Текст книги "Тайна монаха Алдо"

Кто из нас без греха?

Время – один их немногих ресурсов, который невозможно возобновить, подзарядить или купить, поэтому дневник для меня – с пользой потраченное время. Я заношу туда часть упорядоченных долгими упражнениями мыслей, анализирую достигнутое, излагаю, каким должен стать следующий шаг. Эти записи – моя сегодняшняя реальность.

Моя завтрашняя жизнь.

Дневник отражает мой внутренний мир, мысли, желания, будущее машины времени, отражает жизнь исследователя, философа, монаха. Каждой строке и букве я щедро дарю внимание и любовь. Эти чувства не исчезают и не теряются за строчками, а возвращаются назад, питают энергией, помогают думать и творить.

Sto scrivendo in Italiano.

***

Молчаливой любовью полны руки неизвестной мне матери. Знаю, что она до сих пор любит меня, брошенного сына. Ее руки тянутся ко мне, просят прощения. Как бы я хотел поцеловать ее ласковые руки, прижать к сердцу и сказать: мама, ты ни в чем не виновата.

Просто побудь со мной…

Два слова о ведении записей – на тот случай, если со мной все же произойдет несчастный случай и дневники попадут в незнакомые руки. Работая над таким грандиозным и тайным проектом, как машина времени, нужно рассчитывать на разные обстоятельства. Итак, каждая книга имеет номер, чтобы в будущем было проще ориентироваться. Дневник – еще бо́льшая тайна, чем темповизор. О темповизоре знают посвященные в проект, о рукописи не знает никто, кроме меня. Вступая в монашество, я принял целибат. Монастырь и все, с кем я общаюсь – основная часть официальной жизни монаха, дневник же – тайная возлюбленная, о которой не должен узнать никто.

Даже под страхом смерти.

А теперь, как обещал выше, возвращаюсь к объяснению по языкам. Решение оставлять записи на трех языках было тщательно обдумано. Если даже одна рукописная книга попадет в руки случайному человеку, который будет в состоянии разобраться только с одним из языков, часть тайн окажется ему недоступна. Размышляя об этом, третьим языком я хотел сделать английский, который знаю так же хорошо, как латынь, немецкий, французский и родной итальянский, но вовремя передумал. Английский язык, на мой взгляд, стал слишком расхожим, чтобы писать на нем и одновременно желать сохранить написанное в тайне. Нет, только не английский! Практически по той же причине я отказался и от французского.

Братья по ордену, работающие со мной, говорят на латыни и итальянском, они посвящены в тайну проекта, поэтому им мои записи просто неинтересны. Привлеченные к проекту ученые знают английский, но не знают ни латынь, ни итальянский. Остальных контактов, кроме представителей Ватикана, с которыми знаком только я, на данном этапе нет. С немцем Мартином мы говорим в основном на немецком, но тайну мою он также не знает. Несмотря на тесное сотрудничество, ни один человек из перечисленных групп о рукописи даже не догадывается.

Молчание – азбука безопасности.

Выбор третьего языка для рукописи дался легко. После однозначного решения Мартина стать не только помощником, но активным компаньоном в работе над темповизором, часть дневников я посвятил ему – в знак благодарности за беззаветную веру в фантастический проект.

Наивно полагать, что человек, прочитавший хотя бы часть дневника на знакомом языке не заинтересуется дальнейшими текстами. Кто-то посчитает дневник выдумкой мечтателя, кто-то заметками к будущей книге, но наверняка найдется тот, кто поверит каждой строке. В таком случае найти переводчика для остальной части записей не составит труда. Все это мне прекрасно известно и поэтому я веду записи на трех языках. Меня не оставляет тайная мысль, что если судьба приготовила мне печальный конец, то дневники попадут в честные руки серьезного человека и он сможет оценить не только исследования, но мою незаметную, скрытую от официальных признаний жизнь. Вряд ли с моей смертью кому-нибудь удастся восстановить работу темповизора по дневникам – об этом я позабочусь заранее. Но очень надеюсь, что если не все человечество, то хотя бы кто-то оценит научные исследования на его благо и развитие…

Теперь важное признание!

