Текст книги "Когда судьба мстит"

Наташа замолчала, уставившись в стол, а потом тряхнула головой, словно очнулась, и стала рассказывать дальше.

– Вернулся Орлов тогда в полк злой, как сто чертей, и пошел на следующий день перед полетом давление мерить, а Светланка увидела его такого, губы у нее задрожали… Он спрашивает: «Что с тобой, дочка? Кто обидел?», а она ему: «Мне за вас, Владислав Николаевич, обидно» и расплакалась. Посмотрел он ей в глаза и понял, что счастье-то его все это время рядом было, а он его не видел. Вот с того дня у них все и началось.

Каждое ее слово вонзалось в мою душу раскаленным кинжалом, и она уже кричала от боли в крик и истекала кровью. А я сидела, сцепив зубы, и про себя молилась о том, чтобы Наталья не поняла, как же мне сейчас плохо, как неистово я себя ненавижу за все совершенные глупости и ошибки.

– Перед тем, как нам из «Сосенок» после отпуска уезжать, Панфилов попросил Сашу передать Орлову, что у вас ребенок от него будет. А когда мы приехали и увидели, что Светланка уже у Владислава Николаевича живет, то решили ничего не говорить – вам-то он совсем не нужен, а она его любит. Да и сам Батя совсем другим человеком стал, у него даже взгляд изменился. Вы же знаете, какой он у него был.

– Помню, конечно: дерзкий, наглый, бесшабашный.

– Вот-вот. А тут у него глаза просто сиять начали, он каждую свободную минуту домой спешил, говорил, что у него, наконец-то, Дом появился. Настоящий, с большой буквы Дом.

– А почему они не зарегистрировались?

– Они хотели на Новый год в Оренбург поехать, чтобы там и зарегистрироваться, и прямо в детдоме свадьбу сыграть. Мечтали, как они своих друзей детства и воспитателей на нее позовут…

– Ладно, – перебила я ее, потому что слышать все это было для меня уже совсем невмоготу. – Что дальше было?

– Дальше? – мгновенно погрустнела Ната. – Дальше Панфилов ждал-ждал от Орлова каких-нибудь известий, а тот, естественно, молчал – он же не знал ничего. Вот дядя Володя ему и позвонил. Владислав Николаевич сказал ему, что потом прилетит и ребенка вашего усыновит, а нас отругал, что вовремя ему ничего не сказали. Только не хотел он жизнь со Светланкой с обмана начинать вот и рассказал ей все.

– Кретин! – невольно вырвалось у меня. – Ваш Батя законченный идиот! Да разве же можно было любимой и любящей женщине все это говорить!

– Он такой, какой он есть! – обиделась Наташа. – Светланка его и таким любит! – она гневно посопела носом, но стала рассказывать дальше: – А Светланка… Она же ваши фотографии видела… И мы о вас ей рассказали…

– Все ясно! Можешь не продолжать! Я уже все поняла! – я горько застонала и помотала головой. – Эта маленькая дурочка решила, что он на самом деле любит меня, а с ней связался от отчаянья или чего-то такого в этом же духе, и теперь не может бросить ее из благородства и прочих высоких чувств. А тут еще и ребенок! А поскольку она-то любит его, а не себя, то и счастья желает ему, а не себе, она и решила уехать сама, чтобы освободить его, чтобы он смог быть счастлив с, – я криво усмехнулась, – любимой женщиной. Так?

– Да, Елена Васильевна. Так! – у Наты на глазах выступили слезы. – Только Светланка Орлову ничего говорить не стала, а дождалась, когда его в округ вызовут, вещи собрала, даже все свои фотографии забрала, чтобы памяти у него в доме этой не было, и уехала. Только письмо Владиславу Николаевичу на столе оставила, написала, что сами они без родителей выросли, вот она и не хочет, чтобы его ребенок безотцовщиной рос, счастья ему пожелала и просила не искать. Орлов приехал, прочитал… Ой, Елена Васильевна! – горестно воскликнула она. – Мы его никогда таким не видели! Мы думали, он этого не переживет! Как же он плакал! И травма эта во время пожара была совсем не случайная – у него же в голове в это время совсем другие мысли были, вот он и пострадал.

