Текст книги "Театр «Хамелеон»"

– Богдан, я не уверена. – Марта вздохнула. – Понимаешь, если мы позовём всех, то, боюсь, просто не справимся. Надо бы самим пока разобраться, организовать всё, понять, на что мы способны. Может, позже? Пусть всё хоть немного устаканится, а потом позовёшь своего друга. Он в нашей школе? В каком классе?

– Он раньше был в «А», а теперь…

– Это ты про Шабрина, что ли? – Седов, сидевший через три человека от Богдана, коротко хохотнул. – Шабрина-Жабрина, который оказался настолько тупым, что в математический класс не смог попасть? Вы вроде больше не дружите. И зачем он тут нужен, этот… недоумок?

Богдан вскочил и уже через секунду стоял напротив Игоря, который тоже поднялся на ноги. Не меньше, чем подлые слова о Мишке, Богдана разозлила обычная высокомерная поза Седова и его насмешливый взгляд, который словно говорил: «И что ты мне сделаешь? Будешь драться прямо при учителе? Ну давай, я всё равно на полголовы выше и в два раза сильнее». Они стояли и смотрели друг на друга, и Богдан уже начал поднимать сжатую в кулак правую руку, как вдруг за спиной раздался голос – бодрый, весёлый, совершенно сейчас неуместный.

– А у меня есть предложение! – Василиса, кажется, никогда себя так не вела – как клоун, которому непременно нужно развеселить злых и угрюмых людей. – Давайте тут будет заповедник! Как для редких зверей и птиц. Давайте попробуем, а? Просто попробуем, вдруг получится, а? Или можно договориться о водяном перемирии, как в «Маугли». Помните? Никто ни на кого не нападает, никто никого не ест. Даже хищники.

Она замолчала и посмотрела на Седова. И продолжала улыбаться – тоже как клоун, у которого радость на лице просто нарисована. Седов стоял чуть дальше, чем Богдан, почти за его спиной, но всем было понятно, что Василиса смотрит на Игоря и обращается к нему. И Седов, как и тогда, в случае с Ирой, не смог ничего возразить. Он пожал плечами и пробормотал: «Да я вообще ничего не делал, он сам полез», а Василиса оглядела всех и повторила:

– Водяное перемирие, да?

Первой ответила Марта:

– А давайте! Мне кажется, отличная идея. И вообще, пусть это будет совсем новое пространство, а всё, что в школе, – там и останется. И знаете, можем даже познакомиться заново. А что? Я понимаю, что некоторые из вас учились вместе с первого класса, но не все ведь? Есть несколько человек, которые вообще пришли из другой школы. Да и я. Я знаю вас в основном по учёбе, но оценки – это ведь не главное. Сейчас каждый может рассказать о себе всё, что хочет, и тогда, возможно, мы начнём лучше понимать друг друга. И водяное перемирие легче будет держать.

Даже когда Марта заговорила, все продолжали перешёптываться. Обсуждали то ли стычку Богдана с Седовым, то ли предложение Василисы. Она сама, постояв немного в центре, ещё раз оглядела всех, кивнула и пошла к своему стулу. Богдан сделал шаг следом, но сзади подскочила Кашемирова, взяла его под руку, потащила в дальний угол и зашептала театральным шёпотом:

– Васильев, ты, конечно, бирюк, но как ты с Седовым – это просто жесть! Я думала, вмажешь ему. И прям ждала этого! Давно его, придурка, надо было на место поставить. Водяное перемирие – это, конечно, хорошо, но мы всё равно будем за ним следить, чтобы…

Богдан, поначалу обалдевший от такого напора, опомнился и начал аккуратно вытаскивать свою руку из кашемировского захвата.

– Наташ, всё нормально. Отпусти меня, ладно?

– А если ты Шабрина хочешь позвать, то я, например, не против. Он нормальный и даже смешной. И, кстати, можешь сесть рядом, я вон там, – она указала на пустой стул напротив.

– Нет, спасибо, – Богдан чувствовал себя неловко. На них, кажется, уже смотрели все, в том числе Василиса, во взгляде которой ему чудилось болезненное удивление. – Наташ, да отпусти ты меня!