Много лет назад, когда теоретическая идея темповизора только зарождалась, я хотел посвятить ее развитию и процветанию Матери-Церкви. Через эту идею мне хотелось донести до каждого правду об истинной христианской вере. С годами приоритеты изменились. Мне стало понятно, что вера не имеет ни религии, ни национальности, ни страны проживания. Вера – внутренний стержень любого человека, направляющая его жизнь. У каждого она своя и каждый уверен, что она – самая лучшая и правильная. Нам нужно учиться не только жить каждому со своей верой, но и уважать веру других. Мое научное открытие должно служить сближению веры каждого человека, следовательно посвятить исследование только моей Церкви я не в силах. Мой темповизор принадлежит всему человечеству. Он призван служить жизни и миру на Земле. Не жду благодарности от всего человечества за заботу о нем. Если даже один человек положит цветок на мою могилу – этого будет достаточно для сына безвестных родителей …

О, Алдо, как ты сентиментален!

Впрочем, дневник – не мелодрама, а серьезный документ. В следующей книге под номером два я опишу устройство регистров орга́на, морского секстанта и ленты Мёбиуса. Далее я изложу, каким образом, соединяя несоединимое, можно теоретически поляризовать вакуум и высвободить огромное количество энергии, нужной для путешествий во времени. Практическая часть исследований и опытов обязательно найдет место на страницах последующих дневников».

Глава 3      Откровение

ФРАНКФУРТ НА МАЙНЕ. ГЕРМАНИЯ.

На следующий после оглашения завещания день Глебов отправился к приятелям. С ними в прошлом он имел деловые контакты и терять пока не хотел. Он созвонился с ними из Санкт-Петербурга и, как обещал, привез важные новости вместе с заказанными мелочами. Теперь ему нужно было передать несколько сувениров для немецких коллег приятелей и обменяться свежей информацией. Из осторожности Глебов никому не стал говорить о неожиданно привалившем наследстве. Во-первых, решение о том, что же конкретно с ним делать, пока не принято. Во-вторых, он справедливо рассудил, что ему могут зло позавидовать: как же, наследство получили не прямые родственники, а приезжий иностранец, который к родственным корням семьи отношения не имеет. Рассуждения показались Саше правильными – он, скорее всего, и сам подумал бы так же в подобной ситуации. К тому же не следовало забывать, что родственники Андреа вполне могут подать в суд и оспорить его право на наследство.

Похвалив себя за разумную предусмотрительность, он пригласил коллег на чашечку чая с пирожными в одно из уютных кафе, где несколько раз бывал с Андреа. Правильное решение – днем пиво деловые мужчины не пьют, а на вечер у него были намечены важные дела. В тесном маленьком кругу Глебов с печалью в голосе рассказал, как прошли похороны – и печаль его была абсолютно искренней. Неожиданно для себя рассказчик несколько раз чихнул, как бы подтверждая, как сыро и неуютно проходила церемония на кладбище.

Ожидаемых вопросов не последовало. Коллеги покивали головами, съели пирожные, забрали сувениры и разъехались. Глебов же, наоборот, готовился к тяжелому окончанию недели. Помня совет нотариуса, он успел на вечер вызвать слесаря, чтобы тот поменял на входной двери унаследованного жилища замок. Недалеко от отеля, где Глебов остановился, находился большой магазин с товарами для дома. Там он рассчитывал найти надежный замок.

***

Добравшись до гостиницы, Глебов открыл дверь электронной карточкой, дошел до кресла и упал в него в самых противоречивых чувствах. События последних дней измотали его окончательно. Ему казалось, что время растянулось на долгие недели, хотя, с тех пор, как он прилетел во Франкфурт, прошло всего два дня. Он стал размышлять, от чего мог так устать. В Санкт-Петербурге, после получения письма с сообщением о смерти Андреа, он метнулся в знакомое бюро, чтобы сделать экспресс визу для Германии. Там же заказал ближайший самолет до Франкфурта. Билетов на прямые рейсы не оказалось, поэтому пришлось лететь с остановкой в Мюнхене, потеряв на этом несколько долгих нервных часов. С гостиницей проблем не возникло – в конце ноября сезон международных ярмарок пошел на спад и свободных мест предлагалось достаточно.