– Наташа! Это лирика! – гораздо более жестко, чем следовало, сказала я, и она гневно на меня уставилась. – Я надеюсь, у него хватило ума начать поиски?

– Конечно! Только мы смогли узнать всего лишь, что она из Мурманска в Москву вылетела, а дальше ее следы потерялись.

– В Оренбург написали?

– Сразу же, только она там не появлялась.

– Павла с Панфиловым к поискам подключали?

– Нет! – она в ужасе замотала головой. – Они же о ней не знают ничего. Неужели вы думаете, что они отправили бы вас сюда, если бы знали?

– Пошли! – я резко поднялась с места и направилась в кабинет. – Бери бумагу и пиши мне на Светлану все установочные данные, включая номер рейса и дату вылета из Мурманска. Я завтра же, то есть уже сегодня, – сказала я, вспомнив, который час, – свяжусь с ними, и они начнут ее искать.

– Зачем вы это делаете, Елена Васильевна? – недоуменно спросила она, протягивая исписанный листок.

– Для собственного душевного спокойствия и безопасности, – резко ответила я. – Потому что не хочу, чтобы меня и моего сына проклинали на все корки столько человек.

– О чем вы? – удивилась она.

– О том самом! – меня понесло по кочкам. – Потому что вы все скопище кретинов! Орлов дурак! Повторяю по складам: ду-рак! Какой черт его дернул за язык говорить Светлане о том, что у него где-то там будет ребенок! Он, Наточка, сделал глупость или, как говорят подводники, аварийную ошибку! Но никогда себе в этом не признается, потому что искренне считает, что поступил порядочно! И поэтому крайними в этой ситуации стали мы с сыном! Это нас он ненавидит! А Светлана?! Тоже благородство фонтаном прет недуром! Ты думаешь, она меня не проклинает? А вы все четверо? Как эти милые братцы на меня окрысились? Как два волка-людоеда! А почему? А потому что Орлов и Светлана вам гораздо ближе и роднее, чем я и мой сын! Ясно тебе?! Мы-то с Игорьком не пропали бы и без этой печати в паспорте! И впредь, можешь быть уверена, не пропадем! Неужели ты думаешь, что, знай я о Светлане, я бы сюда приехала? Меня же сюда чуть ли не на пинках отправляли! Ничего! – злорадно пообещала я. – Вернусь в Баратов, Панфилов у меня «Цыганочку» с выходом плясать будет! Борец за справедливость чертов!

Тут я выдохлась и пошла на кухню допивать остывший чай, а испуганная моей гневной отповедью Наташа поплелась за мной, робко бормоча на ходу:

– Ну, почему вы обо всех нас так плохо думаете?

– Потому что я не только детектив, но еще и баба! И на всех этих делах свору собак съела! И не одну!

– Неужели вы в проклятия верите? – совсем уже затюканная моим напором осторожно спросила Ната. – Это же чепуха полная! Мало ли что сказать можно?

– Наташа! Я тоже когда-то так думала, – согласилась я. – А вот ты мне скажи, ты электрический ток руками потрогать можешь? То есть не два пальца в розетку – тут особого ума не надо? А радиоволны? Можешь? Так вот, дорогая, я как-то раз столкнулась с одной женщиной, самой-самой обыкновенной. Она не ведьма, не колдунья, не экстрасенс, да вот только все люди, которые когда-то причиняли ей зло, страшно поплатились за это: кто-то умер, кто-то вылетел с работы, кто-то попал в больницу и не с пустяковой царапиной и так далее. Но большинство их умерло досрочно, причем по совершенно естественным причинам: инфаркт, инсульт, почки отказали… А ведь она для этого ничего не делала: не ворожила, порчу не наводила… Не уверена, что правильно поняла все эти путаные научные объяснения, но просто у этой женщины такая бешеная энергетика, что в ответ на обиду у нее происходит совершенно непроизвольный страшной силы выброс черной энергии, направленный на врага. Ясно? Так вот, я рисковать собой и своим ребенком не хочу! А Светлана ваша предобрая не так проста, как кажется, иначе не бродила бы она, как привидение, по этой квартире. Я ведь тебе ее правильно описала?

