Текст книги "Игра в ''дурочку''"

– Я – Наташа, из Воркуты, – произнесла смиренно, замирая на пороге и поначалу даже как бы не смея поднять глаза на Большого начальника за столом. – Я от Михаила Воронцова… он фотографирует для газет…

– Ясненько, ясненько, – зарокотал баритон. – Что ж вы стоите, садитесь!

Села. На кончик стула.

– Ваши документы, пожалуйста…

Протянула паспорт и трудовую книжку, робко взглянула на человека за столом: «Совсем не узнал?! Или притворяется?!» Нет, судя по всему, принял «Наташу из Воркуты» за чистую монету, никак не сопоставив её с давешней экстраординарной мадамой в черной широкополой шляпе, алом пиджаке, белых брюках, черных перчатках, черных очках…

От сердца отлегло, и оно застучало чаще, словно получило полную свободу… Стало быть, первая мизансцена сыграна как надо, на «ура»? но нет, нельзя расслабляться… Может быть, он только делает вид, что доверился?

– Значит, без прописки в Москве? И как же мы с вами? Есть же закон…

– А мама говорит, меня временно пропишут… Завтра уже.

– Без нее? Почему? Куда же она денется?

– Она пока в деревню под Краснодар хочет уехать. Там дом старый от бабушки остался… А я не хочу в деревню. Мне в Москве хочется…

– Всем в Москве хочется! Но вы знаете, что зарплата, если я приму вас на работу, несерьезная?

– Зато здесь тихо, красиво, никаких рэкетиров…

– При чем тут рэкетиры? Вам что, приходилось с ними сталкиваться?

– Ага. Я пробовала у нас на рынке в Воркуте торговать…

– Понятно. Не получилось?

– Не-а. Не умею.

– Понятно. Ну что ж, голубушка, договоримся так: я беру вас на месяц пока, это испытательный срок. Дальше видно будет. Нам нужна уборщица на второй этаж. Мы штат не раздуваем. Поэтому если будет нужда, вы готовы подежурить ночью? Раз в детском саду работали… Кстати, а почему вы не захотели здесь в детсад? В Москве?

– Почему? Ну надоело… дети… кричат, плачут… И денег кот наплакал…

– Понятно. Знать надо, усвоить: старые – что малые. У них тоже бывают причуды, обиды… И вот ещё что – у нас коллектив очень дружный. Очень. Надеюсь, вы не из склочных?

– Да нет…

– Ну и прекрасно. Повторяю: беру вас на месяц, а там посмотрим. Сработаемся – так сработаемся… Вам нужно пройти медкомиссию… Главврач все расскажет, что, куда, как… Ее кабинет в другом конце коридора. Ну что ж… Наташа… я рад, что могу помочь человеку в беде. Михаилу привет передайте. Он человек обязательный, сделал нам отличные снимки. Мы уже оформили стенд. Повторюсь: наш коллектив исключительно дружный! Никаких интриг, склок, сплетен, грызни, пересудов. У нас на руках контингент исключительно интеллигентный, заслуженный. Наша задача – соответствовать. Не подведите!

– Не подведу. Постараюсь.

Виктор Петрович улыбнулся, и, надо сказать, улыбка у него была хорошая. Протянул руку через стол. И рука оказалась теплой, мягкой…

– Оформляйтесь. Наши женщины вас введут в курс ваших обязанностей.

«Наташа из Воркуты» кивала и кивала, глядя, точно по схеме собственного сценария, застенчиво-счастливо, во все глаза, на своего благожелательного работодателя. Так глядела, так глядела, чтоб он заодно догадался, что и как мужчина произвел на девушку из глубинки сильное впечатление. Да ведь он, действительно, «и статен, и приятен», и очень похож в своем клетчатом пиджаке, хорошо подогнанном к плечистой фигуре, на импозантного телекомментатора по спорту.

