Текст книги "Когда судьба мстит"

– Павел, я уже в курсе всего. Завтра утром приду и кое-что объясню, только ты дождись меня обязательно. А теперь просьба: приюти в том же домике, где Орлова собирался поселить, еще и мою маму с сыном, чтобы я за них не беспокоилась. Сделаешь?

– Естественно, Лена. Зачем спрашивать-то? А о чем разговор пойдет? – Да все о том же, Павел, – грустно сказала я и вздохнула: – Я, дурочка, наивно полагала, что эта история уже закончилась, а ей и конца не видать. Так что наберись терпения – разговор нам предстоит длинный. Ну, все! – в заключении сказала я. – Значит, завтра утром я тебе свое семейство с рук на руки передам и выхожу на работу. Пора!

Потом я позвонила Вячеславу:

– Слава, собери завтра утром ребят, возьмите машины и приезжайте в коттедж. Вам нужно будет Зинаиду Константиновну с Орловым и Гошкой в «Сосенки» перевезти со всеми их вещами, а бабу Валю со всеми ее пожитками и мою мебель с прочим барахлом – в город, потому что я туда перебираюсь. Варвара Тихоновна вам объяснит, что где стоит. Да и вы и сами помните.

– Елена Васильевна, – осторожно и вкрадчиво спросил Вячеслав. – Вам кто-то угрожает, раз вы своих родных в безопасное место перевозите?

– Точно пока не знаю, но подстраховаться, думаю, будет нелишне. Если уж глупая птица уводит врага от своего гнезда, то мне это тем более надо сделать.

Распрощавшись с Вячеславом, я набрала до боли знакомый номер домашнего телефона, который за эти полгода так и не смогла забыть – номер моего бывшего друга Николая Егорова.

– Николай Владимирович? – ледяным официальным тоном спросила я, услышав его голос. – Это вас дура Лукова беспокоит. Правда, теперь я уже Орлова, но это дела не меняет. Когда-то вы рассказали нам с мужем одну историю, которую мы пообещали хранить в тайне, но сейчас, к сожалению, обстоятельства сложились так, что я вынуждена нарушить данное вам слово, о чем и ставлю вас в известность. Прошу заранее извинить за возможные последствия, но я теперь человек подневольный – на Павла Андреевича Матвеева работаю, что, как вы понимаете, обязывает.

– Делай, что хочешь, Ленка, – раздался тусклый, ко всему безразличный голос. – Я в Управе уже не работаю, нас еще в январе почистили так, что пух и перья летели. Безработный я теперь, Ленка, так что все равно мне. А насчет замужества знаю – Влад звонил. Поздравляю – поумнела, значит, – и в трубке раздались короткие гудки.

Вообще-то, Орлова я мужем не называла никогда, даже в мыслях, и сейчас сказала так единственно для того, чтобы позлить Кольку, а ему, оказывается, и так паршиво под самое под не могу. Да и обида моя на него дано уже прошла. Чего же обижаться, если правду он сказал? Как он тогда выразился? «Ты по собственной глупости сама свое счастье разрушила и я тебе только одно совершенно искренне желаю: чтобы ты никогда не поняла, какую же непоправимую ошибку совершила, отказавшись от человека, которому была по-настоящему нужна». Ох, Колька, Колька! Как же ты оказался прав! Да-а-а! Нужно будет с Панфиловым переговорить и к нам Егорова взять, что ли? Специалист-то он классный! Ладно, так и сделаю, но только не завтра – мне завтра самой придется выдержать жесточайшую головомойку. Эх, и достанется мне на орехи! Но по заслугам!

Я очнулась от своих мыслей, подняла глаза и увидела бабу Варю, которая слышала все мои разговоры и теперь смотрела на меня с ужасом в глазах, но я не стала ничего ей сейчас объяснять – чего ж два раза повторять?

