Текст книги "Перекрестный отец. Разговор о детях, о жизни, о себе"

– Антонина. Она кричит: «Мама». Вот это самое частое.

– А на каком основании?

– По любым, вообще, поводам. Любой вопрос, возникающий у Антонины, это крик.

– Награда за ежедневный вклад в заправление постели.

– Здесь все могли бы претендовать, кроме Степана, как я уже говорил.

– У него отдельная позиция по этому пункту.

– Да.

– А какую номинацию я не учла? Что можно добавить?

– Основные вы все проговорили. Мне кажется, ни больше, ни меньше.

– И финальный вопрос, который я задаю. Я попросила бы вас продолжить фразу: «Я хороший отец, потому что…»

– Я хороший отец, потому что я не мешаю жить своим детям, а иногда помогаю. Вот так бы я, наверно, ответил.

Аскольд Запашный

– Сегодня у нас в гостях Аскольд Запашный, представитель цирковой династии и папа двух дочек: Евы семи лет и Эльзы шести лет.

– Все абсолютно верно.

– Сразу спрошу: быть представителем династии, это вызывает у тебя чувство гордости, или возникает чувство ответственности, которое заставляет думать, что ты должен оправдать фамилию? Чего больше?

– На самом деле я не привык думать однолинейно, и у меня бывает как минимум два варианта.

Мне кажется, в таком глобальном вопросе, как восприятие фамилии, насколько она тяготит или, наоборот, вдохновляет, все зависит от ситуации. Если я нахожусь среди друзей – это одно, если нахожусь в каком-то пафосном месте – это другое. Если я должен доказать в данный момент свою состоятельность – это третье. Наверное, любой человек, особенно если он видит тебя в первый раз, пытается понять, насколько ты соответствуешь своей фамилии. И естественно, в этом большая ответственность. Даже если я не на арене, фамилия тоже помогает.

Я могу пользоваться определенными привилегиями в отношениях с людьми. Если человек смотрит на тебя и видит в тебе известного человека, человека с определенными достижениями, то он изначально тобой восторгается, и это, конечно, все упрощает. Фамилия, она очень часто открывает двери. То есть, допустим, приходишь в какое-нибудь министерство, и тебя легко примут. Но ты понимаешь, что есть и обратная сторона медали. В первую очередь, если говорить о фундаментальном подходе, то фамилия – это ответственность.

– Ты и своих детей воспитываешь так?

– Тут опять как минимум два важных момента. Первый – это то, какими я хочу видеть своих детей, я имею в виду в личностном плане. Второй – это наследие. Наследие – это, безусловно, цирк. Я бы очень хотел передать максимум своих знаний, своих достижений каких-то, чтобы все это было продолжено. Мне бы очень хотелось, чтобы мои дети любили цирк так, как люблю я его. И здесь, конечно, именно такой фундамент я и закладываю.

Многие люди, бросая взгляд со стороны на творческие династии, думают, что дети идут за отцами, потому что так принято. Но это не верно. Ты никогда не пойдешь в профессию, не будешь продолжать ее, если ты ее не любишь. А я цирк люблю бесконечно, и не без причины. В принципе, я счастливый человек, потому что я люблю цирк и потому что я родился в семье цирковой. То есть у меня есть вот этот фундамент. И цирк дает безграничные возможности. Поэтому я, конечно, хочу, чтобы мои дети продолжили династию, и делаю все для этого.

Считаю, что это очень ответственный, но конкретный путь воспитания детей. В воспитание я вкладываю свое личное отношение, то, каким я вижу мир, те ценности, которые есть у меня в голове. Отталкиваясь от ценностей, можно определить, что хорошо и что плохо, что такое порядочность, что значит соответствовать или не соответствовать. Здесь все взаимосвязано – и личное, и профессиональное.

– Давай начнем с твоего собственного детства. Как рано ты стал себя осознавать?

– Трудно сказать однозначно. Потому что я пожил, можно сказать, в разных эпохах, и они отличаются друг от друга. И потом, как любой человек, наверное, ты всегда воспринимаешь себя молодым, шестнадцатилетним.

