Текст книги "Театр «Хамелеон»"

– Спасибо, Руслана. А история, кстати, вполне современная, да? Про лживую прессу, про показную любовь к ближнему и жажду скандала.

– А давайте её переделаем? Сейчас это модно. Я видела несколько таких спектаклей и фильмов. – Полину поддержали ещё несколько человек и стали вспоминать названия.

– Можно, да, – задумчиво согласилась Марта. – Будет, конечно, непросто, но теоретически… У кого-то ещё есть предложения?

После этих слов народ разрезвился не на шутку. Предлагали Чехова, Островского, детские сказки («Буратино» и «Чебурашку»), Шекспира (от «Ромео и Джульетты» до «Укрощения строптивой», причём строптивую вызвался играть Парамонов). Вспомнили даже о мюзиклах, после чего Парамонов провыл какую-то строчку на английском, которую никто не опознал.

Марта веселилась вместе со всеми, но в конце концов напомнила, что там, наверху, поздний вечер, а завтра всем в школу.

– Спасибо вам! Я, честно говоря, даже не ожидала, что будет столько предложений, да ещё таких разнообразных. Окончательное решение я пока принять не готова, тем более что не рассказала вам о своей идее. Я только очень вас прошу: не отвергайте сразу. Подумайте. Можем обсудить – сразу или потом. Договорились? Так вот. Шекспир, Чехов и Буратино – это, конечно, неплохо. Но стоит ли начинать с таких больших, сложных и всем известных вещей? Может, мы придумаем что-то совсем новое и совсем своё? Придумаем и напишем сами.

Все притихли. Даже Парамонов задумался, хоть и ненадолго.

– Я думаю, можем. Но вы говорите: мы. То есть будем писать все вместе? Передерёмся же! – Он хмыкнул и посмотрел по сторонам. Полина, Кашемирова и Седов согласно закивали: да, точно поубиваем друг друга.

– Мы передерёмся ещё до того, как начнём писать. Надо же ещё тему выбрать, придумать персонажей и сюжет, – Полина с сомнением пожала плечами.

Богдан всё ждал, что скажет Василиса, но она замерла на стуле, словно решила прикинуться ещё одной железякой. Ну и ладно. Пусть.

– Марта Валентиновна, у вас наверняка есть решение, да? Вы же всё уже придумали? Скажите! – Богдан через силу улыбнулся.

Марта держала паузу, как и положено в театре. Только обводила взглядом всех по очереди, пытаясь, наверное, предугадать реакцию на своё предложение.

– Ладно, – она глубоко вздохнула, будто наконец решилась, – нечего время тянуть. В общем, мы в нашем студенческом театре один раз написали пьесу. Вместе. Но писали её частями: каждому был назначен персонаж, и нужно было придумать его монолог. А после всё соединили. Писали мы, кстати, о ядерном апокалипсисе, – Марта усмехнулась, – но сейчас это неважно, тем более что пьесу мы так и не поставили, как-то не сложилось. Лучше вернёмся в день сегодняшний. Я всю прошедшую неделю размышляла о том, что сказала Василиса: точнее всего о человеке говорят его страхи. И я почти уверена, что вас эта тема тоже зацепила.

И снова Василиса ничего не сказала, только опустила голову. Богдан видел, как она сцепила лежащие на коленях руки и сжала их так сильно, что побелели костяшки.

– Так вот, я подумала: а если каждый расскажет о том, чего он боится? Честно, конечно, иначе нет никакого смысла. И мы сделаем из этого пьесу. Она будет небольшой, но только нашей. Не похожей ни на одну другую.

Все молчали, даже Парамонов. Ковырял пальцем дырку на джинсах и смотрел на одну из железяк.

– Не знаю, – нерешительно начала Полина, – сама по себе идея, конечно… Вообще-то, идея – просто бомба. Ну честно! Народ, представляете, как может получиться? А? – Она, как и Марта несколько минут назад, обвела взглядом присутствующих. – Но я, например, совсем не уверена, что смогу вот так, с бухты-барахты рассказать, чего я боюсь. Я, может, даже с близким другом таким не поделилась бы. А тут – всем, кто будет сначала это читать на бумаге, а потом смотреть как спектакль.

