Текст книги "Три власти (сборник)"

– А этим всё по фигу, – горько замечает вёрткий мужичок в замурзанной меховой шапке, тот, что удивлялся обилию милиции. Он кивает на роскошную свадебную процессию новых русских, которая прокатила по площади. Уродливо длинный белый лимузин с обручальными кольцами наверху – в такой машине, наверное, можно разместить не одну, а целых две кровати для новобрачных. За главным автомобилем целая кавалькада дорогих иномарок – в цветах и лентах.

«Да, им всё по фигу, – грустно подтверждают глаза Молодого. – Ну что же…» Нет больших страстей. Нет больших потрясений. Нет большого народа. Только страна все еще большая. Или нам это кажется? Она уже дожирается мировым желудком. Остались только крошечные островки – здесь, на Белорусской площади, и на «площадях Ленина» в кое-каких городах… Над головами милиции и чегеваровцев, едва не задевая флаги, тяжело и медленно, как груженые бомбардировщики, пролетели сытые вокзальные голуби. Буревестники нынешней революции…

– Смотри, троцкисты чудят, – это два интеллигента средних лет, с бородками, в заношенных джинсах, стоят чуть в стороне, курят.

– Да брось, хорошие ребята. Видно же по лицам.

– Они-то хорошие. А за ними кто? Главари не светятся. Ребятишек бросили в костер – под шумок благого революционного дела остатки страны развалить.

– Ты еще, Влад, скажи: Пугин – гарант стабильности.

– И скажу! У нас же народ элементарного не понимает. Сколько его не учи – сам на крючок лезет. А потом ударенную репу чешет.

– Влад, тебя хоть сейчас в Думу сажай – голова золотая, ни одной шишки! И льготами, кстати говоря, там обзаведешься, – друзья, докурив, скрываются в метро.

«Стоять до победы! Стоять до победы!» – время от времени скандируют чегеваровцы. А дождь, серый, всё сыплет с неба. Медленно тянутся минуты. Холодно. У всех манифестантов мокрые плечи. А лидер чегеваровцев совсем замерз – притопывает в тесноте, что-то говорит синими губами. Ясно, что милиция никуда их не пустит. Уже и сочувствующие старики устали петь, клубятся вокруг кругами, отходят погреться в вестибюль метро, в кассы вокзала. Везде – усиленные наряды милиции.

– Вот придурки! – говорит милицейский сержант товарищу. – До чего надоели! Ну поорали – и домой! Чего дожидать зря?!

– Ничего, замерзнут – разойдутся, – добродушно замечает краснощекий, белобрысый милиционер в новенькой форме.

– Тебе хорошо рассуждать, – злится сержант. – Ты только что подъехал, а я тут уже три часа коченею!..

Чегеваровцы по команде старшего сворачивают флаги. Молодой сводит пушистые брови к переносью. Нет, они не расходятся. Лидер громко кричит, объясняя оцеплению, что теперь, без флагов, они обычные граждане. Они имеют право идти куда угодно и как угодно. Они не хулиганят – ни у кого в руках нет даже бутылки пива или сигареты. Лидер дает слово: сегодня они больше не развернут флагов. «Пустите ребятишек, уроды!» – кричат милиции старики. «Свободу молодежи! Пу-тин до-лой!» – скандируют наэлектризованные пенсионеры. Молодой поднимает и опускает в такт голосам сжатую в кулак левую руку. На тонком запястье виден белый в серую полосочку манжет рубашки и дорогие японские часы. Вряд ли эта рука держала в своей жизни что-нибудь тяжелее книжки или мобильного телефона…

ОМОН недвижим.

– Он такой же серый, ваш президент, как и ваши мундиры. Серый человек, – объясняет мужичок в замурзанной шапке милиционеру из оцепления. – А вы ему служите!

Милиционер молчит, только морщится от этих слов, как от гастритной боли.