На похороны Глебов успел, но на кладбище чувствовал себя изгоем, которого специально поставили в окружение незнакомых неприветливых людей, уничтожающих чужака разного рода недобрыми взглядами – от любопытно-вопросительных до откровенно-неприязненных. Общаться с ним никто не захотел, да и о чем было разговаривать абсолютно посторонним людям?

Контакта не получилось.

Пришлось Глебову задержаться на кладбище, чтобы одному, без помех, попрощаться с усопшей, мысленно вспомнить все, что было между ними, поблагодарить за все хорошее, что она для него сделала. С кладбища он уходил несчастный и подавленный.

Следующий день оказался не менее знаменательным. Нежданно-негаданно Глебов оказался завидным наследником, владельцем дорогой квартиры и чего-то неизвестного, что пряталось в толстом запечатанном конверте. Письма́, переданного нотариусом, получатель подспудно опасался. Он и сам не мог объяснить странное чувство, граничащее с непонятным страхом. Одно то, что письмо написано за несколько дней до смерти и наверняка связано с неожиданным завещанием, делало Глебова неуверенным и заставляло думать в самых разных направлениях.

«Странно, почему Андреа выбрала меня? Не могу вспомнить ни одного большого доброго дела, чтобы оно потянуло на дорогую квартиру. О чем она думала, составляя завещание? Скорее всего, в письме необычная просьба, которая может забрать у меня много времени и сил. Именно поэтому Андреа захотела ее компенсировать квартирой, чтобы не нарушился баланс.

Природа любит равновесие.

Но что за просьба? У нас с Андреа не было каких-то особо больших проектов или даже разговоров в этом направлении. Странно, но события последних дней начинают меня пугать. Письмо-загадка! От факта его присутствия становится неуютно. Честно говоря, без полученной квартиры мне было бы тоже намного комфортней… Всегда знал – чем меньше имеешь, тем меньше проблем. Впрочем, это может быть просто добрая просьба кому-нибудь помочь. Андреа помогла мне вновь встать на ноги и я просто обязан сделать все, о чем она меня попросит. Да, скорее всего, так и есть. Андреа получила выздоровление и добро из других рук, передала мне, и теперь я должен отдать долг, помочь кому-то неизвестному. Ну вот, теперь есть небольшая определенность, дышать стало легче…»

Несмотря на оптимистические мысли, Глебов не мог успокоиться до конца. Неприятное чувство страха затаилось внутри, собралось в комок и никак не хотело уходить. За окнами покапывала влагой сырая прохладная погода, а на лбу Глебова от напряжения проступили бисеринки пота, тело охватила непонятная слабость. Окружающее показалось ему нереальным и враждебным. Молодой мужчина пошел вымыть руки и освежить лицо, но тут же передумал и решил вначале прочесть загадочное письмо. Вспомнив о письме, ему захотелось непременно увидеть штамп визы в паспорте. Зачем это надо и откуда взялось странное желание, объяснить он не мог. Просто ему нужно это сделать именно сейчас, сию минуту. Желания выпрыгивали из Глебова, как черт из табакерки и осознать их казалось невозможно.

Паспорт, как назло, прятался где-то в сумке и никак не находился. Саша Глебов долго рылся в сумке, с которой в путешествиях не расставался пока, потеряв терпение, не вывалил ее содержимое на кровать. Он наклонился над кучей высыпавшихся оттуда вещей и начал медленно откладывать по одному предмету в сторону. Казалось, все они нужные и важные.