Он наконец освободился, не оглядываясь на Кашемирову, сделал несколько шагов к Василисе, сел на пол рядом с её стулом и то ли спросил, то ли просто сказал, не обращаясь ни к кому конкретному: «Я сяду здесь».

– Давайте представим: мы попутчики в поезде, случайно встретились и знаем пока только имена друг друга. Или даже имён не знаем, – Марта, кажется, и не останавливалась, несмотря на их с Кашемировой возню на виду у всех. – Пусть это будет наш первый театральный этюд. Вы же знаете, что такое этюд? Это такая импровизация. Нужно представить себя кем-то или чем-то и действовать в предлагаемых обстоятельствах. Так вот, мы едем в поезде. У нас нет ни телефонов, ни книг… Ну представьте, представьте! Я понимаю, что ситуация почти фантастическая, но… В общем, мы начинаем разговаривать. Рассказываем о себе то, что кажется нам важным. Чем мы, например, любим заниматься. Какие читаем книги, какое смотрим кино и так далее. Попробуем?

– Я первая, можно?

Кашемировой всё было нипочём. На Богдана она вроде не обиделась, хотя его по большому счёту это и не волновало. Выскочила на середину, присела в книксене, поправила волосы, которые и так были в порядке.

– Меня зовут Наташа. Фамилия – Кашеварова, хотя многие зовут меня Кашемировой. Но мне всё равно, даже прикольно. Я люблю апельсины, пиццу и детективы. Мелодрамы ещё, американские. Любимый цвет голубой, любимый цветок – тюльпан. – Кашемирова снова присела, как балерина, кто-то из девчонок зааплодировал.

– А! Любимый цвет, любимый цветок, любимое имя девочки, любимое имя мальчика и ещё куча разной ерунды! – Полина вскочила с места. – Мне бабушка такую штуку показывала: тетрадь, на каждой странице – вопрос. Ещё нарисованы сердечки и цветочки, наклеены фотографии артистов и картинки из журналов. Всё это называлось «анкета», давали одноклассникам и просили отвечать на вопросы. Иногда даже спрашивали: кого ты любишь?

– Было-было, точно! – Марта оживилась. – Я сама не делала, к моим десяти-двенадцати это как-то сошло на нет. Но видела несколько раз, в том числе в Сети.

– Ну, давайте я теперь. – Полина на секунду задумалась, села на стул и начала немного покачиваться. – Мы же в поезде? Где проводница? Я заказала чай ещё полчаса назад! – Полина возмущённо повела плечами, получилось у неё отлично. – Ну ладно, подожду ещё минут пять, а пока расскажу о себе. Я Полина. Иногда меня называют Полькой, но мне это не очень нравится. Я люблю острые крылышки, вообще всё острое и перчёное, даже шоколад с перцем. Ещё мне нравится панк-рок. Любимый цвет – чёрный, любимый предмет – литература, любимый цветок – декоративная капуста. Ну что вы смеётесь? – Полина на секунду нахмурилась, а потом и сама расхохоталась. – Я понимаю, как это звучит, но вы хоть раз её видели? Она очень красивая, особенно фиолетовая – с таким необычным отливом, в черноту.

Богдан слушал Наташу, Полину, ещё кого-то, но ничего не запоминал. Василиса была так близко, как никогда раньше: если б он захотел, то мог бы положить голову на её обтянутое джинсами бедро, или дотронуться до её руки, или погладить тёмно-русые пряди, которые словно стекали по спине и плечам Василисы. Когда она двигалась, качала головой, поворачивалась к очередному говорившему, волосы щекотали Богдану ухо, но он не отстранялся. Он почти ни о чём не думал сейчас. Только на секунду, когда от движения волос или от подвальной пыли чуть не чихнул, вспомнил о Шабрине. Плевать на Седова и остальных. Даже если они будут против, Богдан всё равно уговорит Марту, чтобы она разрешила ему сюда прийти. Главное, чтоб сам Мишка согласился…

– Я Сáфия. Через «а», как всем уже известно, – Сáфия улыбнулась. – Я совсем не представляю, как оказалась в этом поезде без книги. Без телефона ещё ладно, но без книги? Невозможно! Потому что больше всего на свете я люблю читать. А ещё… читать. И немного пишу, но пока никому не показывала. Любимый цвет – жёлтый, любимый цветок – ромашка, любимая еда – эчпочмак. Это такие треугольные пирожки, очень вкусные. Попрошу маму, она испечёт для нас.