Текут минуты – под серым холодным дождем. Чегеваровцы не расходятся, а ОМОН не дает им воли двинуться по тротуару. Из-за чего упрямятся эти молодые?! Как хорошо сейчас дома, в тепле, с чашкой янтарного чая, наедине с умной книжкой или вместе с друзьями в сетях интернета!.. Или с любимой девушкой – такой мягкой и нежной – тоже где-нибудь в тепле, в кофейне или кинотеатре. Да и просто в вагоне метро – по дороге домой – как хорошо ехать в шумной компании, с чувством выполненного долгой, с легкой эйфорией от противостояния «мусорам». Неужели эти мальчики не хотят быть богатыми, не хотят кататься в огромных белых лимузинах (на свадьбе) или в дорогих иномарках (каждый день)? Неужели им неохота в будущем гульнуть в казино или оторваться на Канарах?! Неужели стояние среди неизвестных стариков и старух дороже им благополучного завтра, дороже родительских переживаний сегодня?!

В конце концов, они лично никаких льгот не теряли. С ними, будущими хозяевами и слугами (это уж кому как повезет), пока всё в порядке.

Стоят, мёрзнут. И вроде даже не собираются расходиться. Сбитая группа – «нам не жить друг без друга». Ядро – дети-чегеваровцы; оболочка – отцы-милиция; культурный предкладбищенский слой – деды-пенсионеры, и, наконец, сфера– атмосфера – ОМОН. Планета Земля…

А жизнь – продолжается. С вокзала к метро спешит народ: «Кто митингует?» – «Да ненормальные какие-то!» – «А че требуют?» – «Хто его знает, им лишь бы не работать!» – обменялись информацией приезжие старушки. А вот трое парнишек – идут, увлеченно жмут на кнопки мобильников – поставили новую игру, считают очки – кто кого… «Серега, гля, буча!» – «Че они тут загородили – не проехать, не пройти!..» – «Секи, Серый, свободы требуют!» – «Ну, дибильё!..» – и дальше, так и вплывают в метро, прикованные к мобильникам…

Но не будет же это противостояние длиться вечно!.. В рядах милиции обозначилось шевеление – забубнили по рации старшие, к тротуару чёртом подлетел омоновский автобус с открытыми дверцами. На асфальт вывалился толстый подполковник – отвисший живот подпирает ремень. Подполковник громко ржет, открывая желтые вставные зубы: «Ну что, падлы, достоялись?! Счас бить вас будем! Приготовиться к мордобитию!»

И через какие-то доли секунды из-за автобуса на толпу вихрем налетает ОМОН, мутузя черную массу дубинками. Крик, рёв, стон, разбойничий свист!..

– Не трогайте детей!.. Не трогайте детей!.. – истерически кричит беззубая женщина, та, что пела вместе с гармонистом.

– Позор! – орет мужик в черной шубе из искусственного доперестроечного меха.

– Убийцы, сволочи, предатели!

А ОМОН уже выдернул из толпы седого пенсионера, скрутил его руки, пинками гонит его к дальнему автобусу, только длинный серебряный чуб мотыляется – голова низко наклонена…

– Гады! Гады! Гады! – заходятся в крике женщины. – Не трогайте детей!

Уже волокут упирающегося Молодого, косынка и шапка с него сорваны, губы – в крови.

– Сынок! – кидается к нему какая-то старушка. – Куда вы тянете его, сволочи!

– Бабушка, затопчут, бабушка, отойдите! – хватает её за рукав краснощекий, белобрысый милиционер в новенькой форме. – Бабушка, я вас умоляю, уйдите!

А толпа – волной туда-сюда – колышется на тротуаре. Долго, как в замедленной съемке, падают на асфальт с ужасным грохотом металлические барьеры. Рядом два омоновца деловито колотят дубинами фотокора – он руками пытается закрыть камеру, голова у него в крови. «Что вы делаете, я – журналист!» – орет он, будто раненый зверь.

И долгий истерический крик:

– Не трогайте детей! Не трогайте детей!..

Последним выдернули лидера чегеваровцев. Он уже в наручниках, и пытается идти, высоко подняв голову. Его не пинают, а только придерживают. Сажают в зашторенный автобус.