Толстый блокнот с торчащей из него ручкой. Коробочка с леденцами без сахара. Карандаш. Два начатых пакета бумажных носовых платков. Измятая банковская выписка. Расческа. Две ручки. Мобильный телефон в красивом футляре. Большой кожаный кошелек. Несколько визитных карточек. Исписанный телефонами плотный флайер из бюро путешествий. Надорванный пакет влажных салфеток. Запечатанное письмо, полученное от нотариуса. Ключи от квартиры Андреа, ее почтового ящика, гаража, подвала и других неведомых ему помещений, соединенные карабином с фигуркой металлического ангела.

Паспорта в сумке не было.

Глебов растерянно перебрал разложенные на кровати предметы и отчетливо понял: ему явно нужно посидеть и подумать. Тяжелая, окончившаяся неожиданным сюрпризом встреча у нотариуса внесла дополнительный хаос в его душевный покой. И хотя он согласился принять наследство, теперь ему казалось, что решение оказалось опрометчивым и необдуманным. Отказываться от квартиры Андреа Глебов пока не собирался, но что с ней делать – тоже не знал. К тому же многочисленные родственники дарительницы однозначно дали понять, что решение умершей относительно распределения богатств их явно не устраивает.

«Успокоиться и не волноваться! Не так страшен черт, как его малюют. Нужно просто взять себя в руки!»

Глебов нервно дернул плечами и отправился в ванную комнату. Он умыл лицо и руки холодной водой, тщательно вытерся перед большим зеркалом и вернулся в комнату. Немного постояв в раздумьи, он открыл дверь встроенного шкафа, сунул руку во внутренний карман куртки и похвалил себя, что наконец-то вернулся в обычное спокойное состояние: паспорт был на месте, причин для переживаний больше не было. Настало время принимать следующее решение.

Глебов опять подошел к кровати, где лежало содержимое сумки, взял в руки конверт, прихватил связку ключей и уселся в кресло.

«Ключи ключами, а в квартиру Андреа идти придется. Когда бы лучше это сделать, чтобы не наткнуться на ее племянников? Неприятности мне совсем не нужны, как, впрочем, и диалог с ними. Хотят оспаривать завещание – пусть оспаривают, мне все равно. Лучше с ними в суде встретиться, на людях, чем наедине где-нибудь в темном переулке. Мало ли что… Германия, конечно, не Россия и не Англия, но с этой минуты придется быть более осторожным – мало ли что обделенные родственники придумают и какие пузырьки у них в головах забулькают… Ах да, слесарь же сменил замок, теперь, кроме меня, никто не сможет зайти в квартиру. Что ж, отличное решение – за закрытой дверью с ключом в кармане чувствуешь себя намного уверенней!»

Он отложил связку ключей в сторону и взял в руки конверт. Обычный конверт из плотной белой бумаги – в таких обычно высылают приглашения, поздравления, в общем, хорошие новости. Глебов протянул руку к кровати, взял карандаш, продел острый кончик в небольшой зазор, сделал глубокий вдох-выдох и аккуратно вскрыл конверт. Письмо, доставившее ему столько волнений, написано аккуратным понятным почерком на нескольких листах желтоватой хорошей бумаги.

***

«Дорогой Саша! Даже сейчас, наблюдая за тобой из другого мира, вижу твое удивление и слышу множество вопросов. Не переживай, мой мальчик, ты получишь исчерпывающие ответы на каждый из них. На эти строки я потратила три последних дня жизни и горжусь собой, потому что успею в них передать важную информацию. Надеюсь, нет, уверена – ты сможешь выполнить мою самую последнюю просьбу. Тебе следует разыскать и помочь понадежней спрятаться одному несчастному мужчине.

Не волнуйся и читай дальше!

