе.

– Откуда ты взялся со своей любовью? – стону я, утыкаясь лицом ему в грудь. – Ты не понимаешь, ты достоин лучшего, чем я.

– Настенька, что ты такое говоришь? – гладит он меня по волосам. – Я хочу быть с тобой, я делаю свой выбор, не лишай меня этого права, – он вытирает мне слезы, дотрагиваясь теплой ладонью до щек, – не прогоняй меня, просто не прогоняй…

Я не в силах бороться с собой, услышав громкие удары его сердца, почувствовав успокаивающий древесный аромат, я добровольно остаюсь в его мягких чарующих объятиях.

– Ма-акс, мне нельзя тебя любить… – шепчу я. – Зачем я тебе нужна такая?.. Максим.

– Я тебя люблю Настя, доверься мне, я буду рядом, – тихо приговаривает он.

Я ощущаю силу в его руках. Он прижался щекой к моей голове, сбрасывая капюшон с волос. Почувствовав его теплые губы на моих мокрых волосах, на холодном лбу, я невольно расслабляюсь и успокаиваюсь, на миг забывая о запретах.

– Пройдите в дом, – раздался папин голос за моей спиной, я вздрогнула. – Дома обо всем поговорим.

Я по инерции отшатнулась от Максима. Папа серьезно посмотрел на меня, потом на него. Максим заботливо поправляет мои спутанные волосы и берет за руку. Мы зашли в лифт. В тесном пространстве папин взгляд казался еще пристальнее и строже, и я осторожно вытаскиваю ладонь из руки Макса и прячу в карман. Максим, недовольно хмурясь, приобнял меня за талию и дотронулся своим покалывающим подбородком до моего лба. Папа отвел взгляд в сторону, делая вид, что ничего не видит. Максим держался очень спокойно, кажется, только я чувствую неловкость и скованность между нами. Лифт со скрежетом поднимается этаж за этажом. Я не знаю, какой разговор ждет нас дома, но мое волнения доходит до грани истерики, и я прижимаюсь к плечу Максима, потому что сейчас только в нем нахожу утешение.

Папа зашел в квартиру первым. Я нехотя за ним. Присутствие Макса меня успокаивает, но после того, как мои чувства сравнили с капризом ребенка, я боюсь столкнуться хладнокровным непониманием мамы.

– Ярослав… – из-за широкой папиной спины доносится мамин голос.

– София, пройдем в гостиную, – ласково сказал он ей.

Она заметила нас, стоящих на пороге, ее удивление сразу изменилось в задумчивость.

– София…

На папин призыв она скрылась в гостиной. Я, не сдерживая дрожи, перебираю пальцы. Остается только думать и предполагать, о чем они говорят, но я чувствую, что все это не к добру.

– Эй, – улыбнулся Макс, – они такие страшные?

– Нет… просто… просто, – я так хочу сказать, что мое общение с ним невозможно, но видя сколько любви и спокойствия в его глазах, теряюсь. – Очень важно, что они скажут.

– Ярослав… – слышен шепот мамы.

– София, пойми, так будет лучше для нее…

Я вздрогнула, понимая, что там, под завесой тихого шепота, уже решилось что-то важное. Я обняла Максима, как в последний раз, подозревая, что его сейчас прогонят и никогда не подпустят ко мне.

– Почему ты не волнуешься? – спросила я.

– Что касается тебя, я ничего не боюсь и буду драться с кем угодно, – спокойно отвечает он, – даже с тобой…

– Ребята… – появилась задумчивая мама, увидев нас обнимающимися, она недовольно спустила очки на нос. – Пройдемте в гостиную…

Я безропотно пошла за ней, а Максим за мной. Мы расположились на диване. Макс сел очень близко ко мне и, найдя мою ладонь, сцепил ее в замок, пропуская через свои пальцы. Папа сел в кресло напротив нас. Мама села ближе к другому краю дивана. Деловито положив ногу на ногу, облокотившись на широкий подлокотник дивана, она вытянула указательный палец вдоль щеки и смотрит на нас прицельным изучающим взглядом. Мои щеки пылают огнем, сердце выбивает учащенный пульс, а в голове путаются мысли. Очень хочу заглянуть в мысли своих родителей, но после того, как мой первый наставник прочитал специальные молитвы, я не могу знать, о чем они переживают или думают. Такой же недоступный для меня Максим, может, поэтому я чувствую в нем что-то родное и близкое. Так или иначе, в данный момент я боюсь его потерять.

