Текст книги "Тайна монаха Алдо"

Лин Хэндус. Тайна монаха Алдо. Роман с элементами истории

И внял я неба содроганье,

И горний ангелов полет,

И гад морских подводный ход,

И дольней лозы прозябанье.

А. Пушкин. Пророк

Пролог

Каждый из нас рождается в стенах родительского монастыря, вырастает, затем переходит на житие в стены построенного в свое удовольствие личного. Он устраивает жилище и окружение по своему вкусу, но выйти за стены даже самого богатого монастыря часто не желает. Все время возвращается назад к тому, к чему привык, что знакомо, на что он в состоянии повлиять, показать свою силу и власть. И даже если это будет власть над слабым соседом по келье, бессловесной козой или пойманной в силки и придавленной мышью.

Редко кто рискует выйти за привычные стены родного и знакомого монастыря, вдохнуть свежий воздух свободы, чтобы показать остальным пленникам внутренней несвободы – дерзайте, раскройте вашу сущность Создателя, дайте тем, кто во мраке, тонкий луч светлой надежды, искорените их страх, покажите, что любовь может двигать миром.

Ах нет!

Не все могут слышать тихий голос правды, шелестящий под тоннами лжи. Не все могут увидеть тонкий росток любви, тянущий к нему одному свою ветку, скрытый от глаз горой отбросов , смердящей ложью, завистью, ненавистью. Надежней жить под защитой иллюзорных стен внедренных правил.

Делать как все.

Жить как все.

Грешить, как все…

Глава 1      Наследство

ФРАНКФУРТ НА МАЙНЕ, ГЕРМАНИЯ.

События жизни не выбирают погоду.

Серая противная взвесь, опустившаяся на старую часть Франкфурта, никак не могла разродиться дождем. Она заменила собой воздух, настырно лезла в легкие, забиралась под одежду, незаметно вползала в обувь и не было, кажется, места, куда бы не проникла осенняя влага. Все вокруг казалось противным, сырым, неуютным.

Газон кладбища, вытянутый прямоугольной линией, засажен осенними цветами и заставлен разного размера свечами в красных защитных стаканчиках. В самом конце газона возвышается почти двухметровая скульптура сидящей мраморной женщины в длинных белых одеждах с печально опущенной головой. Мертворожденные младенцы, захороненные здесь, не успели ощутить ласковое прикосновение жизни к маленькому, быстро погибшему тельцу. Особенная печаль накрывает эту часть городского кладбища и заставляет посетителей быстро отводить глаза. Слова родился мертвым даже здесь, в юдоли печали, кажутся оскорбляющими естественное окончание жизни. Лежащие здесь взывают к особому чувству – жалости и скорби по не распустившемуся цветку жизни…

На соседней аллее кладбища, на самой границе с захороненными младенцами, у открытой могилы стоят человек десять. Недовольно ежась под открытыми зонтами, они слушают пастора: он произносит короткую прощальную речь над усопшей. Хоронят еще не старую Андреа Кантор. Уход в мир иной был для нее коротким и безболезненным…

***

65-летняя Андреа Кантор родилась во Франкфурте и прожила всю жизнь в Германии, редко выезжая за ее пределы. Приближающийся к тридцатилетнему возрасту бизнесмен Саша Глебов родился и жил в Санкт-Петербурге, успел объездить полмира. Они не были ни родственниками, ни любовниками, ни закадычными друзьями. Несколько лет назад Андреа Кантор потеряла в аварии сына Матео, затем скоропостижно скончался муж Карл. Она осталась единственной наследницей небольшого дома, состоящего их семи квартир. Работа с жильцами была не особо хлопотной, но сам дом требовал пристального присмотра и регулярной заботы. Владелица дома не захотела тратить время на скучную работу и лишние хлопоты, а решила посвятить его только себе. Полностью отдавать дом в чужие руки не входило в ее планы. Она распродала шесть принадлежащих ей квартир, а сама осталась жить в седьмой. Эта квартира была самой большой, двухэтажной, с отдельным входом и не очень большим, но уютным садовым участком. Жилье в быстро растущем городе продавалось быстро, поэтому уже через несколько месяцев все шесть квартир обрели других хозяев. Новые владельцы квартир селились в них сами или сдавали в аренду, но этот активный круговорот не волновал их прежнюю владелицу – у нее началась своя жизнь, независимая от забот о недвижимости.