Знаю, ты не только любитель загадок и путешествий, но и ответственный человек, именно поэтому я вручаю судьбу монаха Алдо в твои руки. Не могу точно сказать, будет ли он нуждаться к этому времени в чьей-то помощи, но ты ему обязательно поможешь, если разыщешь. И хотя мое больное сердце подсказывает другое, оно тоже может ошибаться. Позднее ты решишь по обстоятельствам, что делать дальше, а теперь послушай историю, которой стоит посвятить небольшую часть жизни…»

Глебов поднял глаза от начальных строчек письма и уставился в окно. Сердце его билось неровно – оно явно чувствовало важность надвигающейся тайны. Было понятно, что за каждой строкой письма стоит судьба неизвестного человека, нуждающегося в срочной помощи. Возможно ли выполнить последнюю просьбу Андреа и помочь незнакомцу, Саша не знал. Если бы могла, наверняка помогла бы монаху сама, не привлекая никого другого. Видимо, что-то не получилось, не срослось.

Что – непонятно.

Но если просьба Андреа сопровождается мощной финансовой поддержкой, то поиски пропавшего человека, скорее всего, будут очень сложными. Насколько сложными – можно только догадываться. Глебов судорожно вздохнул и продолжил чтение.

«Родственников-мужчин, приходивших в наш дом, можно посчитать по пальцам: это сыновья рано умершего брата Карла, наши племянники Ларс, Эмиль и Флориан. На мое пятидесятилетие я получила от них странный юбилейный подарок: большое фото в серебряной раме, где они запечатлены все трое. Меня такой презент не столько разозлил, сколько рассмешил. Мы всегда были с Карлом щедрыми на подарки и я ожидала получить на свой юбилей, как минимум, что-нибудь запоминающееся. Хотя бы приглашение на премьеру оперы, совместное посещение музея, или что-нибудь подобное – пусть не оригинально, зато близко моему сердцу. Впрочем, не буду утомлять тебя рассуждениями – день рождения давно прошел, хотя осадок остался. В общем, я поставила фото в прихожую на бюро. Чтобы подсластить горькую пилюлю, я написала над каждым из них крупными буквами имена. Этим мне хотелось показать – вас, молодые люди, тоже в этом доме помнят и любят. Конечно, не по-христиански, но историю с подарком к юбилею забыть я не смогла, как и то, что ни один из племянников ни разу не навестили меня в больнице. Долгие недели я лежала, разбитая на кусочки, и даже не могла приехать на похороны сына. Ни злости, ни обиды у меня в душе нет, только разочарование и неприятное чувство утраты доверия к людям. Когда я диктовала новое завещание нотариусу, то мысленно говорила племянникам: Мне не нужны ни ваши соболезнования, ни цветы на могиле. Но если при жизни я не видела от вас ни внимания, ни любви, ни уважения, радуйтесь, что получите от меня по несколько тысяч, завещанные даже не вам, а памяти брата моего мужа.

Это предыстория, мой мальчик.

А теперь сама история. Она началась около пяти лет назад, в то время, что умер муж Карл. В день похорон, когда родственники после поминок покинули дом, раздался стук в дверь. Не звонок, как обычно, а именно стук. Мои мысли были еще на кладбище, с мужем. Все же я подошла к двери, не спрашивая, открыла. На пороге стоял невысокий мужчина с очень худым лицом, одетый в грязный монашеский хабит, с закинутыми на плечо лямками холщового мешка. Странно было видеть монаха в нашей части города. В самом Франкфурте, насколько я знала, был только один действующий монастырь капуцинов с очень маленьким числом монахов. Обычно они просто так никуда не забредают и уж точно не стучат в двери незнакомым людям. Мое удивление усилилось, когда он знаками попросил приюта. До сих пор не могу понять, что сподвигло меня пригласить незнакомца в дом – то ли его внушающий доверие вид, темные открытые глаза, жалость к явно голодному путнику, или просто сострадание к несчастному. Непонятно почему, но страха к незнакомцу у меня не возникло.

Монах вошел в дом.

Я увидела, что капюшон у него не остроконечный, как у капуцинов, а большой полукруглый, что означало его принадлежность к другому ордену, скорей всего, за пределами Франкфурта. Впрочем, мысли о принадлежности к ордену отошли на второй план, когда я увидела, что его ноги в сандалиях на босую ногу оставляют за собой не только следы мокрой грязи, но и крови.