– Эчпочмак – это круто! – оживился Семён. – Хорошо бы сейчас парочку навернуть! И что-то Васильев давно не приносил нам печенек, да? Я голодный, как не знаю кто. Совсем оголодали уже. Может, пиццу закажем?

– Ты давай лучше расскажи о себе, – выкрикнула с места Кашемирова, – а то одни девочки выступают, а парни отмалчиваются.

– Ну хорошо. – Семён поднялся с пола, широко расставил ноги. – Что-то поезд качается сильно. Держите меня семеро, если падать начну. Я Семён. Назвали меня в честь прадеда, который был героем войны и не вернулся с фронта, а его сын, мой дед, с тринадцати лет начал работать – гильзы вытачивал.

– Ты про себя давай! – снова завопила Кашемирова.

– Ладно. Я весёлый. Люблю всякие шутки и приколы. Ем всё подряд, главное, чтоб побольше, – Парамонов ухмыльнулся. – Но больше всего люблю бургеры и суши. Любимый цвет? Это смотря чего. Любимый размер – тоже смотря чего.

– Парамонов верен себе, – пробурчала Полина и скорчила гримасу.

– Но мы же и хотим узнать друг друга получше, – примирительно улыбнулась Марта, – и верность себе в этом случае не самое худшее. А кто-то ещё из мальчиков поучаствует? Богдан, может, ты?

Богдан замотал головой, прядь Василисиных волос попала в нос, и он всё-таки чихнул.

– А давайте я. – Василиса убрала волосы назад, начала вставать, но передумала, а просто села поудобнее. – Я Василиса. Мне нравится ездить на поезде – чем дальше, тем лучше. Думаю, я даже во Владивосток смогла бы, но только если одна. Или с человеком, с которым спокойно. Ещё я люблю… – Она замолчала, уставившись перед собой, и все затаили дыхание, словно ждали от неё какого-то немыслимого откровения. – А знаете, это ведь странно. Все рассказывают, что им нравится, что они любят. Как будто человека определяет еда или цвет одежды, или даже книги, которые он читает. Мы вот все книги по программе читаем, одни и те же. И носим плюс-минус одно и то же, и едим. И что? Мне кажется, что гораздо важнее, что человек ненавидит. Но даже это не самое главное…

Она снова остановилась – резко, словно натолкнулась на невидимую преграду, и молчала очень долго. Вместе с ней молчали все – и люди, и железные фигуры. А потом произнесла еле слышно:

– Я думаю, громче всего о человеке говорят его страхи.

От кого: Марта Брянцева <[email protected]>

Кому: Алексей Петров <[email protected]>

Тема: Думы мои, думы

Привет! Второй день думаю, чего я боюсь. Много чего надумала. Если всё посчитать, получается, что я трусишка зайка серенький с дрожащим хвостиком. Может, так и есть?

Наверное, ты гадаешь, с чего это я в самокопание ударилась? Просто та самая девочка, про которую я тебе уже несколько раз писала (Василиса её зовут, давно надо было тебе сказать, чтобы не объяснять каждый раз), на занятиях нашего театра сказала, что о человеке громче всего говорят его страхи. И так это было неожиданно, что все поначалу опешили, а потом не то чтобы на смех её подняли, но позубоскалили слегка. Наш штатный юморист (сам себя им назначивший) начал кривляться, сказал, что боится шампиньонов, потому что они похожи на маленьких злобных гномов в надвинутых капюшонах. Все, конечно, засмеялись, а мне вдруг почудилось, что он и в самом деле их боится. И знаешь, все тоже, наверное, об этом подумали. И у каждого мысли в голове: а я? чего боюсь я? В общем, всё пошло немного не так, как я предполагала. И ушли все какие-то задумчивые. Посмотрим, во что это выльется. Есть у меня одна идея, вполне сумасшедшая, чтобы стать реальностью. Не буду пока рассказывать, чтобы не сглазить.

