Текст книги "Водомерка"

IX

Сьюзан открыла глаза и проморгалась. Вокруг чужеродная синева, матовая и холодная. Как глубоко она уснула! Словно опустилась на дно океана и лежит на его доисторическом иле, а не в гостиничном номере, пытаясь осознать, как она здесь очутилась.

Рука на автомате потянулась к телефону, и Сьюзан охнула, увидев с десяток пропущенных вызовов. Несколько от Ирвина. Вчера она так и не включила звук на телефоне после встречи с ним. И видимо, он все же как-то разузнал о том, что она занялась собственными поисками. Она оценила тот факт, что он не пришел лично, а ограничился звонками. Ничего, он сменит гнев на милость, когда она выложит ему свою находку. Она задумчиво потянулась, скидывая покрывало. Настроение уверенно ползло вверх.

Сьюзан подошла к окну и распахнула его. Яркое утро ворвалось в комнату вместе с криками чаек. Улица, залитая солнцем, колыхалась в летнем мареве, редкие утренние прохожие прогуливались с детьми, в руках которых таяло мороженое. Какая благодать. Бодрящий морской бриз, живительная влага. Чудесный край, в котором ей повезло родиться и вырасти! Глядя на то, с каким аппетитом поглощал вафельный рожок какой-то малыш, идущий с матерью за руку, она дала себе слово, что не забудет зайти в Mammy Johnston’s. Надо купить Киллиану банку его любимого кофейного мороженого в качестве извинения. Она объяснит, что ее поступок обусловлен необходимостью, а не какой-то там прихотью. У нее ответственное задание – сержант Дэли поручил ей собрать сведения в прямом эфире, но почему она должна остановиться только на эфирах, если есть возможность сделать что-то полезное и за пределами студии?

Сьюзан выселилась из отеля, сдала ключ и, взяв кофе, вышла на улицу. Ей пришлось зажмуриться от яркого солнца. Пронизывая белоснежные облака, оно залило площадку для такси перед отелем, разогнало все тени на Ки-стрит. Казалось, оно было повсюду, но за чертой города, там, где простирались изумрудные долины, на склоне величественной горы, перемещались, словно огромные солнечные зайчики, брошенные на мохнатый зеленый ковер, – тенистые отсветы. Столовая гора – немой свидетель, оберег города, повидавший на своем веку так много печального и прекрасного.

Сьюзан пошла по улице, вдоль невысоких жилых домов, закрытых в этот час ресторанчиков с индийской кухней и продуктовых магазинов и, наконец, нашла лавку под раскидистым буком. Кофе был отменным, в меру горячим и крепким. Пора звонить сержанту.

Он ответил сразу. Отрывисто и напряженно, словно и не спал вовсе.

– Сьюзан, где ты?

– Пью кофе и наслаждаюсь утром, – проворковала она в ответ.

– Тебе нужно приехать в участок. Прямо сейчас.

– Я и так туда собиралась, но что случилось?

– Киллиан. Он напал с ножом на человека.

– О господи, – прошептала Сьюзан, ощущая, как слабеют руки. – Где он сейчас?

– В участке. С ним работают психолог и комиссар по делам несовершеннолетних. Им нужно задать тебе несколько вопросов. Они хотят знать, почему ты не ночевала дома.

– Я… – она запнулась. – Я как раз хотела тебе об этом рассказать! Я провела ночь в номере Питера Бергманна и нашла там…

– Где, прости?

– В отеле. Я вернулась, чтобы… Это неважно. Сейчас неважно. Как Киллиан, с ним все в порядке?

– Не по телефону. Бери такси и приезжай. Я пока в участке, но мне скоро нужно будет уехать.

– Ирвин, не уезжай, дождись меня, я скоро буду! – крикнула Сьюзан в трубку и, бросив кофе на лавке, принялась оглядывать утреннюю улицу. Как назло, ни одного такси! Ни на стоянке, ни на дороге. Вволю выругавшись, Сьюзан припустила бегом.

* * *

Киллиан угрюмо сидел в комнате с матовым окном, через которое в безнадежной попытке согреть помещение бились солнечные лучи. Сын плохо выглядел. На лице синяк, зеленоватая бледность, опущенные худые плечи. Она никогда еще не видела его таким изможденным. Никаких эмоций, полная опустошенность, оболочка от ребенка, пустой сосуд. Хорошо хоть без наручников. Сердце Сьюзан сжалось. Это она виновата, что он здесь, словно преступник в ожидании казни.