В очередной приезд в Германию по делам Глебову, начинающему бизнес в Германии, повезло. Он купил последнюю свободную квартиру, расположенную этажом выше над жильем Кантор. Познакомил их ближе нелепый случай, после которого они быстро стали хорошими, даже близкими соседями. Молодой бизнесмен напоминал бывшей хозяйке семиквартирного дома ее рано погибшего сына: тот же возраст, целеустремленность в делах, вдумчивость, и даже внешне молодые мужчины были чем-то похожи.

После гибели сына и быстрой кончины мужа Андреа Кантор замкнулась, стала меньше общаться с людьми. Странным образом, она не желала особо близких отношений с родственниками мужа, перестала поддерживать их также с подругами. Семейные пары постепенно перестали приглашать в гости одинокую женщину. Открыто о причинах охлаждения никто не говорил, но Кантор было понятно – женщины не хотят видеть в своем доме пусть не молодую, но все еще привлекательную, к тому же обеспеченную конкурентку. Вдову не обидело такое прагматичное отношение – она всегда была понятливым, неконфликтным человеком. Так у нее осталась для общения единственная овдовевшая приятельница, с которой они продолжали встречаться за чашкой чая.

Ни эти редкие встречи, ни регулярные посещения церкви, не могли наполнить истосковавшееся по общению сердце женщины ни радостью, ни удовлетворением. После хлопот с продажей квартир ей стало все больше недоставать простых человеческих разговоров, того, что называется общением. Любознательная по натуре, Андреа Кантор охотно приняла приглашение нового соседа выпить с ним чашку чая в кафе. Истосковавшимся сердцем овдовевшей женщины, она неожиданно почувствовала необходимость принять участие в жизни незнакомого ей молодого мужчины, хотя наружу устремления показывать не желала. Немолодая женщина и мужчина, годящийся ей в сыновья, стали быстро понимать друг друга. Их объединило стремление к новым знаниям, явно видимая интеллигентность и оптимистический взгляд на жизнь. Общаясь, каждый из них получал от другого не только интересные, но и нужные знания. Глебов учился правильно понимать менталитет и особенности немецкой жизни, Кантор чувствовала в нем, в первую очередь, близость сына, поэтому воспринимала его интересы, как собственные.

Особенно близкими их отношения стали после того, как молодой мужчина в очередной приезд в Германию попал в аварию. Единственный виновник происшествия, за свое лихачество он поплатился тяжелым диагнозом: врачи приговорили его к инвалидности. У Кантор в этой ситуации взыграли не cтолько человеческие, cколько материнские чувства. Она не смогла оставить без помощи соседа, близкие которого жили в далеком Санкт-Петербурге, а во Франкфурте, кроме нее, не было ни одного родного человека. Она не знала, почему у Саши случился конфликт с родителями, почему он не хочет сообщать местным коллегам о несчастье, и почему попросил помощи именно у нее. У одинокой женщины мощно заработал материнский инстинкт, который помог ей уговорить лежачего больного лететь с ней в Шри Ланку, чтобы попробовать нетрадиционные методы лечения. Эти методы она когда-то испытала на себе и только благодаря им смогла выбраться из омута тяжелого заболевания. Крепко связанные невидимой нитью судьбы, соседи по дому пробыли на острове больше года. Вопреки диагнозу немецких врачей, благодаря вере в исцеление, специальным физическим и ментальным упражнениям, Глебов смог встать на ноги.