И сразу в три ряда сомкнулся ОМОН. За тротуаром. А у метро, сцепившись локтями, чегеваровцы и пенсионеры грозно и горько ревут: «По-зор! По-зор!» А после: «Ми-ли-ция – гес-та-по! Ми-ли-ция – гес-та-по!» Волна правой ненависти и силы катится на ОМОН. Маленькая старушонка в коричневой мужской шапке подхватывает затоптанный чегеваровский флаг, и широко машет им. «По-зор! Позор!» – толпа, спаянная гневом в живые цепи, медленно и грозно начинает двигаться вперед. Наступил страшный миг: этим людям сейчас нечего терять! Их ничто не остановит, даже пуля.

И в этот самый момент ОМОН по команде отбегает за дорогу, к автобусам, а милиционер-гаишник пускает остановленный транспорт. Черный мерседес с мигалкой и тонированными стеклами катит через площадь, следом – поток застоявшихся в пробке машин. Обескураженная отсутствием противника толпа затихает.

Впрочем, вскоре оцепление восстанавливают, но теперь уже не из ОМОНа, а из милиции.

– Провокатор! Смотрите, в гражданской одежде, в куртке и черной шапочке, с ментами стоит! Он тут был! Я его видела! Это он драться полез, потом наших начали хватать! – разоряется простоволосая пенсионерка.

Действительно, у омновских автобусов вместе с милиционерами курит парень в гражданском, довольно машет руками, смеётся.

– Это он! Он! – кричит пенсионерка.

«Про-во-ка-тор! Про-во-ка-тор!» – скандируют несколько человек, указывая на гражданского пальцем. Он быстро скрывается за автобусами.

– Товарищи! – у митингующих теперь новый лидер – прыщавый невысокий парень в коричневой куртке. – Не расходитесь! Образуем плотное каре! Действуем по обстоятельствам! Скандируем: «Пре-да-те-ли!»

Толпа ему вторит.

– Проклинаю! – кричит тем временем истерический мужик милицейскому оцеплению. – Я проклинаю вас, гады! Чтоб вас всех в Чечне перебили!

– Жидам продались! – вторит ему старушка, которая пыталась защитить Молодого. – Вы им служите! Как не стыдно детей хватать и бить! Детей!

– Мы никому не продались, мы приказ выполняем, – объясняет ей молодой белобрысый милиционер. – Скажут – мы уйдем, нам тоже домой охота!

– Не вы, так начальство ваше продалось!

Оцепление молчит, милиционеры отводят глаза.

Откуда не возьмись, выкатилась средних лет, с яркой косметикой, подвыпившая женщина в длинной дубленке:

– Гребанный режим! – орет она на всю площадь.

– Гражданочка! Не ругайтесь матом! – предупреждает её старый милиционер-прапорщик.

– А это не мат! Это – эпитет! – и она широко, как на театральной сцене, машет руками.

Омоновские автобусы тем временем гуськом выезжают с площади.

– Товарищи! – взывает к толпе новый лидер чегеваровцев. – Все в метро! За мной – к милицейскому участку! Свободу – политзаключенным!

Площадка перед метро стремительно пустеет. Милиция рассаживается по грузовикам. Три серых вокзальных бомжа выныривают из недр подземных переходов, рыщут по мусорным урнам. Небо по-прежнему серое. Серый снег с дождем все так же замутняет окрестности. Серый голубь садится на серую голову пролетарского писателя Максима Горького. Только экран в небе со сменной рекламой – цветаст и красочен. Беззвучная картинка вновь и вновь зовет в игорные дома, в сверкающие Альпы, в подмосковные замки, а еще нужно «беречь природу», например, синиц…

И с этим, вроде бы, все согласны…

Шоша

– Я два месяца как вернулась из Германии, у них так цены взлетели! – Марго говорила меланхолично, задумчиво.

Речь шла о заграницах, поскольку журналисты ехали «освещать» российско-скандинавский информационный форум. Проходил он почему-то в Твери.