И я думаю ещё: они, нынешние подростки, другие. Не такие, какими мы были. Откуда в них это желание и способность думать глобально, о каких-то важных больших вещах, которые, кажется, не касаются их напрямую? Делать выводы, которые не приходят в голову людям, прожившим гораздо более длинную жизнь? Может, дело в доступности информации? Можно узнать всё и в любое время, никуда не надо ходить, даже вставать с места: открыл поисковик – и целый мир перед тобой. В том числе тот, который от нас скрывали, потому что считали, что мы не доросли. Мне кажется, мы такими не были. Ты как думаешь? Или я просто забыла? Я почти не помню, какая я была тогда. А тебя помню хорошо. А ты себя помнишь? А меня?

Странно, что я всё время задаю тебе вопросы, хотя ответов на них не жду. Правда не жду. Но я почему-то уверена, что письма ты читаешь. Читаешь ведь? Спасибо за это. Как вообще у тебя дела, что с выставкой? Всё идёт по плану? С Егором я уже какое-то время не виделась, так что даже у него спросить не могу. Но покупателей, насколько я понимаю, так пока и не нашлось – ни на мастерскую, ни на работы. Что, кстати, меня очень устраивает. Пусть пока и не будет. Потому что при реализации той самой сумасшедшей идеи твои работы могут очень пригодиться. Ну что, заинтриговала тебя? Подожди, расскажу потом. Может, ты даже будешь ждать моего следующего письма.

Я.

Глава 6

Неделю до следующей встречи в подвале Богдан провёл суматошно. В понедельник заболела мама. Подхватила какой-то вирус, температурила и совсем ничего не могла делать, даже до кухни за чаем добредала с трудом. Так что приходилось после школы бежать домой, разводить морс, что-то готовить на обед и ужин, в первую очередь себе, потому что мама почти ничего не ела, а только пила и спала. Она всё время гнала его из своей комнаты, пряталась под одеяло, когда он заходил, и велела взять в аптечке таблетки – «пей для профилактики». Богдан погуглил название и выяснил, что это лекарство все кому не лень называют «фуфломицином».

– Мам, пишут, что они ни от чего не помогают! – крикнул он через приоткрытую дверь. – Может, не надо? Я вроде здоров.

– Ну что, тебе трудно, что ли? – ноющим гнусавым голосом отвечала мама. – Вреда от них точно не будет, пей давай. И дверь закрой, а то я за тебя волнуюсь, и мне ещё хуже становится. У меня тут морса три литра, литр капель для носа и полкило всяких лекарств, всё нормально.

Было что-то странное в таком устройстве их домашнего мира, словно мама и Богдан на время поменялись местами: мама стала маленькой, а он взрослым. Чтобы немного утешить маму-девочку, Богдан затеял шоколадное печенье. Но что-то пошло не так, тесто не держало форму, и вместо симпатичных кругляшей с красивыми трещинками получились бесформенные лепёшки. Правда, на вкус они оказались вполне ничего, и одноклассники смели их моментально, даже крошек в контейнере не осталось.

– Ты бы, наверное, вылизал эту коробку, если б смог, – Кашемирова с презрением смотрела, как Семён высыпает остатки печенья в разинутый рот.

– Ага! – Парамонов довольно почавкал. – Боюсь только, что голова застрянет. О, вот чего я ещё боюсь, кроме шампиньонов! А-а-а, ужас-ужас! А ты, Кашемирова, чего боишься? Что распухнешь от печенья и перестанешь влезать в своё шикарное пальто?

Тема страхов так или иначе всплывала в разговорах всю неделю, в основном в шутливой форме. Богдану это было неприятно, он тайно обижался на всех остряков за Василису, хотя сама она к насмешкам относилась равнодушно и вела себя как обычно. Почти как обычно. После того, как в субботу вечером он сел рядом, что-то между ними изменилось, совсем чуть-чуть, но изменилось. Или он это нафантазировал? Нет, убеждал он себя. Василиса иначе с ним здоровалась, иногда задерживала на нём взгляд, чаще улыбалась и даже сама подошла к учительскому столу, когда Богдан выставил на него печенье. Взяла одну штуку, откусила и сказала: «Очень вкусно. Большое спасибо… твоей маме».

Эта пауза – между «спасибо» и «твоей» – была такой маленькой, что на неё никто не обратил внимания. Но Богдан заметил и, сам себе удивляясь, обрадовался вместо того, чтобы испугаться. И подумал о том, что теперь у него есть ещё один повод поговорить с Василисой не на бегу: рассказать ей о том, почему он так любит печь.