– Киллиан? – приблизилась она к нему, ожидая чего угодно – молчания, крика, злости. Но он поднял голову и бросился ей навстречу. Крепко вцепившись, зарылся лицом в волосах.

– Я не хотел, не хотел его убивать.

– Ты никого не убил, Киллиан. Ты только ранил его. Полицейские сказали, неделя в больнице, и его выпишут. Как это произошло? – Она с усилием отстранила его и внимательно посмотрела в воспаленные глаза.

– Он начал задирать меня. Сказал, чтобы я свалил из бара. Я только хотел купить пива.

– Ох, Киллиан. Тебе никто не продал бы пива, ты еще маленький, как ты этого не поймешь?

– Меня посадят? – глухим голосом спросил он, резко отстранившись от матери.

– Я пока ничего не знаю. Но обещаю, я буду с тобой каждую минуту и сделаю все, что нужно, слышишь? Где ты взял нож, милый?

Он не ответил, и, едва сдерживая слезы, Сьюзан вышла из комнаты.

Ее уже ждал представитель опеки – щеголеватый мужчина в потертом вельветовом костюме, пропахшем марципаном, на голове сияла обширная лысина. Он провел Сьюзан в кабинет и усадил за стол, сверля осуждающим взглядом. Через минуту к ним присоединился сержант Дэли. Он только кивнул Сьюзан и вел себя так, словно они не были знакомы. Открыв папку, Ирвин принялся читать:

– Сьюзан Уолш, вашему сыну предъявлено обвинение в умышленном причинении тяжкого вреда здоровью. Во время инцидента, произошедшего возле бара «Белая лошадь» на Хай-стрит, ваш приемный сын Кил-лиан, шестнадцати лет, достал нож и напал на одного из посетителей. В результате полученных травм и обильной кровопотери пострадавший потерял сознание. Он был доставлен в городскую больницу, сейчас его состояние оценивается как стабильное.

– Это ужасно, – только и смогла вымолвить Сьюзан.

– Вам известно, где ваш сын мог достать охотничий нож, которым были нанесены увечья?

– Охотничий нож? Не могу представить. В моем доме только столовые ножи. Разве что…

– Да?

– У матери хранится охотничий нож моего отца, возможно, он взял его…

– Посмотрите, – он протянул ей фото. – Это он?

Сьюзан с щемящим чувством кивнула, узнав знакомый предмет – деревянная ручка и широкое лезвие с зазубринами.

– Что грозит моему сыну?

– Киллиан несовершеннолетний, в связи с этим наказание будет смягчено. Но он едва не убил человека, мисс Уолш. Вы являетесь опекуном мальчика, и пока неясно, какая мера пресечения будет избрана для вашего сына, учитывая, что подобное преступление им было совершенно впервые. Но есть отягощающие обстоятельства: токсикологический анализ крови юноши показал, что незадолго до этого он употреблял марихуану, а вы, как приемная мать, по нашим сведениям, ни разу не заявляли о подобных проблемах в соответствующие органы.

– Для меня это такая же новость, как и для вас, – ошарашенно покачала она головой. – У него трудности в обучении, он часто попадает в неприятности, но я не знала, что он употребляет наркотики. Возможно, он впервые попробовал их. Надеюсь, что это так…

– Мне жаль, что вам приходится иметь дело с подобными трудностями, мисс Уолш, – едко заметил комиссар, вклиниваясь в разговор. Голос у него оказался высоким, и он певуче растягивал слова. – Вы взяли мальчика из приюта, когда ему было четырнадцать лет. Вас должны были предупредить о возможных сложностях подобного выбора. Да, кстати, почему вы решили взять именно его, а не ребенка помладше? Разве с ним не было бы проще? Что это, какая-то причуда? – прищурился он.

– Родители Киллиана – горькие пьяницы, их лишили родительских прав, когда мальчику было десять лет, – сухо отозвалась Сьюзан. – Он оказался не нужен живым родителям. Два года я выступала приемным воспитателем, прежде чем мне позволили забрать его домой. Вы спрашиваете, почему я не взяла ребенка помладше. Что ж, такие дети редко остаются в приюте. Маленьких детей легче воспитать в соответствии со своими представлениями об идеальном чаде. Тогда как Киллиана было поздно менять. Его можно было только полюбить. Да, его родители живы, но им нет дела до своего сына. И когда я решилась на этот шаг, то знала, что не смогу стать ему матерью, так как она у него уже есть. Но я могла стать ему любящим другом. Мне хотелось стать его другом.