– Очень ценное качество.

– Да, и мне кажется, важно это ощущение не потерять. Я сказал про разные эпохи. Поясню. Советское время – это одна эпоха, перестройка и лихие девяностые – уже другая, а то время, в какое мы сейчас живем, – третья история. Это действительно разные времена, и они не могли не повлиять на то, каким я стал человеком. Мы жили, не сказать чтоб богато, и я достаточно рано начал работать. Все это формировало во мне какие-то определенные мужские качества. С одной стороны, эти качества папа закладывал, но с другой – влияло и то, что я сам видел.

– А ты, когда совсем маленьким себя вспоминаешь, ты сразу видишь перед собой папу? Как он в тебя принципы закладывал? Или мама твоим воспитанием занималась? Кто на тебя влиял?

– У нас было очень четкое распределение ролей в семье. Папа однозначно был лидером, это никто и не пытался оспорить. Я имею в виду – никаких разговоров о равенстве между мужчинами и женщинами, папа был главой семьи. Папа был кормильцем основным, и он, конечно же, был очень серьезным, уверенным в себе человеком.

– А мама как это воспринимала?

– Мама была, наверное, своеобразным регулятором давления. Можно это килем назвать, ведь киль помогает устойчивость сохранять, да как угодно.

– То есть мама была тем, кем и положено быть женщине? И она помогала папе? Или как?

– Вот здесь я бы осторожнее отнесся к определению, кем должна быть женщина. Потому что современные женщины, они видят мир совсем по-другому. Я не зря сказал о разных эпохах. Раньше – да, женщины были в тени мужчин, а сейчас скажешь, что мужчина лидер, и начнется: «Да что ты несешь? Какой мужчина лидер? Я вот сама своих детей воспитываю, и вообще должно быть равенство». Но я этого никогда не принимал. Я считаю, что папа был прав: лидер в семье должен быть один. Потому что если в семье два лидера, то они, как одноименные заряды, начинают отталкиваться друг от друга.

– Конкурировать?

– Не то что конкурировать. Просто тогда ни один спор не разрешится, если у людей противоположные мнения. То есть это закончится тем, что они разбегутся в разные стороны, но останутся при своем. Все-таки кто-то должен уступать, и я так думаю, что уступать должен слабый. Но здесь очень важно, чтобы не было силового решения.

– Прости, пожалуйста, но ведь женщина может быть сильным человеком, но не выказывать явно свою силу.

– Я это не договорил просто. Знаешь, я стараюсь быть осторожным в высказываниях, потому что, когда ты рассказываешь о семье, о взаимоотношениях, тебя могут понять превратно. Может сформироваться неправильное мнение о том, что ты имел в виду, и вообще о твоих убеждениях. Я бы этого не хотел.

Безусловно, моя мама не просто сильная – она мудрейшая женщина. Находиться рядом с таким мужчиной, как мой папа, – для этого нужно было обладать очень высоким интеллектом. И, конечно, знать, как пользоваться теми привилегиями, которые давал брак с папой.

Привилегиями в первую очередь ментальными, духовными, потому что нельзя жить только ради каких-то материальных ценностей или перспектив. Материальные ценности тоже важны, конечно. Хоть я и сказал, что мы жили очень бедно, но мы все-таки…

– Стремились.

– Точнее сказать, прошли большой путь и добились того, чего хотели. То есть мы жили в достаточно тяжелое время. И сейчас я понимаю, что путь был абсолютно правильный. И папа, он был, наверное, в какой-то степени человеком старой закалки. Он жил по принципам, заложенным еще его дедами, когда за стол не садились, пока глава семьи не сядет. Можно было ложкой по лбу схлопотать, если ты что-то там неправильно сделаешь.

– Например, раньше времени сел.

– На самом деле это про то, что формировались какие-то взаимоотношения, внутренние порядки. Кому-то в современном мире это может показаться диким, но я считаю, что все это формировало правильные взаимоотношения. Когда в семье есть мужчина, то он должен быть настоящим мужчиной. И я считаю, что благодаря папе, благодаря вот такому подходу к жизни, который он сумел мне передать, во мне есть то хорошее, что я, во всяком случае, считаю хорошим. Пусть это субъективно, но это тем не менее так.

