Текст книги "Театр «Хамелеон»"

Глава 4

Все, конечно, знали, что Марта раньше была сценаристом документального кино, причём успешным, получала какие-то премии и призы, а значит, знакома с миллионом людей, в том числе из мира искусства. Но такого не ожидал никто. А Марта, наверняка предвкушая их реакцию, никого ни о чём не предупредила. Просто в пятницу, через несколько дней после прогулки в парке, прибежала к ним прямо на перемене перед химией, собрала в холле и торжественно объявила:

– Так. Я обо всём договорилась. В актовом зале у нас по-прежнему разруха, так что пока будем собираться в другом месте. Адрес кину вам в общий чат. Давайте после уроков домой, пообедаете, переоденетесь во что-нибудь… более удобное и лучше немаркое, а в четыре часа приезжайте туда. Успеете?

– Куда?

– А что там?

– Ну расскажите, Марта Валентиновна!

– А что с собой брать?

Вопросы сыпались один за другим, особенно усердствовали девчонки, но Марта решительным жестом пресекла болтовню:

– Наберитесь терпения, ладно? Что там – узнаете, когда приедете, пусть будет сюрприз. Брать? Знаете, если сможете, возьмите какие-нибудь тряпки, губки, можно моющие средства ещё. Думаю, нужно будет прибраться – полы помыть и тому подобное. Да, уборщиц там нет, так что наводить чистоту придётся самим, уж извините.

В этот раз её «извините» прозвучало не как обычно, виновато и неуверенно, а весело, будто она их поддразнивала.

– Всё, идите в класс, и мне пора, иначе мои пятиклашки разбегутся по всей школе. Если будут вопросы по делу, а не ради любопытства, найдите меня на следующей перемене или в чате пишите. Только не во время уроков, договорились?

Ха! Не во время уроков! А сама прислала адрес через десять минут после звонка! Наверное, дала своим малькам какое-то задание и в телефон полезла. Все учителя одинаковые, даже если это Марта. Естественно, все немедленно стали гуглить адрес, чтобы понять, что это за таинственное место, но гугл-мапс бесстрастно сообщали об аптеке, супермаркете и нотариусе со смешной фамилией Бородинчик. К середине урока под адресом было штук пятьдесят комментариев, и все – с большими буквами в начале и с положенными знаками препинания. Видимо, из уважения к Марте.

– Прям в магазине засядем?

– А чё, там и пожрать можно будет.

– Лучше в аптеке.

– Я гематоген люблю.

– Фу-у-у, гадость липкая.

– Зато полезно. Для кровищщи!!!

– Лучше аскорбинку или злаковый батончик.

– Я не конь, чтоб овёс жевать.

– А кто? Конь!

– Я котик!

– Котяра ты. До марта далеко ещё, так что октябрьский.

– Может, лучше к Бородинчику?

– Бородинчик будет рад!

– И уедет в Ленинград.

– В Петербург, неуч.

– Сама такая.

– Бородинчик на самом деле не нотариус, а композитор. Автор оперы «Князь Игорёчек».

После этой реплики Елисея (кажется, первой в чате с начала учебного года) народ уважительно притих. А может, просто гуглили.

– О, Королевич! Шутка – огонь!

– Я в Большом видела. Не Бородинчика, Бородина.

– А танец половецких девушек кто будет танцевать?

– Сам и будешь. Можешь Седова в пару взять.

Химичка, которая крутилась у доски и уже бóльшую её часть исписала формулами, наконец заметила, что в классе происходит что-то не то, прикрикнула, пригрозила отнять телефоны и налепить двоек всем подряд, без разбора. Пришлось угомониться и до конца урока изображать интерес к химическим соединениям.

К пятнадцати сорока пяти у входа в супермаркет собрались пять человек, среди которых были Василиса и Богдан. Когда Марта назначила время встречи, он не очень надеялся, что Василиса придёт, и теперь от радости находился в каком-то полуобморочном состоянии. Пытаясь привлечь её внимание, он неудачно пошутил об аптеке и Бородинчике, тут же смутился, но она улыбнулась, хоть и выглядела какой-то напряжённой.

К четырём пришли ещё человек десять, и Богдан удивился, что так мало. Марта опаздывала, появилась только в десять минут пятого в сопровождении Полины. Рядом вышагивала Кашемирова в своём знаменитом пальто.