– Да уж, – Седов так задрал голову, что почти уставился в потолок, – получится, что ты сам себя подставляешь, признаёшься в том, что раньше скрывал от всех. Фактически сам себе копаешь могилу. Потому что совсем не факт, что не найдётся желающих над тобой поиздеваться. Кто может дать гарантию, что этого не случится? И никакое водяное перемирие не поможет.

Все снова замолчали. Лицо у Марты было грустное, и она, кажется, уже готова была сказать «раз вам идея не нравится, то придумаем что-нибудь другое», как вдруг подала голос Василиса.

Она даже встала и, глядя куда-то в угол, негромко сказала:

– А если сделать так, чтобы нельзя было определить, кто что написал? Просто безличные листы с текстом, без подписи.

Снова села, сложив руки, и замерла.

– Слушайте, а правда! – Полина на секунду застыла с разинутым ртом, а потом затараторила: – Писать от руки, конечно, нельзя. Во-первых, почерк, во-вторых, типичные ошибки. У нас тут некоторые никак не могут научиться правильно писать слово «вообще» и деепричастные обороты выделять с двух сторон. Заметьте, я не называю фамилию, хотя все знают, что это Парамонов. Так. По электронной почте тоже нельзя, потому что… Ясно почему. Значит, нужно просто набрать на компе и принести распечатанный листок. Таймс нью роман, двенадцатый кегль, полуторный интервал. И всё!

– А сдавать потом как? Марте Валентиновне в руки? И в маске, чтобы она не узнала, да? – Кашемирова хотела пошутить, но тон получился скорее издевательским.

– Ну это вообще не проблема. – Полина всё уже придумала и была собой страшно довольна. – Договоримся, куда класть листочки. У нас в кабинете литературы есть шкаф, можно туда.

– Ладно, предположим. Это всё можно решить. А если я ничего не боюсь? – Парамонов торжествующе оглядел присутствующих. – Вот вообще ничего! Я ржу, даже когда смотрю ужастики. Все ведь поняли, что про шампиньоны – это шутка была?

– Тоже мне проблема, – Полину выступление Семёна не смутило, – можешь вообще ничего не писать.

– Или написать, чего ты боялся раньше, – тихо сказала Ира. – Мне кажется, в детстве все чего-нибудь боялись: темноты, громкого шума или, например, собак.

– Точно! – поддакнула Кашемирова. – Я всегда начинала орать, когда видела одну бабку из дома напротив. Ужас какая страшная была: старая, сгорбленная, вылитая Баба-яга. И ты, Парамонов, тоже вряд ли родился таким бесстрашным.

Богдан никак не мог определиться со своим отношением – и к идее Марты, и к энтузиазму Полины. Боялся ли он чего-нибудь? Наверное, да, как все люди. Но ему даже думать не хотелось в эту сторону. Несформулированные, не облечённые в слова, страхи прятались глубоко внутри и потому казались не такими уж страшными. Но кто знает, до каких размеров они вырастут, если их за шкирку вытащить на белый свет, да ещё и предъявить окружающим? Ему также казалось, что и Василиса была не рада такому развитию событий. Это, конечно, было странно: сама натолкнула Марту на подобную мысль, сама придумала, как решить проблему с анонимностью, а теперь сидит, будто её всё это вообще не касается.

Зато Марта сияла, улыбалась во весь рот, как какой-нибудь мультяшный герой.

– Знаете, я очень-очень рада! Вы просто не можете представить, насколько! – Она не смогла усидеть на месте, вскочила со стула и стала расхаживать вдоль края паласа, как делала в классе, когда читала наизусть стихи или просто была чем-то сильно увлечена. – Мне очень нравится идея Полины… или это Василиса предложила? Да, Василиса. Что можно сделать рассказы анонимными. И про шкаф в кабинете тоже хорошо придумали. Полина, это просто отличная мысль! Я положу там папку, хорошо? И буду ждать неделю. Сколько соберётся текстов к следующей пятнице, столько и будет. И конечно, никто никого не станет заставлять. Напишут только те, кто захочет. Игорь, – Марта остановилась напротив Седова, – по поводу «подставляться». Знаешь, мне кажется немного странной такая постановка вопроса. Если мы не готовы друг другу доверять, то зачем мы вообще здесь собираемся? И я хочу предупредить: если кто-то хоть на секунду задумался о том, чтобы воспользоваться чужой откровенностью и ударить по больному, то пусть лучше сразу уходит. И больше никогда тут не появляется.