Вернувшиеся Орлов с мамой выглядели такими счастливыми и довольными концертом, который оживленно обсуждали, что мне было очень больно спускать их с музыкальных небес на прозаическую землю, но приходилось, и после ужина я решилась:

– Уважаемые дамы и господин! Положение ноне таково, что там надо разъехаться – я стала очень небезопасной соседкой. Ты, Влад, с мамой и Гошкой утром отправляешься в усадьбу, где вы и будете жить пока ситуация не нормализуется, а мы с бабой Варей и Васькой уедем в город. Я бы и ее с вами отправила, но времени заниматься хозяйством у меня не будет, а есть, хоть иногда надо, вот и приходится вас разлучать. Ну да ничего, одну осаду мы с ней уже пережили, бог даст и вторую выдержим, тем более, что тогда у меня были только Слава с Сергеем, а теперь аж девять человек. Отбодаемся!

За столом повисла мертвая тишина. Наконец, Орлов спросил:

– Лена, а ты не драматизируешь?

– А ты камеры наблюдения, повернутые на наш дом, заметил? – вместо ответа спросила я.

– Нет, – он покачал головой.

– А вот я – да! Павел с Панфиловым уже в курсе и предосторожности мои излишними не считают. У меня все! – сказала я, поднимаясь, но Орлов, ничуть не скрывая охватившей его злости, остановил меня:

– Что все это значит, Лена? Что это за тайны мадридского двора? Ты можешь объяснить, чем собираешься заниматься?

– Могу! – охотно отозвалась я. – Буду ловить врага Семьи. Тебе этого достаточно? – Нет, недостаточно! – не унимался он, продолжая все так же зло. – Ты, что, не можешь найти себе какое-нибудь другое занятие? При твоем образовании ты у Павла можешь юристом работать! Или нотариусом устроиться! Да адвокатом в конце концов!

– А вечерами вышивать у окна крестиком? – с мечтательной издевкой в голосе поинтересовалась я и продолжила уже совершенно другим тоном, спокойно и решительно: – Нет, Влад! Это не для меня! Каждый должен заниматься тем, чем умеет! А я умею только логически мыслить и вычислять супостатов. И больше ничего.

– А, если с тобой что-нибудь случится? – взревел он. – Ты об этом подумала? – «Отряд не заметил потери бойца…» – насмешливо пропела я, глядя ему прямо в глаза, и пошла к себе, но на лестнице повернулась и серьезно сказала: – Начинайте собираться потихоньку, утром машины придут. Целую, Муся!

Уснуть в ту ночь я долго не могла – репетировала свою покаянную речь перед Матвеем и Паном и вспоминала ту гнусную историю, которая произошла в июне прошлого года, когда в срочном порядке выкосили почти все семью директора нашего судоремонтного завода Богданова (премерзкого, между прочим, человека), в руках которой находился контрольный пакет акций завода. Первым был его сын, потом алкоголичка-жена, за которой последовала его дочь со своими умственно неполноценными дочками от первого брака, а завершил эту серию убийств сам Богданов. Убийства были хоть и довольно экзотические, но чистенькие, заказные и следов исполнитель никаких не оставил. Вот тогда-то Наумов, бывший криминальный авторитет по кличке Гадюка, а потом второй зять Богданова – по совместительству его первый заместитель на заводе и единственный остававшийся в живых член семьи, не очень-то доверяя милиции, и пригласил меня, чтобы я разобралась с этим делом. И я разобралась. До конца. До того самого конца, который сама же и запланировала.