Наташа испуганно кивнула, а я устало вздохнула и, опустившись на сиденье мягкого кухонного уголка, тоскливо спросила:

– Только, где я хотя бы пару часов теперь посплю? В постель Орлова я лечь не могу – не мое это место.

– А на диване! – тут же подскочила Наталья, тоже присевшая было рядом. – Я вам сейчас там быстренько постелю!

– Давай! – согласилась я. – Будем надеяться, что там они любовью не занимались. Хотя… Черт их знает! Может быть, они, как в том анекдоте, уже и до люстры добрались?

Когда я легла, Наташа, пожелав мне спокойной ночи, что в данной ситуации прозвучало, как издевательство, погасила свет и ушла. Я невольно хмыкнула, представив себе, как она сейчас поднимет всех на ноги, чтобы пересказать наш разговор, и постаралась уснуть. Но сон не шел, да и откуда ему было взяться после такого сумасшедшего дня? «Ну, Елена Васильевна, – подумала я. – И кем же ты себя теперь считаешь? Тебе же, дуре, совершенно правильно предсказали все твое будущее, но ты поперла, как Ленин, другим путем наперекор судьбе и теперь она мстит тебе за это, о чем тебя, кстати, тоже предупреждали. Так что не судьба тебе теперь с Батей. Может, раньше и была, а теперь – точно нет. А то, что ты вдруг поняла, что любишь его? Так и люби себе на здоровье потихонечку и втихомолку, а его отпусти, пусть хоть он из вас двоих счастливым будет. А выход из положения ты нашла единственно верный: разыскать Светлану и закрыть эту тему для себя раз и навсегда. Ничего! Мы с Игорьком и без всяких там Орловых проживем. Ушел мой поезд? Ну и пусть с ним!», – подумала я и, наконец, уснула и мне, к счастью, ничего не снилось.

Проснулась я от мелодичного звона часов и начала считать – они пробили восемь раз. Странно, подумала я, ночью я их совершенно не слышала. А, может быть, этот Дом с большой буквы, как называл его Орлов, действительно понял, что я не враг его хозяину и решил дать мне выспаться? Ладно, как бы там ни было, но я все-таки немного отдохнула. Приободрившись под душем, я побросала вещи в сумку и, закрывая навсегда за собой дверь в квартиру Орлова, сказала, обращаясь к этому Дому, как к живому:

– Не поминай лихом! Я никому не хотела специально причинить зла! И твой хозяин обязательно будет счастлив! Вот увидишь! Я все для этого сделаю!

В кухне Наташи вовсю кипела жизнь, она и Тата крутились около плиты, и я прошла в комнату, где, увидев Сашу с Лешей, только неодобрительно хмыкнула:

– Вы, что ж, графья, не могли мне вчера открытым текстом, без всяких прелюдий и реверансов про Светлану рассказать вместо того, чтобы ходить козьими тропами? И почему вы Павлу с Панфиловым правду не сказали?

– Орлов не велел, – хмуро ответил Леша. – Чтобы вы виноватой себя не чувствовали.

– Ага! – издевательски согласилась я. – У вас это так здорово получилось, что я чуть не умерла этой ночью.

После плотного завтрака на присланном Павлом самолете мы вылетели в Москву. Поговорю с Орловым уже в госпитале, решила я – надо же ему внятно объяснить, что я ему не враг и все такое прочее. Укутанный Влад лежал и, не отрываясь, смотрел в иллюминатор на свое любимое небо – ему сейчас было явно не до разговоров. Моя намерение во что бы то ни стало разыскать Светлану и соединить этих двух по моей невольной вине расставшихся людей крепло по мере приближения к столице все больше и больше, так что в Москву я прибыла настроенная очень решительно. В аэропорту нас уже ждали – машины подогнали прямо к трапу, и среди встречающих я увидела не только работников представительства Матвея, но и Лидию Сергеевну. Орлова сразу же погрузили в машину, а меня, когда я попыталась сесть туда же, остановила Печерская.

– Леночка, поздравляю вас с замужеством, – сказала она, приветливо улыбаясь. – Как вы себя ощущаете в новом качестве?