– Вы хотели стать ему другом или приобрести друга? – перебил ее комиссар.

– Вы намекаете на мое собственное одиночество? Моя личная жизнь не имеет к этому никакого отношения.

– А это как посмотреть. Вас могут лишить родительских прав, – он развел руками, словно сдаваясь перед последним аргументом в ее адрес. – Я лишь озвучил то, что и так очевидно. Вас не было дома в ночь, когда Киллиан совершил нападение. Мы не могли связаться с вами до самого утра – очевидно, вы были заняты более важными проблемами, нежели воспитание вверенного вам подростка.

– Я занималась делами, связанными с работой. Я отсутствую в ночное время только по долгу службы, комиссар, веду эфиры на радио «Слайго-гоу», – Сьюзан бросила взгляд на Ирвина, ища поддержки, но он сидел с таким видом, словно не слышал разговора. – Прошу вас, проявите понимание, – она вновь обернулась к комиссару.

– Мне очень жаль, – расплылся он в натужной улыбке. – Дело уже не в моей компетенции. Со мной связались, когда пытались установить личность мальчика. Теперь дело будет передано в службу юстиции по делам молодежи. Сейчас нам предстоит только одна формальность. Сержант Дэли, как представитель Гарда Шихана, должен подтвердить либо опровергнуть, что, в соответствии с некоторыми пунктами Закона о детях от 2001 года, он имеет основания полагать, что нахождение ребенка в доме его приемной матери представляет реальный и существенный риск для здоровья, безопасности и благополучия несовершеннолетнего. Несмотря на то что мальчик совершил преступление, важно помнить, что за ребенком (а мы всегда на его стороне) остается право на безопасность и непрерывное образование. – Он помолчал и добавил: – Пока мы не убедимся, что он огражден от возможности спокойно раздобыть холодное оружие и наркотические вещества, и до момента определения меры пресечения он обязан находиться в условиях, максимально соблюдающих интересы несовершеннолетнего. Это понятно?

– Но я не представляю для Киллиана опасности. Вы не можете забрать его! – в отчаянии воскликнула Сьюзан.

– Это должен решать представитель полиции, в данном случае им является сержант Дэли – он находился на дежурстве в ночь, когда было совершено нападение. Если он признает ваше бездействие преступным и опасным для мальчика, мы немедленно начнем процедуру его передачи под надзор.

– Я понимаю ваше беспокойство, комиссар, – спокойно и почти скучающе отозвался Ирвин. – Но, судя по всему, Сьюзан – отличная мать, а Киллиан – обычный подросток, который должен перебунтовать. Я не считаю необходимым переводить его в специальное учреждение. Осуществлять контроль за его перемещениями можно и без изъятия из собственного дома, где он привык жить и где за ним сможет приглядывать любящая мать. Я лично прослежу за тем, чтобы условия содержания были соблюдены.

– Вот, значит, как… Вы в этом уверены, сержант?

– Абсолютно.

– Что ж, – раздраженно отозвался комиссар. – Тогда я подготовлю необходимые документы. Надеюсь, вы не совершаете ошибки.

* * *

– Снова здравствуй, Слайго! Если вы только что включили радио, то напоминаю, что это Сьюзан Уолш, а значит, с вами истории, которые интересно слушать.

На часах одиннадцать вечера, и мы приветствуем сегодняшнего гостя, Гаррета Флинна, олимпийского чемпиона по плаванию, который позавчера побил собственный рекорд в заплыве на два километра на скорость в бухте Слайго. Это невероятно!

– Спасибо, Сьюзан.

– Скажите, плавание на открытой воде – это опасный вид спорта?

– Я бы сказал – непредсказуемый. Никогда не знаешь, как изменятся погодные условия и как это повлияет на течение. Нужно не просто стремиться сохранить скорость, но и следить за потоками воды, которые могут подхватить или захлестнуть тебя.

– Мне сложно даже представить, как можно сохранить выдержку, когда под тобой такая глубина, а вокруг – одна вода!

– Ты не думаешь об этом, когда плывешь. К тому же вода – это масса, которая прекрасно держит, хотя в иных условиях подобные волны могут и убить. Но океан всегда благосклонен ко мне, наверное, потому, что я подхожу к нему с великим уважением. Важно ощущать могущество, но не свое, ни в коем случае, а могущество мироздания.