Он и сам это понял относительно недавно. Мама вдруг вспомнила, что, когда Богдану было лет семь-восемь, она какое-то время сидела без работы. Алиментов, которые платил отец, хватало на самое необходимое, но на магазинные сладости мама их тратить не хотела и начала почти каждый день печь домашнее печенье, шарлотки, кексы. Самые простые, без всяких дорогостоящих ингредиентов. Богдана с кухни она не выгоняла, а, наоборот, всегда просила помочь: смешать муку и сахар, раскатать тесто, вырезать из него специальными формочками звёзды, полумесяцы, лошадок и ёжиков. «Тебе это очень нравилось: и с тестом возиться, и мои рассказы слушать. Потому что я обязательно придумывала для тебя всякие истории – смешные или немножко страшные. – Мама отрéзала ещё ломтик орехового кекса, который как раз испёк Богдан, и с удовольствием откусила. – Объедение! Получается, я нечаянно вырастила себе домашнего кондитера».

Он расскажет об этом Василисе, и она его поймёт, обязательно поймёт! А потом он признается всем остальным, и плевать, что они подумают. А может быть, он даже не будет ничего откладывать и сделает это в пятницу, после занятий в театре. Потому что он решил: в этот раз соберётся с духом и попросит у Василисы разрешения проводить её домой.

Маме к пятнице стало чуть лучше, но ей понадобилось строго определённое полоскание для горла, и Богдан после школы обошёл три аптеки в его поисках. Потом давил толкушкой клюкву для морса и кормил маму обедом. Она съела три ложки супа и полмандарина, на уговоры снова реагировала попытками выгнать его из комнаты и из квартиры, потому что пора и «вообще, нечего тут бациллами дышать».

О театре мама знала, как и о том, что он туда собирается в пятницу. График занятий обсуждали в чате всю неделю, энергично и яростно. Не обошлось без подколок и взаимных обвинений.

– Три раза в неделю надо, иначе ничего не успеем.

– А учиться когда?

– Ха, можно подумать, ты только и думаешь об уроках! Быстренько наляпаешь ошибок и в танчики свои режешься.

– Молчи, женщина. Тебе не понять путь воина.

– Сам молчи. Три раза в неделю надо собираться.

– Думаю, для начала двух хватит. Может, ещё и не получится ничего.

– Не получится?! Пораженцы вы. И слабаки.

– Челы, давайте жить дружно, а? Я за два раза, а там как пойдёт.

– Два. Мы даже ещё не выбрали, что будем ставить.

– А это тема, кстати. Предлагаю Вильяма нашего Шекспира.

– Быть Шекспиру или не быть? Зис ис зе квешн![2]2
  Переиначенная фраза из монолога Гамлета из одноимённой трагедии Шекспира: «To be, or not to be, that is the question» («Быть иль не быть, вот в чём вопрос»).


[Закрыть]

– Не надоело паясничать?

– Я серьёзен как никогда.

– Два раза. В среду и пятницу. Или в субботу.

– И я за два.

– И я. У меня репетиторы.

– А у меня младшая сестра, которую нужно забирать из сада. Два.

Марта почему-то молчала. Богдан в обсуждении не участвовал, ждал, когда хоть что-нибудь напишет Василиса. Наконец в пятницу утром в чате появилось её сообщение:

– Я могу только в пятницу и субботу. Но вообще, как вы решите, так пусть и будет.

И эмодзи «солнышко».

В театр Богдан всё-таки опоздал, хоть и ненамного. Все уже были там, и Василиса тоже расставляла вместе с остальными стулья возле паласа – не в кружок, как в прошлый раз, а амфитеатром с одной стороны. Марта, как и обещала, принесла несколько небольших твёрдых подушек, кто-то притащил несколько старых пледов. Их тоже разложили по краю паласа.

Когда всё было готово, народ начал рассаживаться. Василиса, словно нарочно, заняла крайнее в ряду место и, посмотрев на Богдана, почти незаметно кивнула. И он, будто делал это всегда, спокойно прошёл и сел рядом. Кашемирова, скорчив непонятную рожу, что-то коротко шепнула сидящей рядом Полине, но та отмахнулась и с обожанием уставилась на Марту, которой поставили стул чуть поодаль, с другой стороны паласа.