Марта помолчала, словно ожидая, что кто-нибудь уйдёт прямо сейчас, но все остались на своих местах, в том числе Седов. А она продолжила:

– Семён, теперь отвечу тебе. Я согласна с Полиной. Если ты ничего не боишься, то есть два варианта: либо ты совсем не участвуешь в написании, либо вспоминаешь о том, чего боялся раньше. Честно говоря, мне бы очень хотелось, чтоб ты всё-таки написал. Мне кажется, у тебя получится интересно. Ну что, договорились? Тогда давайте собираться по домам, уже поздно.

– А пол? – вступил в разговор Елисей.

– У меня ламинат, а на кухне и в санузле – кафель!

– Парамонов, ты как всегда! – Полина показала Семёну кулак.

А Марта обернулась к Королевичу:

– Извини, Елисей, я не поняла, о чём ты.

– Ну, например, если написать «раньше я боялся», то все сразу поймут, что писал человек мужского пола.

– А, ясно. Ну, во-первых, можно постараться писать только в настоящем времени. Если это будут воспоминания, можно специально всех запутать и написать наоборот. – Марта улыбнулась.

– А как потом это играть? Если каждый будет читать своё, то какой тогда смысл в анонимности? – снова подала голос Руслана.

– Действительно, – Марта задумалась, – как это не пришло мне в голову? Но мне кажется, вопрос решаемый. Можно, в конце концов, устроить жребий. Почему нет? Ну всё, нам уже всем пора. Давайте-давайте, быстро одеваемся – и по домам.

Василиса оказалась в предбаннике одной из первых и так быстро ушла из подвала, что Богдан сумел нагнать её только на углу, у аптеки. Но если сказать по правде, лучше бы и не догонял.

От кого: Марта Брянцева <[email protected]>

Кому: Алексей Петров <[email protected]>

Тема: Лишь бы не сглазить!

Кажется, получится! Ура! Боюсь пока что-нибудь утверждать наверняка, но, кажется, кажется, кажется… И не проси, и не умоляй о подробностях! Всё равно ничего не скажу, пока всё не сложится окончательно. Терпи! А пока просто ещё немного поболтаю о моих детях. Пятиклашки всё такие же плюшевые, всё так же меня кормят, показывают фотографии мам, пап, собак и кошек. А мамы у них – все как одна красивые и моложе меня.

А старшие из гуманитарного класса не устают меня удивлять. Талантливые, умные. Все разные, но очень интересные. Не слишком открываются пока, иногда шарахаются, но от этого ещё интереснее – наблюдать, подмечать детали и тонкости. Кто кому нравится, кто кого недолюбливает. Кто кого всё время подкалывает, чтобы скрыть симпатию. Кто в кого по-настоящему, почти по-взрослому влюблён.

Помнишь, я тебе рассказывала, что мальчик один всё время печенье приносит? Я не сразу поняла, что запах, который я чувствую, когда он рядом, не от печенья. А от него самого! Фильм был с Траволтой, помнишь? Назывался, кажется, «Майкл». Там от главного героя, немного сумасшедшего ангела, пахло печеньем:) Нет, этот не ангел, конечно. Хоть и хороший. И мне кажется, он или маме активно помогает на кухне, или вообще сам это печенье готовит, только не признаётся. Не пойму, кстати, почему. Мне кажется, девчонки были бы в восторге, если б узнали. Его, правда, только одна интересует, и как раз та, о которой я тебе все уши прожужжала. Хотя возле него ещё одна всё время крутится. Не поймёшь их.