Кантор, имеющая личные цели, жила в это время на другой части острова в поселке близ мужского монастыря и помогала нуждающимся. Для Глебова пребывание на острове закончилось резко и абсолютно неожиданно. Поддавшись чарам обаятельной сицилианки Джулианы Масси, он тут же согласился помочь ей в разгадке тайны великого Микеланджело и поисках мраморной скульптуры¹⁾. Не успев опомниться, влюбленный Глебов оказался свидетелем более чем странного происшествия, из-за которого ему спешно пришлось покинуть страну, чтобы не быть обвиненным в убийстве, которого не совершал. Испытав огромное физическое и нервное потрясение, через несколько недель после бегства с острова Шри Ланка в родной Санкт-Петербург, Глебов получил от обаятельной Масси письмо с приглашением посетить Палермо. Письмо взорвало его внутренний мир, ведь он был уверен, что Джулиана мертва. События на острове опять встали у него перед глазами, но отвечать на письмо с приглашением Саша не спешил. В его душу закралось сомнение в честности девушки. Долгое время молодой мужчина пытался понять, чего в его сердце больше: любви или сомнений…

С Андреа Кантор все это время Глебов общался посредством электронных писем. Он успел продать квартиру во Франкфурте и закрыть свое так и и не начавшееся дело. Особенных причин более близко общаться с бывшей хозяйкой проданной квартиры молодой человек не видел. Он ценил все, что сделала для него бывшая соседка по дому, ее советы и помощь, но возвращаться в Германию не собирался. После долгих раздумий и перипетий, пережитых на острове, он отказался от дальнейшего продвижения проекта Академии Гениев и в Германии, и в России. Вместо этого он брал уроки мастерства у приемного отца и наслаждался жизнью в родном Санкт-Петербурге. Эти события и особенно идея открытия собственной выставки захватили его полностью. У молодого художника оставалось все меньше времени на раздумья о встрече с прекрасной сицилианкой. Воспоминания о ней с каждым днем все больше стирали из памяти былое очарование.

Последнее сообщение от Кантор Глебов получил недели две назад. Она, как обычно, весьма подробно описывала жизнь на острове; рассказывала о встрече с доктором Ранилом Банда Претунге, который помог Глебову преодолеть недуг и встать на ноги; передавала приветы от него и сангха-монаха²⁾, также принимавшего участие в судьбе русского больного. Обычное письмо, и только в самом конце несколько странных фраз.

«Дорогой Саша, ты знаешь не понаслышке, как причудливо порой играет судьба. Каждый из нас живет в собственной реальности и не всегда может принять почти не слышимые послания из других миров, которые на самом деле определяют нашу жизнь. Здесь, на острове, я научилась внимательно прислушиваться к тому, что сообщают каждому из нас Высшие Силы.

Мы знаем с тобой друг друга достаточно хорошо и ты, надеюсь, помнишь однажды мною сказанное: неправильно, когда дети уходят в вечность раньше родителей. В связи с этим я решила немного подкорректировать историю моей семьи.

Мое отношение к тебе ты прекрасно знаешь, поэтому не удивляйся, если вскоре получишь необычный подарок. Прими его, как благодарность на мудрое правильное решение, которое тебя ждет – уверена в этом. Верю в тебя, мой мальчик. Живи долго и счастливо. С любовью. Твоя Андреа».

Глебов долго думал над необычным письмом, но ответить сразу же не смог по двум причинам. Первая состояла в том, что подготовка к его первой выставке была в самом разгаре и он попросту не мог отвлекаться на не относящиеся к ней дела. Первая персональная выставка для художника – как первый ребенок для матери, как первое объятие любимой, как первый важный экзамен. Это событие захватывает полностью, забирает всю энергию, волнения, поднимает над землей, наполняет приятными ожиданиями. Вторая причина была не менее важной – Саша Глебов просто не знал, каким образом и какими словами реагировать на письмо и что ответить. Написать, что благодарит за подарок, о котором не имеет представления? Ответить, что не понимает, о каких Высших Силах идет речь? Спросить, почему дети не должны умирать раньше родителей и какое отношение эта фраза имеет к нему? Он абсолютно не понимал, какими словами ответить на странное письмо. Подготовка к выставке показалась ему весомым аргументом, чтобы на некоторое время отложить в сторону ответ на непонятное письмо.