В глубине сознания возникла мысль: это судьба послала мне гостя, чтобы после похорон я не сошла с ума от одиночества и горя. После спасительного озарения пришло успокоение, незваный гость по моему приглашению отправился в душ. Пока он приводил себя в порядок, я приготовила ему чистую одежду из того, что осталось ненадеванного от погибшего сына. Даже после гибели Матео, все его вещи хранились в комнате, где он раньше жил, пока не перебрался в отдельное жилье недалеко от нас. Небрезгливая, я обработала раны монаха на руках и ногах и пригласила в столовую.

В виде исключения, пришлось приготовить горячий ужин специально для него. Сама я обычно съедала кусок хлеба с маслом и ветчиной, запивала его бокалом вина с сыром и виноградом. В тот день, после ухода родственников, переживаний в связи с похоронами и множества чашек кофе, аппетита у меня не было. Я просто сидела за обеденным столом и кидала на монаха, переодевшегося в цивильную одежду, осторожные взгляды. Он охотно ел приготовленное картофельное пюре с сосисками, обмакивая их в растопленное масло. От острой горчицы гость отказался. От вина он тоже отказался и запивал еду яблочным соком, разведенным минеральной водой.

Так таинственный монах вошел в мою жизнь.

В первые минуты пребывания в доме он практически не говорил и я уже опасалась, что гость – глухонемой или не говорит по-немецки. Про себя я решила назавтра рассказать о нем пастору местного прихода и вместе решить, что делать дальше. Неожиданно приятный и густой голос гостя заставил меня вздрогнуть. Монах поблагодарил за гостеприимство, уход, еду, назвал свое полное имя и рассказал незамысловатую историю странствий. Он не стал посвящать меня в детали и наверняка скрыл что-то важное, но и то, что он поведал, заставило мое сердце биться быстрее. Я не боялась, что незнакомец воспользуется моим возрастом для каких-то нечестных планов: больших денег в доме не было, драгоценности хранились в банковской ячейке, техническими новинками и редкими картинами я не увлекалась, а коллекцией фарфоровой посуды настоящий грабитель вряд ли соблазнится.

Алдо Дженарро Россо, так звали гостя, сообщил, что его монастырь находится в Италии. Волею судеб и из-за важной работы он оказался в Германии и просит приюта на несколько недель. В благодарность за пищу и кров он готов выполнять домашнюю мужскую работу – ухаживать за садом, ремонтировать сломанные вещи, подправить садовую ограду, заняться покраской, побелкой или всем, что понадобится хозяйке. Вскользь он добавил, что пребывание в Германии не хочет делать достоянием других монахов, поэтому ищет приют в частном порядке. Причину столь странного поведения он не назвал, а я особенно не настаивала – у каждого из нас есть небольшие тайны. Далее монах сознался, что наблюдал за похоронами из-за дерева, подслушал разговоры и таким образом оказался у дома вдовы, дождался, пока все гости разъедутся и только тогда постучал.

Скромность и искренность монаха тронули, но принимать быстро решения не в моих правилах. Я постелила ему в комнате для гостей на нижнем этаже и сказала, что подумаю. Всю ночь меня не отпускали мысли, что же на самом деле скрывает этот мужчина? Ограбление или убийство я сразу отметала, как не сооветствующие ни его виду, ни обращению, ни статусу. От него исходило спокойствие, уверенность, мудрость. Нет, этот человек не мог совершить дело, противное Господу.

На следующий день ночные мысли и непрекращающийся осенний дождь помогли мне сделать гостю щедрое предложение – он остается на всю зиму в доме, ремонтирует кухню и столовую, где давно загрязнились, а местами и отклеились обои; помогает мне вместо уволенной домработницы вести хозяйство, а весной может отправляться дальше по своим делам. В ту минуту я боялась назвать ему главное условие проживания – не выходить из дома и не показываться на глаза, когда в дом приходят гости. Несмотря на то, что гостей в доме всегда было не густо, мне не хотелось, чтобы кто-либо из них, или тем более любопытные соседи начали судачить о том, что на второй день после похорон в доме у вдовы поселился не старый и довольно привлекательный мужчина.