А за Василису я что-то волнуюсь. Что-то её мучает, и где-то очень глубоко. Я к ней с самого начала приглядывалась, но внешне всё вроде нормально было: вежливая, спокойная, улыбчивая. В классе её любят или, по крайней мере, уважают. Но взгляд такой иногда… Взрослый. Как у давным-давно живущего человека. Не должен быть такой взгляд у юных, умных, красивых. Я даже ходила к их бывшей классной. Странная женщина. Она, кажется, обижена на меня, что гуманитарный класс дали мне, а не ей. Но разве я в этом виновата? А Василиса тем более ни при чём. Но она фактически отмахнулась от меня. Мы, говорит, за психологическое состояние детей не отвечаем. Нам, говорит, главное, чтобы они грамотно писали и книжки по программе читали. А за девочку, говорит, не волнуйтесь, Марта Валентиновна, всё у неё будет хорошо. Ну да, был сложный развод и разъезд родителей, поэтому и пришла к нам в середине учебного года. Конечно, разрушение привычного мира семьи (она так и выразилась, представляешь?) – это травма для ребёнка. Но не она первая, не она последняя. Вы-то сами, спрашивает, в полной семье выросли, Марта Валентиновна? Тьфу. Ушла оттуда как оплёванная. Я, кстати, совсем не запомнила, приходил ли кто-то из родителей Юрченко на собрание в начале года. Так тряслась, что вообще этот день плохо помню.

Может, вызвать в школу маму или папу – не знаю, с кем она живёт после развода? Не уверена, боюсь навредить. Учится она хорошо, а большинство родителей только это и волнует.

Можно ещё, конечно, с ней самой поговорить, помощь какую-то предложить. Только чем я могу ей помочь? И остальным тоже. Потому что явно не только у Василисы дома проблемы.

Вот так-то. Влезла я в училкину шкуру с ногами-руками и с головой. Настолько, что совсем не скучаю ни по съёмкам, ни по монтажам. Собственно, и скучать-то особо некогда. А сейчас ещё в театре начнётся… Напишу тебе. Наверное, скоро.

Я.

Глава 7

Театр назвали «Хамелеоном». Название придумала Василиса – Богдан в этом не сомневался ни секунды, хоть Марта опять решила поиграть в анонимность. Принесла небольшие листочки, попросила написать свой вариант и бросить в шапку, предварительно свернув. Шапку предоставил Парамонов и использовал этот факт как очередной повод для шоу.

– Повезло вам всем, – Семён ходил вдоль сидящих и тряс перед собой шапку, как будто просеивал муку. – Мама как раз вчера её постирала, а то даже не знаю, чем бы потом пахли ваши названия.

– Фу, Парамонов! – Полина скривилась, но листочек в шапку кинула. – Ты можешь шутить не на физиологические темы?

– Могу. Но не хочу! – Семён, убедившись, что все желающие бросили листочки, подошёл к Марте. – Марта Валентиновна, вы не волнуйтесь, шапка на самом деле чистая, я её даже не надевал ни разу после стирки, просто таскаю в кармане, чтобы мама мозги не клевала.

– Я не волнуюсь совсем. А шапку, может, и стоит носить. Погода об этом уже даже не шепчет, а просто орёт. – Марта положила шапку на колени и вынула оттуда первый листочек, свёрнутый в рулон.

«Хамелеон» оказался по счёту то ли седьмым, то ли восьмым, а до него Марта зачитывала всякую ерунду, вроде пафосного «Кто, если не ты» или банального «Андеграунда». Кто-то (Богдан подозревал, что Полина) предложил даже два варианта: «Театр Марты» и «Мартовский театр», на что сама Марта отреагировала вежливым «спасибо, конечно, но я категорически против». Когда она достала очередной сложенный в несколько раз листок и с явным удивлением прочитала «Хамелеон», все сначала вообще никак не отреагировали, потом кое-кто засмеялся, а кто-то скептически протянул «ну, не знаю, странно это».

Но Марта, подумав немного, сказала:

– Знаете, что-то в этом есть. Актёр – разве не тот же хамелеон? Приспосабливается к каждой роли, как будто меняет под неё цвет.

– Но ведь когда про человека говорят «он как хамелеон» – это совсем не комплимент, – с сомнением покачала головой Руслана.

– Но у нас же не человек, а театр! – Полина, как всегда, быстро сообразила, что Марте название понравилось, и ринулась на её защиту. – А сами по себе хамелеоны очень милые и ни в чём не виноваты.