– Отвратительно, Лидия Сергеевна! – выразительно ответила я. – И очень хочу поскорее вернуться домой. Только вон с тем вот, – я кивнула на машину, – Чайльдом Гарольдом местного разлива пообщаюсь и в Баратов.

– Что-то случилось? – растерянно спросила она.

– Еще нет! Но, когда я вернусь в Баратов, обязательно случится! Это я вам твердо обещаю! – зловеще ответила я. – Кстати, мне позвонить надо!

Я достала свой сотовый и только тут обнаружила, что все это время он был у меня выключен. Только я включила его, как тут же раздался звонок и мамин бесконечно встревоженный голос спросил:

– Леночка! Родная! Где ты? Как ты?

– Мама! Не волнуйся! Я уже в Москве! А как я? – мой голос невольно сорвался. – Хуже, мама, не бывает!

Мама испуганно охнула, а я, чтобы не объясняться с ней по телефону, отключилась и тут же набрала номер Панфилова.

– Уважаемый Владимир Иванович! – медоточивым голосом сказала я и, судя по его недоуменному похмыкиванию, он насторожился: – Не могли бы вы в благодарность за то, что господин гвардии полковник Владислав Николаевич Орлов спас во время пожара жизнь майорам Репниным, оказать ему совсем незначительную услугу: найти его любимую женщину, которая проявила массу идиотского благородства и ушла от него, узнав, что у меня будет от него ребенок.

Он откашлялся и глухо сказал:

– Диктуй! Я пишу!

Слышавшая все это Печерская стояла бледная, как мел, и в ужасе смотрела на меня, а я, отключив телефон после разговора с Паном, повернулась к ней и довольно жестко, хоть она это ни в коей мере не заслужила, сказала:

– Вот так-то, Лидия Сергеевна! Все получилось с точностью до наоборот: благие намерения были у Павла с Панфиловым, а в ад попали я, Орлов и Светлана! – я глубоко вздохнула и, немного поостыв, спросила: – Ну, что, едем в госпиталь?

– Нет, Леночка! – решительно заявила она. – Сегодня я вас туда не пущу! Тем более, что там сейчас начнется такая суматоха, что поговорить с Владиславом у вас все равно не получится.

– Вы, Лидия Сергеевна, Орлову пока ничего не говорите, – попросила я. – Я хочу сама ему сказать, что все знаю, и его Светлану уже ищут.

– Хорошо, Леночка, – согласилась она. – Давайте договоримся так: вас сейчас отвезут в загородный дом Александра Павловича, там сейчас его мать живет – она всегда на зиму из города туда переезжает. Вы там отдохнете, отоспитесь, придете в чувство, а вот завтра мы с вами поедем в госпиталь. И я вас, Леночка, очень прошу, – тут в ее голосе прозвучал совершенно неожиданный для нее металл, – ни в коем случае не волноваться! Вам, в вашем положении, это категорически запрещено!

– Если бы все понимали это так же хорошо, как вы! – устало вздохнула я. – Поймут! – пообещала Печерская и улыбнулась мне хищной улыбкой вышедшей на охоту голодной пантеры.

Да-а-а, поняла я, скандал, который она закатит всем инициаторам и исполнителям этой авантюры с моим отправлением на Север по своим разрушительным последствиям перекроет произошедшие одновременно и в одном месте землетрясение, наводнение, извержение вулкана, тайфун и цунами, и с чувством честно выполненного долга отправилась в дом Александра Павловича Власова. Он же народный артист России, он же троюродный брат Матвея, он же отец Саши и Леши Репниных – получая паспорт, он взял фамилию матери, он же жених Лидии Сергеевны.

Его особняк, хоть и значительно уступал по своим размерам усадьбе Матвея, был все же очень большой и комфортабельный. Мать Власова, Анастасия Владимировна, величественная и, несмотря на возраст – ей было хорошо за восемьдесят, достаточно бодрая старуха, при видя меня искренне обрадовалась, но, разглядев, как следует, тут же отправила в гостевую комнату отдыхать.

