Текст книги "Тайники души"

Десять лет назад я решила стать хозяйкой Садов Уайатта, не зная о секретах и страданиях этой семьи. Я не была готова к тому, с чем мне пришлось столкнуться.

Но теперь у меня трое детей и я готова за них умереть. Я должна придумать, как прокормить их и сохранить дом, принадлежащий им по праву. Необходимо доказать, что Мэтью Уайатт мертв!

– Пожалуйста, тетя Батти, если вам известно что-либо о Мэтью, расскажите мне, прошу вас!

Женщина нахмурилась.

– Если ты хочешь понять, что произошло с Мэтью, то сперва нужно узнать историю Лидии, моей сестры.

– Расскажите мне все, что, по вашему мнению, окажется полезным. Я не могу потерять поместье! Я хочу оставить его детям. Это их дом, мой дом!

Тетя резко взглянула на меня, на ее лице промелькнуло сердитое выражение.

– Ты уверена, что хочешь и дальше здесь жить? Цена окажется непомерно высокой!

– Знаю! Банк требует у меня пятьсот долларов, и если я их не выплачу в течение девяноста дней, то все потеряю!

Тетя отвернулась.

– Нет, гораздо дороже! Это уже стоило жизни людям, которых я любила…

Часть ІІ
История Лидии

Будем же добры друг к другу! Утешим ближнего своего и подарим ему покой! Только так мы сможем осушить кубок жизни до дна, не заметив в нем страданий.

Генри Нувен

Дир Спрингс, 1894 год

Глава 6

Моя сестра Лидия была первой красавицей в Дир Спрингсе. Я же была довольно невзрачной. Лидия могла часами любоваться своим отражением в зеркале, а я всегда отворачивалась, проходя мимо него и ненавидя свой облик. У меня было круглое невыразительное лицо, посередине которого торчал нос, похожий на клюв. Фигура же… м-да… со временем, конечно, немного изменилась, но и к двадцати годам я оставалась довольно полной и в то же время плоскогрудой, как школьница.

Ко всему прочему, я еще и сутулилась, и мать ворчала на меня, говоря, что если я не буду держать спину прямо, то обязательно заработаю искривление позвоночника.

Но все ее предостережения не значили ровно ничего по сравнению с насмешками одноклассников, которые громом звенели у меня в ушах: «Бетти-толстушка!» Да, я была толстой и приземистой.

Мои волосы, доходившие до плеч, не были каштановыми, как у Лидии, или темно-рыжими, или цвета красного дерева, или другого чарующего оттенка, как у героинь моих любимых романов. Они были тускло-серыми, мышиного цвета. Да еще и вились непослушными прядями, отчего моя голова была похожа на неостриженный куст.

Глаза под густыми нависшими бровями не были такими темными и загадочными, как у Лидии. У сестры они сверкали, как бархат с бронзовым отливом.

Мои глаза нельзя было назвать даже интересными: они не напоминали цветом лесной орех, или карамель, или сандаловое дерево. Они были мутно-карие, цвета грязи.

Неудивительно, что все, что мне было известно о любви и романтике, я почерпнула из книг. Также немудрено, что ни один молодой человек не искал моего расположения, пока Фрэнк Уайатт не начал за мной ухаживать.

Лидия же привлекала молодых людей, как цветущее дерево пчел. Сестра была лишь на полтора года младше меня, но с той поры, как ей исполнилось четырнадцать, ее фигура приобрела волнующие изгибы.

Я бы наверняка возненавидела ее, не будь она моей лучшей подругой. Мы были близки, как только могут быть близки сестры, вынужденные искать душевное тепло и утешение друг у друга и не получающие поддержки у своих вечно угрюмых, приземленных родителей.

Они решительно отказывались жалеть и обнимать нас, опасаясь, что мы вырастем избалованными неженками.

– Детям необходимы порядок и дисциплина! – всегда говорила моя мать. – И никаких телячьих нежностей!

Типичным ответом на все наши боли и раны было: «Хватит ныть!»

Отец женился на матери, школьной директрисе, когда ей было уже тридцать пять и она прослыла старой девой. Отец был вдовцом сорока двух лет, потерявшим первую жену и двух сыновей во время эпидемии холеры. Поэтому он надеялся, что в новом браке у него появится еще один сын – наследник его земли. Он был жестоко разочарован, став отцом двух дочерей. После рождения Лидии (моя сестра шла вперед ногами, и роды были тяжелые) мать выставила отца из спальни, прозрачно намекнув, что детей у них больше не будет.

Нежность и сочувствие мы с Лидией находили только друг у друга.

– Я буду твоим ангелом-хранителем, Бэтси, – сказала мне однажды сестра, – а ты – моим!

Когда нам было восемь с половиной и семь лет соответственно, мы торжественно поклялись в этом и скрепили обещание, скрестив мизинцы.

И ни разу друг друга не подвели!

Поэтому в час невзгоды я обратилась за поддержкой к Лидии. Я как раз окончила восемь классов, и отец сообщил мне о том, каким он видит мое будущее.