– Не виноваты. Они просто пытаются выжить.

Василиса сказала это так тихо, что мало кто обратил внимание. Да и услышали, скорее всего, немногие: Самир, Настя, Руслана и Богдан, которому сегодня места рядом с Василисой не досталось. Он снова опоздал и едва успел отвоевать последнюю подушку у Парамонова, чтобы устроиться во втором ряду, позади Василисы. Богдан был почти уверен, что она специально лишила его возможности сесть рядом, но никак не мог понять, в чём он провинился.

Причина, вероятно, крылась в событиях вчерашнего дня. Но неужели она так сильно обиделась, когда он отстранился и перестал опираться спиной на её ногу? Разве это повод для того, чтобы едва кивнуть при встрече, чтобы на уроках и переменах ни разу не посмотреть в его сторону и не обращать на него никакого внимания сейчас? Или он что-то не так сказал либо сделал вчера после театра, когда догнал её и просто пошёл рядом, так и не решившись произнести «Можно я тебя провожу?» Или Василиса считает, что он должен был прогнать Кашемирову, которая привязалась к ним на остановке, и ехала потом с ними в автобусе, и трещала всякую дребедень? Как вообще он мог бы это сделать, интересно? И почему Василиса сама не сказала Наташе, чтобы та отстала? Но не сказала же! Слушала, поддакивала, задавала уточняющие вопросы, была милой и вежливой. Но иногда вдруг отворачивалась, смотрела в окно, и даже сбоку было видно, каким отстранённым и тоскливым становился в эти моменты её взгляд.

Они втроём дошли до дома Кашемировой, и Богдан всерьёз разозлился, когда Наташа, уже скрываясь за дверью подъезда, брякнула что-то вроде: «Богдан, ты смотри, доставь Лиску домой в целости и сохранности. Я на тебя надеюсь, завтра отчитаешься». Он даже выругался про себя, но за Кашемировой уже захлопнулась дверь. А Василиса, не останавливаясь, чтобы подождать его, шла своей неуверенной походкой в направлении многоэтажки, в которой ночевала по пятницам, субботам и воскресеньям. И Богдану снова пришлось догонять, нести всякую чушь про «нам, кажется, по пути», про «интересно ты придумала» и «завтра снова увидимся». Василиса что-то отвечала, но его не покидало ощущение, что вслух она произносит совсем не то, что думает, и говорит с ним так, как могла бы общаться с Самиром, Седовым, Парамоновым и вообще с кем угодно. От этого Богдан злился и думал о Василисе всякие гадости, например, что ей вообще мало до кого есть дело. Она просто очень хорошо знает, чего хотят от неё люди, и даёт им желаемое: улыбки, сочувствие, внимание.

«Ты помнишь, что это за тварь?» – вспомнил вдруг Богдан слова Шабрина и то упорство, с которым он называл Юрченко Василиском, и ему стало совсем тошно. Пока все с жаром обсуждали название и пришли к выводу, что «Хамелеон» подходит идеально, пока все играли в «крокодила» и Полина снова демонстрировала гибкость и артистизм, Богдан всё смотрел на затылок Василисы, на замысловатый узел из русых волос и казался себе пятой фигурой любимой Василисиной скульптуры. Как легко, оказывается, быть рядом с двумя десятками людей и при этом чувствовать себя абсолютно, совершенно, космически одиноким. На секунду он даже почувствовал холод в области сердца, будто там была дыра, и сказал, ни к кому не обращаясь: «Вам не кажется, что здесь холодно?» Семён сбегал вверх по лестнице и проорал прямо оттуда: «Из двери дуло! Штирлиц закрыл дверь, дуло исчезло!»

Когда уже не было сил выносить равнодушие Василисы, он подошёл к Марте и попросил разрешения уйти пораньше: «Я не очень хорошо себя чувствую. И мама болеет». – «Конечно-конечно, – засуетилась Марта, начала поднимать руку, чтобы потрогать ему лоб, но всё же не стала. – Ты и правда сегодня какой-то бледный и грустный. Надеюсь, не заразился. Иди скорей домой и не болей, пожалуйста. И маме передай пожелания выздоровления».