– Прилягте, Леночка, вздремните, а, как проснетесь, так и пообедаем. Прилечь-то, я прилегла, да вот проснулась только на следующее утро, и с удивлением обнаружила сидевшего в моей комнате благообразного пожилого мужчину, который мило мне улыбнулся и сказал:

– Я домашний врач этой семьи. Таких, как я, в былые времена «земскими» называли, потому что на все руки мастера. Меня Анастасия Владимировна с Лидией Сергеевной попросили посмотреть вас. Как они говорят, вам за последнее время пришлось пережить много неприятного и они очень за вас волнуются.

Закончив осмотр, он подумал, а потом сказал:

– Вам бы, Елена Васильевна, домой надо, под теплое мамино крылышко. Пугать я вас не хочу, но береженого и бог бережет.

– Я сегодня же туда вылечу, – пообещала я. – Только поговорю кое с кем кое о чем, в том числе и о пряниках, и тут же отправлюсь.

– Это так необходимо? – спросил доктор и я кинула. – Ну, тогда поговорите, конечно, но только не волнуйтесь. Поберегите себя и малыша! – улыбнувшись, сказал он, поднимаясь, но вот за дверью, как я услышала, кому-то очень твердо заявил: – Волноваться ей ни в коем случае нельзя!

«А я и не собираюсь! – подумала я. – Пусть Орлов волнуется!».

По дороге в госпиталь Печерская сообщила мне, что Орлов отказался от отдельной палаты, сказав, что в компании ему будет веселее, и лежит сейчас в общей, где кроме него еще четыре человека. Это значительно осложнило мои планы, потому что позорить человека, тем более отца собственного ребенка в присутствии посторонних – последнее дело, но я решила, что смогу выпроводить его соседей в коридор, а вот под благовидным предлогом или без, мне было неважно – мыслями я была уже дома.

В палату я зашла одна, попросив Лидию Сергеевну подождать меня в коридоре – я, мол, быстренько. Орлов лежал в наушниках и, закрыв глаза, слушал музыку. Подойдя к нему, я похлопала его по руке, но он, коротко взглянув на меня, снова закрыл глаза и сделал вид, что меня на свете вовсе не существует. «Ах, ты, дрянь!» – мысленно возмутилась я и сдернула с него наушники – в комнате раздались какие-то невесомые, волшебные, словно танцующие в воздухе звуки.

– Влад! – жестко сказала я. – Попроси своих соседей выйти из палаты – нам с тобой нужно серьезно поговорить.

– Нам с тобой не о чем разговаривать, Елена, – спокойно сказал он, и собрался снова надеть наушники. – И я тебя об этом уже предупреждал.

– Ошибаешься! Есть! – начиная злиться, заявила я. – И для твоего же блага нам лучше поговорить наедине.

– Нет! – твердо сказал он. – И я очень прошу тебя уйти!

И в этот момент у меня за спиной раздался мамин голос:

– Здравствуйте!

Я удивленно обернулась – это действительно была моя мама в стареньких домашних тапочках, совершенно деревенской юбке, выглядывавшей из-под белого халата, и вечном платочке на голове, нагруженная какими-то кульками, пакетами и сверточками. Я испытала прилив такого жгучего стыда за ее вид, что у меня за левым ухом начал пульсировать маленький островок боли. А она подошла ко мне, улыбнулась, поцеловала, спросила: «Ну, как ты, доченька?» и, дождавшись моего невразумительного ответа, и села на стоящий рядом с кроватью Орлова стул.

– Шопен, – услышав музыку, которая продолжала звучать из наушников, тихонько сказала она. – Вальс до диез минор… – и, вздохнув, словно извиняясь, объяснила: – Я его когда-то играла… Давно… – она чуть виновато улыбнулась, как, впрочем, она улыбалась всегда, и, опуская свои вещи на пол, приветливо сказала: – Ну, давай знакомиться, сыночка, я Леночкина мама, меня Зинаидой Константиновной зовут.