Аккуратно ступая дрянненькими туфлишками по темно-вишневой ковровой дорожке безлюдного коридора, я скоро очутилась перед дверью с табличкой «Главврач Нина Викторовна Журавлева». Хотела сразу постучать, но не осилила. Одно дело – обдурить мужчину, но совсем-совсем другое – женщину. Может быть, потому, что мужчины действуют все больше разумом, на него надеются, а женщины берут чутьем. Они – вечные соперницы и способны с первого взгляда распознать в другой процент хищности, к примеру…

Струхнула я, одним словом, перед встречей с неведомой Ниной Викторовной. Вдруг она, прозорливица, наблюдала из какого-нибудь потаенного уголка за той экстравагантной особой в алом пиджаке, дикой шляпе и прочих театральных атрибутах, и догадалась, что здесь что-то не то, фальшивкой пахнет? Ведь нос свой я не изменила… И подбородок… Хотя образ супермадам потребовал косметических поправок… «Не паниковать! – приказала себе. – Черные, огромные очки скрыли многое!»

И все-таки, все-таки… Не знаю, сколько бы ещё времени я проторчала перед дверью главврача в нерешительности, если бы эта дверь вдруг не отворилась и мы не встретились с Ниной Викторовной нос к носу. Как и положено «по образу», я, путаясь от робости в словах, натурально краснея, объяснила ей, что вот хочу уборщицей… Виктор Петрович направил к вам… нужно медкомиссию пройти…

Высокая женщина молча шагнула в глубь своего кабинета, села за стол, мне предложила жестом занять кресло напротив, подождала, что скажу еще. Но я умолкла, положила ладонь на ладонь и опять же чуть исподлобья, зависимо как бы и очень неуверенно глянула ей в светлые спокойные глаза.

– Понятно, – наконец, произнесла она неподкупно и жестко. – Но, милочка, зарплатишка ваша будет ничтожной… по нынешним временам. Вам сказали?

– Да.

– И как же? – почти иронично. – Жить?

– Ну… попробую… Меня пока только на месяц… Я в Москве ничего не знаю… Я из Воркуты…

Нина Викторовна не проронила в ответ ни слова. Она вертела на пальце золотое колечко и в упор, почти бесстыдно рассматривала меня. Я же под её взглядом все больше сутулилась… Мне казалось что бесправная в московских условиях Наташа из Воркуты именно так должна себя вести… И уж совсем не по сценарию, а из настоящего страха быть опознанной старалась смотреть в пол, а не в глаза этой явно неглупой тетеньки, которая свое заурядное личико с длинноватым носом и небольшими серыми глазками сумела с помощью всяких косметических ухищрений превратить почти в произведение искусства. Особенно удачно она прорисовала именно глаза и брови. Впрочем, и губы, от природы узкие, сумела с помощью обводки и темно-розовой помады превратить в искусительный бутон…

– А где же вы поселились… живете? – наконец, подала она голос, подняла вазочку с веткой белой сирени, поднесла к лицу, понюхала.

Я очень, очень смутилась. Возможно, даже переиграла и не без труда выговорила:

– Пока… тут один знакомый… он по командировкам… вот у него… он приезжал к нам в Воркуту…

– Молодой?

– Почти, – прошептала я, низко, повинно наклоняя голову. – Тридцать семь лет…

– Вот как… Вот, значит, как…

Закончила Нина Викторовна насмешливо-ободряюще:

– Ничего не поделаешь, милочка! Когда не живешь, а выживаешь – не до жиру… Женская гордость только в романах хороша и к месту. А позволь узнать, почему не замужем?

– Была.

И с воодушевлением пересказала кусок подлинной Наташиной биографии. – Он как с армии пришел, ничего был, нормальный. Ну а как в шахте стал – как не пить? Если все у них там пьют… Я с ним два года промучилась… Шел пьяный в метель, а на него бульдозер… Погиб.

– И ребенка не успела родить?

– Нет. Не хотела. И мать не велела. Он же пьяный когда – бил меня…

– Все хорошо, что хорошо кончается, – заключила главврач. – Видно, мать у тебя толковая женщина.

– Она у меня все понимает…

– Ну что ж, красавица, – вздохнула Нина Викторовна. – Мало кто из русских, российских женщин знает, что такое женское счастье. Не ты первая, не ты последняя. Но надеяться надо… Как без надежды? Вдруг ещё и встретится человек, который тебя полюбит, и ты его, и все будет как надо… Небось, так думаешь: в Москве парней много, авось повезет?