– Максим, откуда ты здесь? – с приторной вежливостью спрашивает мама. Я знаю, своим официозом она выставляет дистанцию между собой и им.

– Меня не покидало чувство тревоги, и, как я вижу, не зря, – Максим внимательно посмотрел на меня.

Зная, что сейчас я пребываю в не лучшей форме, я опустила взгляд и попыталась освободить руку, но при сопротивлении он еще сильнее сдавливает ее.

– У нас есть небольшие проблемы, – неуверенно произнесла мама, посмотрев на отца.

Они невольной мимикой подают друг другу знаки и хорошо друг друга понимают. Мама потирает подбородок, папа склонил голову на бок и смотрит на Максима, на меня. Он видит, как Максим бережно держит меня за руку, с нежностью поглаживая по пальцам.

– Небольшие? – усмехнулся Макс. – Я хочу знать, чем больна Настя? Что с ней? Я хочу помочь ей, – он в ожидании смотрит на родителей, но стоит полная тишина. – Скажите… я не чужой, я очень люблю вашу дочь!

Мама приложила большой палец к губам, мне стало понятно, что она не хочет отвечать. Папа смотрит на маму, ожидая сигнала или знака. Комнату спирает напряженная атмосфера неопределенности.

– Я готов поверить в то, во что никогда не верил, чтобы спасти тебя, – тихо произнес Максим, глядя мне в глаза.

У меня перехватило дыхание. Я забыла про смущение и стыд, и у меня мелькнуло в голове: «Если он – искушение, то я готова вкусить этот грех, потому что он самое прекрасное, что было со мной за всю жизнь».

– Настя не совсем больна, – твердо произнес отец.

Мама зыркнула на него свирепым взглядом, но он, игнорируя ее, продолжал:

– У нее особый дар, она целитель.

Максим растерянно посмотрел на меня, потом в задумчивости отвел взгляд в сторону. Я сомневаюсь, что полный атеист поверит в такую глупость. Мама, недовольно поджав губы, мягко, но со злостью ударила ладонью об подлокотник. Я уверена, что этот яростный порыв адресован папе, а он с прежним спокойствием смотрит на Максима, ожидая его реакции.

– Как… как ты это делаешь? – сразу спросил Максим, приходя в себя после небольшого задумчивого транса. – Почему ты мне не сказала?

– После того как я помогаю человеку, у меня начинается болевой приступ. Именно это ты увидел в клубе, – почти шепотом отвечаю я. В его взгляде появилось любопытство.

– Настя, значит, ты не больна?

– Нет, – робко отвечаю я, чувствуя стыд за свое вранье.

– Хорошо, – улыбнулся Максим. – Скажите, Ярослав Витальевич, что такого страшного в том, что я хочу встречаться с вашей дочерью?

– По словам ее духовного наставника, если у Насти будет связь с мужчиной, то она потеряет дар, – вежливо объясняет папа.

– Бред, – растерянно сказал Макс, я вздрогнула, – Поймите, я всем сердцем люблю ее. Я узнал о вашей дочери во снах, может, именно я ей нужен… – в его голосе звучит надежда, мы вместе с ним смотрим в осмысляющие лица родителей. – Позвольте быть с ней?

– Не… – начала мама.

– София, – перебил ее папа.

Она недовольно скрестила руки на груди и отвернулась в сторону.

– Только если ты дашь обещание, что…

– Без резких движений, – помог озвучить мысль Максим, – я согласен.

Получив благословение родителей на наше общение, он нежно обнял меня. Невидимая нить, сдерживающее мое волнение и мандраж, лопнула, и глаза наполнились слезами. В его утешениях я совершенно забываю, что мы в комнате не одни.