***

Выставка прошла успешно.

На следующий день Глебов сидел у компьютера и читал отклики знакомых, друзей и незнакомых ему людей, посетивших выставку. На лице новоявленного художника блуждала довольная улыбка, сердце подрагивало от радости, а нога, помимо воли, отбивала веселый такт на полу. Настроение Саши было приподнятым и, несмотря на сырую холодную погоду. Ему хотелось прыгать до невидимого за тучами солнца и по-детски кричать от счастья.

Поток радостного настроения прервал приход отца. Антон Глебов стоял на пороге комнаты и протягивал сыну необычного формата конверт.

– Извини, не стал бы тебя беспокоить, но письмо из Германии. Возможно, что-то срочное или важное для тебя. Вот, возьми.

Письмо захлопнуло открытую калитку радости и сильно ударило в спину, указывая на то, что в жизни есть причины не только для хорошего настроения. «Я до сих пор не ответил на письмо Андреа! – тут же промелькнуло в голове. – Она подумала, что я не получил электронное письмо и отправила его по почте. Как неудобно получилось…»

Руками, слегка подрагивающими от неприятного чувства невыполненного обещания, Саша вскрыл письмо. Оно, однако, оказалось не личным, а официальным. Сверху стояло ничего не говорящее Глебову название немецкой нотариальной конторы. Пожав плечами, он принялся читать текст, но уже после первой строки рука его дрогнула, а сердце неприятно сжалось.

«Уважаемый господин Глебов! Настоящим выполняем последнюю волю нашей клиентки, госпожи Андреа Кантор, и сообщаем, что ее похороны состоятся 13 ноября на городском кладбище Франкфурта. Также приглашаем Вас присутствовать на оглашении завещания покойной. Адрес кладбища и нотариальной конторы указаны внизу. Просим в обязательном порядке подтвердить Ваше присутствие…»

Время резко дернулось назад, как отскочивший от стены мяч. Новость потрясла Сашу настолько сильно, что он на несколько секунд растерялся. «Как же так, ведь она прислала мне…» Только теперь до него начал доходить смысл присланного около двух недель назад сообщения, на которое он собирался ответить на днях. Его голову заволокло туманом неисполненного долга, перемешанного с чувством вины за то, что уже ничего нельзя исправить.

Смерть вмешалась в его планы.

Глебов качнулся, обхватил голову руками и закрыл глаза. Ни думать, ни шевелиться не хотелось. Мысль о том, что Андреа знала, или догадывалась о смерти, не вмещалась в голову, накрывала своей неправдоподобностью. Глебов пытался отогнать эту мысль, забыть, отретушировать, но она ровными строчками электронного письма стояла перед глазами. Каждая буква впивалась теперь острой иглой в мягкую плоть тела и вызывала физическую боль. Боль потери. Боль важного, но упущенного навсегда шанса увидеться и поговорить с человеком, которому многим обязан.

Какое страшное слово смерть …

***

Пастор закончил речь, сделал шаг к могиле, со словами Земля к земле, пепел к пеплу, прах к праху взялся за лопатку, бросил с нее на гроб, укрывшийся в глубокой яме, мокрую землю и отошел в сторону, дав родственникам и друзьям возможность попрощаться с покойной. Трое племянников, образующих линию близких родственников, а, значит, и наследников, принимали соболезнования от нотариуса, бывшего здесь по долгу службы, женщин-подруг, соседок, а также незнакомого иностранца, не приходящегося покойной ни дальним, ни тем более близким родственником. На похороны он успел прилететь по приглашению нотариуса Яна Вунден, да и без приглашения тоже бы прилетел. С Кантор его связывали не только соседские отношения, но встречи в больнице, где Глебов лежал после тяжелой аварии, совместная поездка в Шри Ланку, длинные беседы долгими вечерами, невольно соединившие двух разных людей.