– И снова здравствуйте, – Марта улыбнулась. – У нас хорошие новости. На неделе ко мне подошли несколько человек со своими предложениями. И сегодня я с удовольствием представляю вам нашего художника по костюмам. Это Ира.

Ира, как всегда смущаясь, опустила голову.

– А ещё у нас появились бутафор и художник сцены – Самир и Руслана. По-моему, это отличная новость. Позже нам понадобятся свето– и звукооператор, и надеюсь, кто-нибудь надумает заняться этим ответственным делом. Вообще, сегодня много чего нужно обсудить, но давайте после перерыва. А сейчас предлагаю поиграть.

– В прятки? В салочки? В карты? – Семён подпрыгивал на подушке, изображая нетерпение.

– Нет, не угадал, – Марта жестом попросила Парамонова успокоиться. – Кажется, эту игру иногда называют «ассоциации», но мы с моими друзьями говорили «крокодил». Не спрашивайте почему. Сама не знаю и даже не помню, откуда это название взялось. Знаете такую? Один человек изображает что-то или кого-то, а остальные отгадывают. Мы обычно делились на две команды и соревновались, кто больше отгадает. Но у нас с вами другая задача, так что каждый будет сам по себе: сам придумывает, сам показывает, сам пытается сделать это максимально точно и выразительно.

Первой вызвалась Полина. Вышла на середину паласа, подняла воротник свитера, легла, изогнувшись. А потом резко подняла верхнюю часть тела, отвела назад голову и зашипела.

– Кобра! – выкрикнули сразу несколько человек, а Марта зааплодировала.

Когда румяная от удовольствия Полина упорхнула на своё место, Василиса и Богдан обменялись взглядами, оценив и фантазию, и гибкость, и точное, резкое движение готовой к атаке змеи.

Следующим неожиданно вышел Седов. Задумался на секунду, сбегал в предбанник и вернулся оттуда в верхней одежде. Встав лицом к «публике», выставил вперёд левую ногу, левую руку отвёл за спину, а правую сунул в распахнутую на груди куртку. Когда Седов чуть склонил голову и печально посмотрел в пространство, Марта хихикнула, а кто-то из девчонок тихонько сказал: «На кого-то похоже, а на кого? На кого?» Седов тем временем стоял совершенно неподвижно, только безумно вращал глазами, пытаясь посмотреть то на своё левое плечо, то на правое, то куда-то вверх.

– Ну что? Догадались? – не выдержала Марта. – Ну, давайте же! «Я памятник себе…»

– Пушкин! Памятник на Тверской! Памятник Пушкину! – раздалось из разных углов.

Седов кивнул, с достоинством поклонился и направился на своё место.

– Я только не поняла, чего ты глазами так ворочал, – пробурчала Кашемирова, недовольная, кажется, успехами Игоря.

– А это он голубей гонял, которые на него гадили, – засмеялся Семён, и остальные тоже захихикали.

– Седов только памятник и мог изобразить, с его-то самодовольством, – буркнул Богдан Василисе.

– Да ладно, чего ты, – она примирительно улыбнулась, – хорошо же получилось.

– Хорошо, да, но всё равно.

Богдан нервничал. Ему не хотелось выходить перед всеми, что-то изображать и, возможно, опозориться. К счастью, и не пришлось: народу было слишком много. После Седова на палас выходили поочерёдно Сáфия, Руслана, Василиса, Самир, Елисей, Кашемирова (она изобразила кошку, и мурлыкала очень натурально). У кого-то получалось очень хорошо, другие справлялись на троечку, но веселились все от души. Парамонов, когда его призывали выступить, вопреки ожиданиям всё время отказывался: «Я ещё не придумал, подождите». Но потом вдруг вскочил и, не дождавшись, пока Кашемирова освободит ему импровизированную сцену, плюхнулся на живот, раскинул руки и ноги крестом и зажужжал.

Ира так хохотала, что начала икать, а Самир скатился с подушки на пол, прижал руки к животу и всхлипывал. Марта, вытерев слёзы, объявила слабым от смеха голосом:

– Так, давайте-ка сделаем перерыв, чайку попьём и восстановим дыхание. А потом спокойно сядем и поговорим. Семён, ты, пожалуйста, больше пока ничего не изображай, а то мы тут все умрём от хохота.