– Мне пора на работу, – вскочила мама.

Опомнившись, я освобождаюсь от теплых объятий. Мама, подойдя к Максиму, делает остановку.

– Максим, убедительно тебя прошу то, что было сказано здесь, это секрет нашей семьи, к которому мы никого не допускаем.

– Я понял, – спокойно отвечает он маме и встает с дивана.

Мама в сравнении с ним кажется маленькой и хрупкой, но, не смотря на это, она горделиво смотрит на него, показывая свою уверенность и холодность.

– Я, пожалуй, тоже на работу, – вставая, произнес отец.

Он, поравнявшись с Максимом, подал ему руку, они сцепили ладони в крепком рукопожатии.

– Я думаю, мы поняли друг друга.

– Я не обижу Настю, – коротко ответил Макс, и папа отпустил руку.

Ощущаю себя драгоценным камнем, к которому прилагается целая инструкция по ухаживанию и сбережению качеств. Мне противно осознавать это, и я отвожу взгляд в сторону.

В коридоре между родителями разгорелся настоящий шепотный бой. По всем признакам маме совершенно не нравилась идея отца, и она всячески отстаивала свою правоту. Шипение и пшикание плавно перешло за входную дверь, и в доме настала полная тишина.

– Насть… – слышу я ласковый призыв Максима.

Я обернулась и столкнулась с необычайно светлым и нежным взглядом, от прошлой злости и задумчивости ни осталось и следа.

– Я предполагал, что ты не простая девушка.

– Почему?

– Я вчера наблюдал за тобой и искал ту изюминку или особенность, что была в моей девушке из сна. И, бесспорно, я уверен, что она – это ты. Я говорил тебе, что я полный атеист, но моя жизнь неожиданно погрузилась в фантастический мир, и все это ты.

– Ты веришь мне?

– Пока многого не понимаю, но верю, – улыбнулся он, и провел ладонью по моей щеке. – Тебе надо поесть.

– Я не очень хочу, – прячу я взгляд.

– Зато я хочу, – настаивает он, – пошли…

Он берет меня за руку и тянет меня за собой. Мы пришли на кухню. Максим по-хозяйски с долей наглости открывает холодильник, достает контейнеры с едой, ставит их в микроволновку на разогрев, включает чайник. И все это происходит так быстро, что я не успеваю среагировать. Все, что было в холодильнике, перекочевало на стол и неуклюже разложено по тарелочкам, но при этом выглядит очень аппетитно.

– Вот… как-то так… – произносит Максим и садится напротив меня. – Кушай.

– Максим, это что, все для меня? – удивляюсь я, показывая на еду.

– Ну… – пожал я плечами, – и для меня тоже, после нервных потрясений мне всегда хочется есть.

Я беру тарелку с горячей курицей в чесночной заливке и ставлю перед ним. Заботливо подкладываю вилочку под его ладонь. Каждое мое движение находится под его нежным и любящим взором.

– Ешь, – говорю ему я.

– Только после тебя…

Среди обилия съестного я нахожу мои любимые блинчики. Складываю один блин на тарелочку, поливаю персиковым повидлом и начинаю есть. Максим, увидев, что я начала есть, тоже принялся за еду. Я с умилением наблюдаю за тем, как он вкусно ест. Несмотря на то, что я презрительно отношусь к плотоядной пище, в его исполнении это выглядит очень аппетитно, и я, забывая рамки приличия, не отвожу от него изумительного взгляда.

– Настя… ты почти не поела, – ворчит на меня Максим, оценивая остатки в моей тарелке.

– Хорошо, что ты пришел, – шепнула я.

– Ты написала… признаюсь честно, ты первая, кто меня кинул по телефону. Было неприятно, – сконфузился он.

Я виновато опустила голову и собрала грязную посуду со стола. Мои нервы успокаивает горячая вода, и я машинально открываю кран, заливая кружки и тарелки, тупо смотрю на них и думаю. Мне было страшно остаться без него, но и так же страшно будущее, которое нас ждет. Он – мужчина, я – женщина, между нами любовь и… вдруг я почувствовала тяжесть горячей ладони у себя на талии, приятное волнение прошло по всему телу. Он из-за моей спины закрыл кран.