– У вас дружная семья, и это тоже дало свои результаты. Вообще, быть дружной семьей – это огромное искусство. А как ты считаешь, цирковая семья отличается от обычной?

– Я никогда не устану повторять, что цирк – это образ жизни. Цирк требует полного посвящения, он не отпускает тебя. Ты уже с детства осознаешь, что это на всю жизнь, и поэтому то, чем ты занимаешься, не воспринимаешь как работу. Все в твоей жизни связано только с цирком. Это бесконечное беспокойство о животных, за свою жизнь, за жизнь своих родных, товарищей. В этом и есть прелесть цирка – он настоящий, он живой. И поэтому, когда ты в этом существуешь, ты здорово отличаешься от других людей, которые не посвящены в нашу жизнь. Так что да, и семьи цирковые отличаются.

Почему в цирке в основном династии? Потому что ты поставлен в условия, когда доверяешь кому-то свою жизнь и свое здоровье. Не кому-то, а близким родственникам, это самое надежное. Конечно, бывают и исключения из правил, бывают и не очень крепкие семьи. Да и родственные отношения часто бывают сложные. Я не могу сказать, что у нас вся династия дружная. Есть определенная клановость, есть даже конкуренция между людьми с одной и той же фамилией.

– А с братом вы дружите?

– С братом у нас просто шикарные отношения, хотя их тоже простыми назвать невозможно.

– А чья это заслуга, как ты считаешь? Ну, что у вас хорошие отношения.

– Отца. Он нам с раннего детства говорил: «Если я хоть раз увижу, что вы между собой собачитесь, получите оба. Я и разбираться не буду, кто из вас прав, кто виноват. Вы друг другу защитники, опора, вы семья, кровь, все вообще».

– Ты на год младше брата. А это как-то ощущалось в детстве?

– Специфический момент на самом деле, и здесь я не могу не сказать о наших родителях. В нашем случае родители понимали, наверное, что разница в возрасте может сказаться на мировосприятии. Что позиция «я старше» может угнетать младшего, вызывать ущербность какую-то. Но они это сглаживали. И я считаю, что это было полезно, а для нас особенно: два сильных мальчика, и есть амбиции. Вот по такой же схеме я сейчас воспитываю своих дочерей. Дети должны быть равными. Наши родители сделали все, чтобы мы с Эдгардом чувствовали себя наравне. Такого что ты старший, а ты младший, не было вообще.

– Знаешь, у меня похожая ситуация: четыре дочки одного возраста. И я наблюдаю разные интересные истории, которые между ними происходят. И вопрос конкуренции, он у них часто возникает, они конкурируют между собой. А что ты скажешь про конкуренцию?

– Безусловно, момент конкуренции у всех есть. Вопрос в том, чтобы уметь энергию, которая может быть как созидательная, так и разрушительная, направить в правильное русло. Если мы говорим о взаимоотношениях, то да, в любых взаимоотношениях есть конкуренция. Потому что это связано с самоутверждением. Когда мы взрослеем, безусловно, появляются какие-то отличия: кто-то лучше здесь успевает, кто-то там. Одного начинают хвалить, а второй по этому поводу начинает переживать.

– Но чувства-то у людей все равно какие-то возникают. И как этот вопрос решать? У тебя такое было, чтобы ты вспыхивал просто, заводился с пол-оборота?

– Ну, это по ситуации. Каждую ситуацию нужно рассматривать отдельно. У нас все было – и ссоры были, и драки, и прочие неприятности. Но все это становилось уроками.

– Вы сами между собой разбирались или все-таки родители вмешивались, папа?

– Когда-то сами, когда-то папа вмешивался. Родители всегда очень серьезно относились к нашему воспитанию, они переживали за то, чтобы мы случайно не оказались на какой-то дорожке сомнительной.