Дело в том, что до революции судоремонтный завод принадлежал барону фон Лорингу. Его проживавший ныне в Колумбии потомок, узнав о приватизации завода, возжаждал его заполучить и обратился за помощью к Аркадию Коновалову, бывшему баратовкому адвокату, который крупно наследив в своем родном городе, съехал в Москву, где стал уже впрямую работать на криминал. Коновалов согласился и быстренько создал в Баратове инвестиционную компанию «Доверие», которая начала скупать акции завода, набрав весьма увесистый кусочек, но еще не блокирующий пакет, когда практически разорившийся завод решено было, предварительно перестроив, преобразовать в центр развлечений и решение об этом должно было быть принято на предстоящем собрании акционеров. Заблокировать принятие этого решения «Доверие» еще не могло, но и допустить перестройку завода Лоринг тоже не мог. Выход был один – сорвать это собрание. Коновалов нашел киллера экстракласса, который и убрал первым Богданова-младшего. И тут Наумов, смекнув, что ему под эту сурдинку предоставляется возможность избавиться от тещи и жены с ее дочками, убрал их руками брата своей любовницы, который работал охранником в доме Богданова, поэтому и следов-то не было – ведь искали следы постороннего человека. Зная, что его тесть, загибавшийся от рака, вот-вот умрет, Наумов решил, что станет единоличным хозяином завода, но тут Богданова убили (тот же киллер, что его сына) и Гадюка, думая, что он следующий на очереди, запаниковал. Тогда-то я и посоветовала ему написать завещание в пользу государства, чтобы охладить пыл тех, кто точил на него зубы. Это потом уже выяснилось, что опасности в тот момент для него никакой не было – киллера отозвали, потому что Наумов нужен был живым, чтобы приобрести у него акции, когда он вступит в права наследования – ничего не зная о написанном Гадюкой завещании, Лоринг опасался, что в случае его смерти акции как выморочное имущество отошли бы государству, потому что никаких родственников, сиречь, прямых наследников у Наумова не было. Я долго не могла понять, зачем Лорингу потребовался завод и почему он так боялся его перестройки, но, в конце концов, мне удалось это узнать, как и выяснить очень многое о том профессиональном киллере, который убил отца и сына Богдановых, а потом и Наумова с охранником. Но вот только Матвею я, считая, что к Семье это никакого отношения не имело, ничего тогда не рассказала, да и время мне нужно было для того, чтобы мой план успел претвориться в жизнь. Теперь же, когда по моей вине смертельная угроза нависла уже непосредственно над Матвеем, понимай – над Семьей, мне предстояло не только все рассказать, но получить изрядную порцию совершенно заслуженных шишек на свою неразумную голову.

Из-за всех этих безрадостных мыслей заснула я очень поздно, да и проснулась в преотвратном настроении. Так что утренний кофий я пила ну без всякого удовольствия. Приехавшие утром ребята ввалились в дом и при виде их у меня потеплело на сердце. Эти девять человек напоминали собой сейчас свору хорошо обученных, тренированных сторожевых псов, невозмутимых и спокойных от ощущения собственной силы. И только их глаза выдавали бушевавшую в них холодную, рассудочную ярость, которую они готовы были по первой же команде обрушить на врага своего хозяина, вцепившись ему в глотку или рвя на части.

– Ребята! – поспешила успокоить их я. – Непосредственной угрозы прямо сейчас нет, но есть ее очень большая вероятность. Поэтому с этой минуты живем в режиме тревожной бдительности. А теперь – за работу! Только для начала отвезите меня в усадьбу, а уж домой потом меня кто-нибудь подбросит.

– Я вас отвезу, Елена Васильевна, – тут же отозвался Анатолий. – Я, как управимся, вернусь и буду ждать столько, сколько потребуется, тем более, что я только что сменился и у меня выходной.

В усадьбе я сразу же прошла в кабинет Матвея, где меня уже ждали сам хозяин и Панфилов. Ритуал был старый и давно отработанный: приветствие, кофе, сигарета и вперед.

– Павел! Владимир Иванович! – начала я, словно в холодную воду прыгая, потому что моя самодеятельность, которую я допустила в декабре, могла сейчас выйти мне таким боком, что об этом даже думать не хотелось. – Вы помните, мы с вами не могли понять, зачем Лорингу вдруг потребовался завод?