– Я очень люблю океан, и меня вдохновляет то, как вы говорите о нем.

– Что мешает вам попробовать свои силы в следующем году?

– Вы предлагаете мне участие в заплыве? Но я не профессиональный пловец, едва умею держаться на воде.

– Мы не соревнуемся друг с другом, мы соревнуемся с собой! Целый год, чтобы наверстать упущенное, Сьюзан. У вас подходящая комплекция, есть небольшой жирок, это хорошо, позволяет дольше не переохлаждаться в воде! Пообещайте мне, что в следующем году мы встретимся с вами возле морского трапа.

– Значит, сгонять лишние килограммы не нужно? Я бы хотела пообещать, Гаррет. Но я не заходила в воду уже много лет. Поймите правильно, я обожаю океан, но не могу даже представить, что окажусь в нем.

– Вы боитесь воды?

– Боюсь, нашим слушателям моя история не покажется интересной. Расскажите лучше о себе, как давно вы плаваете?

– Сколько себя помню. Мой отец тоже был пловцом. Мне было около девяти, когда он спросил, знаю ли я, почему людей так привлекают блестящие вещи. Я не знал ответа в том возрасте, тогда отец объяснил, что природой в человеческих генах заложен поиск воды. Нам нужна способность увидеть воду на расстоянии. И мы обращаем внимание на все блестящее – потому что блеск напоминает о воде, без которой нам не выжить. Не уверен, что это на самом деле так, но мне нравится думать, что любовь к ней у нас была всегда.

– Любопытно. Возможно, мне стоит чаще носить блестящие украшения!

– Верное решение. Мы все любим воду, только не все могут выразить эту любовь.

– Почти как в отношениях.

– Именно. Но если ты не способен выразить любовь другому, есть только один выход. Погрузиться в нее с головой. Другими словами, я приглашаю вас принять в себя океан.

– Как красиво вы это сказали. Но что, если рядом нет того человека, который готов принять твою любовь?

– Это в аду все порознь, Сьюзан. А на нашей земле стоит лишь оглянуться.

– Когда я оглядываюсь, то вижу только Дага, моего технического продюсера!

– Кажется, он смотрит на вас чаще, чем вы на него!

– Это потому, что во время работы я ни на что не отвлекаюсь. А все, что нужно Дагу, – это лишь свежий выпуск кроссвордов!

– Преданность делу – замечательное качество.

– Но бывает очень сложно остановиться. Иногда я забываю, что я – лишь голос, который слышит наша аудитория, и выхожу за границы эфира. И это вызывает неприязнь тех, чьим мнением я дорожу. Наверное, вы слышали о неопознанном мужчине, найденном на пляже Россес-Пойнт.

– Разумеется. Большая трагедия.

– После того как я огласила подробности этого происшествия, в офис радиостанции стали поступать звонки недовольных слушателей. Многие считают, что я лезу не в свое дело и не имею права разглашать личную информацию об этом человеке. В итоге руководство радиостанции сделало мне предупреждение.

– Даже так!

– Тогда я задумалась: а ведь и правда. Я не являюсь родственником умершего, я даже не журналист. Я радиоведущая, которая общается со своими слушателями в авторской программе, где мы делимся всем, что нас интересует. Но имею ли я моральное право совать нос в расследование полиции?

– Если это не противоречит ирландским законам…

– Разумеется. Это открытое расследование. Полицейские сами заинтересованы в вовлечении как можно большего количества людей, они жаждут быстрее закрыть это дело.

– В таком случае ваше неравнодушие делает вам честь.

– Но имею ли я право быть столь настойчивой?

– Миром правят побуждения!

– Вы очень добры. Позвольте кое-что рассказать вам. Несколько лет назад я была в США, в штате Монтана. Там живет моя приятельница, мы учились вместе. Она довольно эксцентрична по своей натуре, но зато с ней всегда интересно. Я провела неделю, общаясь с ней и ее друзьями, они организовали для меня действительно насыщенную программу: Скалистые горы, Национальный парк Глейшер, озеро Флатхед… В общем, это была невероятная поездка!