Чтобы не попали под чье-то влияние, чтобы в школе не попробовали наркотики, алкоголь, курение или еще что-то. То есть раньше того времени, как мы будем к этому готовы. Они нас оберегали от таких вещей, и здесь большая заслуга наших родителей, должен сказать.

– Твоя жизнь связана с животными. Животные для тебя – это члены семьи? Даже самые обыкновенные люди, когда заводят себе домашних питомцев, они ведь потом к ним относятся просто как к детям. А в твоей ситуации – это целый мир, твой мир. Как ты к этому относишься? Как это вообще у вас?

– Да, это моя профессия, и я с самого раннего детства работал с разными животными и сейчас продолжаю это делать.

Но я могу работать в разных жанрах. Я и канатоходец, и акробат, и эквилибрист, и воздушный гимнаст, да все что угодно, вопреки стереотипному восприятию братьев Запашных, что они только с хищниками работают.

Но с хищниками я, конечно, с раннего детства общался, что заставляло меня осознанно подходить к этому. Потому что в нашей профессии очень серьезная опасность существует. Но благодаря этому я вырос в какой-то степени психологом, я всегда очень четко анализирую происходящее. Это, кстати, привело меня к выводу, что в жизни нет ничего без конкретной мотивации, все происходит по какой-то определенной причине. Можно это игнорировать и считать, что просто все так складывается, – это я к тому, что некоторые люди чисто инстинктивно принимают решение: хочу завести дома какое-нибудь животное. И заводят. А потом сталкиваются с немыслимым количеством проблем и через какое-то время, когда совсем все плохо становится, обращаются к специалистам, спрашивают, что делать. До смешного доходит. «Слушайте, у меня кошка в кровать писается постоянно, и как мне с этим быть?» – «А сколько времени она писается?» – «Ну, восемь лет уже». Так что у меня лично возникает много вопросов к людям, которые животных просто так заводят. Вопрос «завести или не завести животное» – это тоже вопрос цели, если хотите. Прежде всего нужно спросить себя: для чего ты это делаешь.

В моем случае животные – это в первую очередь мои партнеры. Но и здесь все неоднозначно. Животное не может быть только партнером, как не может быть только членом семьи. Я бы сказал, что вектор общения определяют задачи. Тут все понятно – на работе у меня нет родственных отношений, у меня есть ответственность. И это четко разделено, и все знают это и воспринимают как норму.

Я сейчас не про животных говорю. Я могу с братом так поругаться на манеже, что кажется, мы сейчас друг друга зарежем прямо на месте.

– А потом выйти и…

– А потом выйти, поцеловаться, пойти вместе покушать и вообще забыть про разборку. То есть когда начинаются профессиональные дела, здесь нужно четкое разделение. Во время представления в клетке у меня десять-пятнадцать 200–300-килограммовых хищников, которые по природе своей являются убийцами, какие тут могут быть родственники? Но когда я выхожу с манежа, а мои животные выполнили все, что от них требовалось, и сделали все хорошо, то я их воспринимаю уже как своих друзей, родня, можно сказать.

Я все для них сделаю, загрызу любого за родных мне существ. То есть в какой-то момент времени я для них партнер, в какой-то момент – только руководитель. Но все равно есть, конечно, приоритетные вещи. Но это уже узко специальное направление. Понимаю, что людям хочется услышать: да, животные для меня все друзья. Но это не так.

– В вашей семье у всех звучные имена. Расскажи, пожалуйста, почему так?

– Ну, тут есть четкое обоснование. В цирке существуют традиции, и это очень важный момент. Человеческая психология такова, что людям всегда нравится необычное, что-то такое, что привлекает внимание, выделяет как-то. В цирках, в старой русской цирковой школе, было принято брать псевдонимы. И для звучности, и для того, чтобы публика лучше шла, чтобы повыгоднее преподнести, «продать» себя. Кстати, это в любой области наблюдается. Покупаете вроде фирменный чай, а он, оказывается, делается где-то там под Тулой. Но у него брендовое название, потому что так легче продать.