– А-а-а, я не могу! Вы видели? – Кашемирова, раскрасневшаяся и какая-то взъерошенная, подошла к Богдану и Василисе, которые тоже всё ещё всхлипывали от смеха. – Как он валялся там, как жужжал, как шевелил задницей! Я чуть не сдохла от смеха! Кричу: «Это Карлсон, Карлсон!» – а он всё жужжит, а потом начал кричать «пиу-пиу» и плеваться.

– Да видели, видели, – Василиса встала, улыбаясь, пригладила Наташины волосы, – дать тебе расчёску?

– Да нормально, и так сойдёт, потом причешусь, – Кашемирова отстранилась, будто прикосновения Василисы были ей неприятны. – Васильев, а ты почему не стал играть? Изобразил бы нам что-нибудь. Например… Ромео. Или даже Джульетту.

Богдан, сделав вид, что не понял намёка, ответил спокойно:

– Просто не успел. Да и куда мне после Парамонова с его боевым дроном?

– Боевой дрон! – снова закатилась Кашемирова и наконец оставила их в покое.

Вокруг суетился народ, шастал туда-сюда со стаканами. В предбаннике хохотала Кашемирова и без конца пищала «пиу-пиу». Парамонов разливал чай, то и дело покрикивая: «А вот кому чайку от боевого дрона? Бодрит, спасает от облысения и обостряет творческие способности!» «Какое облысение, балда», – смеялась Полина, а Самир похохатывал басом.

– Его Марта, что ли, заставила дежурить на кухне? – удивился Богдан. – В наказание за прошлый раз?

– Нет, сам вызвался. Наверное, на радостях. А ты чаю хочешь?

Богдану хотелось, но он чувствовал, что надо отказаться.

– И я нет. – Василиса откинулась на спинку стула. – Давай просто посидим, ладно?

Никому до них не было дела, и это равнодушие и не касающаяся их суета не пугали, не раздражали, наоборот, защищали и становились убежищем. Богдан уже почти собрался сказать, что понял про «Одиночество», но она продолжила:

– И помолчим.

Хорошо, помолчим. Богдан повернулся спиной к стулу Василисы, посидел немного и откинулся назад, опершись спиной и затылком о её ногу. Он не понимал, как на это решился, и был готов ко всему: что она оттолкнёт его, или просто встанет, или даже закричит, но она только вздохнула, еле слышно, с каким-то радостным удивлением. Они сидели, молчали, и это было странно, и легко, и немного тревожно.

Через несколько минут все стали потихоньку возвращаться на свои места. Поймав на себе несколько взглядов (удивлённый Самира, смущённый Сáфии, мрачный и тяжёлый – Седова), Богдан засуетился, начал поправлять подушку, на которой сидел, и в результате оказался дальше от Василисы, чем во время игры в «крокодила». От этого он занервничал ещё сильнее, поднял голову, чтобы заглянуть Василисе в лицо, но она смотрела только вперёд, на Марту, которая заняла свой стул и начала говорить.

– Все отсмеялись? Ну и хорошо. Теперь нам нужно заняться не такими весёлыми, но не менее важными и интересными вопросами. Прежде всего – график наших занятий. Я видела ваше обсуждение в чате и согласна с теми, кто предлагает пока встречаться два раза в неделю. И ещё мне кажется, что пятница и суббота подойдут идеально.

– Это потому, что так удобно Юрченко? – в голосе Кашемировой Богдан не расслышал злости, но ревность там точно была. И ещё что-то. Зависть?

– Мне тоже так удобно, – Богдан вскинул голову и посмотрел на Кашемирову с вызовом.

– И мне, – неожиданно поддержал Богдана Седов.