Волнения оказались напрасны.

Алдо Дженарро и сам, видимо, не хотел показываться никому на глаза. Он сразу же с благодарностью принял предложение, но попросил купить для него недорогую цивильную одежду: в ней удобнее заниматься домашними делами. Его единственное условие я приняла с улыбкой – одежда Матео, которую он надел накануне, висела на нем, как на детской вешалке. Мой сын был большого роста, как его отец. Одежда монаха была, по моим прикидкам, размера на два меньше. Свой хабит Алдо обещал очистить от грязи и поберечь для времени, когда должен будет покинуть гостеприимный дом.

За четыре месяца, что монах прожил в доме, я сумела сильно к нему привязаться. И хотя меня не оставляло чувство непонятной тайны, окутывающей несколько странного мужчину, расспрашивать не хотела. Каждый человек имеет право на секреты, тем более я точно знала, что его секреты не связаны ни с моей семьей, ни с каким-то криминалом. Алдо Дженарро вел себя открыто, вечерами рассказывал истории из богатой событиями жизни, но каждый день после окончания работы и перед началом ужина уходил в свою комнату. Там он что-то записывал в тетрадях, которые принес с собой в первый день в холщовом мешке. Мне он сказал, что ведет дневник и даже хочет написать книгу о жизни монахов. Те тетради в кожаных обложках и толстыми желтоватыми листами, что принес с собой – единственное богатство, что он мог себе позволить.

Разговаривали мы на немецком языке. Иногда Алдо Дженарро переходил на латынь. Я с удовольствием вслушивалась в напевную речь, с трудом разбирая правильное произношение, выученное им в стенах университета. Сама я знакома с латынью только по хоралам, слышанным в церкви, даже знала сама несколько из них, но одно дело – знать текст песен, совсем другое – разговаривать или понимать чужой язык…

Время пребывания гостя подходило к концу.

В небе все чаще появлялось весеннее солнце, по утрам за окнами все громче раздавался птичий гомон. Оба помещения после ремонта сверкали новенькими обоями и подновленным паркетом, камин в гостиной получил новое оформление. С усилием вернувшись на несколько месяцев назад, в холодный осенний вечер, я поняла, что сегодня мне не хочется расставаться с интересным и ненавязчивым гостем. Судя по некоторым признакам его поведения, он тоже охотно остался бы у меня жить дальше. После долгих размышлений и колебаний решение пришло само. Я предложила монаху остаться и начать приводить в порядок сад. Несложный уход за садом я предложила не столько из-за его запущенности, сколько из-за старой мудрости: любой мужчина должен иметь занятие или хобби, иначе он не сможет чувствовать себя востребованным, а это будет намного осложнять жизнь тех, кто находится рядом.

Вместо одной разрешенной зимы и весны, Алдо Дженарро прожил у меня около трех лет. Чтобы не разбудить любопытство соседей, он выходил на работу в сад в широкополой шляпе, закрывающей лицо, с опущенными рукавами рубашки и рабочих перчатках – ни один сантиметр тела у странного работника виден не был. Справа мой сад примыкает вплотную к саду Сабины Шнайдер. Она женщина простая и весьма любопытная. Чтобы исключить ненужные вопросы, Алдо выходил в сад только в то время, когда она уходила на работу. Остальных жителей моего бывшего дома я не опасалась, потому что ни с кем из них не имела особых или близких контактов, а некоторых не знала даже в лицо. Иногда мне казалось, что мой гость скрывается под шляпой не столько от соседей, сколько от недоброжелателей, о которых я ничего не знала. Меня мучали вопросы, но расспрашивать подробней о жизни Алдо казалось неловко. Точно также неловко было задать самый важный вопрос: от кого он прячется, если нашел приют под моей крышей.