Так вот артисты цирковые брали псевдонимы. По жизни он, скажем, господин Бородавкин, а на арене – Борро. Если бы его как Бородавкина объявляли, то это вызывало бы не уважение, а смех. Постепенно это стало нормой – что артист на манеж должен выходить под звучным именем. Но это рождало сложности юридические, когда на афише одно, а в паспорте другое. И от этого попытались уйти. Теперь однажды избранный псевдоним чаще всего становится официальной фамилией. И имена детям по той же причине необычные выбирают. Кстати, раньше были странные комбинации: Людвиг Щукин, например.

– А как тебе живется с твоим красивейшим именем – Аскольд?

– В моем случае у меня с самого рождения были достаточно сложное отчество – Вальтерович и специфическая фамилия, украинская. По сути, мы ЗапашнЫе, а не ЗапАшные, и нужно было такое имя придумать, чтобы, во-первых, можно было выговорить. Мой папа, а он был экстравагантным человеком, вообще хотел меня назвать Октавианом. И вот в этот момент вступил в действие баланс моей мамы, которая сказала: «О нет, перебор», и они поспорили на этот счет. Потом подруга семьи Фатима Гаджикурбанова, канатоходка известнейшая, говорит: «Давайте в шапку кинем имена, и я в том числе напишу. Кого выберем, того и выберем». Мама была за Ричарда, папа – за Октавиана, а Фатима написала «Аскольд», и вытянули Аскольда.

– Прекрасно.

– А как я к своему имени отношусь? Мне кажется, оно не самое лучшее, но и не самое худшее. Оно необычное, но не вызывает какого-то бурного восторга.

– Почему? Очень красивое имя, звучное.

– Ну, это мое внутреннее восприятие. Раньше, когда я свое имя называл при знакомстве, то реакция чаще всего была такая: «Как? Можно еще раз? Оскальд?» – и смотрят: угадал, не угадал. Это понятно, имя, которое не на слуху, не так-то легко запомнить большинству. И хотя каких-то смешных рифм, дразнилок в школе не наблюдалось, все равно быть Аскольдом не очень-то легко на самом деле. Но слава Богу, что не Октавиан. Вот Октавиану было бы тяжело.

– Скажи, а ты сам даешь имена своим животным?

– Да, конечно. Было бы странно, если бы я держал на должности специального человека, который имена дает, я и сам могу это сделать.

– Хочу тебе вот что предложить. У меня есть фотографии животных, я тебе их буду показывать, а ты попробуй придумать для них имена. Вот для этого например.

– Ну, это какой-нибудь Фрэнк.

– Фрэнк, правильно. А что ты можешь о нем сказать?

– Он аристократичен и нагловат.

– Да, и нагловат, и расслаблен. Ты угадал.

– Хорошо. Вот нерпа.

– Ага, нерпа… Ну, здесь, наверное, нужно что-то капитанское дать. Типа Джек, Джек Воробей.

– То есть ты думаешь, что это все-таки мужчина.

– Ну, все возможно.

– А здесь?

– А здесь явно Василий. И у этого Василия нет комплексов, сразу видно. И Василий находится в каком-то таком состоянии…

– В благодушном, в измененном?

– Возможно, Василий выпил немножко.

– Ну, будем считать, что водички чрезмерно хлебнул.

– По-другому нормальный медведь не стал бы фотографироваться.

– Ладно, пошутили и хватит. Теперь самое главное. Расскажи, пожалуйста, про свою семью, про своих девочек. Кратко обрисуй каждую. Что ты можешь о них сказать? Вот Ева такая, а Эльза такая…

– Ой, я их так люблю сильно, могу часами про каждую рассказывать. И да, они очень разные. Мне всегда очень было интересно: вот появятся у меня дети, какими они будут, насколько все будет зависеть от того, что я вкладываю в них.

– Когда ты в первый раз узнал о том, что у тебя появится ребенок, что ты почувствовал?