Дальнейший сценарий, завершающий печальный день, был известен. Присутствующие на похоронах родственники собирались отправиться в опустевшую квартиру Андреа, чтобы помянуть покойную. Там уже ждали жены племянников, не успевшие или не захотевшие из-за плохой погоды или по какой другой причине, прийти на кладбище. Напитки, закуски и обслуживание печального мероприятия – все было заказано накануне и теперь ожидался семейный вечер в осторожных расспросах и предположениях о размере наследства. Назавтра трое наследников были приглашены к десяти утра в нотариальную контору на оглашение завещания. Родственники, племянники Андреа Кантор по линии мужа, мысленно делили старинную мебель, ценные картины, существенные денежные вклады и взвешенно прикидывали, какую часть главного недвижимого сокровища покойной – просторной, весьма дорогой квартиры, смогут они получить при выгодной продаже. В их головах мелькали трехзначные цифры с многочисленными нулями, медленно, но верно оседающие в их карманах. Такие мысли были приятны, располагали к хорошему настроению, заставляли забыть о печальной причине сегодняшей семейной встречи. К вечеру, обсудив наследственные вопросы, гости отправились ночевать в заранее заказаную гостиницу: квартира хоть и была большой, всех гостей вместить не могла. К тому же в ней явно витал запах умершей хозяйки.

Наутро племянники с женами опять собрались в доме покойной. Ключи от дома они получили накануне в больнице вместе в вещами – Андреа Кантор, почувствовав себя плохо, смогла вызвать скорую помощь и позволила отвезти себя в больницу. На кухне, соединенной с просторной столовой коротким коридором, наследники приготовили кофе из единственной пачки кофейных зерен, найденной в шкафу бывшей хозяйки дома. На большом столе в столовой лежали горкой в плоском блюде, предназначенном для рождественского гуся, булочки и бутерброды, купленные в ближайшей булочной. Впрочем, на несответствие посуды и ее содержимого никто не обратил внимания – в головах присутствующих бродили совсем другие мысли. Завтрак прошел в осторожно-дружеской атмосфере: с утра все были трезвые и никто конкретно не заговаривал о размере наследства, хотя накануне, после нескольких бутылок красного вина, предположения высказывались более откровенно.

После семейного завтрака родственники вывалились толпой из дома и расселись по машинам, чтобы отправиться к главному и приятному событию, ставящему жирную точку в прощании с покойной – оглашению завещания. Лица их не выражали ни радости, ни печали, были сосредоточены, чтобы не вынести наружу истинные чувства – радостное ожидание и уверенность в своей исключительности на самую большую долю денежного эквивалента. В самых же глубинах каждого из них наглыми ростками репейника выпирала надежда на получение квартиры Кантор в единоличное пользование.

В нотариальной конторе трое мужчин расселись по приглашению секретаря по обе стороны большого овального стола. Они скупо и изредка обменивались малозначащими замечаниями, в ожидании главного действующего лица. Их жены, как не значащиеся в списке наследователей, остались ждать в приемной. Дверь открылась, но в комнату вошел не нотариус, а иностранец, стоявший накануне на кладбище особняком. Вчера он обратил на себя ревнивое внимание большим букетом темных роз, перевязанным широкой алой лентой. Своим широким жестом он вызвал недоуменные взгляды и потаенные мысли. Теперь лица присутствующих опять напряглись. «Интересно, что нужно этому иностранцу? Он был когда-то соседом покойной, но это не является основанием для получения наследства. Впрочем, может быть, Андреа подбросила ему на бедность тысячи две, от нас не убудет… Хотя, и две тысячи – деньги, на дороге не валяются. Ладно, нотариус придет и все объяснит. Этот мужчина наверняка пришел не по своей инициативе – до этого ему не додуматься. Сидел бы в своей России, играл на балалайке и не мешался туда, куда не следует… Эх, Андреа, ну и выбрала же ты соседа на нашу голову!»