За несколько дней до отъезда, переполненная впечатлениями, я даже задумывалась о том, чтобы еще немного задержаться в этом месте, потому что впервые за долгое время сумела почувствовать себя живой, ощутить невероятную свободу, которой не помнила уже давно. Помню, что, захлебываясь от чувств, я ей так прямо и сказала об этом. Тогда она посадила меня в машину и повезла за город. Мы отдалились от города на несколько километров, и, когда остановились, поначалу я не увидела ничего, кроме огромного, простирающегося вдаль поля вспаханной земли. Дело было осенью, над полем летали птицы, выискивая грызунов, пахло морозным черноземом и тишиной. Мы стояли и смотрели вдаль, и, когда я спросила, что это и зачем она меня сюда привезла, подруга повела за собой. Я шла, утопая ботинками в земле, и вдруг увидела, что это было вовсе не поле, как мне показалось вначале. Это была земля с сотней холмиков. Одни возвышались, другие почти сровнялись с землей. И у каждого рядом была вбита табличка с номером.

Это были Джейн и Джоны Доу[6]6
  Джон Доу и Джейн Доу – имена, используемые в англоговорящих странах для обозначения неизвестной личности.


[Закрыть]. Неопознанные люди. Те, которых никто не хватился. Бездомные, жертвы преступлений, люди без документов и другие безымянные покойники, свезенные сюда со всей страны. Все, кого не удалось опознать, ушли в землю без имени. Это было кладбище неизвестных жертв, попавших сюда за многие десятилетия. Целое поле мертвых людей, словно члены одной большой семьи, каждый из которых когда-то был кем-то, ходил, мечтал, любил.

Меня затрясло в ознобе. Столько отчаяния и пустоты было в этих забытых могилах, ощущение абсолютного забвения. А еще, возможно, любви, которая не нашла адресата, – ведь, я уверена, многих любили, ждали. Их развела смерть, она запутала их дороги. Я спросила подругу, зачем мы здесь.

Она ответила не сразу. Долго молчала, подбирая слова. Потом сказала: «Знаешь, кто по-настоящему свободен?» И она обвела глазами это бесконечное поле, переполненное скорбью. «Вот самые свободные люди на земле, – продолжила подруга. – Их смерть никому не принесла горя. Потому что для тех, кто их знал, они все еще живы».

– Это очень необычное наблюдение.

– Я не сразу поняла всю глубину ее замечания, списав на ее необычный характер. Но в связи с делом Питера Бергманна я все чаще вспоминаю ту поездку. И мне кажется теперь, что смерть, которая никого не делает несчастным, – это благословение. Говорят, что людей страшит смерть в одиночестве. Но нет… О, нет ничего страшнее, чем умирать рядом с теми, кто тебе дорог. Видеть отблеск вечной тьмы в их глазах, зная, что скоро ты простишься с ними навек.

– Вы думаете, что этот мужчина приехал сюда для того, чтобы умереть в одиночестве?

– Возможно. В древности умирающие уходили из племени, чтобы принять смерть без свидетелей. Возможно, наши предки больше знали об этом. И теперь, когда я думаю о том поле, то не вижу скорби, не вижу несчастных, одиноких. Я вижу место, где покоятся сотни свободных людей. Людей, которые умерли не в забвении, но в единстве со своей природой.

И если Питер Бергманн был одним из таких странников, искавших уединения в смерти, то я спрашиваю себя: хочу ли я даже ценой правды сделать несчастными тех, кто когда-то его любил?

X

Сьюзан вернулась домой в третьем часу ночи. Ее встретила тишина и мягкий свет в гостиной. Мать прилегла на диван, да, видимо, так и заснула. Она не шелохнулась, когда Сьюзан, разуваясь, уронила кроссовку. Не подняла голову, когда скрипнули две нижние, самые продавленные ступеньки на лестнице.

Сьюзан прислушалась. Киллиан на втором этаже тоже спит. По крайней мере, она на это надеялась. Прошла к его комнате, осторожно заглянула. Так и есть, разметался по кровати, уставший подросток, все как обычно, если не считать электронного браслета на ноге. Сердце Сьюзан сжалось от стыда и боли. Как и когда милый мальчик превратился в воина, идущего против всего мира? Что она упустила в его воспитании? Или слишком поздно пересеклись их пути?

Неужели она совершила ошибку, выбрав стратегию понимания, терпимости? Неужто нужно было держать его в ежовых рукавицах, следить за каждым шагом, лишить свободы и взять всю его жизнь под контроль? Она исходила из своих нужд в его возрасте. Сьюзан не потерпела бы подобного воспитания и решила, что и он тоже. Но кто знает, быть может, мальчиков воспитывают иначе? Даже спросить не у кого. Мама вырастила дочь, братьев у Сьюзан не было.