– Ой, правда! – поспешила я согласиться, благодарно глядя женщине в глаза. – Это у нас в Воркуте пьянь на пьяни, а здесь всякие… Улицы полные… Метро…

– Если приоденешься, – она критически оглядела меня с ног до головы, – ну хотя бы через секонд хэнд, где подержанная одежда продается за пустяковые деньги, – поднимешь себе цену. Женщине нельзя сдаваться ни при каких обстоятельствах. Она должна всегда иметь вид.

Имела ли я право подозревать эту рассудительную даму в злодействе и зачислять в людоедское племя умба-юмба? Она смотрелась так хорошо, так уместно за полированным столом, вся в белоснежном, отглаженном, с белой же шапочкой чуть набекрень, пахнущая хорошими духами… И как же трогателен этот стеклянный кувшинчик с веткой белой сирени поблизости от её длинных пальцев хорошей формы с аккуратным бледно-розовым маникюром… Да как же она, такая, могла быть причастна к темной истории с гибелью актрисы Мордвиновой при пожаре?!

Но вот в чем я, Наташа из Воркуты, утвердилась после этой беседы: мне надо всячески, не сбиваясь, тянуть именно на образ сбитой с толку, растерянной и вполне безобидной провинциалки, которая нуждается в советах, утешении и вообще в покровительстве. Женщины, любые, очень любят чувствовать свое превосходство над особями своего пола. Им, многим из тех, у кого и своя судьба не сложилась, как бы в радость, что другой ещё хуже, потому что можно с высоты собственного опыта и неблагополучия поучить жить, «раскрыть глаза» и прочая, и прочая…

Вероятно, оттого, что дурочку непутевую сыграть куда легче, чем, положим, Софью Ковалевскую, я настолько оказалась «в роли», что сестра-хозяйка, полная, грудастая Анна Романовна, расспросив меня прямо в коридоре, откуда, почему, и услыхав историю печальную, неказистую, поглядела критически на мои истоптанные туфлишки, заявила решительно:

– Айда ко мне, горе луковое!

Привела в комнатенку с зарешеченным окном, где на полках лежало в высоких стопках чистое постельное белье, шерстяные одеяла одинакового бежевого цвета, а посреди стояла гладильная доска на алюминиевых ножках врастопырку.

Анна Романовна, тяжеловато дыша, наклонилась, вытащила с нижней полки белые босоножки на танкетке, кинула мне:

– Меряй! Мне не подходят. У меня ноги после ночи пухнут.

– А… а сколько стоят, Анна Романовна?

– Сдурела! Бери и надевай! И зови меня попросту тетей Аней.

Ну и попробуй после этого верить собственным глазам, которые всего несколько дней назад видели, с какой хищной поспешностью эта самая добродушная, сдобная тетя Анечка выискивала в углах комнаты погибшей актрисы возможные сокровища, хватая то то, то это…

– Чего нам-то манерничать друг перед другом, – продолжала она поучать меня. – Ты с Воркуты, я тоже… не с Красной площади, издалека… Беглянки и есть беглянки. Меряй, меряй, не тяни!

– Но как же… – переминалась я в надежде, что тетенька разговорится ещё больше и я получу добавочную информацию. – Вы, наверное, покупали, деньги платили…

И она не удержалась, её моя медлительность в принятии разумного решения окончательно допекла:

– Дурочка! – обозвала беззлобно. – Куда ты пришла работать? К старикам старым. Сколько платить тебе будут? Гроши. Одно удобство – старики не вечные, помирают, а ихние одежки остаются. Или ты брезгуешь? Так протри, вот тебе перекись разведенная, они же новые, от артистки остались…

– От самой настоящей артистки?! – изумилась я, всовывая ногу в босоножку.

– А то от какой же! – горделиво отвечала тетя Аня. – От знаменитой Мордвиновой! Слыхала, небось?

– Да, вроде, нет…

– Ну темнота! Про саму Мордвинову не слыхала? В прошлые годы её фотографии по всем кинотеатрам висели. Что глазки, что губки что бровки – красота! А на щечках ямочки. И волосы хороши были – такая раскудрявая! В киосках открытки продавали, где она улыбается. Красиво пожила… не то что мы, рядовые. Только кончила худо, хуже некуда. Она у нас тут сгорела, бедная…

– Как сгорела? – ужаснулась я. – Вся сгорела? А как же босоножки? Они отдельно от неё были?