Примерно такие или похожин мысли крутились в головах трех мужчин, но ни одного вопроса никто из них не задал: никому не хотелось показаться в глазах других невежливым, грубым или завистливым. На доброе утро Глебова все, как один, ответили вежливым кивком головы, не разжимая губ, как будто боялись, что с языка сможет сорваться доброе слово и омрачить приятную процедуру получения наследства.

В три минуты одиннадцатого дверь резко открылась и в комнату заседаний стремительно вошел нотариус Вунден, предпенсионного возраста высокий крепкий мужчина с зычным голосом. Он громко извинился за небольшое опоздание, сел во главе стола, обвел внимательным взглядом присутствующих, удовлетворенно кивнул головой. Нотариус открыл принесенную с собой папочку, достал оттуда запечатанный конверт, осторожно открыл его и тут же приступил к чтению завещания.

Каждое слово профессионал своего дела прочитывал медленно и понятно, чтобы потом ни у кого из завещателей не возникло вопросов – Ян Вунден умел ценить свое и чужое время. Прочтя последнее слово, он вложил листок завещания в папочку, еще раз обвел внимательным взглядом собравшихся и, не услышав ни одного вопроса, попрощался и вышел. Родственники умершей ошеломленно молчали и все, как один, смотрели на Глебова. Тот пытался казаться свободным и независимым, но у него это плохо получалось – он был обескуражен не меньше других. Наконец он встал и пошел к двери. Атмосфера недружелюбия нравилась ему все меньше.

– Стойте, молодой человек, куда? Может быть, объяснитесь, каким образом и почему наша тетушка завещала квартиру именно вам, ведь вы вообще не родственник и юридически не имеете права на наследство?

Вопрос был задан одним из присутствующих. Глебов от волнения даже не разобрал – кем именно. Впрочем, только этот вопрос читался на лице каждого, поэтому озвучившая его персона не так уж и важна. Ошарашенный владелец недвижимости неуверенно пожал плечами, накинул длинный ремешок небольшой сумки на плечо, нервно одернул теплый пуловер.

– Для меня, как и для вас, решение вашей тетушки является сюрпризом. Да, я не ее родственник, но почему она каждому из вас оставила по несколько тысяч, а мне целую квартиру, вам нужно спрашивать не у меня, а у нее. Хочу сказать Андреа спасибо за щедрый подарок. Если захотите подать на меня в суд – подавайте. Не думаю, что выиграете процесс, разве что время проведете в бесполезных склоках. Извиняться не буду, потому что не знаю, за что. Примите решение родственницы достойно. Желаю вам хорошей жизни!

Глебов пребывал в огромном волнении и не заметил, что вместо хорошей жизни пожелал присутствующим хорошей характеристики. Саша, хоть и говорил свободно по-немецки, не мог освободиться от русского мыслительного процесса и порой выдавал такие фразы, что собеседники не знали, как же реагировать на услышанное. Впрочем, почти всегда такие ситуации заканчивались смехом. Глебов никогда не имел в виду обидное, просто в очередной раз ему или недоставало словарного запаса, или от волнения он путал слова.

Так произошло и в этот раз.

Пока родственники переглядывались, правда, без улыбок, пытаясь правильно расшифровать последнее замечание и отыскать в нем коварный смысл, новый обладатель квартиры боком выскользнул за дверь. Глубоко в подсознании у него мелькнула мысль, что даже стены нотариата не смогут защитить его от явно ощутимой ненависти мужчин, у которых только что отобрали надежду на давно подсчитанные и рассчитанные деньги. Глебов был рискованной натурой, но любил оглядываться вокруг, чтобы не получить неожиданный удар в спину.