Ему не хотелось никого видеть, ни с кем разговаривать, и он пошёл пешком, вместо того чтобы дожидаться автобуса. Тоска гнала его по улицам, заставляла сворачивать в чужие переулки, пробегать светофоры на красный. Домой он добрался почти парализованным от холода и никак не мог попасть ключом в замочную скважину. Стаскивая непослушными руками куртку и ботинки, он думал, что хорошо бы заболеть и хотя бы неделю не ходить в школу, не видеть Василису и не ломать голову над тем, как теперь быть с ней и с собой.

А мама его встретила весёлой и почти здоровой. Пыталась накормить горячим борщом, напоить компотом, развеселить смешным сериалом, но он отговорился усталостью и ушёл в свою комнату. Заболеть так и не получилось, но всё равно он почти не вылезал из постели до утра понедельника.

Литература была первым уроком, и после звонка на перемену Полина восторженно завопила:

– Смотрите, в папке появился первый текст!

– Давайте-ка пока не будем обращать на это внимания, – сказала Марта, хотя было видно, что она тоже обрадовалась. – Один листочек – ещё не пьеса. Нужно всё-таки дождаться пятницы.

– А чей это, интересно? – Полина крутилась возле шкафа, вздыхала и так явно старалась привлечь внимание, что Богдан заподозрил, что текст сочинила она сама.

– Твой, может? – он подошёл поближе. Папка была полупрозрачной, и листочек проглядывал довольно отчётливо: полстраницы, таймс нью роман, двенадцатый кегль, полуторный интервал.

– А вот и не угадал! – Полина покраснела то ли от смущения, то ли от удовольствия и убежала из класса.

– Да точно её, – из-за плеча Богдана высунулась голова Парамонова, – кто ещё с такой скоростью мог накатать? Она и контрольные всегда сдаёт первой, и сочинения. А ты, Васильев, собираешься писать?

– Не знаю, – Богдан подошёл к своему столу, сунул в рюкзак учебник и остальное, – думаю ещё.

– Вот и я. Но, скорее всего, что-нибудь накатаю. Смешное. А то девчонки наверняка нагонят тоски и жути: ужас-ужас, как страшно жить. Так что на нас вся надежда! – Парамонов хлопнул Богдана по плечу и пошёл к выходу, пробираясь через пятиклашек, которые уже начали занимать свои места. – Эй, мелюзга, расступись, дай пройти большому человеку!

Богдан двинулся следом и заметил, с каким интересом на него смотрят все: и девочки, и мальчики. Наверное, он кажется им совсем взрослым. Наверняка они думают, что когда сами станут такими, то будут всё знать и всё уметь, а жизнь сделается не только интереснее, но и проще. Глупые маленькие дети. Глупый маленький Богдан, он тоже когда-то считал так же. Или не глупый, а просто маленький. И пожалуй, не стоит пока рассказывать этим малькам, что чем старше становишься, тем больше прибавляется проблем и вопросов – навязчивых, каверзных, а то и вовсе неразрешимых. Они всё равно не поверят.

А у Богдана таких вопросов сейчас было как минимум два. Первый: как быть с Василисой? Пытаться наладить отношения, чтобы вернуть их хотя бы к тому состоянию, которое было до прошлой пятницы? Есть ли на это хоть какая-то надежда?

Вопрос второй: принимать ли участие в написании пьесы? Он уже пробовал в воскресенье: создал файл, написал «Чего я боюсь?» и застрял. Мысли, тяжёлые, как непропечённое тесто, ворочались в голове, но так и не превратились хотя бы в относительно связный текст. Промучившись час или два, Богдан закрыл файл, а потом и вовсе кинул его в корзину. Обойдутся. И без него желающих будет достаточно.

Он оказался прав: к пятнице папка хоть и не стала пухлой, но заметно прибавила в объёме. Возможно, отчасти благодаря Полине, которая по нескольку раз в день баламутила народ в чате: «А ну, давайте поднажмём!», «Пишем-пишем-пишем!», «Кто не пишет с нами пьесу, те лентяи и балбесы!».