– Отдельно. Подошли? Ну и носи. А много будешь знать – скоро состаришься.

– Так ведь интересно… – играла я кромешную дуреху. – Как это в таком красивом доме можно сгореть? Дом-то не сгорел!

– Помолчи! – приказала тетя Аня. – Радуйся, что босоножки подошли. Надо же, вторую такую на мою голову…

– Тетя Анечка, – я подскочила к ней, приобняла, чмокнула в пухлую щеку. – Спасибо вам! Ой, как они мне по ноге! А какую «такую» на вашу голову? Тоже дурочку, вроде меня?

– Тоже, – улыбнулась, удовлетворенная женщина. – Тоже ни тебе постоянной московской прописки, ни средств для жизни, а так – бедолага. Но ничего не скажу – работает на совесть! Не сует нос, куда не надо! Зина из Ферганы. Молодая, моложе тебя даже…

– Уборщица?

– Ну! У нас тут, если и кухонных взять, почти весь Советский Союз. Как это раньше-то говорили – интернационал.

– Вот смешно!

– Ну глупая ты какая! – осерчала тетя Аня. – Чего смешного? С какой радости люди с насиженных гнезд сорвались? Все побросали и к Москве прилепились крайчиком? Большие у них тут права, что ли? Спасибо Виктору Петровичу, директору нашему, всех бедствующих пригревает… Вот и тебя взял, не шуганул… Тоже пожалел, значит.

Тут в окно я увидела серый пикап с синими буквами на боку «ДВРИ»… И меня дернуло спросить:

– И что… и вон тот парень, шофер, тоже не московский?

– А что? – тетя Аня сурово сдвинула крашенные черным брови. – Тебе-то что?

– Так ведь… – промямлила смущенно, – парень же… у него вон какие брови…

Тетя Аня ладонью шлепнула меня по попке:

– Уже и брови углядела! Да не про тебя он, не про тебя! Сразу говорю – и не надейся. У него жена есть, красивая бабенка, наша кондитерша Виктория. С ней не всякая сравнится. Даже наша Ангелина, отдел кадров, рядом с ней как доска… У Виктории всего много – волос, грудей, задок загляденье одно. Им с Володей счастье привалило. Дачу Мордвиновой получили. То все где-то по чужим углам, снимали, деньги тратили. Теперь целая дача… да в сосновом лесу… Плохо ли?

– Целая дача?! А за что?! Кто подарил-то?! – изобразила я как бы сверхизумление. – Вот бы и мне…

– Ой, тебе! – тетя Аня рассмеялась, продемонстрировав где свои, где золотые зубы. – Он-то мастер на все руки! Он тебе и шофер, и сантехник, и куда ни пошли – вовсе безотказный. Вот ему и досталась дача Мордвиновой…

– Она ему сама подарила?

Я чувствовала, что иду по очень тонкому льду, но остановиться не могла. Мне казалось, моя «дурочка из Воркуты» вполне могла задать и такой вопрос:

– Он ей кто, родственник какой?

– Говорю, случай. Дачу-то Мордвинова подарила одному мужику богатому, Сливкину. Он тут был раза три… приносил ей траву всякую. Но жить на той даче не стал. Взял да подарил её Володе. Вот прямо взял и подарил. Такой добрый человек оказался. – Тетя Аня повертела на пальце сначала одно обручальное кольцо, потом второе, потом третье. – Володя добрый. Он бабушку Викториину пригрел. Она на совсем в себе от чеченских дел, под бомбежкой разум утеряла. Что ты! На свете горя море-океан! Одна надежда – на добрых людей в случае чего…

– На таких, как вы, тетя Анечка, – мурлыкнула я, то есть простодушная Наташа из Воркуты, и опять обняла полную женщину, настроенную сентиментально на тот момент, и опять поцеловала её в тугую щеку. – Как же мне на вас повезло! Как повезло-то! И не думайте, тетя Анечка, я ваши все советы учту и не дуду планы строить насчет Володи этого, раз у него жена есть… Я же не какая-нибудь…

– Вот и хорошо, что ты понятливая, – согласилась тетя Аня. – А то тут одна попробовала поухлестывать за ним – медсестра наша Аллочка, так Виктория ей такой тарарам устраивает! Как же только её не обзывает! Ну давай, выметайся, а то я с тобой заговорилась, а мне надо занавески в комнатах менять… И тебе показать орудия производства пора.