Жизнь в границах чужого менталитета быстро учит осторожности.

В растрепанных чувствах молодой мужчина не услышал, как его окликнула девушка-секретарь. Не получив ответа, она быстро выскользнула из-за высокой стойки, подошла к клиенту, взяла под локоть и быстро повела в сторону одной из многочисленных комнат. Комната оказалась приемной нотариуса. Хозяин кабинета уже вставал из-за стола, держа в руке плотный конверт.

– Согласно процедуре, я должен еще раз спросить, господин Глебов, принимаете ли Вы наследство? – После молчаливого кивка немного обалдевшего от сегодняшних событий Саши Глебова, он продолжил: – В этом конверте ключи от квартиры, гаража и подвала. Теперь они по закону принадлежат вам. Можете сразу же вступать в права наследства, но советую как можно скорее поменять на входной двери замки. Племянники госпожи Кантор имеют комплект ключей. И хотя пользоваться ими на законных основаниях они больше не имеют права… Впрочем, это решать вам. Если понадобятся консультации относительно новой недвижимости, можете их получить у моего коллеги: как нотариус, я не имею права оказывать адвокатские услуги… – После едва различимой паузы он протянул гостю еще один конверт и закончил: – Это письмо Андреа Кантор передала мне вместе с завещанием за несколько дней до смерти. Она настоятельно просила передать его вам лично в руки, как будто что-то чувствовала… Во всяком случае, примите еще раз мои соболезнования и всего доброго!

Глебов положил конверт с ключами и письмо в сумку, развернулся и в полубессознательном состоянии вышел из кабинета. В большом лобби адвокатской конторы он увидел, что из другой двери выходят родственники умершей. Их вид отрезвил его и вернул на землю. Он быстро развернулся, снял с вешалки куртку и шагнул к выходу. В лицо ему сразу же ударил резкий порыв ветра и остудил мелкими каплями, успевшими превратиться в колючие льдинки. Глебов зажал под мышкой куртку, быстро пробежал несколько метров до парковки такси, юркнул в единственную свободную машину, бросил рядом с собой сумку, и сказал таксисту адрес гостиницы. Даже в зеркало заднего вида ему не хотелось видеть тех, кто выходил следом за ним из конторы: молодой мужчина чувствовал себя неуютно.

Глава 2      Монах Алдо

ИТАЛИЯ. 19.. ГОД

«Мало кто знает мое настоящее имя, мои гениальные открытия, жизнь, потраченную на служение добру и правде. Только недавно я понял своим ограниченным умом, что добро каждый живущий на Земле понимает по-своему. Для кого-то добро – воспитать чужого ребенка, для кого-то – подать кусок хлеба голодному, для кого-то – донести истину до жаждущих. Я, монах бенедектинского ордена, получивший при пострижении в монастыре Террачито имя фра Алдо Дженарро Россо, отношу себя к третьей категории дающих добро.

Моя истина в том, чтобы найти и доказать правду о вере и привлечь новых адептов, но не принуждением, а убеждением. Что есть убеждение? Только правда, принесенная сомневающемуся в раскрытых ладонях. Эту правду можно увидеть, попробовать на вкус, ощутить ее сладость и принять в сердце веру в единственно верного Бога.

Такова моя истина.

С этой тетради я начинаю подробное описание одной незаметной жизни и одного великого открытия. Нет, на этих страницах будет описана не жизнь бренного человеческого тела, а жизнь бессмертной души, вызванной Создателем на Землю для великих дел. Не знаю, в чьи руки попадет моя искренняя исповедь, но заранее заклинаю – не сметь отдавать ее дальше в злые руки завистников, сребролюбцев или гордецов. Грешникам не понять честных устремлений, и только чья-то открытая честная душа будет знать, что же делать с бесценным сокровищем, которое я желаю подарить человечеству. Знаю точно, что не смогу в спокойной старости дожить годы, отпущенные Создателем. Мое земное существование прервет злая воля неизвестных людей. Уже сейчас я чувствую за спиной их злобное, отравленное слюной ненависти к просвещению дыхание. Но, пока я жив, внимательно впитывай, неизвестный читатель, историю жизни одного из тех, кто боролся за светлое будущее людей.