– Извините, мои дорогие! Извините меня, пожалуйста. Появились срочные дела в школе, пришлось задержаться. И да, я оценила ваши шутки, но нам не в магазин, не в аптеку и даже не к тайному композитору, а вон туда, за угол, и потом ещё немного вперёд.

Когда Марта подвела их к небольшой лестнице, ведущей в полуподвал, все уже устали гадать и молча смотрели, как Марта достаёт из рюкзака связку ключей с тяжёлым металлическим брелоком. Два ключа были огромными, фигурными, словно от какого-нибудь сказочного дворца, а третий – самый обычный, как от квартиры.

На высокой и широкой двери, небрежно покрашенной в унылый серый цвет, висел замок, тоже огромный (в книгах такие называют амбарными). Марта сначала открыла его, после вставила второй фигурный ключ в узкую скважину, несколько раз со скрежетом провернула.

– О! Будет где… это, руки помыть! – воскликнул Семён, как-то умудрившийся протиснуться вперёд всех, оттеснив даже Полину, которая обычно маячила рядом с Мартой, словно приклеенная.

Остальные тянули шеи, разглядывая небольшое помещение, где справа было подобие кухни (рабочий стол, раковина, навесной шкаф), а слева – маленький холодильник (вроде тех, что ставят в гостиничных номерах), настенная вешалка с десятком крючков и полуоткрытая фанерная дверь, за которой виднелся унитаз, почему-то чёрный.

– Парамонов, ты, как всегда, – прошипела Полина, – то глупость, то гадость.

– Да ладно тебе! – Семён не смутился. – Все ж свои люди! А если я не успел дома… ну это… руки помыть! Торопился… – Он вдруг сбился и восхищённо охнул. – Ну ни фига ж себе!

На несколько секунд онемели все. Потому что там, за второй дверью, которую Марта только что распахнула, открылось бесконечное в длину и высоту пространство. Проникающий из предбанника свет еле-еле обозначал странные корявые тени, похожие на чёрные привидения. Марта, протянув руку вправо, что-то повернула или нажала, раздался щелчок, и через несколько секунд на потолке стали медленно разгораться лампы, неожиданно разноцветные: синие, красные, жёлтые, зелёные. Их было много, и цвет их был неярким, но сочетание оттенков производило фантастический эффект – то ли солнечного света среди листвы, то ли отсвета радуги. И стоящие во всех углах фигуры будто оживали, на их неровных поверхностях неяркие блики чередовались с глубокой чернотой. Это было одновременно жутко и красиво.

– Ну вот. Нравится? – Марта раскинула руки и счастливо засмеялась.

– Да ваще-е-е! – Семён подошёл к одной из фигур, потрогал пальцем, потом задрал голову. – Ну и потолки! Сколько тут? Метров пять, наверное. Не ниже, чем в спортивном зале.

– Да, наверное, – Марта пожала плечами. – Да это неважно. Главное, тут полно места. Давайте я проведу вам небольшую экскурсию, а потом будем наводить порядок, хорошо? Там, в прихожей, как вы видели, туалет и раковина. Плиты нет, но есть электрический чайник, так что чаем и кофе мы будем обеспечены. А если мама Богдана будет по-прежнему баловать нас всякими вкусностями, то точно не помрём от голода и жажды. – Она снова засмеялась.

Богдан суетливо кивнул, но ничего не сказал, хотя, наверное, давно стоило признаться, что никакая это не мама, а он сам. И пока Марта водила их по мастерской, показывала и рассказывала, он всё думал, почему с самого начала не то чтобы врал, но… Вообще-то врал. Каждый раз обещал передать маме благодарность, поддакивал, когда её хвалили. Зачем? Боялся, что будут смеяться: типа, парень, а сам с тестом возится? Отцу, кстати, это как раз и не нравилось. Он не выражал недовольство открыто, но каждый раз удивлялся: «Странный ты. Я в твоём возрасте с железками возился, а ты всё с печеньками». Богдан злился и напоминал, что все самые знаменитые повара – мужчины. И кондитеры, кстати, тоже.

– Марта Валентиновна, а этот… скульптор, он вам кто? И где он сам-то?