– А теперь ты знаешь почему, – совершенно уверенный в ответе сказал Матвей. – Да, знаю. Не буду углубляться в большей частью трагическую историю семьи фон Лорингов, но кое что расскажу. Последним дореволюционным владельцем завода был Генрих фон Лоринг, у которого был брат Геннадий Савельев на пять лет старшего его, прижитый отцом от горничной, но они были очень похожи. Старый Лоринг Геннадия заботами не оставлял, дал образование, работу и, вообще, как мне кажется, любил больше законного сына, но не в этом дело. У самого же Генриха был сын Гуго, которого его легкомысленная женушка просто-напросто нагуляла, о чем Генрих знал, поэтому наследничка и недолюбливал крепко. Геннадий Савельев, крайне мерзопакостная личность, стал революцьонером, – ехидно сказала я. – Осенью 18-го года он как-то сумел узнать, что чекисты поместили все конфискованные у населения и в банках ценности в восемь железных ящиков и заперли их в подвале административного корпуса судоремонтного завода в ожидании парохода, чтобы переправить их в Нижний Новгород. И вот как-то темной ноченькой пришел Геннадий к Генриху, который с семьей скрывался, сбежав из родного дома, у доверенных людей, и вынудил того с сыном пойти с ним. Только вот ушли они втроем, а вернулись вдвоем: Генрих и Гуго. Геннадия Савельева с тех пор никто больше не видел. Присвоив себе его имя, Генрих из Баратова уехал, и следы его затерялись, а вот Гуго сумел пробраться в Германию. Воевал во Вторую Мировую, потом эмигрировал в Америку и осел в Колумбии, где и произвел на свет сына Готтфрида, который теперь рвется заполучить припрятанные предками ценности.

– Ты хочешь сказать… – начал Панфилов и я продолжила:

– Что, когда подвал открыли, то этих ящиков там и в помине не было. А, поскольку я в областном архиве два месяца безвылазно просидела, то могу совершенно уверенно заявить, что на судоремонтном заводе никогда никаких ценностей не находили. Таскаться же ночью по городу трое мужиков с восьмью ящиками да еще в то смутное время никак не могли, а это значит, что они перепрятали их где-то там же на заводе. Да и не стал бы в ином случае Готтфрид суетиться, чтобы сорвать собрание акционеров и не допустить реконструкции здания. Так что эти ящики и поныне там.

– Значит то, что Наумов в декабре отказался продать «Доверию» акции… – приторно сладким голосом начал Матвей и я закончила за него:

– Он сделал потому, что ему я об этих ценностях рассказала, – твердо заявила я. – Потому что была уверена, что он, узнав о них, никогда не согласится продать акции и этим подпишет себе смертный приговор. А за ним, прошу прощения за напоминание, смерть Морды, его, между прочим, благодетеля, двух женщин, двух девочек и то, что он, прикрываясь заводом, решил по крупному наркотиками заняться. А против него, вот смеху-то, ни одной улики! Хоть дерись! Так что и он, и Машкин брат получили по заслугам и померли, как мне говорили, смертью очень нехорошей.

– Лена, – немного помолчав, предельно серьезно сказал Матвей. – Я тебя очень, – он выделил это слово, – настоятельно прошу впредь никогда больше ничего от нас с Володей не скрывать, потому что, не имея всей полноты информации, ты можешь принять неправильное решение, которое будет иметь крайне негативные последствия для всей Семьи.

– Я все понимаю, Павел, – сокрушенным тоном сказала я. – Конечно, это впредь не повторится. Но вот только…

– Так это еще не конец? – догадался Матвей.

– Да, Павел, – я кивнула головой. – Можешь убить меня на месте, но это была только увертюра. А сейчас я буду развивать основную тему.

– Кажется, увлечение твоих близких классической музыкой не прошло для тебя даром, – попытался пошутить Панфилов очень напряженным тоном, да и глаза у него были цепкими, внимательными и очень-очень недобрыми.