– Наверное, как и любой будущий отец, смешанные чувства. Прежде всего растерянность, потому что ты понимаешь, что в твоей жизни с этого момента очень много меняется. Ты становишься другим человеком, все в твоей жизни теперь будет по-другому. То, о чем раньше ты только рассуждать мог, теперь стало явью. На тебя ответственность возлагается. А второй момент, это конечно же – какого пола будет ребенок. Потому что любой мужчина, наверное, хочет сына.

– Тебе это важно было?

– Ну, в моем случае на меня больше давило окружение. Я безумно счастлив, что у меня девочки. Но все равно…

– То есть династия давила?

– Не то чтобы давила, но это в воздухе витало: надо, чтобы мальчик был. То есть я считаю… нужно, чтобы у меня еще и мальчики родились. Как бы объяснить… Это такой груз ответственности перед династией. Не потому, что я сожалею, что у меня девочки, – нет, ни разу. Мне вообще кажется, что отношения между отцом и доченьками – они святые просто, тут есть какой-то особенный момент. К дочкам папы, наверное, с гораздо большей нежностью относятся, чем к мальчикам. Потому что в мальчике ты больше видишь себя.

– Воплощение такое.

– Да. И кроме того, мужчина крепче, его не нужно так уж сильно защищать, наоборот, его нужно растить жизнестойким, чтобы жизнь его сама дисциплинировала. И поэтому пусть мальчики ошибаются чаще, это учит. А девочки… вот не дай Бог, кто-нибудь их ударит или они сами ударятся. Но, возвращаясь к вопросу: Ева – гиперактивный ребенок, Эльза – домосед. Нужно понимать, что ребенок меняется каждый день, а каждый год вообще глобально.

Нет, тут нельзя дать однозначную характеристику. Вот я назвал то, что их действительно друг от друга сильно отличает, но и при этом у них много сходных черт. Они обе одинаково любят цирк, обе ходят в музыкальную школу, они занимаются танцами, иностранными языками, и обе, в общем, хорошо учатся. Я считаю, что большое значение имеют не только какие-то генетические особенности человека, но в том числе и то, что ты в них закладываешь.

– А может так получиться, что девочки, когда подрастут, захотят чем-то другим заниматься?

– Пожалуй, это будет очень странно.

– Почему?

– Потому что я умею дрессировать.

– Вот как?!!!!! Очень интересно. Скажи, пожалуйста, дрессура и воспитание…

– Это одно и то же.

– Одно и то же? Обоснуй.

– Для начала нужно сформулировать, что такое дрессура как таковая. Дрессура – это своеобразное навязывание своих взглядов тому, кого ты дрессируешь. Абсолютно то же и в воспитании. То есть ты все равно навязываешь ребенку какие-то определенные правила, которые ты считаешь важными и незыблемыми. Да, у тебя самого есть определенный разброс в каких-то принципах: это суперважно, а это не очень важно. И здесь пусть ребенок сам додумывает, но не дай Бог, он нарушит что-то такое. Есть такие вещи, какие он должен делать только, как я скажу.

– Например? Что не дай Бог?

– Ну, например, не дай Бог, он будет оскорблять взрослых. Это недопустимо, если ребенок растет хамом, который может позволить себе… А в моем случае это особенно важно. Потому что на нашу семью смотрят с особым пристрастием – как ты воспитываешь своих детей, пользуются ли они какими-нибудь привилегиями, есть ли у них поблажки. Взять школу. Некоторые родители ревностно относятся к своим детям и нашим. Сравнивают их. Есть и такие, кому приятно, что их дети в одном классе с нашими учатся, они имеют возможность сказать: «Вот мы с Запашными в одном классе». Но все равно большинство ревнуют, и я это слышу и вижу. «А почему это дочке Запашного поручили первый звонок перед уроками дать? Чем она так особенно выделяется?» Директору школы потом скажут и напишут: что это за привилегия такая. Родители ревнуют, им кажется, что это незаслуженно унижает их детей.

– А ты ходишь на родительские собрания?