– Наташа, – негромко и укоризненно сказала Василиса, и Кашемирова ойкнула и извинилась.

– Да ничего, – Марта была великодушна, хотя вопросы ей явно не слишком понравились. – Алекс – мой друг, он в отъезде сейчас. Но вообще, это неважно. Я с ним всё согласовала, и он разрешил нам тут заниматься. Только, конечно, нужно аккуратно – и с работами, и вообще.

– Они такие… большие, – Самир, который неожиданно для Богдана (да и для всех остальных, похоже) тоже пришёл, тронул пальцем бугристую поверхность ближайшей к нему фигуры.

– Ага, и тяжёлые. Что с ними сделается? – Семён подошёл к скульптуре, схватился за что-то рукой и сделал вид, что собирается карабкаться наверх.

– Парамонов, ты совсем, что ли?! – Полина подбежала и схватила его за рукав. – А если сломаешь?

– Да, Семён, ты уж, пожалуйста, поосторожнее. Они только на вид такие прочные. Там кое-где металл очень тонкий, можно повредить или согнуть нечаянно. Но они ещё и дорогие. Алекс… довольно известен среди любителей современного искусства, – Марта как-то странно изогнула губы, будто была недовольна успехами своего друга. – Он, кстати, свои работы скульптурами не называл. Говорил «фигуры» или «железяки». А эта вот железяка – одна из моих любимых. Называется «Пёс-2».

Богдан присмотрелся. В сплетении неровных, причудливо изогнутых полос металла действительно можно было разглядеть собаку: удлинённая голова, поникшие уши, худые лапы. Это был очень грустный пёс, почти невыносимо грустный.

– А где остальные? И сколько их вообще?

– А почему такое название?

– Название давала не я, это у автора надо спрашивать, – улыбнулась Марта. – Псов, по-моему, было всего пять, бóльшая часть уже продана. Вон там, в углу, стоит «Пёс-1», можно посмотреть. И давайте уже начинать уборку, а то до ночи тут проторчим, а нам всем завтра в школу.

Уборка превратилась в бесконечную суетливую круговерть. В предбаннике нашлись несколько вёдер, половые тряпки и две швабры. Девочки мыли полы, протирали железяки, которые сильно запылились; парни выливали использованную воду и таскали вёдра с чистой. Мутно-серой вода становилась почти моментально, потому что пол в подвале был хоть и довольно ровный, но бетонный и очень грязный. Когда все уже совершенно замучились, Самир обнаружил в дальнем углу табуретки и складные пластиковые стулья, вытащил их на середину, протёр и предложил Марте и девочкам немного отдохнуть. Он вообще оказался очень шустрым и курсировал с вёдрами туда-сюда раза в полтора чаще, чем остальные.

– Да, давайте отдохнём, – Марта со вздохом села. – Утомила я вас? Извините, сама не ожидала, что здесь такое. Давно никто не прибирался. Но зато сегодня всё закончим и на следующей неделе сможем уже не отвлекаться на грязную работу.

– У-у-у, – разочарованно протянула Полина, – только на следующей неделе? А почему не завтра?

– Точно! – завопила Кашемирова. – Давайте завтра! И вообще, я думаю, надо тут как-то поуютнее всё сделать. Окна наверху совсем маленькие, так что шторы ни к чему, а вот на пол я бы что-нибудь положила. – Она задумалась. – У нас в кладовке валяется старый палас, от бабки остался. Я спрошу, можно ли взять. Только он тяжёлый, понадобится грубая мужская сила, чтоб дотащить.

Все возможные варианты мужской силы смотрели кто в пол, кто на потолок и никак не реагировали на кашемировские намёки.

– Наташа, ты сначала с мамой поговори, а потом, я думаю, кто-нибудь донесёт, если надо будет. А с паласом хорошая идея, теплее станет. Тут, конечно, есть отопление, но пол холодный. Так что, вы действительно хотите собраться завтра?

«Да, да, хотим! Нормально! Давайте уж всё доделаем, чего тянуть?» – все отвечали по очереди, но Василиса молчала, глядя куда-то в угол, и Богдан поэтому тоже ничего не говорил. Наконец она повернула голову и уверенно сказала:

– Да, давайте завтра. Я смогу.