– С кем поведешься… – не менее безрадостным тоном отозвалась я. – Короче. Когда произошла серия этих убийств, в нашей Управе начали копаться в уголовных делах по другим регионам, ища что-нибудь похожее, и кое-что выяснили. В 96-ом году в Приморье убили крупного криминального авторитета Шипа, причем так же, как и сына Богданова – металлической стрелкой в лоб. Исполнителем, предположительно, был невзрачный мужичонка, который крутился неподалеку от дома и сразу же после убийства исчез. В сентябре прошлого, точнее, теперь уже позапрошлого года в Краснодарском крае убили крупного московского криминального авторитета Кадета, но тут снайпер поработал. Около места засады стрелка, я имею виду там, где потом винтарь с оптикой нашли, видели мальчишку чернявого лет двадцати. Как потом выяснилось, он бабульке, у которой койку снимал, Ванюшей представился. Так вот, этот парень, несмотря на возраст, профессионал-универсал экстракласса: рукопашный бой, стрелок, альпинист, аквалангист и, – я невольно рассмеялась, хотя мне было совсем не до смеха, – по коровьим спинам, как по дороге бегает. Его неоднократно пытались задержать, но он, стервец, как маслом намазанный, из рук выскальзывал. Но! До смерти никого не покалечил, хотя возможность такую имел. То есть народ край видит и работает строго по заказу. И третье, самое основное, вокруг завода в указанный период крутился некто Иван Иванович Кузнецов, парень лет двадцати пяти – шести, светленький, сероглазый. Документы подлинные, но на чужое имя. Уверена. Это он Гадюку с Быком кончил, а перед этим сказал им: «Женщин и детей трогать нельзя». Это Машка слышала – он ее связал, кляпом рот заткнул, но не тронул.

– А почему ты думаешь, что они как-то между собой связаны? – заинтересовался Матвей.

– А у них у всех троих на левом предплечье татуировка осы, – ответила я. – Вот эти самые «Осы» и стали вторым аргументом, по которому я ничего тебе говорить не стала – я же тебя знаю. Ты бы разозлился, что они тут на твоей территории бесчинствуют и, чтобы поймать их, распорядился организовать охрану Наумова, как свою собственную, а это имело бы последствия совершенно непредсказуемые: Гадюка мог бы совершенно незаслуженно остаться в живых, а вот «Осы» погибли бы, но при этом положили бы кучу ни в чем неповинных ребятишек. Правда, они, учитывая их профессионализм, могли и прорваться, но опять ценой жизни твоей охраны. А поскольку ни «Осы», ни завод к тебе в то время никаким боком отношения не имели, то я и промолчала, и решила все это тебе рассказать только в том случае, если Лоринг все-таки доберется до завода, чтобы ты помешал ему эти самые ценности вывезти. Вот и все!

– Ну, что ж! – согласился Матвей. – Рассуждала ты действительно правильно. Но теперь ситуация изменилась и завод имеет ко мне самое прямое отношение.

– А, может быть, ты теперь, зная все это, просто откажешься от этих акций, а? – осторожно спросила я.

– Невозможно, Елена! – жестко ответил Матвей. – Я дал слово!

– А к тебе кто-нибудь уже обращался с просьбой продать акции после того, как ты их унаследуешь?

– Нет! – покачал головой Матвей. – В газете большая статья была, что, мол, наконец-то, завод обретет настоящего хозяина… И о том, что я слово дал его на ноги поставить, там тоже было. Кто же после этого ко мне сунется?

– И зачем тебе нужно было все это афишировать? – с тоской спросила я. – Это не я, Лена, это рабочие, – объяснил Матвей.

– Ну, что ж, – стала размышлять вслух я. – Наумова грохнули 20-го декабря, значит, до 20-го июня у нас есть почти четыре месяца, но времени терять нельзя. Нам во что бы то ни стало нужно обнаружить эти ценности первыми и тогда у Лоринга тут же пропадет всякий интерес к заводу. Вход в тайник надо искать! Пока в здании, а, как потеплеет, то и в реке, потому что после того, как на Волге ГЭС понастроили, вода поднялась и те постройки, что на самом берегу стояли, оказались затопленными и, конечно же, развалились. Слушай, Павел, – спросила я. – А ты сможешь своего человека прямо сейчас во главе завода поставить?

– Конечно, смогу! – удивленно ответил он.

– Знаешь, пришлось мне с одним толковым парнишкой столкнуться – Кольцов Алексей Станиславович, его еще Станиславичем зовут. Он Баратовским районом водных путей и судоходства рулит. Мальчишка, конечно, но рабочие о нем с таким уважением говорят!