Она подошла к кровати сына и залюбовалась им. Рыжеватые волосы в сумраке комнаты казались отлитыми из меди, четко очерченный профиль заострился, Кил-лиану тоже непросто дался этот день. Нуждается ли он в ней? В участке на какую-то секунду в нем проснулся прежний мальчик, не стыдящийся собственных чувств к приемной матери, на мгновение он позволил себе душевный порыв, который согрел ей сердце. Почему он не может быть таким всегда?

Киллиан пошевелился, и Сьюзан поспешила выйти из комнаты, чтобы не потревожить его сон. Она разделась и легла в свою постель, не включая свет. Вместо покоя в голове зароились мысли, словно стая разъяренных ос, которые только и ждали того, чтобы вонзиться в нее. Эти мысли имели голос матери, хотя она спала внизу, – и даже если бы проснулась, вряд ли заговорила бы о чем-то подобном, но они давно научились общаться без слов. Сьюзан знала, Астор не нравится образ жизни дочери. Почти каждую ночь ее нет дома, сын предоставлен сам себе, на домашнее хозяйство нет времени. Все ее попытки выстроить подобие себя, женщину, у которой все под контролем, – с собственной дочерью терпели крах А самое главное – на горизонте ни одного мужчины.

«Это от того, что ты не умеешь кокетничать», – говорит ей мать. «Я умею, – возражала Сьюзан, – но не хочу, это разные вещи». – «А как, по-твоему, мужчина поймет, что он тебе интересен?» – «Если он будет мне интересен, я сама подойду к нему».

Холод ее постели был красноречивее слов – в ее жизни вдоволь того, что способно сделать женщину счастливой: интересная работа, сын, которому нужно родительское плечо, пара добрых знакомых, с которыми можно провести выходные, а теперь вот есть надежда, что ее когда-то любимое хобби – вязание крючком – снова займет часть ее жизни.

Какой длинный, изнуряющий день, но спать почему-то не хочется. Она включила прикроватный торшер. Нужно успокоить мысли. Взгляд упал на книжную полку. Четыре ряда книг, собранных за жизнь. Только любимые – те, к которым хочется возвращаться, перечитывать, вспоминать забытые цитаты. «Унесенные ветром» соседствуют с Конан Дойлом, «Мидлмарч» с Прустом, Диккенс и сестры Бронте, Бернард Шоу и Оскар Уайлд. Отдельная полка отведена под поэзию: Дермот Хили, О’Салливан, Айрис Мердок и жемчужина ее коллекции – Уильям Батлер Йейтс, пилигрим ирландского литературного возрождения. Человек, поднявший Ирландию из тьмы, когда она почти поглотила страну[7]7
  Йейтс снискал репутацию певца «кельтских сумерек», времени упадка национальной культуры Ирландии, черпающего силы в возрождении забытого наследия прошлого.


[Закрыть].

Первое издание сборника самых ярких новелл и стихотворений. Сьюзан аккуратно вытащила потрепанный экземпляр и стала перелистывать его впитавшие годы страницы. Вдохнула, ощущая, как пыль веков уносит ее к волшебным истокам, как падают ветхие скрепы, разделяющие оккультный мир с миром реальным. И на стыке – рожденный выше облаков – волшебный мир поэзии приглашает ее.

Она открыла на закладке.

«Водомерка», одно из ее любимых стихотворений. Даже внешне оно было безупречным. Веер слов, разложенных на бархатистой бумаге. Каждое слово несет очищающую негу – родниковая вода, капающая со страниц.

 
Великим народам не сгинуть,
Лишь битву одну проиграв,
Утихнут собаки, и кони
Останутся у переправ…
 

Горемычный герой, согбенный тревожными раздумьями о своем будущем, проходит путь, как любой из рожденных на этот свет. Как каждый из героев Йейтса, вынужденный в одиночку безропотно сражаться против судьбоносного рока, противостоять собственным и внешним демонам. Не потому ли она так любила его стихотворения? Не позволял ли великий поэт осознать, что она не одна на долгом пути мытарств и скитаний? И что на этом пути всегда можно оглянуться и обнаружить геройство, в себе ли, в других.

 
…В душе пусть ребенок,
Но женщины стать, когда
Никто не видит,
Как робко шагает она.
И водомеркой по течению
Ее разум скользит в тишине.
 