– У нас школе нет систематических родительских собраний. Но я полноценно участвую в жизни школы, где учатся мои дети. Я очень, очень ответственно отношусь к этому. В кино можно увидеть родителя, который живет в большей степени для себя. Такой, например, сюжет: ребенок очень ждет своего занятого папу на концерт, для него важно, чтобы папа пришел, а папа опаздывает или вообще не приходит.

– И как ты в таком случае поступаешь?

– Откладываю все свои дела. Ну, если их можно отложить.

– В твоем случае это действительно сложно.

– Да, это сложно, но не невозможно. Мои дети знают, что папа их любит и папа обязательно приедет, если у него получится. И я это себе доказываю в первую очередь.

– То есть и твои дети спокойны, и ты сам спокоен в этом отношении?

– Да.

– Если ты говоришь, что дрессура и воспитание – это одно и то же, то хочу предложить тебе следующее…

– Можно я ремарку сделаю? Здесь, конечно, нужно осознавать, что в дрессуре и воспитании разный уровень интеллекта. Человек слишком сложное существо для того, чтобы к нему применять в буквальном смысле, а не в шуточном, как я это делаю, слово «дрессура».

– Хорошо. Смотри, мы нашли в старых книгах изречения, одни из которых относятся к дрессуре, а другие – к воспитанию. Попробуешь определить, какое к чему?

– Конечно.

– Зачитываю: «Через десять дней после рождения следует перейти на твердую пищу».

– Ну это, безусловно, дрессура.

– А вот и нет, это относится к детям.

– Что, через десять дней ребенок может твердую пищу есть?!

– Это из книги 1962 года. «Воспитание детей» Уолтера Сэкетта. Он утверждает, что можно.

– Ну, это как-то… жестоко.

– Да, а к девятой неделе жизни ребенок уже должен есть яичницу с беконом, как папа.

– Может, в 1960 году это было выходом из положения? Ну, не знаю…

– Да уж, сегодня про бекон сложно подумать, когда говорят о детях.

– Конечно. Просто я сам прошел через вот этот этап кормления детей. Конечно, не в том смысле, что я их грудью кормил.

– То есть ты в этом разбираешься?

– Разбираюсь, безусловно. Потому что я в этом участвовал. Мне это было немаловажно, я хотел в это погрузиться. Я хотел быть отцом в хорошем смысле этого слова, понять, что это такое. Я видел, как кормят детей, но такого, чтобы через десять дней начинали кормить твердой пищей, – нет, такого я не видел.

– О’кей. «Заниматься обучением следует спустя два-три часа после приема пищи». К чему это относится?

– Как интересно… Заниматься обучением? Это про ребенка должно быть.

– Нет. Вот тут пишут, что относится к дрессуре.

– Ну, это глупо. Потому что один из самых гуманных и правильных методов дрессуры – это дрессура на еду. Если животное сыто, то оно…

– Как я понимаю, здесь пишут, что сытого дрессировать нельзя, а можно только после того, как два часа прошло.

– А, так дело, верно, в том, что через два часа голода еще не наступило.

– Ладно. «Чтобы приучить к туалету, нужно держать его над туалетом в одно и то же время каждый день».

– Дрессура животных бывает разная. Животные разные, и физиология у них разная.

– То есть ты считаешь, что это дрессура?

– Ну, держать над туалетом нельзя. Опять же это странный подход. Но если это ребенок…

– Я тебе просто зачитываю фразы из книг. Это относится к детям. Такой совет по воспитанию из брошюры 1935 года «Уход за новорожденными». И знаешь, кто выпустил эту брошюру? Министерство труда США.

– Слушай, давай с тобой как родители рассуждать. Ты когда последний раз видела ребенка, которого…

– Держат над туалетом?

– Которого держат над туалетом, а не сажают на горшок? Это же тяжело ребенку – неизвестно, сколько времени надо так провисеть.

– Прости, это 1935 год.

– Да уж.

– «Успешное воспитание возможно лишь в том случае, если им будет заниматься один человек». К детям это относится или к животным?

– Ну, здесь скорее к животным.

– Да, правильно. «Никогда не обнимайте и не целуйте их»?

– Это, скорее всего, кто-то про животных написал, но он тоже идиот.