Пока заканчивали уборку, Богдан на какое-то время потерял Василису из виду. Всё-таки помещение было очень большим, народ суетился, перекрикивался и переругивался, да ещё и железяки эти кругом. Богдан пытался их пересчитать, всё время сбивался, но примерно получилось около десяти или двенадцати. Самая большая стояла в левом от входа углу и была выше человеческого роста; возле неё он и обнаружил Василису, когда тащил в туалет последнее ведро с грязной водой. К тому времени почти все как-то незаметно разошлись, а Марта поднялась на лестницу, чтобы позвонить, потому что в подвале телефон плохо ловил.

– Знаешь, как называется эта скульптура? – негромкий голос Василисы заставил его вздрогнуть – не от испуга, а от неожиданности и радости. Это был самый первый раз, когда она обратилась напрямую к нему, только к нему и никому другому.

– Как? – Богдан поставил ведро на пол, вытер горящую от тяжести ладонь о джинсы.

– «Одиночество».

– Почему? Их же тут трое. – Он чуть отошёл назад, присмотрелся. – Или нет, даже четверо.

Скульптура действительно состояла из нескольких человеческих фигур разного роста, стоящих рядом. Если приглядеться (ко всем железякам нужно было приглядываться), можно было разобрать в рваных, изогнутых и как будто оплавленных кусках металла силуэты женщины, мужчины и двоих детей. Но, возможно, он принял за ребёнка ещё одну женщину, просто ниже ростом.

– Да, четверо. Марта Валентиновна немного рассказала, как это делалось. Как вообще Алекс создавал свои скульптуры. Ты, наверное, не слышал, пока с вёдрами бегал, – Василиса говорила с Богданом, но смотрела только на железяку. – Он завозил в мастерскую кучу разного металла и начинал его резать на неровные куски. Ещё у него были сварочные аппараты и всякие горелки, с помощью которых он некоторые куски оплавлял. А потом начинал их соединять между собой. И никогда нельзя было заранее понять, что в итоге получится. Марта говорит, что он и сам не всегда знал это, но я думаю, она ошибается.

Василиса замолчала ненадолго, а потом сказала – негромко, с паузами, таким голосом, будто до полусмерти замёрзла:

– Их четверо, да. Но каждый сам по себе. Разве ты не видишь?

И сразу после этого ушла – так быстро, что Богдан не успел ничего ответить. Взглянула на него коротко и со словами «до завтра, мне пора» направилась к выходу. Богдан шагнул следом, ударился ногой, дёрнулся, пытаясь поймать опрокидывающееся ведро, но было поздно. Да что ж такое!..

Пока он собирал с пола грязную жижу, вернулась Марта.

– Богдан, что случилось? Опрокинул? Вот беда!

– Да я уже почти закончил, – пропыхтел Богдан, выжимая тряпку, – сейчас вылью, и всё.

– А ты последний, что ли?

– Нет.

Ни Богдан, ни Марта сначала не узнали голос, прозвучавший из дальнего угла.

– Кто там у нас? – Марта сделала шаг в ту сторону, но из-за дальней железяки уже вышла Кашемирова. Лицо у неё было как маска, а глаза красные.

– Наташа? Что такое?

– Пальто, – Кашемирова двигалась, как пластиковый манекен, и несла, прижав к себе, свёрнутое пальто.

– Наташа, в чём дело? Тебя кто-то обидел? Ну иди сюда, иди. Сядь вот. Богдан, принеси воды. Наташа, объясни, пожалуйста, что случилось, – Марта суетилась, гладила Кашемирову по плечу, и та наконец заговорила связно.

– Вот. Смотрите. Кто-то испачкал. Наверное, ведром. Я не знаю. Как я домой теперь пойду? – Кашемирова тоненько, с подвыванием, заплакала. – Меня мать убьёт!

Марта аккуратно вынула из её рук голубой свёрток, расправила, растянула в руках. Сзади внизу на пушистой ткани выделялось огромное серое пятно.

Сопровождать Кашемирову в химчистку пришлось Богдану. Об этом его попросила Марта, и отказать ей он не мог. Она рассказала, что на днях видела у метро вывеску.

– Я ещё обратила внимание, что это нечто новенькое для нас: круглосуточная химчистка. Как в американском кино, да?