– Оставь это все, – тихо сказал он.

Я ощущаю нежное прикосновение его дыхания к моей шее. Мы стоим очень близко друг от друга, я понимаю, что родительское благословение открыло дверь к новым трудностям, ведь от его прикосновений, улыбки, даже взгляда из глубины моей души выскакивает огонь и растекается горячей волной по всему телу. Легким мановением ладоней он меня разворачивает. Стоя лицом к лицу, я не могу унять дрожжи.

– Не бойся меня, – шепнул он и прикоснулся мягкими теплыми губами моего лба.

Если бы он только знал, что я боюсь не его, а своих тайных желаний. Максим берет меня за руку, и я послушно следую за ним.

Мы пришли в мою спальню. Он задернул плотные шторы, в комнате стало романтично сумеречно. Откинул покрывало на кровати и, морщась от удовольствия, снял носки.

Наблюдая за ним, я вспыхнула, как спичка, мои щеки пылают, а в голову лезут все более пошлые и развратные мысли. И самое страшное, я знаю, что не устою перед ним. Наши взгляды встретились, он задорно засмеялся и подошел ко мне.

– Настя, это не то, что ты думаешь, – произнес он ласково, я вздохнула с облегчением и с маленькой долей разочарования, – я за сегодняшнюю ночь не сомкнул глаз, отгадывал важный ребус, подкинутый одной очаровательной девчонкой. А ты много плакала…

Он провел большими пальцами по моим отекшим векам, внимательно рассматривая мое лицо.

– Зачем себя так мучить? Если бы ты сказала, почему бегаешь от меня, в любом случае я бы поверил тебе, – улыбнулся он.

Заботливо снял резинку с моих волос, проникая в них длинными пальцами, начал их распутывать и укладывать на плечи. Каждое его прикосновение уходило вглубь меня и пробуждало волнение и одновременно умиротворение. Под его рукой бегунок молнии на кофте быстро спустился вниз, широкие ладони скользнули по моим плечам, и кофта упала на пол.

– Так легче будет спать, – произнес он, склоняясь ко мне.

Я поднялась на носочки, расслабила губы, в ожидании поцелуя, но он всего лишь легонько коснулся губами моей щеки. Разочарование, что я вновь не испытаю это прекрасное чувство, притаилось во мне.

– Я не буду раздеваться, чтобы не смущать тебя.

Он был прав, присутствие мужчины в моей постели меня очень смущало и казалось совершенно необычным.

Раньше я думала, что я не одинока. У меня есть любящие родители, непростая, но тем не менее интересная работа. Все казалась простым и плоским. Именно сейчас, засыпая под ритмичные и громкие удары сердца, под его горячей ладонью на моих волосах, под теплое глубокое дыхание, ласкающее мое лицо, под запах вяжущего дерева, наполняющего всю мою комнату, я поняла, что всю жизнь была одинока. Проживая жизнь, я хладнокровно отметала поклонников, как ненужный мусор, не запоминая лиц и имен. На Максима мое сердце дрогнуло, принуждая отозваться взаимностью. Возможно это злая шутка кого-то на небесах, но не может человек прожить жизнь, не оступаясь и не набивая шишек. Я не знаю, на что рассчитывать, ведь между нами огромной пропастью стоит мой дар, но я хочу почувствовать себя любимой и ощутить любовь, даже если всю оставшуюся жизнь мне придется сожалеть и плакать.

Нега обволакивает меня, Максим вздрогнул, уходя в глубокий сон, а я, наслаждаясь его близостью, невольно улыбаюсь и засыпаю.

Он

Я напрягаю мышцы на лице, стараясь стряхнуть с себя что-то прохладное и назойливое. Мои попытки тщетны, и когда внутреннее раздражение достигло предела, я открываю глаза и убираю ладонь с лица, которой по привычке во время сна закрываюсь.