– Ой, а я тоже недавно из Гамбурга, – похвасталась Яна, руководитель пресс-группы. – Мы ездили от министерства. Вечером вышли прогуляться, попали на улицу красных фонарей, гляжу, мужички наши заёрзали. Я говорю: вперёд, не теряйтесь, никого не выдам!

– Немцы вообще на сексе помешаны, – вяло заметила Марго. – Хотя народ они работящий. Бедняжки, пашут за всех, держат евро из последних сил.

– Да-да, – авторитетно поддержала коллегу Яна. – Австрия, Швейцария по сравнению с Германией – мёртвое царство. Народ еле-еле к обеду просыпается… Я в прошлом году, наверное, больше десяти раз за границей была, уже сумку надоело собиратъ-разбирать.

Микроавтобус «Мерседес» бойко бежал по пустынной дороге. Мелькнул указатель – проехали реку Шошу. В окошке появились и исчезли туманные воды, надувная лодка, рыбак в тёплых одеждах, отчего он казался грузным, старым.

Паузу прервал журналист с нежным имеем Кирилл (лет пятидесяти пяти, весь утонченно-хрупкий, беспомощно-нелепый, с седой щетиной на щеках):

– Вы знаете, я не позавтракал, но мама положила мне бутерброды. Готов поделиться провизией с коллективом…

– Нас на месте покормят – будет и завтрак, и обед, и кофе-брейк, – осадила его Яна. – Только вы уж поработайте, ребятки, покажите столичный уровень, вопросы позадавайте – иначе зачем я вас везу?! Там будет много местной прессы, но мы должны придать мероприятию масштаб.

Кирилл вздохнул – громко, шумно, будто тягловая лошадь. И Марго, передернув плечиками, нахмурилась. Но уже через минуту она вернулась к заграничной теме:

– У меня был период, когда мы с мужем хотели уехать на Запад. У него там часть бизнеса. Купили квартиру в центре Берлина, хотели получить вид на жительство. Но это так сложно! При том, что я знаю язык на уровне, а муж вообще наполовину немец. Мы столько денег вывезли! Все делается через юристов, без адвоката вообще шагу ступить нельзя, ни одной бумажки у тебя не возьмут… Теперь я не вижу смысла интегрироваться. Тем более, мы с мужем разводимся, квартиру продадим. Надо своё счастье здесь искать. В Москве тоже можно жить.

– Можно, – подтвердила Яна. – Хотя я присматривала домик в Болгарии на побережье. Чтобы деньги вложить.

Марго качнула чёрненькой головёнкой в кудрявых завитках:

– Болгария – это актуально. Просто думать надо быстрее – цены взлетят, и домики будут не по карману. Мы собирались там виллу прикупить, но из-за развода проект отпал.

– А у меня сестра из Америки с племянником приехала, – вступил в разговор Кирилл, поправляя тонкой рукой очки. – И, знаете, мальчик совершенно англоязычный, наших реалий не понимает. Кушает только чипсы и хот-доги. Он здесь тоскует…

Яна не стала отвлекаться на эту реплику:

– Думаю: куплю родителям домик в Болгарии, климат славный, море у порога. Что ещё старым людям надо?! Сын, правда, мне сказал: «Мама, это дыра, деревня забитая!» Он у меня компьютерами увлечён, но я отдам его на юриста-международника по земельным отношениям. С двумя языками не пропадёт.

– Профессия модная, всегда с куском хлеба будет, – вздохнула Марго. – Это мы, журналисты, бедствуем. А если не работаешь, мгновенно выпадаешь из социума, – она закашлялась и прикоснулась маленькими пальчиками к белой шейке. – Ой, не могу долго говорить, спазмы горло блокируют. Я из-за этого дефекта с телевидения ушла.

– Да? А вы у кого были? – удивился Кирилл.

– У Роменского, в «Телекруге».

– Какое совпадение! И я там работал!

– А я вижу – лицо знакомое… Тесен мир.