– Мальчишка! – хмыкнул Матвей. – Это у него вид такой несерьезный, а на самом деле он старше тебя, – он задумался, а потом сказал: – А что? Может, действительно подойдет… А ты что скажешь, Володя? – он повернулся к Панфилову, который все последнее время просидел молча и в наш разговор на вмешивался, и я вслед за ним.

Пан сидел в кресле, опустив голову и закрыв лицо рукой, и, услышав обращенный к нему вопрос, вздрогнул, словно очнувшись, убрал руку, поднял голову и посмотрел на нас. Мы буквально оцепенели: в эту минуту Владимир Иванович выглядел, по крайней мере, на десять лет старше своих законных пятидесяти пяти и взгляд у него был совершенно пустой. Он, молча, поднялся, прошел к бару, где налил в три бокала виски, два из которых, вернувшись, вручил мне и Матвею и только после этого сказал:

– Ну! Светлая нам всем память! Да и то сказать – пожили неплохо… И не так уж мало… Те ребятишки, что в Чечне свои головы положили, помоложе нас были. А уж пухом нам земля будет или нет, скоро на собственном опыте узнаем.

Он, стоя, выпил виски, взял из пачки Матвея сигарету и закурил по-настоящему – раньше-то он только симулировал курение, да и то очень редко.

– Ты чего мне нервы мотаешь? – рявкнул Матвей, с грохотом опуская бокал на стол. – А какая тебе разница с какими нервами умирать, больными или здоровыми? – спокойно отозвался Панфилов и предложил: – А, если пар нужно выпустить, то разбей чего-нибудь из малоценного. Только дорогие вещи не трогай – они же в завещании отдельным списком идут. Не создавай проблем своим наследникам!

Матвей побагровел, глаза мгновенно потемнели, став угольно-черными, и так стиснул бокал с толстыми стенками, что тот жалобно хрустнул в его руке и развалился. Потом он поднялся и, подойдя к бару, налил себе новую порцию, которую там же залпом и выпил. Вернувшись в свое кресло, он, видимо, уже успокоившись, потребовал:

– А теперь, Володя, давай все с самого начала и поподробнее. Я не верю, что мы попали в такую безвыходную ситуацию.

– А это твое дело: верить или не верить! – скучным голосом сказал Панфилов и начал рассказывать. – Сейчас всем криминальным миром России правит Мартын, а до него, еще год назад, был Коваль, то есть Петр Петрович Ковалев, вор в законе старой закваски, жесткий, но справедливый – зря кровь не лил, только в том случае, если иначе нельзя было. Ты помнишь, мы с тобой к Филину ездили? – он повернулся ко мне, и я утвердительно кивнула – еще бы я могла забыть этого смотрящего по Баратовской области вора в законе Григорий Ивановича Сергеева, а особенно его взглядик! – Так вот, это Коваль ему тогда звонил и просил «Доверию» «крышу» дать. И звонил он по просьбе Аркащи Коновалова, который тогда на него работал и оброс за это время связями нешуточными. И был еще у Коваля личный киллер, не признающий невозможного. Имя, предположительно, Иван. Словно тень появлялся и, сделав дело, исчезал, никаких следов не оставляя. Есть у него татуировка или нет и, как он выглядит, я не знаю. Да и никто, наверное, не знает. Но среди очень и очень серьезных авторитетов бытует твердое убеждение, что и Шипа, и Кадета, и многих других, о которых ты, Елена, не знаешь, убрал по приказу Коваля именно этот человек или его люди. А охраняли этих подонков ой-ой как! И не трое этих «Ос», как ты их зовешь, а много больше! Ведь Коваль-то почему от дел отошел? Потому что молодняк голодный, со всей России в Москву понаехавший, решил там передел собственности учинить, а Коваль, на свой авторитет понадеявшись, попытался их мирно урезонить, словами. Вот эти отморозки и решили, что раз он против них силу не применяет, значит, боится их, значит, сильнее они. Набралась их целая стая, и устроили они на его дом налет – чего, вообще, никогда в жизни не было. Вперед «шестерок» пустили, обкуренных да обколотых. Да только охрана у Коваля стоящая была, отбились они, хоть и полегли все, кто прямо там, а кто потом в больнице умер, а тут и подкрепление подоспело. Но вот только главари-то успели из Москвы ускользнуть и по своим родным городам затаиться – думали, небось, что там их никто тронуть не посмеет. Просчитались, паскуды! Всех до единого положили почти одновременно! Да как! Вот уж где мясорубка была! А Коваль в предынфарктном состоянии в больницу угодил, а, как вышел оттуда, заявил, что от дел отходит и из Москвы уехал, и, как все тогда поняли, его киллер вместе с ним. И почему этот супермен сейчас за старое взялся, я ума не приложу! Но нам от этого не легче!