Как посвящают в рыцари – мне, как и прочим начитанным особям обоего пола, хорошо известно. И как присягают солдаты на верность своему долгу – знают тоже многие и многие. И с чего начинается карьера молодого дипломата, с каких необходимых речевых реверансов, безупречного знания катехизиса учтивостей, когда именно многословное умолчание подменяет конкретный ответ на конкретный вопрос, – тоже в общем-то не большой секрет. Тем более, когда миллионная аудитория телезрителей имеет возможность почти ежедневно наблюдать «танцы на льду» пресс-секретаря Президента, как его, как его… сразу ведь и не выговоришь… Ястржембского. Лично я с каким-то патетическим ужасом и воистину патологическим восторгом наблюдаю за его словесной обороной Хозяина, за тем, как он бойко строчит языком, чтобы немедленно сбить с толку всякого, кто усомнится ненароком в странноватых репликах Президента, и выдать их за продукт безусловно гигантской работы могучего интеллекта…

Ну это я так, к слову… А вот кому известен ритуал посвящения в уборщицы в Доме ветеранов работников искусств? Если никому – объясню.

Повела меня тетя Аня на второй этаж, где за узкой дверью кладовки, как выяснилось, находились все необходимые мне для дела предметы.

– Теперь слушай внимательно, – тетя Аня почти величавым жестом простерла руку в сторону жестяного ведра, белого пластмассового таза, зеленого, тоже пластмассового, тазика, а также пылесоса иностранного происхождения, что жили в этой темной комнатушке, дожидаясь меня. – Убираться надо по-честному, у нас главврач сама проверяет. Вон тебе порошки, сода, «Белизна»… Вон щетки, тряпки. Убралась – вымой их начисто, развесь тут вот, чтоб не гнили… Ну это зимой, когда батареи горячие. Лето не ленись, отнеси к гаражам, там веревка специальная есть. Пылесосом умеешь пользоваться? Или показать?

– Ой, покажите, тетя Анечка, – просительно пискнула девица «из Воркуты», уже зная, как падка эта полная женщина на ласковые слова, лесть и чужую недотепистость, нуждающуюся в её покровительстве и снисходительности.

– А что, у вас, в Воркуте, пылесосов не видали?

– Видали… Но не такой…

– Да все они одинаковые! С виду только разные. Вот гляди, как действует, – она воткнула штепсель от пылесоса в розетку, механизм послушно взревел…

– Ой, спасибо, тетя Анечка, я все поняла!

– Теперь запомни: старайся в комнатах убираться, когда старухи-старики либо на прогулке, либо в столовой… Не всем хочется присутствовать, когда ты суетишься с этим пылесосом. Но есть которые любят поговорить, специально ждут, когда к ним уборщица придет. Но все они не желают, если ихние вещи на столе, на шкафах переставляешь, не на то место ложишь, где они положены были. Ну, значит, можешь начинать… Халат вон, косынка. Надевай и пошла… Всего на этаже пятнадцать комнат. Все твои, ну и коридор тоже. Сегодня день хороший – почти все гуляют. Давай, давай! Поспешай!

Я, уже в форменном зеленом халате и такой же косынке, пошла с ведром по коридору и уже, было, взялась за ручку первой двери, как ко мне, словно бы впопыхах, подскочила тетя Аня и схватила меня за рукав, зашептала:

– Сюда не надо! Потом как-нибудь… Здесь очень капризная мадама… Она заболела, лежит…

– А чем заболела? – «девица из Воркуты» подняла на всполошившуюся сестру-хозяйку навивные глаза.

– Чем старые люди болеют? Неможется и все. Чуть давление не то, им уже и ходить на волю не по карману, только лежат и лежат…

– А как её зовут… чтоб знать?

– Обнорская Серафима Андреевна.

– Ой! – радостно встрепенулась «девица из Воркуты». – Это ещё такая актриса была… из старых фильмов… Эту помню. В комедиях играла?