Она же прогуглила адрес, телефон и даже сама туда позвонила, чтобы уточнить детали.

– Они работают. Не круглосуточно пока, потому что клиентов немного, но допоздна, вы точно успеете. Сказали, что если пятно несложное и грязь въелась неглубоко, то справятся за полчаса, не больше. Богдан, ты извини, я бы сама с Наташей сходила, но я уже договорилась о встрече, так что… Вот вам деньги на всякий случай. Можно даже не отдавать.

– Да нормально всё, есть у меня, – буркнул Богдан, хотя был уверен, что Кашемирова и без него бы вполне справилась.

Выйдя из мастерской, он позвонил маме и сказал, что задерживается, – чтобы она не волновалась. Но сначала пришлось уговаривать Кашемирову ехать на автобусе, а не топать пешком. Она с трудом согласилась надеть на себя испачканное пальто и всё время просила Богдана стоять сзади и прикрывать собой её позор.

К тому времени, когда они наконец отдали голубой свёрток приёмщику, черноволосому парню, который на вид был не старше их обоих, Кашемирова уже совсем успокоилась и с любопытством глазела по сторонам.

– А ничего тут, да? Чистенько, цветочки, креслица.

– Угу, – разговаривать не хотелось, и Богдан уткнулся в телефон.

– Как тебе подвал? Круто же, да?

– Угу.

– Васильев, ты чего такой угрюмый?

– Может, я пойду? Могу денег оставить, если у тебя нет. – Богдан с тоской посмотрел в окно.

– Да ладно, скоро уже. Знаешь, а я думаю, что Алекс этот – никакой Марте не друг. А бывший.

– Кто бывший?

– Ну кто-кто? Парень. Или муж.

– Да? – Богдан пожал плечами. – Да какая разница?

– Не скажи. Интересно же. Я всё-таки думаю, что бывший. Она так о нём рассказывает… Моя мать так только о своих бывших говорит. Как будто затаила что-то. Делает вид, что они друзья-дружочки, а сама обижается.

– О «своих»? – Богдан невольно заинтересовался. Кашемирова рассказывала о матери, как о героине какого-то сериала.

– Ну да, она три раза замужем была, а сейчас в четвёртый собирается. Будет у меня скоро новый папочка, – Кашемирова скорчила рожу – вроде улыбка, но какая-то кривая.

– Угу. – Чёрт знает, как на такое отвечать, так что Богдан снова ограничился невнятным мычанием.

– Слушай, а ты завтра придёшь? Ну, в подвал.

– Угу. Наверное.

– Угрюмый ты всё-таки, Васильев. Как тургеневский Бирюк. Не, я понимаю, что ты сейчас предпочёл бы быть совсем в другом месте и провожать совсем другого человека. Да? – Кашемирова уставилась в его лицо своими глазищами, серыми с коричневыми крапинками, и улыбнулась со всем возможным ехидством. – А зовут этого человека…

– Так! Достала ты меня, Кашемирова! От метро домой сама дойдёшь, не заблудишься! – Богдан вскочил и уже от дверей увидел, как черноволосый приёмщик выносит из подсобки голубое пальто.

От кого: Марта Брянцева <[email protected]>

Кому: Алексей Петров <[email protected]>

Тема: Просто так – 6, 7, 8, 9

Испугался, что придётся читать послание размером с «Войну и мир»? Не бойся. Я шучу. Хотя что-то захандрила. Погода, наверное. Дождь третий день. Барабанит по подоконнику, а ощущение – что по голове. И выстукивает какой-то унылый и одновременно тревожный ритм. Почему осенью так трудно жить, особенно если ты один в квартире? Может, мне кошку завести? Или ей будет одиноко, пока я на работе, как думаешь? И куда её девать во время отпуска?

Но это же пройдёт, правда? Может, я просто боюсь, что не справлюсь? Затеяла театр, но я ведь никогда не была режиссёром. Актрисой (если так можно выразиться про студенческие капустники) была, но сама никогда ничего не ставила, репетиций не проводила, из системы Станиславского хорошо знаю только знаменитое «Не верю!».