И так далее и тому подобное. В конце концов Марта даже сделала ей замечание: Богдан случайно услышал, как она мягко выговаривала Полине, что дело это добровольное и давить не стоит.

В пятницу народу в подвале оказалось меньше, чем обычно. Богдан подумал о том, что кто-то из написавших мог постесняться прийти или даже пожалел о своём участии. Или, наоборот, отсутствуют именно те, кто не захотел или не решился рассказать о своих страхах. Возможно, они теперь просто не видят смысла сюда приходить. Василисы в мастерской тоже не было. Поняв это, Богдан испытал одновременно разочарование и облегчение, но на вопрос «чего больше?» ответить, наверное, не смог бы.

Всю прошедшую неделю он делал вид, что она ему безразлична. В среду принёс печенье и, уже выставляя контейнер на стол, вдруг вспомнил, что так ни разу и не испёк кокосовое. Правда, о нём спрашивала Кашемирова, но ему тогда показалось, что и Василиса его любит. «Надо сходить в магазин, купить кокосовую стружку», – напомнил он себе и заметил, что Василиса подошла к учительскому столу и тоже взяла из контейнера печенье, да не одно, а целых два. И что это может означать? Она просто голодная? Или даёт понять, что простила Богдану неведомую ему вину?

Ему очень хотелось верить во второе, он убеждал себя в этом три оставшиеся перемены и четыре урока и справился так хорошо, что догнал выходящую на улицу Василису у школьных ворот.

– Слушай, я давно хотел тебя спросить, – дыхание сбивалось от бега или от волнения, – можно… Можно я тебя провожу до дома?

Она посмотрела странно – и удивлённо, и печально – и очень мягко ответила:

– Нет, прости, – а потом, будто сразу пожалев о сказанном, быстро добавила: – Пожалуйста, прости! Это не потому, что я не хочу… быть с тобой. Просто мне нужно побыть одной. – И после паузы добавила: – Быть одной хотя бы иногда.

И ушла. А Богдан, растерянный и обиженный, немного постоял у ворот и побрёл следом – к тому двору, в который Василиса ходила по средам и четвергам. И снова, как в прошлом году, смотрел на русую голову впереди и никак не мог решить, как реагировать на её отказ. Обидеться? Но разве на такое обижаются?..

Народ потихоньку рассаживался. В прошлый раз кто-то притащил несколько старых табуреток, так что мест оказалось больше, чем пришло людей. Богдан почему-то сел с краю, хотя Марта усиленно призывала всех подвинуться поближе к ней:

– Давайте-давайте, сюда, поближе. Я смотрю, сегодня нас меньше, чем в прошлый раз. Надеюсь, что это временно. К тому же костяк, или, как выражается Семён, стартаперы, на месте. – Парамонов изобразил боевой клич, а Марта улыбнулась. – Так вот, у меня отличные новости. Я, ничуть не преувеличивая, скажу, что я вами горжусь. Всеми, кто решился заглянуть в себя и написать вот это, – она опустила обе ладони на лежащую на коленях папку и погладила её, как живую, – и всеми остальными, кто по-прежнему здесь и готов идти до конца…

Наверху, у входа в подвал, запели петли, громыхнул металл, и на пороге мастерской появилась Василиса в расстёгнутой куртке. Все оживились, а Богдан вскочил, даже не успев понять, зачем это делает, и топтался возле стула, пока Василиса не вошла в мастерскую и не заняла его недавнее место, хотя рядом были и другие свободные. А он, успокоенный, взял лежавшую в стороне подушку и сел рядом. Марта снова улыбнулась и кивнула, Парамонов показал знак победы, а Кашемирова отвернулась и что-то шепнула Полине.

– Теперь мы практически в полном составе, так что я могу сказать о главном. Здесь, в этой замечательной папке, – она снова погладила зеленоватый пластик, – десять текстов, которые станут основой для нашей пьесы. И я уверена, что она получится необыкновенной. Просто необыкновенной!

– Марта Валентиновна, а вы уже читали? – Полина, ёрзая на стуле, решилась задать вопрос, который наверняка волновал всех без исключения. – Вам… понравилось?