– Она и есть. Тут их, актрис этих, навалом. У кого характер ничего, а у другой – оторви да брось. Эту не тронь! Чума! Давая я тебя с мужчиной познакомлю, ученый, и сейчас в институт ездит, лекции читает. Ну как же, чего ты? – позвала она, когда из-за двери раздалось: «Войдите!»

Но я не сразу переступила порог этой квартирки, я словно бы собиралась с духом… Потому что учуяла запах гари, еле слышный, но все равно страшненький, опасный. Я только сейчас догадалась, что меня привели в недавнюю обитель Мордвиновой, её могилу…

– Не робей! Чего ты? – подбодрила меня тетя Аня. – Никто тебя здесь не укусит!

Я вошла следом за ней и поразилась: как быстро, ловко привели тут все в порядок, покрасили, побелили, наклеили новые голубенькие обои! Никаких наглядных примет недавнего пожарища! Словно ничего и не было! Словно мне лично привиделся страшный, неправдоподобный сон, как здесь ползали в поисках сокровищ три хищные бабенки, в том числе и добродушная толстуха тетя Аня, как зловеще блестел ножик в руках красотки «Быстрицкой»…

Полная смена декораций! Уют и комфорт! Комната заставлена стариной, тяжелой с виду мебелью: кровать с высокими деревянными, в узорах, «стенками», сверху шерстяной плед в крупных квадратах, там же, слева, ближе к окну, – торшер с розовым полураскрытым зонтиком, у окна – письменный стол с изумрудным сукном и красивой лампой на подставке в форме зеленоватого, удлиненного, стеклянного шара, справа секретер со множеством ящичков, обрамленных позолоченными виньетками. Сам хозяин сидел за круглым столом в черном мягком кожаном кресле. Перед ним на салфетке стояла синенькая золоченая чашка на синеньком золоченом блюдце, поднимался парок, в хрустальной вазочке хвостиками вверх лежали конфеты в цветных обертках… В руках этот бородатый старик держал книгу.

При виде нас он снял очки, обеими руками расправил свою обширную картинную белую бороду. Мне он показался каким-то ненастоящим, придуманным персонажем, каким-то миражом, как и вся эта заново обставленная комната с голубыми обоями… Было такое впечатление, что его сюда посадили нарочно, чтоб при случае возмущенно удивляться: «Какая Мордвинова? Какой пожар? Какой труп?» Тем более, что круглый стол, возле которого сидел ученый дедуля, был так уютно занавешен пурпурной бархатной скатертью, а на ней красовалось, кроме всего прочего, снежно-белое блюдо с апельсинами… Так сказать, наглядные приметы вполне реального, налаженного, эстетически привлекательного, быта…

Да! Еще здесь хотела вспорхнуть над фарфоровым круглым циферблатом прекрасных старинных часов парочка прелестных амуров.

Стоило бы упомянуть также о телевизоре «Сони» и магнитофоне, и о занавесках на окне из легкого белого шелка в меленьких алых гвоздиках… И впрямь: «Какая Мордвинова? Какой пожар? Какой труп?»

А разве не устоявшимся уютом веяло от пейзажа на стене, в темной лакированной раме, где среди пышных дерев резвились маркизы, дамы в кринолинах и бегали симпатичнейшие белые собачки с острыми ушками?

Но, видимо, я закоснела в своем упорстве не принимать за чистую монету этот показательный «уголок быта». Мне и этот ученый, судя по корешкам книг, что стояли на полках, – искусствовед, казался так или иначе причастным к темному делу смерти актрисы, а возможно, и к причинам-следствиям наезда машины на гардеробщицу и гибели Павла…

Между тем тетя Аня приторно вежливым тоном объявляла о моем восшествии на престол:

– Если вы, Георгий Степанович, не возражаете… наша новенькая уборщица… её Наташей зовут… у вас тут сейчас уберется…

– Отчего же? – басовито ответствовал мой первый подопечный. – Я выйду в лоджию… посижу, почитаю… Ведь эта процедура не будет длиться вечно…

– Нет, нет, – услужливо пообещала я.

– Ну и чудненько! – старик встал и оказался крупен, солиден, похож на адмирала в отставке.