– Знаете, Владимир Иванович, а я не считаю эту ситуацию такой уж беспросветной, – задумчиво сказала я.

– Да ты что! – хмыкнул Панфилов. – Ну, поделись соображениями. – Так они на поверхности лежат, – удивилась я его недогадливости и, встав, начала расхаживать по кабинету. – Лже-Лоринг, который единственный может быть заказчиком убийства, ничего не выигрывает от смерти Павла – есть завещание, а, следовательно, и наследники. И, случись что с Павлом, возможность добраться до завода у него отодвигается еще на полгода. Ему это надо? Крайне сомнительно.

– Лена! – окликнул меня Панфилов.

Я повернулась и встретила такой его бешеный взгляд, что тут же почувствовала себя маленькой девочкой, встретившей в диких джунглях тигра-людоеда.

– Лена! – сдавленным от ярости голосом продолжал он. – Ты или законченная дура, или очень хорошо ей притворяешься! Ты вбей в свою дурную башку, что от этого человека нет спасения! Ни-ка-ко-го! Ты сказала, что «Осы» женщин и детей не трогают! Так ему и не нужно будет никого убивать! Ему достаточно будет просто похитить кого-нибудь из Семьи, и Павел отдаст эти акции, как миленький! Скажи мне, Павел, – Панфилов повернулся к Матвею, – что ты станешь делать, если похитят Лидию Сергеевну? Или из малышни кого-нибудь? Или твою невесту Ирочку? Ее-то как раз проще всего – она ведь в городе живет, тут и в усадьбу проникать не придется. Ты в этот момент вспомнишь о том, что кому-то слово дал? Или забудешь обо всем к чертовой матери, чтобы их живыми вернуть?

Услышав это, Матвей побелел, как мел, и на его висках мгновенно выступил пот. – Ты считаешь это возможным? – еле слышно произнес он. – Вполне, – ясно, четко и определенно сказал Пан. – И готовыми надо быть ко всему. Практически на ощупь я добралась до своего кресла и рухнула. Только тут я до конца поняла, в какую страшную историю по моей вине, из-за моего дурацкого характера, упрямства, желания самоутвердиться и всегда добиваться своего попала Семья. «Нет! – думала я. – Не зря я все-таки семейство свое сюда отселила. Ведь хоть Гошка Матвею всего лишь крестник, а, похить его, так он без звука акции отдаст. Что же делать? Что же делать?» – билась в моей голове паническая мысль.

– Подождите, Владимир Иванович, – сказала я, придя, наконец, немного в себя. – Между Лорингом и киллером стоит Коновалов. Если вывести его из игры, то эта связь оборвется и Лоринг не успеет дать новое задание.

– А если уже успел? – недобро поглядывая на меня, спросил Панфилов. – А, если так, то нужно немедленно и очень жестко браться за Коновалова, чтобы он дал нам связь с этим киллером. У вас есть против него убойное оружие, способное вмиг оставить его без всяких там криминальных связей и, вообще, вынудить уехать из России. – Я имела в виду видеокассету, на которую Коновалов, будучи бисексуалом, записал свои развлечения с молоденьким тогда парнишкой, отец которого сейчас стал в России очень-очень влиятельным человеком и изо всех сил постарался бы отомстить тому, из-за кого его сын стал «голубым». – Наверное, это и есть тот случай, когда пора пустить его в ход. А связь у них есть! Это точно! Ведь должны же были этого «Кузнецова» как-то остановить, чтобы он не убил тогда летом Наумова? Чтобы было, с кем договариваться? Так что, как минимум, номер телефона у Коновалова должен быть. А, поскольку этот киллер работает за деньги, то его можно перекупить. А потом есть еще Коваль.