Марта успокаивающе взмахнула рукой:

– Скажу вам честно: мне бы хотелось, чтобы Василиса смогла ходить. Но это не главное. Мне кажется, что встречи накануне выходных – это действительно хорошая идея. Да, в субботу у вас есть уроки, но их меньше, чем в другие дни. В конце концов, какие-то задания можно сделать заранее. Мы тут тоже будем кое-чему учиться, и два занятия подряд дадут возможность, так сказать, закрепить материал. И вот ещё что: мастерская – в нашем полном распоряжении. Если нам понадобится дополнительно встретиться посреди недели, мы всегда сможем это сделать. Ну что, согласны на пятницу – субботу? Кто согласен, поднимите руку, пожалуйста. Уже пятеро, семеро, кто ещё? Все? Отлично! Тогда продолжаем. Есть ещё как минимум два важнейших вопроса. Во-первых, я бы хотела, чтобы у нашего театра появилось название. Нет-нет, сейчас предлагать ничего не надо, подумайте хотя бы до завтра. Дайте волю фантазии, хорошо?

– А я знаю, что будет «во-вторых»! – Парамонов, получивший сегодня свои пятнадцать минут славы, никак не мог угомониться.

– Подозреваю, что не только ты, – Марта кивнула. – И да, ты совершенно прав: нам нужно выбрать пьесу для постановки. У меня есть одна идея, но сначала я хочу послушать вас.

– Стендап! – Парамонов заорал, как бешеный осёл, и даже икнул в конце.

– Ты предлагаешь нам встать? – ехидно осведомилась Полина, хотя, конечно, поняла, что Семён имел в виду.

– Очень смешно! – он скорчил гримасу Полине и уставился на Марту. – Марта Валентиновна, давайте сделаем стендап! Это круто и вообще сейчас популярно. Можно даже создать канал на ютьюбе и выкладывать туда наши ролики.

– А ты, конечно, будешь там главной звездой, – съязвила Кашемирова, а Полина и Седов почти одновременно скептически хмыкнули.

– Вообще, это неплохая идея, – осторожно начал Самир и тут же высказал сомнение: – Но, боюсь, кроме Семёна, вряд ли кто-то с этим справится.

– Я помогу! – Семён не сдавался, хотя по постным лицам окружающих уже можно было догадаться, что идея провалилась.

– Ага. Выведем на сцену эскадрилью боевых дронов. Ляжем, расставим конечности, будем шевелить попами и орать «пиу-пиу», – последние слова Кашемировой утонули в общем смехе.

– Ну и ладно, – Семён обречённо махнул рукой, но, кажется, был доволен тем, что его выступление снова вызвало всеобщий восторг.

Марта всё это время молчала, только улыбалась с загадочным видом. Богдан был уверен, что она уже всё решила и только ждёт подходящего момента, чтобы предложить свой вариант. И, конечно, все в итоге примут именно его. И зачем тогда терять время и что-то говорить? Он поделился бы своими мыслями с Василисой, но она по-прежнему смотрела только вперёд и даже, кажется, сдвинулась на стуле, чтоб быть от него подальше.

– А я в фотоальбоме у родителей видела фотки, – начала вдруг Руслана, которая большей частью молчала, даже в школе; но не из робости, как Ира, а потому, что просто была не из болтливых. – У них тоже был студенческий театр. И один из спектаклей по пьесе Леонида Андреева «Любовь к ближнему».

– О! Андреев – это тот, про которого Толстой сказал: «Он пугает, а мне не страшно»?

– Именно тот, Полина, – Марта одобрительно кивнула. – В дневниках Толстого такой фразы нет, поэтому, возможно, цитата неточная. Но многие современники именно так формулировали отношение Льва Николаевича к творчеству Андреева. Кто-то, кроме Полины, ещё читал его?

– Я, – как на уроке, подняла руку Василиса. – Но только рассказы, а эту пьесу нет.

– А что, она правда страшная? – Семён снова оживился, вытаращил глаза и оскалил зубы. – Про зомбаков?

– Нет, – улыбнулась Марта, – совсем не страшная. Хотя как посмотреть. Руслана, расскажешь? Ты, наверное, прочитала?

– Ага. Смысл вкратце такой: хозяин одного отеля в горах нанимает молодого человека, чтобы тот развлекал публику.

– Аниматором, что ли? – спросил Седов.

– Ну, можно и так сказать, если перенести историю в наше время. В общем, этот парень стоит на скале и то ли собирается броситься вниз, то ли просто может свалиться в любой момент. В отель начинает валить народ, в том числе пресса. Все делают вид, что страшно за него переживают, но на деле только и ждут, когда он упадёт и разобьётся. А то, что его нанял хозяин отеля, выясняется только в самом конце, причём все этим страшно разочарованы.