Несколько минут, пока я протирала в комнате, тетя Аня наблюдала за мной. Но я так старалась, как никогда! И она, видимо, довольная, ушла… Не снижая темпа и качества, я пропылесосила в комнате ковровое покрытие, похожее на материал для солдатской шинели… И принялась прибираться в ванной, где от меня ждали той же самоотверженности кафельные стены, ванна, а также унитаз и прочее. И в тот момент, когда я протирала трубы в шкафчике под умывальником и находилась в достаточно непрезентабельной позе, точнее, задком кверху, – вдруг услыхала голос:

– Мне глянуть надо…

Не тети Анин, не дедулин, а совсем незнакомый, мужской… Я замерла на миг, потом, не вставая с карачек, оглянулась…

– Тут протечка… Гляну… – надо мной стоял шофер и он же Мастер на все руки чернобровый Володя, поджарый, темнокожий, кареглазый, похожий на араба.

– Ага, ага, – простодушно согласилась «Наташа из Воркуты» и поднялась с колен, неловко держа тряпку в руке и явно смущаясь и оттого краснея.

Парень поставил на крышку унитаза коричневый чемоданчик с обтерханными углами, ждал, когда девица догадается выйти из тесного двоим помещеньица. Она догадалась и, встав в дверях, смотрела, как он вытащил из чемоданчика что-то вроде гаечного ключа и полез под ванну… Она заметила, что джинсы на нем стираные-перестиранные, но чистенькие, без пятен. Прежде чем стать на колени, он постелил принесенный кусок обоев.

Что уж он там делал под ванной – не поняла, но когда уходил, внезапно приостановился и, глянув на меня зорко, как птица, неловко протянул руку и смущенно пробормотал:

– Владимир… А тебя?

– Наташа.

– Краны не перекручивай, а то… – были его последние слова.

Он исчез и тотчас возникла дама в цилиндре, пелеринке, зеленых брюках-клеш.

– Вы новенькая? Наташа? Вообразите!..

Как оказалось, это была Ава Пирелли, достопримечательность здешних мест, бывшая цирковая наездница с малопрестижного третьего этажа. Видимо, страдающая легкой формой слабоумия, она отличалась забывчивостью и повышенной эмоциональностью, повторяя одну и ту же услышанную с утра по телевизору новость:

– Вообразите! В цирке нечем кормить хищников! Кажется, в Узбекистане. Или в Киргизии. Неважно. Нечем! Хотя животные должны питаться регулярно и получать витамины!

Или:

– Вообразите, Александр Невзоров купил себе лошадь! Вообразите, за две тысячи долларов! Как… как велосипед. Захотел и купил. Но ведь это огромные деньги! Вообразите, лошадь в личном пользовании!

Ее так и звали «Вообразите!» Она с этим своим нескончаемым изумлением, красной пелеринкой, опушенной белым мехом, в брючках-клеш, как носили в начале шестидесятых, и забавной шляпке-цилиндре появлялась внезапно то тут, то там, оповещая о событии, которое в её глазах приобретало характер мировой катастрофы:

– Вообразите! Кот скончался оттого, что услыхал рев сигнализации! Какой-то мужчина решил поймать свою супругу на ложе с любовником. Вообразите! Он оборудовал это ложе особым способом. Кот забрался на него и умер от инфаркта, не перенес дикого рева!

Старенькая циркачка была бедна. Все стены своей квартирки, включая санузел и прихожую, она увесила своими пожухлыми черно-белыми фотографиями. На них она, юная и дерзкая, делала на лошадях, скачущих по кругу, красивые пируэты и улыбалась, счастливая, гордая…

Но все эти подробности я узнаю потом… Сейчас же на её голос вышел из лоджии старик-бородач и молвил:

– Авочка, девочка, иди к себе, включи телевизор. Сейчас сообщат большую новость.

– Правда? – детски-доверчиво отозвалась старушка в цилиндре. – Я пойду и узнаю, мир полон новостей, новости украшают жизнь…

Я не смогла не подумать: «Одна из потенциальных читательниц твоих, Татьяна, „светских сплетен“. Благодарная! А ты говоришь!» И усердно терла кафельный пол в ванной. Ученый старик оценил мои усилия:

– Красиво орудуете тряпкой! Приятно смотреть! Однако в вашем возрасте вам более пристало сидеть за институтской партой, получать образование. Вы об этом думали?

– Ага. Не вышло… Я сама из Воркуты… там тяжело, тут, в Москве, хоть работа есть… Вообще хочу в медицинский.