– Я ушёл, атмосфера совершенно нетворческая, – на лице Кирилла появилась скорбная гримаска. – Всё неустойчиво, никаких критериев, многое зависит от политики, я не могу в такой обстановке о культурных вещах говорить…

– Нет, меня это вообще не волнует, я в политике полный ноль, – Марго часто-часто моргнула чёрненькими глазками. – Я бросила телевидение из-за проблем с голосом, а потом, этот натурализм… Поехали мы снимать сюжет про похороны одного писателя. Я вообще не люблю подобных мероприятий, это ж не свадьбы! Оператору говорю: «Славик, ты дай общий план, веночки, родственников, сюжет на полторы минуты». В зал, где гражданская панихида, даже заходить не стала, покурила на улице. И что ж вы думаете?! Славик решил пошутить. Села монтировать, а он мне такие планы отснял! Как в фильме ужасов! Я такого страха натерпелась, пока это материал сдавала! Две ночи потом не спала, меня всю трясло. И сказала: всё-всё, ребята, дальше без меня…

За разговорами и не заметили, как за окошками замелькали пригороды Твери. Яна взялась за работу, звонила по мобильному: «Сереж, мы уже подъезжаем. У меня люди голодные. Всё по плану, да-да…»

В здании местного драмтеатра уже бурлил народ: дамы из провинциального высшего света в торжественных костюмах с люриксом, на голове – баклажанного колера начёсы; юные студентки в офисном дресс-коде, раскованные иностранные граждане неопределенного пола в просторных мятых футболках, мешковатых брюках. Суетливо бегали в толпе организаторы мероприятия, деловито отдавали приказания по рациям и мобильным телефонам.

Марго курила возле массивной урны, нервно стряхивая пепел. Она говорила Яне:

– Если я ничего не привезу, меня главный съест с потрохами. Это такой садист! Он специально надо мной глумится, дает невыполнимые задания. На прошлой неделе, например, посылал в зоопарк описывать подготовку к зимнему сезону… Яна, я должна вам сказать, что у меня к этому мероприятию личный интерес.

– Какой же? – насторожилась руководительница пресс-группы.

Марго на всякий случай оглянулась: поблизости никого не было.

– Я слышала, Шубников, руководитель департамента управления, здесь будет?

– Ну и что? – Яна недоумевала.

– Так вот, – чистосердечно призналась Марго, – я хочу к нему присмотреться…

– …Если насчет платного материала, то это – дохлый номер, – категорично отрезала Яна.

– Нет! – всплеснула маленькими ручками Марго. – Речь о другом: я хочу выйти за него замуж!

Яна выкатила глаза:

– Так он женат вроде?

– Это нестрашно, обычный вариант, – успокоила её Марго. – Гораздо хуже мужчины, у которых есть так называемые «мифические жены». То есть он тебе пудрит мозги, что несвободен, и даже паспорт со штампом покажет, но на самом деле никакой женщины возле него нет, и он физически не способен взять на себя ответственность.

– А Кирилл вам не подойдёт? – осведомилась Яна. – Он из профессорской семьи, я его давно знаю. Очень порядочный. Никогда не был женат.

– Слишком альтернативный, я больше к традиционному варианту тяготею, – призналась Марго.

Яна пожала плечами:

– Ну что же, после пленарки будут секции, там вы Шубникова и увидите.

Марго заглянула в одно из помещений, где проходили дискуссии форума. В комнате заседали восемь жизнерадостных женщин, коротко стриженных, с пластмассовыми улыбками и вставными зубами. Приход прессы они встретили восторженными возгласами.

– В чём суть проекта? – Марго изобразила заинтересовалась.

Одна из активисток объяснила, что сначала они со шведскими коллегами договорятся о подаче заявок на гранты. После получения финансирования начнётся практическая часть: место для молодежного лагеря в Скандинавии уже согласовано, это будет романтичная поездка, она пройдет с большой пользой…

– На сколько человек рассчитан лагерь? – спросила Марго.

– На десять-двенадцать детей, – активистка смутилась. – Но это творческие ребята, у нас в городе есть цирковая студия, дети занимаются дрессировкой бездомных собак, это воспитывает толерантность!