Настя сидит рядом и с любопытством меня рассматривает. Я догадываюсь, что назойливой прохладой были ее пальчики, и внутреннее раздражение сразу исчезает. Сон ей пошел на пользу, янтарный взор наполнился светом, щеки – естественным румянцем и ямочками от расслабленной улыбки.

– Привет, – от переполнявшего счастья я не могу сдержать улыбку, – надеюсь, пока я спал ты ничего того-го со мной не делала? – шучу я, она смутилась густо покраснев.

– Знаешь, у тебя щетина на лице светлая, почти рыжая, – стеснительно произносит она, прикусывая губу.

«Ах вот как оно, меня изучали, пока я спал», – подумал я про себя и засмеялся.

– Это все твои наблюдения? – спросил я, подтягивая ее за руку к себе, она оказалась в моих объятиях. – Что ты еще во мне разглядела?

– Гораздо меньше, чем хотела знать… ты очень красивый и далеко не простой, я знаю, что внутри тебя сидит заноза, о которой ты не хочешь говорить…

– И все это сказала моя внешность, – задумался я, осознавая, что в чем-то она права.

– Нет, наблюдательность. На самом деле мне достаточно одного прикосновения, а иногда даже взгляда, чтобы узнать о человеческих проблемах все. О тебе не могу, сколько раз пыталась, но ты закрыт от меня.

– Класс, я бы не хотел… – поморщился я, представляя, если она узнает о моих скрытых бесах, с которыми мне долгое время приходилось воевать. – Я могу сам все рассказать о себе. Что ты хочешь знать?

Она посмотрела в сторону, перебирая ногтем щетину на моем подбородке, в задумчивости покусывая свою пухлую губу. Затем, прищурив взгляд, посмотрела на меня и лукаво улыбнулась.

– Начнем с простого, сколько тебе лет?

– Мои ответы взамен на мои вопросы, – подыгрываю я ей, осознавая, что ее расспросы могут зайти слишком далеко.

– Хорошо, – она игриво приподняла одну бровь – у меня теперь нет секретов.

– Вот и славненько, – оживился я, – мне двадцать пять лет.

Она задумалась, возможно, рассуждая над следующим вопросом, я терпеливо жду и наслаждаюсь ее объятиями.

– Если честно, ты не похож на журналиста, – мягко сказала она, проводя указательным пальцем по переносице, носу, губам, словно запоминая черты моего лица для лепки из глины. Я расслабился и наслаждаюсь тем, как ее острый осторожный пальчик блуждает по моему лицу.

– Я не журналист, – ответил я и словил ее легкое удивление. – Это длинная история, если ты не торопишься? – пугаю я ее монотонным голосом. Оценив мою шутку, она засмеялась.

– Нет… нет… я тебя слушаю.

– Димка, ты с ним уже знакома, мой друг с детства и одноклассник. Когда мы окончили школу, он пошел на филолога, а я на экономиста. Я очень люблю цифры и вижу их во всем, а он тяжело и болезненно переживал, что мы не вместе учимся. Время шло, мы окончили институт, и я, мягко говоря, был разочарован в выборе профессии, а Димон, напротив, был в своей стихии. Он первый устроился в редакцию, мне нужна была хоть какая-то работа, и он помог мне. Его счастью не было предела – Морозов и Назаров снова вместе, – я засмеялся, предаваясь ностальгии. – Да, в школе мы пошумели, а сейчас взрослее стали, что ли, – задумался я.

Настя приподнялась на локтях.

– Ты же все равно не журналист, по своему духу ты похож на свободного человека, во всяком случае, мне так кажется, – она пожала плечами.

Я убрал каштановое колечко с ее лба, понимая, что она своим психоанализом пытается залезть вглубь меня, к чему я еще был не совсем готов.

– Настя, я писал статьи, вполне удачные, просто я не люблю это делать, возможно, поэтому ты не видишь во мне журналиста, – ухмыльнулся я. – Я ответил на твои вопросы?