А помнишь, ты приходил несколько раз к нам на спектакли? Про один раз уверена на все сто. Когда Андрюшка Карминов (надо ему напомнить, директору нашему) разлил на сцене что-то, а я бежала, поскользнулась и проехала на коленях метра три. Потом занозы вынимала целый час и месяц ходила с разбитыми коленками, как шпана какая-то. Помнишь? Или забыл?

Ладно. Я справлюсь. Да? Это просто осень. Просто осень, чёрт её побери совсем.

Кстати, в мастерской теперь красота. Мои девочки и мальчики не ныли и не отлынивали, пахали как проклятые. И будет мне там хорошо, как было когда-то.

Всё, пойду спать. Училки встают рано.

Я.

Глава 5

Богдан мог бы возненавидеть Кашемирову – за тот вечер в химчистке, за то, что лезет в чужие дела, за этот её постоянный выпендрёж и вечные попытки быть в центре внимания. Но она дружила с Василисой и, кажется, даже нравилась ей. Она не была ни злой, ни подлой и могла бы, наверное, заступиться тогда за Иру, если б Василиса не сделала этого первой. И ещё Богдан хорошо помнил её слёзы из-за испорченного пальто и фразу «мать меня убьёт». Ясно, что по-настоящему никто никого не убьёт. Но иногда и слов хватает, Богдан это точно знал.

А рассказы про бывших и про четвёртого по счёту папочку? Как это вообще? Приходит в дом чужой человек, приносит свои вещи, начинает там есть и спать, занимает по утрам туалет и ванную, устанавливает свои порядки? Можно привыкнуть к этому раз, ну два, но четыре?! К тому же этих людей выбирает мать Кашемировой, а самой Наташе остаётся только принимать неизбежное.

Богдан, конечно, всё понимает про жизнь – что может быть любовь или просто страх одиночества. Но его мама замужем была только раз, за Богдановым отцом, и больше, насколько ему известно, не собирается. Посмотришь на такую Кашемирову, узнаешь микроскопическую часть её проблем – и обрадуешься, что сам ты живёшь, как пишут во всяких дурацких статейках, «в неполной семье».

В общем, ссориться с Кашемировой не хотелось. И отказать ей в просьбе, которую она, по своей привычке, произнесла как приказ, Богдан тоже не смог.

– Васильев, ты должен мне помочь донести палас. – Кашемирова подошла к нему после последнего урока.

– Я?! – Богдан просто ошалел от такого заявления. – Почему я?

– А кто? Кого я могу ещё попросить, не рискуя нарваться на отказ или ещё что похуже?

– Ну Самира, например. Или Королевича. Да вообще любого! Почему я?

– Ты мне обещал. Ну ладно, ладно, не обещал. Но всё равно! Мы, в конце концов, вчера с тобой почти побратались. Или посестрились, – Кашемирова смотрела жалобно и снова таращила глаза.

– Ага. Попальтовились. Ладно. – Богдан вздохнул. – В подвал идём к четырём, как вчера? Во сколько и куда подойти?

Жила она, оказывается, совсем рядом, второй дом от школы. Богдан поднялся на этаж и ещё не успел позвонить в квартиру, как дверь открылась и оттуда выглянула Кашемирова.

– Заходи, я уже приготовила всё.

У её ног лежал огромный свёрток, обмотанный скотчем.

– Вот, даже ручку сделала, чтобы нести было удобно. Попробуй.

Богдан схватился за липкую скрипучую петлю, приподнял палас, потряс в воздухе.

– Не знаю. Хлипкая какая-то, боюсь, порвётся.

– Да ладно, донесём, то есть донесёшь. Тут же недалеко. У меня всё равно скотч кончился. – Кашемирова сняла с вешалки пальто, жестом показала Богдану на дверь.

– Опять ты? – Богдан, кряхтя, потащил палас на площадку у лифта. – Хочешь снова ночью по химчисткам бегать? Я с тобой больше не пойду.

– Ну и не надо, – Кашемирова закрыла дверь, – сегодня всё должно быть нормально, убрались уже. К тому же не у всех есть миллион одёжек на все случаи жизни, понял? Это пальто стóит как три обычные куртки, ясно тебе?

Кашемирова то ли обиделась, то ли расстроилась, и всю дорогу до остановки они молчали. И в автобусе Богдан, плюхнувшись на свободное сиденье, сказал:

– Ты туда булыжник внутрь запихнула или труп? Вообще неподъёмный. Понимаю, почему твоя мама решила от него избавиться.