Иностранки часто-часто затрясли головами-ёжиками.

– Потрясающе! – ответно улыбаясь, закивала Марго и дала задний ход.

Едва она покинула жизнерадостных феминисток, как ей в локоть вцепилась простоволосая, бедная одетая старушка.

– Деточка, ты из Москвы?

– Да, бабушка. – Марго со страхом и сочувствием смотрела на измождённое, в глубоких морщинах, лицо.

– Деточка! – глаза старушки увлажнились, губы её тряслись. – Вот! – Бабуся протянула местную газетку «Колесо новостей».

Издание было серо-грязным, с расплывшимися, нечеткими фотографиями. На первой полосе – броский заголовок: «В нашей области скоро появятся помещики». Ниже шел коллаж, изображающий мафиози в офисных костюмах, двух рыдающих старух и пылающее бревенчатое строение.

– И что? – Марго недоумевала.

– Это я, я! – старушка, всхлипывая, тыкала в фотографию.

Марго окликнули по имени. «Сюда, сюда», – жестами у полуоткрытой двери звала её Яна.

– Извините, – Марго ласково вернула газету старушке. – Я, честно, совершенно не в теме.

«Здесь он!» – громко, заговорщически шептала Яна. Она почти втолкнула Марго в небольшую комнату.

Кирилл уже работал вовсю, стоя в буквальном смысле на коленях перед письменным столом и стенографируя ответы. Напротив него расположились толстая финка в чёрной футболке (она очень хорошо, хотя и медленно говорила по-русски), мужчина с волосатыми руками и с внешностью областного начальника и Шубников – Марго его сразу узнала, поскольку уже встречалась с ним в министерстве. (Это был кормлённый тип с красным лицом, с массивной золотой цепью на шее и с таким же перстнем.)

Марго скромно стала в углу.

Финка рассказывала, что её неправительственная организация получает поддержку от государства и что они весьма довольны сотрудничеством с Россией.

– Да-да, – поддакивал Кирилл, черкая в блокноте.

– Извините, – кашлянула Марго, – но в чём тогда выгода зарубежной стороны, если, как я понимаю, она финансирует данные проекты? Что вы берёте взамен от России?!

– О! – вскричала финка и сразу чем-то напомнила протестантского проповедника. – Нас связывает очень многое: общение, дружба. Достоевский, Толстой, Пушкин. Духовность. Мы берём духовность!

Начальник-регионал подмигнул Шубникову и вальяжно пояснил:

– Что тут не понять? Их вёдра, наша вода. Взаимовыгодное сотрудничество. У нас всё налажено, это же не первый год. Осуществляются десятки проектов.

Шубников солидно добавил:

– Конечно, у нас люди не привыкли к бескорыстию, им трудно это понять. Но сотрудничество, действительно, взаимовыгодное, и наши зарубежные партнёры с каждым годом выделяют всё большее финансирование…

Кирилл, стоя на коленях, перестал стенографировать, рука его застыла. Присутствие Марго, видимо, придало ему мужества:

– Вот это и настораживает – бескорыстие зарубежной стороны, – тактично заметил он. – Всё-таки бесплатный сыр…

Финка открыла рот для возражений, но Шубников её опередил:

– Вот вы всех подозреваете в корысти, а сколько добра нам принес тот же Джордж Сорос! Какие прекрасные проекты были осуществлены с его участием!

Начальник-регионал снисходительно взирал на «писак». Финка задорно улыбалась.

– Ну как? – поинтересовалась Яна в конце дня, когда программа форума закончилась.

– Познавательно, – грустно сказала Марго. – Я так устала, но я ничего не поняла. Что писать – не знаю. И Шубников этот… Похоже, непроходной вариант. Он слишком зациклен на материальном. Увешан золотом, как цыган из табора. А я не могу жить одна, мне страшно в этом ужасном мире, – Марго нервно закурила. – Мужчины – такой дефицит! В той же Германии турки заполонили всё.