Призываю любого человека думать!

Несведущему читателю пожется, что в лежащих перед ним рукописях царит хаос, но это не так. За так называемым хаосом находится определенный и строгий порядок. Каждая из книг посвящена теме, которую я счел важной. Между строк часто вписаны отдельные размышления, нечаянно пришедшие на ум мысли или отдельные, не очень понятные на первый взгляд зарисовки. Некоторые темы переплетаются между собой похожестью друг с другом. Нет, читатель, я не повторяюсь и эта похожесть тебе только кажется. Внимание и понимание – вот чего требует моя рукопись.

К каждой теме я подхожу с полной ответственностью за будущую критику, за сомнения и обвинения в невероятных обманах и инсинуациях. Время покажет, кто окажется прав: верность моего озарения, кликушество завистников или скрытые манипуляции тайных служителей Зла. Но уже сейчас я готов принести на алтарь свое честное имя, именем Господа поклясться, что именно моя правда окажется единственно верной…

Прошу читателя не путать два разных понятия – веру в Создателя и церковь, считающую себя его наместником на земле. Веру я защищать не собираюсь – она или есть или ее нет. Обличать церковь – задача неблагодарная, опасная и даже бесполезная, похожая на стрельбу из пушки по воробьям. Такой цели я не ставил, хотя критики на этих страницах читатель встретит достаточно. Церковь – структура не только властная, но и коммерческая. Я, как любой верующий, должен ей подчиняться, выполнять беспрекословно правила и ритуалы. Но как я могу носить в душе идеалы правды, если перестал верить в святость Матери-Церкви? В учении христианства содержится масса гуманистических идей. Церковь веками внедряла их в сознание верующих, но и скрывала правду, целенаправленно истребляла тех, кто осмеливался посягнуть на ее богатство или власть. Симония, гомосексуализм, целебат, инквизиция – все это негативные стороны борьбы за власть и богатство. Церковь обрядила обман в белые одежды целомудрия и выдает его веками за единственную правду. Сложно, очень сложно несведущему человеку разобраться в этих перепетиях. Сложно найти незаметную тропинку правды, теряющуюся на протоптанной дороге лжи и обмана. Но я – человек сведущий и смог, слава Создателю, найти единственную правду, скрытую за могучими стенами католической веры. Об этом пишу, оставляю о себе единственную память с надеждой, что мой голос будет когда-нибудь услышан.

***

Итак, неизвестный читатель, в твоих руках история одной жизни. Мое странное и, скорее всего, нежеланное появление на свет окутано мраком тайны. Родители мне неизвестны. Младенец мужского пола родился в несчастливый день. Может быть поэтому мать решила отказаться от меня, чтобы не отягощать и без того тяжелую жизнь с мужем или без него? Правды мне не узнать. Родившийся в тайне, я посвятил жизнь тайным исследованиям, и в конце жизни, скорее всего, растворюсь также в тайне …

Еще в детстве я четко представлял руки моей матери, когда смотрел на ловкие руки монашек, которые стряпали, стирали или шили. Представлял руки женщины, которую никогда не видел. Никогда не чувствовал ее прикосновения, не слышал ее голоса. Не чувствовал ее любви и обожания. Мне также не довелось почувствовать ее ненависть или равнодушие. Ни одно из самой широкой палитры человеческих чувств не коснулось меня даже легким ветерком. Женщина, подарившая мне жизнь, была и останется лишь тенью и тайной. Густой далекой тенью. Тайной, в которой растворилась моя дальнейшая жизнь. Я так хотел, чтобы ее руки обняли меня, погладили по голове, прижали к груди. Мне не нужно было слов. Мне нужна была любовь и теплые нежные руки моей матери…