– К пеликанам, думаешь, относится, да? Нет, это было написано про детей. Некий психолог Джон Уотсон считает, что нежности могут испортить характер ребенка. Очень хорошо, что мы с тобой поговорили на эту тему и отмели кучу ложных представлений.

– Да уж. Я слышал, сейчас есть мода на японское воспитание, когда детям до пяти лет якобы нельзя говорить слово «нет».

– Угу.

– После пяти лет ребенка можно жестко наказывать, а раньше – ни-ни. Мне даже спорить приходилось с родителям, которые яростно защищали правоту этой теории. Я спрашивал: «А что вы будете делать, когда ваш ребенок четырех с половиной лет берет вилку и идет к розетке? Вы что, смотрите на него и говорите: “Иди, милый, иди”?»

– Или он в глаз метит.

– Да, или, грубо говоря, хочет кошку заколоть ножом.

– Ну да, сказать «нет» нельзя…

– Вот-вот, а сказать «нет» нельзя. То есть это обобщение такое. Почему я не люблю вот эти обобщения, стереотипы? Потому что они однолинейные: нельзя, и все. Но для каждого конкретного существа, для каждого ребенка должны быть свои правила. Тут не может быть инструкций.

– Хорошо, давай о серьезном. Твоя профессия связана с риском. Когда у тебя родились дети, стал ли ты как-то по-другому это ощущать?

– Относительно кого? Относительно детей или относительно себя?

– Относительно детей.

– Ну, относительно детей – безусловно, но не сразу. Вообще, родителям всегда свойственно больше за детей переживать. И с каждым годом это чувство обостряется. Потому что чем больше ты рядом с ними сосуществуешь, живешь, тем больше ты их любишь. Но опять же, везде нужны ремарки. А когда у тебя дочки, здесь вообще все по-особому. Потому что срабатывает механизм защитника. Ты начинаешь целыми днями думать, что бы такого предпринять, чтобы ничего дурного не произошло. Как защитить, короче.

– То есть у тебя были такие ощущения?

– Конечно. Были и есть. И они, мне кажется, будут расти. Другой вопрос, чтобы это не превратилось в паранойю, потому что я видел и такие крайности, когда родители готовы под колпак своего ребенка поместить. Далеко за примером ходить не надо, вот мой брат недавно разговаривал с нашей старшей сестрой, у нас есть сестра по отцу, Марица Запашная. Он говорит: «Вот твой сын уже совсем взрослый парень, и ему бы нужно тоже хищниками заниматься, династию продолжить». А она ему отвечает: «Да я никогда его не пущу туда, я не хочу, чтобы его там растерзали». То есть вот такое у нее гипертрофированное восприятие. Брат ей на это: «А что он будет делать, когда тебя, прости, не будет?» Он имел в виду, что рано или поздно наступит момент, когда она не сможет его защищать. Так что, наверное, правильнее подготовить ребенка к реальности раньше.

– Да, чтобы он был самостоятельным человеком.

– Верно, чтобы был самостоятельным. Но все слишком сложно, и тут нельзя раздавать советы и однозначно говорить, кто прав, кто виноват.

– А ты своих девочек в клетку берешь?

– Я заводил своих детей в клетку. Опять же, там была не вся группа животных. Потому что я хотел гарантировать что-то близкое к стопроцентной безопасности. Я, например, четко знаю: случись что, я накрою своим телом ребенка. Когда я один, я могу отбежать, пока мои помощники справляются со зверем, но с детьми – совсем другое дело. Зверь – это зверь, и он может на пустом месте принять решение напасть именно на ребенка, и нападет, как бы его ни дрессировали и ни воспитывали. Когда ты заходишь в клетку и вокруг тебя куча животных, ты не можешь полностью контролировать ситуацию. Относительно себя – можешь, относительно другого человека – нет. Я девочек в клетку приводил, но делал это больше для общей картинки. У нас есть такой ручной тигр, и к нему я и подводил дочек, но все равно был между хищником и детьми. Жизнь есть жизнь, и риск все равно существует.