– Слуша-ай! – вскричала Яна. – Кажется, я смогу тебе помочь! С тобой в Москву поедет один журналист, он просил его подбросить. Немного в возрасте, но он уж точно тебя устроит. Ну всё, пока. Созвонимся.

В «Мерседесе» сидел немолодой дядька. Задубелое лицо выдавало в нем давнего поклонника Бахуса. Марго вежливо поздоровалась.

– Извините, я прерву ваше уединение, – дядька сразу переместился поближе к Марго. – Кстати, моя фамилия Васюков. (Она назвала себя). Странное мероприятие, не правда ли? Европа берёт у нас ресурсы – лес, нефть, газ, руду – а возвращает крохи.

– О! – заинтересовалась Марго. – Впервые за день я слышу что-то близкое к истине.

Васюков расправил плечи:

– Это неудивительно! Я многие годы проработал в органах.

– А вы какое СМИ представляете?

– Журнал «Земля и небо», – Васюков приосанился. – И я вам скажу следующее: надо адекватно отвечать на вызовы. Я вот договорился передать скандинавам контейнер с книгами для наших соотечественников. Чтобы за рубежом не было культурного вакуума. Вы, девушка (извините, что я вас так называю, но вы же сильно меня моложе, правда?), смотрите на меня снисходительно: вот, мол, мужлан какой-то. А я, скажу вам, человек не рядовой: работал грузчиком, инженером, политологом, руководил многотысячным коллективом. У меня и денег много, – расхвастался Васюков, – четверо детей хорошо пристроены, я всем по коттеджу построил. А сейчас я занят важнейшей проблемой, – Васюков сделал многозначительную паузу, – спасением человечества.

Марго широко раскрыла глаза: ни мясистый загривок, ни основательный стиль одежды, ни строение речи – ничто пока не выдавало в собеседнике сумасшедшего. Васюков, воодушевленный её вниманием, продолжал:

– В человеке много плохого, порочного. Люди постоянно воюют, сражаются за ресурсы, влияние, а планета наша мала, может не выдержать конфронтации. И моя идея (я с ней обращался и к президенту, и в правительство) – создать Лигу Мира. В неё войдут наиболее достойные люди Земли для выработки программы спасения.

Марго помолчала. Наконец, она робко вымолвила:

– Вы что же, считаете себя умнее Иисуса Христа?

– То есть? – набычился Васюков.

– Но уже была программа спасения: десять заповедей.

– Христианство не охватывает всё человечество, – отмахнулся Васюков. – В Лигу Мира войдут представители всех конфессий.

Марго упёрлась:

– А с чего вы взяли, что представители крупных политических сил заинтересованы в существовании Лиги? Ведь есть же ООН…

– Другого выхода у человечества нет! – завёлся Васюков и прочёл ей страстную лекцию о международном положении.

Наконец он замолчал и вытер вспотевший лоб клетчатым носовым платком.

Марго, чтобы не казаться бестактной, попыталась продолжить беседу:

– Вы, судя по всему, разделяете идеи Льва Толстого о непротивлении злу насилием.

– Да почему же! – почти вознегодовал собеседник. – Лига Мира – совершенно новый поворот в истории человечества. Вы бывали в наших военных училищах?

– Не доводилось…

– А я – много раз. И я вам скажу: там готовят профессиональных убийц. Людей программируют на насилие.

Марго ахнула:

– Но это же не институт благородных девиц! И потом, как они будут защищать Отечество, если у них нет готовности к неким, так сказать, крайностям?

– Это другое, – отмахнулся Васюков. – Я говорю вам: мы должны начать с себя, призвать мир к содружеству и собственным примером указать Путь…

У Марго даже кулачишки сжались:

– Позвольте, но ваша идея противоречит мужской природе. Даже животные, извините за сравнение, в определённых случаях бьются насмерть… – Дискуссия о спасении человечества явно катилась в опасный тупик, и она торопливо переключила тему: – Хотела вас спросить: а какие книги вы собираетесь передать скандинавам?

Васюков охотно полез в портфель и достал увесистый белый том с портретом Пушкина на обложке. Книга называлась «Лучшие лирики России».