В тот день я, как обычно, читала, сидя в кресле-качалке на веранде. Отец приказал мне явиться в гостиную. Это была холодная бесцветная комната с потертыми ковриками на полу и тоскливыми картинами на голых отштукатуренных стенах. Здесь было зябко даже летом.

Мы жили в эпоху декоративных викторианских оборок: отделанные бахромой диваны, набитые конским волосом, покрытые шелковыми гобеленами и парчой; застекленные шкафы, наполненные красивыми безделушками; стеганые обои; связанные крючком салфетки и скатерти.

Но наш дом был таким же неприветливым и холодным, как и мои унылые родители. У нас не было граммофона, стереопроектора или проекционного фонаря, не говоря уже о пианино или даже клавесине.

Лишь бой часов, стоявших на камине и отмечавших течение времени, сопровождал наши вечера, когда мы сидели на простой мебели, от которой отказались другие.

Именно в эту комнату пригласил меня отец в тот теплый день. Звук его голоса, вещавшего о моем будущем, напоминал похоронный звон.

– Я принял решение: следующей осенью ты продолжишь обучение, – провозгласил он. – Затем станешь школьной учительницей, как твоя мать.

– Но я не хочу быть учительницей! – закричала я. Мое буйное, но наивное воображение рисовало мне картины жизни в Нью-Йорке, где я стану репортером, как мой кумир – Нелли Блай[11]11
  Нелли Блай (1864–1922) – известная американская журналистка, писательница, предприниматель.


[Закрыть].

Я представила себя запертой в комнате с двумя дюжинами тупоголовых крестьянских детей и от ужаса впервые набралась смелости открыто запротестовать.

– Отец, пожалуйста, не заставляйте меня быть учительницей! Я хочу стать журналисткой и писать для газеты «Нью-Йорк уорлд», как Нелли Блай!

– Об этом не может быть и речи! Это неподходящая профессия для молодой особы, а Нью-Йорк – неподходящее место для жизни! Ты станешь учительницей.

Разговор был окончен. Было бессмысленно спорить. С таким же успехом я могла пожелать взлететь. Он был моим отцом, и я должна была ему повиноваться.

Отцы были богами в своих домах, определяя, как должна жить семья, когда нужно вставать и ложиться, с кем встречаться, а с кем нет, что думать, как себя вести и что чувствовать.

Если бы я попыталась определить свою судьбу, это было бы то же самое, как если бы корова попробовала выпросить другое время дойки. Бросить вызов отцу было чем-то совершенно немыслимым. Той ночью весь свой ужас и отчаяние я выплакала на плече у Лидии.

– Не плачь, Бэтси. Стать учительницей – это честь! – пыталась она меня успокоить. – Разве ты не рассказывала мне о том, что и Нелли Блай преподавала?

– Ну да… ее отец умер, и у Нелли совсем не было денег.

– Вот видишь! Ты все равно сможешь стать журналисткой, как и твоя героиня!

– Значит, еще не все по-потеряно? – всхлипнула я, затем взяла платок, предложенный сестрой, и вытерла нос.

Мы были в нашей спальне на чердаке, где делились секретами, лежа на двуспальной кровати. Обстановка состояла из старого шифоньера да поломанного серванта, в котором поселились мыши.

Мы поставили кровать посередине чердака, между двух окон, чтобы любоваться звездами и ночным небом. Впрочем, зимой тонкие стекла промерзали насквозь и ничего не было видно.

Давным-давно мы с Лидией научились очень аккуратно садиться в кровати по утрам, когда вставали, чтобы ненароком не удариться головой о нависающий скошенный потолок. Зимой в комнате был ледник, а летом, наоборот, – дикая жара. Солнце накаляло крышу, которая была прямо над нами. Той жаркой летней ночью мы лежали рядом, одетые лишь в хлопковые ночные сорочки, и руками, мокрыми от пота, крепко обнимали друг друга.

– Конечно, нет! – воскликнула Лидия. – Отец знает, что ты одна унаследовала ум в этой семье, именно поэтому так печется о продолжении твоего образования. Посмотри на меня, я такая бестолковая, что и восьми классов не окончу. Я гожусь лишь на то, чтобы быть женой и матерью. По крайней мере, быть учительницей – это почетно!

– Чепуха! Почему тогда все учительницы – старые девы?

– Ты не будешь старой девой, Бэтси! – сказала сестра, откидывая назад непослушную прядь моих волос. – Ты обязательно встретишь своего единственного!

– Не хочу я никакого единственного! Я хочу быть журналисткой, такой же бесстрашной, как Нелли Блай! Хочу разоблачать несправедливость и порок и менять мир, совсем как она!

Мне было четырнадцать, когда Нелли Блай исполнилось двадцать три и она притворилась сумасшедшей, чтобы попасть в женский приют для умалишенных и провести там журналистское расследование. Ее статья позволила ей получить работу в «Нью-Йорк уорлд» – так началась ее карьера отважной журналистки.