– Ну… – не успела она ответить, как я легко перевернул ее на спину, зависая над ней. От неожиданности она закрыла глаза. Я так же, как и она, провожу пальцем по ее лицу: тонкой ровной переносице, доходя до острого кончика носа, перехожу на пухлые розовые губы, подбородок, скрывающий небольшую ямочку. В замирании она открывает глаза. Проводя по пушистым длинным коричневым ресницам и ровной дуге бровей, я смотрю в ее большие необычные светло-карие глаза, которые дают солнце изнутри и жалею, что они уже проронили слезы из-за меня. Ее длинные кудрявые волосы расстилаются по кровати, я бережно провожу по ним, путаясь в бесконечных кольцах. Во мне еще есть страх, именно он меня сдерживает от поцелуя, хотя сейчас все в моих руках.

– Ты будущий психолог? – задаю я первый из многих своих вопросов.

– Это самая приближенная профессия к моему дару, хотя мне все равно на кого учиться. Это формальность, которую требует общество, мое будущее и так предрешено.

– Ты не получаешь удовольствие от учебы?

– Я не задумывалась об этом, – в растерянности пожала она плечами, – учеба приносит мне много неудобств, а не неудовольствие.

– Конечно, спрашивать о возрасте у девушки неприлично, но я по жизни хам, – засмеялся я.

– Мне двадцать один…

– О, дак ты совсем малышка, – вырвалось у меня. Она обиженно поджала губы.

– Мне через две недели исполнится двадцать два, – буркнула она, не желая мириться с тем, что я обозвал ее маленькой. Похоже, это тема ее цепляет.

– А мне через два месяца двадцать шесть, поэтому ты все равно малышка, – дразню я ее. Она игриво и возмущенно отталкивает меня, я принимаю ее сопротивление как баловство и прижимаю ее сильнее к кровати. Она приподнимает голову, старясь освободиться, именно в тот момент, когда я расслабил руки, и ее мягкие губы едва коснулись моих. Сдерживаясь, я уклоняюсь и бережно целую ее у уголка губ.

Зазвонил мой телефон, и я освобождаю Настю из шуточного плена, ложусь рядом с ней. Она садится, опираясь на подушку, и наблюдает за мной, а я, похлопав по одному карману, по другому, наконец-то достаю телефон.

– Я слушаю, – отвечаю я, тем временем притягиваю к губам Настину расслабленную ладонь.

– Макс, Петрович рвет и мечет! Он сам тебе не звонит, зато меня долбит каждые пятнадцать минут и спрашивает где ты! Будто я с тобой живу! – в бешеной панике орет Димон, так что я отдаляю телефон от уха. – Макс, ты должен появиться в редакции, он весь мозг мне съест, я даже заглавие статьи написать не могу…

– Хорошо, – спокойно отвечаю я, – скоро приеду спасать твой мозг, – ухмыльнулся я и посмотрел на наручные часы – 14:00.

– Жду, – отключается он.

– Проблемы? – спросила Настя.

Я посмотрел на нее снизу вверх и поцеловал в центр мягкой ладошки.

– Да, – привстал я, поравнявшись с ней, – чем ты занята вечером?

– После работы обычно готовлю дипломный проект.

– Как? – удивился я. – Ты же маленькая еще до диплома.

– Макс, прекрати меня называть маленькой, – с раздражением произнесла она. – Я год за два закончила и большую часть дисциплин сдала экстерном.

– Ух ты! – восхитился я. – Не могу похвастаться тем же. Можешь ради меня сегодня сделать исключение и сходить со мной в кино?

– Не могу, – оборвала она.

Я задумался.

– Театр? Ледовый дворец? Бассейн? Боулинг? Кафе? Зоопарк? Я могу перечислять долго, пока ты не согласишься, у меня вагон терпения и железные нервы, – улыбнулся я.

– Максим, – сделала она напряженную паузу, – я не могу появляться в общественных местах, чтобы не было такой ситуации как в клубе. Во мне оживают множество голосов людских проблем, и может случиться так, что я кому-то не смогу оказать в помощи, – она померкла в грусти, я до глубины души поражен таким ответом.