– Вот, – с гордостью сказал он. – Это мой вклад в русскую культуру. Сгусток концентрированной энергии особого параллельного мира души. Каждому поэту я предпослал написанную лично мной биографию, где учитываются новейшие исследования. Издание благотворительное, я его бесплатно распространяю по библиотекам, школам и университетам. Но люди, делающие добро, всегда становились предметом нападок со стороны бездельников и завистников, – Васюков скорбно потупил взор.

Марго пролистнула том, и, разумеется, обнаружила в заключительном разделе стихи составителя.

– Вы, оказывается, поэт? – неподдельно изумилась она.

Глаза Васюкова увлажнились, и он доверительно выдохнул:

– С детства пишу, с шести лет. И на правах издателя, популяризатора, я себя добавил в эту книгу. Позвольте вам, я вижу, вы – интеллигентный человек, прочесть заветное.

Он читал, глядя прямо в глаза Марго, читал с «поэтическими» завываниями, с театральными жестами, и выражение лица его, сначала беззащитно-наивное, вскоре сменилось на победительно-самоуверенное. С первой строки «Покинула меня ты на рассвете…» и далее: «И охладела без тебя постель / И не другой катал тебя в кабриолете, / Так закружилась жизни карусель», Марго каменно сцепила челюсти и изо всех сил пучила глаза, чтобы на расхохотаться. У неё нестерпимо болели скулы – напряжение лицевых мыищ давало о себе знать. Сколько бы она не пыталась «выключиться» из эфира, голос чтеца настигал её сознание: «Ушла моя муза к другому, / Утопии не пережить. / Теперь я сижу один дома / Мечтаю тебя позабыть». Марго слушала, теребя оборку кофточки, изредка поднимая на Васюкова глаза – они были бездонны от переживаемого эстетического страдания.

Васюков, прочтя не менее десяти стихотворений, замолчал. Пауза длилась. Поэт ждал оценки своих вдохновенных трудов.

– Скажите, – Марго с трудом разжала челюсти, – где вы постигали науку стихосложения? Может быть, в литобъединении, в поэтической студии?

Васюков, не остывший от чтения, отвечал торопясь, горячо:

– Я пишу по вдохновению, мне учителя не нужны. Как будто мне кто диктует свыше. Семь минут – и стихотворение готово. Ничего не вымучиваю. Студии – это для ремесленников, графоманов.

– Понятно, – Марго решила проявить упорство. – Тогда могу я узнать ваше творческое окружение? Допустим, рядом с Пушкиным – вы же знаете – были Вяземский, Соболевский, Дельвиг. Для вас это имеет значение?

Васюков насупился:

– Знаете, я пишу для себя, и меня мнение посторонних не интересует.

– Но вы же входите в книгу «Лучшие лирики России». Согласитесь, это – значимая заявка.

Глазки Васюкова заметались, лицо приобрело ярко-кирпичный цвет:

– А знаете ли вы, – он тяжело задышал, – что Пушкина похоронили только через год после смерти?!

…Но, наконец, и этот день прошел. Марго курит у зеркала. Она в ночной рубашке – мелкие розочки по белому полю. Вечером, при мягком освещении, не видно первых следов увядания – морщинок, неровностей кожи. Марго вспоминает сегодняшний хлопотливый день: чёрную дыру метро, утончённого Кирилла, пустой официоз, старушку с газетой, увешанного цепью («Как собака!» – фыркает она) Шубникова, обед в кафе «Оазис», Лигу Мира.

«Какое безумие», – говорит Марго вслух. Она хочет плакать, но ей, честно говоря, лень.

Наконец Марго гасит свет. И она всё ищет зацепку, чтобы заснуть без антидепрессантов, и вдруг мелькает (будто в документальном фильме) река Шоша, туманные воды, надувная лодка, рыбак в тёплых одеждах… Марго представляет, будто она маленькая девочка, а это – её папа, и вот она уже в его руках, и ей тепло, не страшно в этом мире, где она никак не найдёт спасения…