– Ну, ну, – полусогласился он со мной. – И все-таки, как это печально, когда молодые люди сегодня вынуждены работать, а не развиваться, выживать, а не жить! Разве об этом мы мечтали, когда поддержали горбачевскую перестройку!

Я улыбнулась ему извинительно как бы и за неказистость собственной биографии, и за горбачевскую дурь, и произнесла с чувством:

– Вы, сразу видно, хороший человек, все понимаете…

– Ну, не настолько, – отрекся Георгий Степанович, но не сдержался и отблагодарил меня за приятные слова. – Если вам что-то потребуется – я всегда готов помочь…

– Ага, ага… – механически кивала я, потому что только тут сообразила, что неспроста приходил этот Володя, ой, неспроста… И как раз в то время, когда я убирала… Увидеть хотел? И какие-то выводы сделать? Или, все-таки, он, действительно, выполнял привычное дело?

Но вот вопрос: почему именно ему подарил исчезнувший Сливкин дачу погибшей Мордвиновой? Акт благотворительности? Только-то? И что же это за Сливкин, откуда он взялся? И почему такой добренький? Никакой родней Мордвиновой не был. Почему именно ему подарила дачу Мордвинова? И точно ли её подпись стоит на казенной бумаге? Была ли она в тот момент в ясном сознании? Случайно ли она погибает в пожаре через месяц после того, как эту бумагу подписала? Если подписала… Если бы этот старик разговорился… Может, он что знает, добавил бы…

Вполне вероятно, что мысль материальна. Георгий Степанович произнес:

– Уже уходите? Все сделали? Спасибо. Вы, вероятно, знаете, чем прославилась квартира, в которой я теперь живу? Что здесь произошло?

– Нет, не знаю, – ответила я, уже держась за ручку двери.

– О! – многозначительно протянул старик. – Здесь в огне задохнулась некогда прекрасная актриса… При невыясненных обстоятельствах. В результате меня перевели из угловой, сыроватой комнаты сюда. Чужое несчастье обернулось моим счастьем. Вот как бывает…

– Бывает, – кивнула я, ни на миг не выбиваясь из роли вялой на соображение девицы, к тому же достаточно равнодушной. – Всякое бывает… Вон у нас в Воркуте парень безработный из окна сиганул и насмерть…

– О да! Нынешняя жизнь для многих не сахар! – согласился старик, плотнее усаживаясь в кресле. – Живем как на вулкане…

Увы! Разговориться ему помешал стук в стену.

Он встал.

– Ой! – пискнула я. – А лоджию я забыла прибрать!

– Прибирайте! – разрешил он и пошел к двери.

Вернулся довольно скоро, походил по комнате, произнес:

– Бедная Фимочка! Она уже совсем плоха. Видимо, скоро умрет.

– Это она вам стучала?

– Нет, медсестра Аллочка. Я ей помогаю Фиму переворачивать, чтообы сменить постельное белье. Мы ведь с Фимой давно знакомы. Когда-то, в пятидесятых, я писал рецензии на кинофильмы, где она играла. Ее называли «королева комедии», и вот…

– Мне сказали, она с плохим характером…

– Миленькая, – старик воздел руки кверху, – кто же это к старости сохраняет хороший характер! Я, например, бываю тоже звероват…

И он вдруг так посмотрел на меня, таким тяжелым взглядом, что мне стало страшно. Или он уже понял, раскусил мою игру?

Но наглядно оробеть и струсить? Это было бы ещё хуже. И потому я, улыбнувшись, сказала:

– Старые люди не виноваты, если у них характер портится… Они много пережили…

– Куда уж больше! И Мордвинова, и Серафима по пять лет в лагере отсидели, под Магаданом.

– Значит, они подружки?

– Ничуть не бывало! – старик замотал головой, словно стряхнул с неё нечто налипшее, посмотрел на меня исподлобья и внезапно произнес врастяжку:

– Серафима грозилась Мордвинову уничтожить… убить… да… вот именно…

Я сделала широкие глаза.

– Именно, именно… Уничтожить. Она мне так и говорила: «Убью! За все!»

– Боже мой! Такая старая женщина и такое… Почему? Зачем? Есть же Бог! Грешно-то как…