А ведь действительно играла, неожиданно вспомнила я. Да, играла. Когда мы приходили в гости к ее маме, бабушке Зое, она садилась за пианино и играла. А куда потом делось пианино, когда бабушка умерла? К нам его точно не перевезли. Почему? Странно, почему же его не перевезли к нам? Я старалась отвлечься на посторонние мысли, чтобы не видеть и не слышать того, что происходило в палате. Я, как страус в минуту опасности, прятала свою голову в эти мысли, потому что боялась, что сейчас кто-нибудь засмеется над мамой, над ее словами – «Надо же, деревенская бабка играла Шопена!», над ее внешним видом. Но, когда я отважилась отвлечься от этих мыслей, то выяснилось, что ничего страшного не произошло, и никто над мамой не смеялся, а Батя, вообще, смотрел на нее каким-то потрясенным взглядом, которого я у него никогда не видела, и молчал. А вот мама, тем временем, продолжала говорить, словно и не видя его изумления.

– Представляешь, сыночка, я сегодня первый раз в жизни на самолете летела – страху натерпелась, ты себе представить не можешь! И как ты не боишься всю жизнь летать? – она привычным, с детства знакомым мне жестом приложила ему ко лбу тыльную сторону ладони и удовлетворенно сказала: – Ну вот, температурки у тебя нет. А что это у вас здесь так прохладно? Ты не мерзнешь ли, сыночка? – она запросто, словно родному, словно знала его с самого рождения и имела на это право, потрогала его ступню и воскликнула: – Ба, ноги-то ледяные! Ну, это дело поправимое. Смотри, сыночка, что мы тебе с бабой Варей связали, – и она достала из пакета носки. – Из Васькиной шерсти, – объяснила она. – Помнишь Ваську? Только ты не смейся, пожалуйста, мы торопились и один Варвара вязала, а второй – я, вот они и получились: один подлиннее, а второй покороче… Но теплые! Давай одену! – и она действительно стала одевать ему носки, а Влад все так же потрясенно молчал, смотрел на нее во все глаза и не думал возражать.

Я готова была провалиться от стыда сквозь землю, забиться в самый дальний и глухой угол, чтобы меня никто не видел. Сама я ни на кого не глядела, но мне все равно казалось, что Батины соседи по палате смотрят на меня с насмешкой, решив, что Орлову совершенно непостижимым образом досталась в жены скандальная деревенская девка – не иначе, как брюхом приперла и заставила жениться. Я отошла в сторону и присела на стул, боясь пошевелить, в глупой надежде, что так я буду незаметнее, и обо мне просто забудут, а островок боли, тем временем, все разрастался и разрастался. А мама все суетилась около Влада, взяла из тумбочки второе одеяло и укрыла его: «Так-то лучше будет», на что он просто кивнул, не в силах произнести ни слова. Потом она поставила на колени один из пакетов и достала, укутанную какими-то тряпками и старыми газетами кастрюлю, приговаривая:

– Я вот смотрю, сыночка, что завтрак-то у тебя нетронутый совсем, – она кивнула на стоявшую на тумбочке тарелку, на которую я и внимания-то не обратила. – Ты, что же это, капризничаешь?

И к моему величайшему изумлению, Батя вдруг как-то ошеломленно покивал головой и несмело, растерянно улыбнувшись, тихонько сказал:

– Ага… Немножко, – но глаза его при этом зажглись таким теплым, добрым, ласковым светом, в них появилась такая бесконечная нежность, что у меня горло перехватило.

– Ну, если немножко, тогда можно! – согласилась мама и поставила кастрюлю ему прямо на одеяло. – Вот эти с мясом, а там, в сумке еще сладкие есть – те тебе Варвара испекла. А я тебе сейчас бульончику куриного налью – очень хорошо тебе с пирожками будет. – И она действительно достала наш большой старенький термос, с которым папа обычно ездил на рыбалку, и налила в крышку душистый, домашний бульон. – Кушай, сыночка, – тут она повернулась к другим больным и радушно предложила: – Угощайтесь, пожалуйста, здесь на всех хватит.

И те действительно подошли и взяли из кастрюли крохотные мамины пирожки, которые у нас в доме назывались «на один укус».

– Ух, ты, вкусно-то как! – раздалось со всех сторон.

А мама продолжала угощать их:

– Кушайте! Кушайте! Я завтра еще принесу.

Влад ел пирожки, запивая их бульоном, и не сводил с мамы восхищенных глаз. – Ну, покушал? А теперь поспать тебе надо, – говорила мама, поправляя Бате подушки и одеяло. – Спи, сыночка. Спи.