– Она не знает ничего, – махнула рукой Кашемирова, сев напротив, через проход, и бдительно следя, чтобы подол пальто не тёрся о свёрнутый палас. – Вечером забыла сказать, сейчас её дома нет, а звонить я не буду. Да она и не вспомнит про него. Бабка умерла три года назад, палас этот с того времени в кладовке валяется.

Ручка оборвалась, когда Богдан выходил из автобуса. Свёрток бухнулся на тротуар и вздохнул, как живой, как будто ему было больно. Хорошо хоть, дождь в последний раз шёл три дня назад.

– Так и знал, – пробурчал Богдан. Он сказал бы и что-нибудь порезче, но орать на Кашемирову смысла не было, а на палас – тем более.

– Ну прости, – Кашемирова извинилась так, что лучше бы вообще ничего не говорила. – Может, попробуешь… как-нибудь…

– Как, интересно? У меня рук не хватит его обхватить. Если только вдвоём.

– Ха-ха, – Кашемирова демонстративно отошла в сторону. – Серьёзно? Слушай, давай подождём немного, а? Может, кто-то из наших мимо пойдёт.

– А если они все уже там? Нет уж. Давай топай вместе со своим драгоценным пальто в магазин за скотчем. Иди-иди!

Когда Кашемирова, фыркнув, направилась в сторону супермаркета, Богдан оттащил палас в сторону и потрогал его рукой. Пыльный, конечно, но вроде ничего, можно посидеть. Он устроился поудобнее, поправил шарф и надвинул капюшон. В кармане звякнуло. Марта писала в общем чате: «Эй, народ, вы где? Мы тут вас ждём, но пока не начинали. Напишите, пожалуйста, кто ещё собирается прийти». Все молчали: похоже, только они с Кашемировой опаздывают. Но писать он ничего не стал. Какой смысл? Они придут совсем скоро.

Василиса уже наверняка там, в мастерской. С кем-то говорит, кому-то улыбается или снова стоит и смотрит на «Одиночество». Богдан ещё вчера, пока Марта успокаивала Кашемирову, всмотрелся в скульптуру повнимательнее. Василиса права: эти четверо были рядом, но каждый сам по себе. В том, как они стояли, как смотрели (вперёд, а не друг на друга), как обессиленно опустили руки, – во всём чувствовалось равнодушие и безысходность. Выходя из подвала, Богдан кинул последний взгляд на фигуры и заметил ещё одну деталь: у тех троих, что повыше, на груди слева зияла дыра. И только у четвёртого, самого маленького, в этом месте отчётливо виднелся смятый комок металла, отдалённо напоминающий сердце, но не смайлик, а настоящее человеческое сердце из учебника анатомии.

Богдану очень нужно было сказать об этом Василисе: и про сердце, и про то, что он понял, почему «Одиночество». Но они с Кашемировой опоздали почти на двадцать минут. Сначала Богдан ждал, потом ворочал палас, обматывая его скотчем, после, пыхтя, тащил корявый свёрток от остановки до мастерской… Наташа, кажется, в какой-то момент почувствовала себя виноватой и даже попыталась поддерживать палас с одной стороны, но, боясь испачкать пальто, принимала при этом такие позы, что Богдан её отогнал:

– Отстань ты! Только мешаешь. А если тебя ещё и перекосит, то в больницу я с тобой не поеду.

– О, коврик приехал! – Семён первым подбежал к вошедшему Богдану, рванул у него из рук свёрток, и ручка снова оборвалась.

Кашемирова довольно оскалилась:

– Ну что, Васильев, не только у меня руки кривые? А то бухтел полдороги, что это я такая-сякая.

Богдан ничего не ответил, но заметил, как Василиса кинула на него насмешливый взгляд. А потом все начали суетиться, сдирать скотч, разматывать палас. Он оказался квадратным и огромным, метра по четыре с каждой стороны, и закрыл собой приличный участок пола.