В это время я отчетливо поняла, какие странные бывают на свете отношения между людьми. Три года мы жили с Алдо в одной квартире, питались за одним столом, проводили совместные вечера за беседами, но о его жизни я почти ничего не узнала. Несмотря на тайны, окутывающие гостя с головы до ног, я была им довольна.

До тех пор, пока Алдо Дженарро не исчез.

Однажды я приехала из кафе после встречи с давней подругой, а по пути домой строила планы, что приготовлю на ужин. В прихожей мой взгляд сразу же упал на плотный лист бумаги, лежащий на комоде в большой плоской вазе для писем. Записка содержала одно слово: спасибо! Чувствуя неладное, я прошла в комнату гостя. Она была пуста. Вместе с ним исчез хабит, старенькие сандалии, мешок и тетради, в которые он что-то регулярно записывал. Ни одна другая вещь, принадлежащая мне, не пропала и даже продукты, лежащие в холодильнике, так и остались лежать на полках, теперь для меня одной.

Исчезновение монаха стало для меня не просто неожиданностью, но небольшой трагедией. За эти годы я привыкла к постоянному присутствию интересного собеседника и внимательного гостя, о расставании с которым как-то не думала. Мне казалось, что такое течение жизни я заслужила и так останется всегда.

И вот – пустой холодный дом.

Одиночество на двух этажах. Скучные не заполненные ничем вечера у остывшего камина. Яблоки, падающие и гниющие под деревьями. Отцветшие гортензии, стоящие прямой линией сухих зонтиков и издающие шуршание под порывами ветра. Мокрая нескошенная трава, лежащая небрежным ковром, покрытым неубранными опавшими листьями.

Во всем неуверенность, растерянность, тревога…

К счастью, через пару месяцев ты купил последнюю квартиру в доме и встречи с тобой частично заменили беседы с Алдо. Я почувствовала себя опять нужной и востребованной. А когда ты попал в аварию, я дала себе слово сделать все, от меня зависящее, чтобы помочь тебе как можно скорее встать на ноги. У меня все еще оставалось чувство вины за смерть Матео, за то, что не смогла помочь единственному сыну. Не смогла прийти на похороны. Не смогла попрощаться. Тогда всю энергию и заботу я направила на тебя. Теперь ты стал моим сыном.

Стал человеком, которому я оказалась нужна…»

***

Глебов опять прервал чтение. Он встал с кровати, на которую пересел из кресла, стал ходить по небольшой комнате и размышлять. Время давно подкатилось к ужину и желудок издал негромкий звук, заявляя о голоде. В небольшом отеле ресторана не было, на улице опять начался дождь, а идти куда-то по такой погоде не хотелось. Саша Глебов достал из мини-бара бутылку сока и бутылку пива, похрустел чипсами, взятыми оттуда же и стал думать над прочитанным и над пережитым со времени знакомства с Андреа Кантор.

Он не очень любил вспоминать первые месяцы жизни в чужой стране. На первых порах ему пришлось столкнуться с неожиданными трудностями, о которых не подозревал, привыкать к новым порядкам, людям, законам, традициям. И даже после почти года практически постоянного проживания в Германии, он так до конца и не осознал, как можно есть жареное мясо с клюквенным вареньем; ночевать не в огромном доме родственников, когда приезжаешь к ним в гости, а заранее заказывать гостиницу; никому не звонить после восьми вечера. К немецкому менталитету он привыкал долго и мучительно. Встречаясь с очередным несоответствием, он спешил спросить соседку, правильно ли поступил в том или ином случае. Андреа на тот период действительно заменила ему если уж не мать, то добрую тетушку, которая аккуратно и ненавязчиво помогала решить очередную жизненную неузязку. Глебов никогда не стеснялся ходить с Андреа в рестораны, на прогулки или ездить с ней вдвоем на машине. Ему с ней было намного проще в любой жизненной ситуации, чем с молодыми сотрудниками, которые сами нуждались в менторе или наставнике.