Орлов послушно устроился поудобнее, но вдруг протянул сбоку из-под одеяла свою большую, сильную руку и очень осторожно, словно боясь повредить, взял маму за руку:

– А ты посидишь со мной? – попросил он и тихонько, робко, с трудом, почти по складам, словно боясь, что его сейчас кто-нибудь оборвет или высмеет, произнес: – Ма-ма…

– Конечно, сыночка. Конечно, посижу. Спи, родной, – сказала она, погладила его легонько по голове и положила свою теплую, добрую руку поверх его руки.

Все это время я просидела, не шелохнувшись и, кажется, даже не дыша. И, глядя на них, я вдруг очень остро поняла: а они в чем-то действительно родные, есть в них что-то настолько общее, что им одного взгляда хватило, чтобы понять – они одной крови. А я? Я-то тогда какой крови? Чужой? Я им чужая? Нет уж! Хватит с меня этой идиллии! И я, поднявшись, сказала севшим от невыносимой, охватившей, как обручем, голову боли:

– Мама, не торопись петь ему колыбельную. И, вообще, ты зря приехала. Жаль, что у тех людей, который, упиваясь собственным благородством, меня в этой гнусной истории, как пешку, двигали, не хватило ни ума, ни порядочности сказать тебе, что брак наш с Орловым временный и затеян именно и только для того, чтобы Игорек имел законного отца. Не так ли, Владислав Николаевич? Не вы ли не далее, как вчера сказали, что выполнили перед сыном все обязательства и разговаривать нам не о чем? Что, кстати только что и повторили. Так какого же черта вы теперь мою маму за руку хватаете? И, вообще, если вы не расслышали, ее зовут Зинаида Константиновна, так что извольте обращаться к ней, как положено!

– Извините, пожалуйста. Мы в коридоре подождем, – сказал один из соседей Орлова и они все чуть ли не на цыпочках вышли из палаты, аккуратно закрыв за собой дверь.

– Что ты говоришь, Леночка? – испуганно спросила мама.

– То, что ты слышишь! Господину Орлову плевать с самой высокой колокольни и на меня, и на моего сына, и, соответственно, на тебя. Он любит совершенно другую женщину. Я права, Владислав Николаевич?

Орлов лежал, закрыв глаза, и лицо его было искажено такой мукой, что я на какую-то секунду почувствовала себя отмщенной: тебе больно, так и мне было не легче.

– Это правда, сыночка? – растерянно спросила мама и стала тихонько высвобождать свою руку.

Орлов закусил губу и ничего не ответил, только одинокая слеза украдкой выскользнула из-под опущенного века и торопливо, словно стыдясь, скользнула вниз по виску и быстренько нырнула в подушку. А я между тем продолжала:

– Мне не хотелось бы, господин полковник, произносить при маме те слова, которые единственно могут охарактеризовать ваши умственные способности, потому что только законченный идиот мог сказать любимой и любящей женщине о том, что у кого-то от него будет ребенок, а вы это сделали!

– Да оставь ты хоть ее в покое! – срывающимся от ненависти голосом, заорал Орлов. – Она-то тебе, чем не угодила? И, вообще, тебя это все не касается!

– Не касается?! – возмутилась я. – Еще как касается! Потому что теперь ее придется искать по всем городам и весям нашей немалой родины!

– Да зачем она тебе?! – в голос орал Влад.

– А затем, чтобы ты, идиот, разведясь со мной, мог на ней жениться и жить долго и счастливо! – заорала в ответ я, почти теряя сознание от дикой боли в голове. – Мне твои кретинские ошибки исправлять приходится, как будто мне нечем больше заняться! – и я обратилась к совершенно убитой этим скандалом маме: – Собирайся! Пошли отсюда!

Массируя разламывавшийся от боли затылок, я повернулась и пошла к двери, когда Влад позвал меня растерянным, извиняющимся голосом:

– Лена!