– Отлично, просто отлично! – Марта довольно потирала руки. – Может, заварим чай? Я принесла одноразовую посуду, чайные пакетики и растворимый кофе. А в холодильнике стоит пакет молока. Кто поставит чайник? Полина? А остальные пока расставьте стулья и табуретки, вот так, кружком. На всех, скорее всего, не хватит, но сегодня придётся потесниться, а в следующий раз я привезу из дома несколько старых диванных подушек, на них можно будет сидеть, как на пуфиках.

– У меня тоже есть такие, принести?

Вопрос задала Ира – та самая, тихая и робкая. Она в последнее время почти перестала пользоваться своей привилегией и часто отвечала на уроках устно, но Богдан всё равно удивился, увидев её здесь: неужели она хочет играть на сцене, с её-то страхом публичных выступлений? Богдан и в себе как в потенциальном актёре был не вполне уверен, но у него есть другая, и очень веская, причина быть тут.

А потом он вспомнил, как сегодня в начале урока Марта обратилась к классу и рассказала, что вчера инициативная группа… «Стартаперы!» – выкрикнул с места Семён, и Марта со смехом согласилась, что пусть стартаперы.

– Так вот, они привели в порядок помещение, в котором будут проходить наши занятия. Наверное, большинство назвало бы это театральным кружком или драмкружком, но мне нравится говорить просто «театр». Сегодня мы снова собираемся, и я приглашаю всех без исключения, даже тех, кто никогда не мечтал о сцене. Потому что мы будем не только ставить спектакли. Мы будем читать стихи, пьесы, мы будем думать и разговаривать о литературе и о жизни. К тому же в театре должны быть не только режиссёр и актёры. Любому театру не меньше, а возможно и больше, нужны бутафоры, костюмеры, звуко– и светооператоры и просто друзья. Так что, пожалуйста, приходите, я буду ждать всех – и потенциальных артистов, и тех, кто готов взять на себя гораздо более сложную роль.

Похоже, речь Марты произвела нужный эффект: ко вчерашним стартаперам прибавились, кроме Иры, гитарист Никита, Елисей, Седов, Сáфия, Настя и Руслана вместе с невидимым Людмилом. Все потихонечку рассаживались вокруг Марты. Некоторые девчонки умудрились поместиться вдвоём на одном стуле, но мест всё равно не хватало, и Семён в конце концов сел прямо на пол, точнее на палас. Его примеру последовали и другие парни.

Из предбанника высунулась голова Полины:

– Народ, чайник закипел, кто будет чай-кофе?

Все опять засуетились, вскочили с мест, побежали наливать чай. Одни подшучивали друг над другом, другие переругивались, и вся эта катавасия тянулась бесконечно. Марта в конце концов решила призвать присутствующих если не к порядку, то к вниманию.

– Давайте успокоимся, ладно? И вот что я предлагаю: со следующего раза по очереди будем брать на себя хозяйственные заботы, можно дежурство организовать по двое или по трое – чай заваривать, посуду потом убирать, мусор выносить.

– Ну, это женское дело, – Семён, который теперь уже не сидел, а полулежал, сладко зажмурился, – чаёк там, кофеёк…

– Ну ты и… – начала Полина, но Марта остановила её жестом.

– Да? Как интересно, – Марта говорила таким голосом, что Семён, почувствовав неладное, снова сел. – А что, по-твоему, мужское дело?

Вид у всех девчонок был такой, будто они сейчас распнут Семёна на ближайшей железяке, и только у Василисы взгляд был грустный.

– Знаешь, Парамонов, что я тебе скажу? Ты, придурок, похоже, не заметил, что мир изменился… – начала Кашемирова, но Марта остановила и её.

– Семён, ты меня удивил, честное слово. С такими взглядами тебе хорошо было бы в девятнадцатый век отправиться. Причём в роли барина. И мне кажется, ты сейчас не только обидел девочек, но и себя не в лучшем свете выставил.

Парамонов буркнул «извините, был не прав», и, казалось, все на время успокоились. Но тут Богдан вспомнил, что хотел задать Марте вопрос. Он сидел на полу недалеко от неё и вроде бы начал негромко, но именно в этот момент все замолчали, и Богдану пришлось говорить в полной тишине:

– Марта Валентиновна, я хотел спросить. В театр можно только тем, кто учится в нашем классе? У меня есть один… человек… друг, который нам очень подошёл бы. Мне кажется, у него получится на сцене.