– Нет, пока не читала, только пересчитала листочки. Ну, если уж совсем честно, зацепила взглядом несколько строк. И они – да, очень понравились.

– Но как вы можете быть уверены, что и остальные, которых вы не видели, тоже будут… хотя бы терпимыми? – Сáфия очевидно нервничала и даже побледнела. – Мы же всё-таки не писатели, не драматурги, вдруг это окажется так плохо, что…

– Во-первых, это не может быть так уж плохо. Я вас уже немного знаю, читала ваши сочинения, слышала ответы на уроке. Вы все умеете мыслить логически и подбирать подходящие слова. Во-вторых, я всё-таки сценарист, причём с большим стажем. Я поработаю с вашими текстами, отредактирую их, расположу в нужном порядке. Вы, кстати, не против? – на её лице отразилось сомнение. – Мы с вами это не обсуждали заранее, а надо было. Извините меня. Может, кто-то не хочет, чтоб я, так сказать, лезла в его авторский текст и что-то там правила? Я пойму, если вам этого не хочется. Пока не знаю, как тогда буду действовать, но никаких обид, честное слово!

– Насколько я знаю, даже у известных писателей есть редакторы, правда же? – Полина оглядела всех с вызовом: дескать, кто тут у нас такой крутой, что собирается отказаться от редактуры, да ещё от редактуры Марты?!

– Марта Валентиновна, да всё нормально, я лично… – Парамонов осёкся, поняв, что проболтался. – Ну да, я написал. И мне кажется, получилось неплохо. Но я всё равно не против.

– Ну и замечательно. Спасибо вам. А теперь у меня сюрприз. Точнее, не у меня, а у Русланы. Приготовьтесь!

Руслана кивнула, достала из стоящей рядом плоской папки, в какой носят свои работы художники, лист формата А3, вышла на середину паласа и развернула его разрисованной стороной от себя.

– А-а-а! Офигеть!

Полина, которая обычно при Марте старалась держать себя в руках и тщательно выбирать выражения, в этот раз не сдержалась. Следом заахали-заохали и другие.

– Ну? – торжествующе завопил Семён. – Какие мы тут все талантливые, а?!

– Это да, мы очень талантливые, все как один. Но сейчас восхищения в первую очередь достойна всё-таки Руслана – и за идею, и за великолепное исполнение. – Марта зааплодировала, и все остальные тоже.

А Руслана, гордая и счастливая, поворачивалась то в одну сторону, то в другую, чтобы все как можно лучше рассмотрели рисунок: радужный с переливами хамелеон, изогнувшись, обнимал изящную надпись: «ТЕАТР “ХАМЕЛЕОН”».

Рисунок прикрепили к внутренней двери. Парамонов вопил, что нужно вешать на входную, причём с внешней стороны, но его быстренько заткнули, объяснив, что на улице каждый день, как по расписанию, дождь, а то и со снегом, и рисунок очень быстро превратится в линялый обрывок.

После немного позанимались этюдами, потом Марта читала стихи. К концу вечера она почему-то погрустнела, а когда все уже начали собираться по домам, хлопнула себя по лбу:

– Я, конечно, совсем уже. Наверное, это склероз. Забыла поговорить о нескольких очень важных вещах. Во-первых, завтра занятий не будет. Ну не завывайте, пожалуйста. И извините меня. Не получается никак. Во-вторых, я сама уже примерно посчитала, но хочу спросить вас: сколько, собственно, у нас актёров, готовых если не завтра, то послезавтра выйти на сцену? Я объясню, почему спрашиваю: мне нужно заранее знать, сколько персонажей будет в нашей пьесе. Поднимите руки, пожалуйста. Так, три, шесть, семь… Семь? Ладно. Я ещё в понедельник в классе спрошу, может, найдутся желающие среди тех, кого сегодня нет. Ну всё, по домам.

К автобусу шли всей толпой, смеялись и колобродили, напугали своим хохотом микроскопическую собачонку, которая отпрыгнула с тротуара и долго облаивала их из кустов. Кашемирова держалась от Богдана в стороне и даже проигнорировала какой-то его вопрос, что того совсем не расстроило, а, скорее, наоборот.