– Чего тебе еще от моей грешной души надо? – не оборачиваясь, зло спросила я. – Спасибо тебе, Лена! – донесся до меня его срывающийся голос, в котором слышались слезы. – Лена, ты…

– Да пошел ты, знаешь куда?! – взорвалась я, резко повернувшись к нему, и тут… Тут я почувствовала, как от страшного нервного перенапряжения, в котором я пребывала все эти дни, у меня вдруг сильно закружилась голова и я начала шарить рукой вокруг себя в поисках чего-нибудь, обо что можно было бы опереться, но ничего не было. А голова, между тем, кружилась все сильнее и сильнее и ноги меня уже не держали. Мне показалось, что совсем рядом со мной стоит чья-то кровать. Вот же она совсем рядом. «Сейчас я дойду до нее, – решила я. – Тут ерунда, всего несколько шагов, – уговаривала я себя, делая первый неуверенный шал в ту сторону. – Боже, если даже я уже не могу выдержать такую нервотрепку, то, каково же сейчас моему сынуле, моему Игоречку. Он же ведь совсем маленький еще, ему же, наверное, ужасно больно слышать и чувствовать, как обращаются с его мамой, которую он еще не может защитить. Ничего, мой хороший, ты вырастешь большим и сильным и никому не позволишь меня обижать, правда?». Отвлекая себя таким разговором с сыном, я, вытянув руку, словно слепая, шла по направлению к кровати, которая почему-то вдруг оказалась ужасно далеко. И вдруг все вещи вокруг меня закружились в диком, безумном хороводе.

– Лена! – раздался дикий крик Орлова.

Как в замедленной съемке я увидела, что он, отбросив одеяло, встал на ноги и с искаженным от невыносимой боли лицом сделал в мою сторону шаг, потом второй и, не справившись с собой, упал во весь свой немалый рост прямо к моим ногам. «Только бы не упасть!», – подумала я и, почувствовав, что падаю, взмолилась: «Господи, только не на живот!». Каким-то непостижимым образом я все-таки сумела извернуться и упала боком прямо на Орлова. Меня мгновенно пронзила непереносимая боль в животе, я вскрикнула, вскрикнул Владислав, и надо мной сомкнулась спасительная темнота. Когда я очнулась, меня очень бережно кто-то поднимал с пола под аккомпанемент бешеного от ярости голоса Матвея:

– Осторожнее, черт бы вас всех побрал! – увидев, что я открыла глаза, он нагнулся ко мне и начал быстро говорить: – Леночка! Ты видишь меня? Это я, Павел! Я здесь, а значит, все будет хорошо! Ты веришь мне? Все будет хорошо! Ты только верь мне и все будет хорошо!

А рядом надрывался еще чей-то мужской голос:

– Кто позволил Орлову встать с кровати? Кто ему это разрешил? Откуда здесь столько народу? Здесь госпиталь или проходной двор?

– Он свою жену хотел поддержать, когда ей плохо стало, – услышала я голос Панфилова и запоздало поняла, что мама прилетела вместе с ними.

– Кретины! – бесновался врач. – На стол! Немедленно!

– Кого? – спросил чей-то женский голос.

– Обоих! – заорал врач. – Может быть, еще удастся что-то сделать! Меня положили на каталку, и я увидела вокруг себя Печерскую, Панфилова, Матвея, и плачущую маму, которая быстро-быстро крестилась и повторяла, как заведенная: «Господи! Не дай беды! Господи! Не дай беды!». В плавающем перед моими глазами тумане их склоненные надо мной лица казались искаженными, как в мутном кривом зеркале, и я, будучи уверена в тот момент, что никогда их больше не увижу, собрав остатки сил, тихонько сказала, обращаясь к Матвею:

– Зла ни на кого не держу… Сына Орлову не отдавай… Мачехи ему не хочу… – и потеряла сознание.

Первое, что я увидела, очнувшись после операции, было склоненное надо мной лицо мамы.

– Что с Игорем? – с трудом ворочая пересохшими губами и одеревеневшим языком, пробормотала я.

– Все хорошо, Леночка. Опасности нет, – она говорила что-то еще, но я уже ее не слушала – самое главное, что с сыном все в порядке, а до всего остального мне нет никакого дела. И я снова закрыла глаза, проваливаясь в темноту.

А на следующий день в моей палате – а лежала я в «люксе», появился Матвей и, едва увидев его потемневшие глаза, я тут же поняла, что он взбешен до предела. Он был краток и категоричен.