Это и есть ключ к душевному благополучию. Плыть по жизни, касаясь поверхности, подобно водомерке, которой не дано существовать ни под водой, ни на суше. Быть выше всего, быть на поверхности – значит видеть больше. Быть на поверхности – значит выжить.

Она отложила сборник и взяла соседнюю книгу. Повесть «Джон Шерман», опубликованная в 1891 году, была единственным крупным прозаическим произведением поэта, увидевшим свет. Сьюзан помнила, что когда-то уже читала эту книгу. Что ж, можно вернуться к знакомым строкам и освежить воспоминания. Она устроилась поудобнее в постели, набросив одеяло на ноги и пододвинув свет так, чтобы набранный мелкий шрифт лучше читался. Она не стала искать место, где остановилась в прошлый раз, а начала с самого начала.

С первых же строчек она воссоздала в памяти содержание повести. Сьюзан хорошо помнила героя, Джона Шермана, до поры счастливого жителя ирландской деревушки. Влюбленного в учительницу мечтателя, проводящего вечера за чтением Шекспира, простецкой охотой и бездумными прогулками под луной. В какой-то момент в его сердце поселяется червь сомнения. Не достоин ли он чего-то большего, нежели все, что окружает его? Окрыленный собственными фантазиями, он теряет способность испытывать простые человеческие радости и устремляется вслед за зовом нетерпеливого сердца прочь, к землям, лежащим далеко за пределами его малой родины. Лондон, Лондон, готовься предстать во всем своем ослепительном величии!

Высоколобые джентльмены и чопорные дамы высшего света, одна из которых по-особому относится к Джону. Она разделяет с ним вечера, старается сделать его полноценным городским жителем, достойным стать ее спутником. Но заигрывается, и Джон сгорает в огне ее личных амбиций.

Опаленный, он падает на родные земли. Возвращается туда, где жил когда-то, откуда бежал, опьяненный жаждой красивой жизни. А там – там все по-прежнему, и деревенская девушка Мэри Картон все еще любит его, как любила всегда. «Здесь мое место», – понимает Джон и вторит голосу своего друга: «Почему я не остался среди людей, которые богаты тем, что могут сделать глоток чистого воздуха, когда захотят?»

Джон осознает, что летал слишком высоко. Из сонма грез он вернулся в рутинный мир, такой непритязательный и смертельно удобный. Он сдается под натиском своей судьбы. Все предначертано. Лучше покориться. И смерть послушно является к нему, стирая имя, которое он так и не сумел ни прославить, ни увековечить. Он погружается в темные озерные воды, чтобы исчезнуть навсегда. Джон Шерман возвращается домой, чтобы умереть.

Повесть – весьма необычное решение для поэта, привыкшего к стихотворной форме. Словно он стремился создать драгоценное обрамление внутренним переживаниям. Считается, что «Джон Шерман» – отчасти автобиографическое произведение. Великий поэт не был лишен земных порывов. Не переложил ли он личные ощущения на персонажа, которого создал?

И тут в груди Сьюзан что-то оборвалось. Она пробормотала, все еще не до конца улавливая связь, но уже предчувствуя, что окажется права.

– Джон Шерман. Питер Бергманн.

Во рту пересохло. Две фамилии, почти идентичные на звуковом уровне. Два брата-близнеца, разделенных столетиями, поменявших несколько букв своих имен, чтобы запутать окружающих, втайне посмеиваясь над несмышлеными наблюдателями. Как она сразу не поняла! Неудивительно, ведь последний раз она открывала эту книгу лет эдак пять назад!

Возможно ли, что Питер Бергманн был поклонником Йейтса? Не потому ли он выбрал Слайго в качестве финального путешествия? Джон Шерман приехал домой, чтобы упокоиться в любимом когда-то озере. А Питер Бергманн окончил свои дни на берегу океана. Слишком странное созвучие, чтобы списать его на случайность.

Едва ли она теперь сможет уснуть. Когда в ее распоряжении столько фактов, которые упали прямо в руки, да еще всего за сутки! Вот только сержант Дэли не стал долго разговаривать с ней, а поехал с дежурства по другим делам. Она не могла винить его за то, что не выслушал. Им обоим было не до того. Ирвин и так сделал для нее слишком много, и теперь Сьюзан чувствовала себя обязанной. Она отблагодарит его своей помощью. Он сказал, что они могут поужинать завтра в ресторанчике недалеко от Хайд-Бридж. Тогда она ему все и расскажет.