– Чего?! – вытаращился на меня Панфилов.

– А что? – спросила я. – Логически рассуждая, «Кузнецов», я буду уж так его называть, должен быть личностью настолько законспирированной, что прямой выход на него может быть только у Коваля. Думаю, что именно к нему ездил Коновалов, когда ему киллер потребовался. Нужно просто узнать, где сейчас живет Коваль, съездить к нему и поговорить.

Несмотря на весь трагизм ситуации, Панфилов расхохотался в голос. – Как это у тебя, Елена, просто получается! – вытирая выступившие от смеха слезы, сказал он. – Съездить! Поговорить! Эх, Елена! Это для Баратова я фигура, – невесело объяснил он. – Ну и еще кое-где кое-какие связи у меня водятся. А для Коваля я даже не пустое место. Да он бровью поведет и от меня следа не останется.

– А если вы с солидными рекомендациями приедете? – эта идея нравилась мне все больше и больше и я никак не хотела от нее отказываться. – Например, с письмом от Филина.

– Гришка сделает все, что я ему скажу, – жестко заявил Пан. – И не только потому, что я его когда-то из-под «вышки» выдернул. А потому, что Павел колонии заказами обеспечивает и лекарствами снабжает, а, прекрати он все это, Филину придется общаковские деньги не крутить, а по прямому назначению пускать. Да только он для Коваля – мелкая сошка, – отмахнулся Пан, а потом добавил: – Ладно, подумаю я об этом. А теперь вот что, Елена, от кого ты про Лорингов узнала?

– На заводе один старик есть, хорошо за семьдесят ему. На судреме еще при Лорингах его дед управляющим был, а отец – бухгалтером. Вот он мне и рассказал.

– А не может он знать, где тайник? – задумчиво спросил Панфилов. – Нет, Володя! – уверенным голосом возразил ему Матвей. – Такие вещи, как фамильная тайна, передаются только от отца к сыну. На то она и фамильная. – Угу! – буркнул Владимир Иванович и, кивая мне на стол, сказал: – Напиши мне, что это за старик, поговорю я с ним пообстоятельней. Если уж он всю жизнь на заводе провел, то многое знать должен.

– Только вы уж с ним поаккуратней, Владимир Иванович, – попросила я. – Старенький ведь он совсем.

– Нет! – зло бросил мне Пан. – Я его пытать буду! А от кого ты про «Ос» узнала? – Мой друг тогда в информационно-аналитическом центре Управы работал и всеми этими делами занимался. Это он тогда в Краснодарский край летал и все выяснил, а, когда вернулся и начальству доложился, то оно рассудило, что простой «глухарь» еще, куда ни шло, а вот такие громкие дела – совсем лишнее, переделало ему командировку на отпуск по семейным обстоятельствам и велело обо всей этой истории молчать, как рыба. Он нам с Орловым тогда летом по секрету все это рассказал, и мы ему слово дали, что никому ничего не скажем. А вчера вечером я позвонила ему и предупредила, что обстоятельства изменились и слово свое я вынуждена нарушить, а он, оказывается, теперь безработный, потому что их там в Управе здорово пошерстили, и ему это ничем повредить уже не может. Кстати, Владимир Иванович, раз уж о нем разговор зашел, можно я его к себе возьму – он классный специалист.

– Ну, беда! – разъяренно возопил Владимир Иванович. – То один слово дает, то вторая, то третий! А старый дурак Панфилов теперь должен думать, как нам всем в этой истории уцелеть! Звони этому своему другу, – раздраженно бросил он мне, – и скажи, чтоб он к двенадцати ко мне в офис подошел. Выясню я у него все, что он об «Осах» знает, а там видно будет. Если парень стоящий, то примем на работу.