Я обожала читать ее разоблачительные статьи! Нелли прикидывалась желающей продать ребенка незамужней женщиной, исследуя мир торговцев детьми, вором, чтобы увидеть изнутри нью-йоркскую тюрьму, и так далее.

В том возрасте, когда большинство женщин были лишь послушным орудием в руках мужей, Нелли была независимой девушкой, бросившей вызов мужскому миру. Она доказала, что ничем не хуже сильной половины человечества, а может быть, даже и лучше!

Но мою мечту стать такой же храброй журналисткой придется немного отложить.

Той осенью, как и велел отец, я продолжила обучение, готовясь стать учительницей. Я училась второй год, когда Нелли Блай пережила одно из самых ярких событий в своей жизни. Девушка совершила кругосветное путешествие, решив побить рекорд героя романа Жюля Верна «Вокруг света за восемьдесят дней». На протяжении двух с половиной месяцев весь мир, затаив дыхание, следил за ее приключениями. Через семьдесят два дня, шесть часов, одиннадцать минут и четырнадцать секунд Нелли возвратилась в Нью-Йорк! Она стала одной из известнейших женщин планеты. Я хотела во всем походить на нее!

Мой любимый преподаватель, мистер Герман, знал, как я восхищаюсь Нелли, и всегда отдавал мне свой экземпляр «Нью-Йорк уорлд», как только заканчивал его читать. Я собирала вырезки статей Нелли и исписала множество тетрадей своими воображаемыми приключениями. Если я не писала, то читала, поглощая одну книгу за другой. Мистер Герман не успевал мне их давать.

– Ты моя лучшая ученица, Бетти, – сказал он мне как-то раз, когда я возвращала недавно прочтенную «Гордость и предубеждение», – но я сомневаюсь, сможешь ли ты учить? Честно говоря, ты такая маленькая и так тихо разговариваешь. Боюсь, твои ученики примут тебя за свою.

Таким способом мистер Герман вежливо намекал на то, что я до смешного мала ростом и болезненно застенчива и что толпа деревенских детей просто сотрет меня в порошок.

– На самом деле я не хочу быть учительницей, мистер Герман, – наконец призналась я. – Это было решение моего отца. Я всегда мечтала стать отважным репортером, как Нелли Блай!

Прежде чем ответить, он подумал.

– Должен отметить, что это также весьма нелегкая профессия для такого… сдержанного человека, как ты.

Он мог бы добавить «для такого невинного», «наивного» или «шарахающегося от собственной тени». Да, с одной стороны, я обожала читать об открытиях Нелли Блай, но, с другой, если бы мне довелось пережить приключение, я бы упала замертво.

Мистер Герман, должно быть, заметил, что мои глаза налились слезами, а подбородок задрожал, и быстро добавил:

– Пойми меня правильно, Бетти. Мне очень нравится читать то, что ты пишешь. Твои сочинения на порядок выше сочинений твоих сокурсников. Я просто не уверен, что журналистские расследования тебе по плечу.

– Иногда я пишу стихи, – выпалила я.

Он мягко улыбнулся и произнес:

– Прекрасно. Именно поэтому мне легче представить тебя второй Элизабет Барретт Браунинг[12]12
  Элизабет Барретт Браунинг (1806–1861) – известная английская поэтесса Викторианской эпохи.


[Закрыть], чем Нелли Блай.

– Если хотите, я дам вам почитать свои стихи…

– Сочту это за честь!

Но мне так и не представилось возможности показать преподавателю свои стихи, как, впрочем, и стать учительницей, не говоря уже о журналистке! В тот год заболела моя мать и отец заставил меня бросить учебу и вернуться домой, чтобы заботиться о матери и вести домашнее хозяйство.

К тому времени Лидия уже работала продавщицей в галантерейном магазине в Дир Спрингсе. Отец не желал отказываться от ее зарплаты, которую она приносила еженедельно.

На самом деле я не уверена, что Лидия хоть что-нибудь делала на работе. Владелец магазина поставил ее за прилавок и велел улыбаться, и другой галантерейный магазин вскоре разорился. Каждый торговец или сын фермера, случайно заходившие в магазин, мгновенно влюблялись в мою сестру и немедленно принимались покупать все, что бы она ни предложила. Если бы Лидии приказали продать ясным летним днем сто зонтиков, к полудню не осталось бы ни одного! Для магазина она была просто находкой, и владельцу это было прекрасно известно.

Я была не против жить дома и заботиться о матери. Ей нравилось, когда я читала вслух, если она не спала. Когда же мать дремала, у меня было время заняться своими делами, после того как я приготовлю еду и переделаю работу по дому.

Иногда мне становилось одиноко, но Лидия не уставала развлекать меня каждый вечер, пересказывая городские сплетни. Она так живо описывала все, даже что-нибудь простое, как она, например, продавала ткань брюзгливой старухе Миртл Барстоу, что я смеялась до упаду. А затем сестра часто спрашивала:

– Ты сегодня писала стихи, Бэтси? Ты обязательно должна мне что-нибудь прочесть!

Лидия поощряла мою мечту стать писательницей.

Большинство моих стихотворений зачастую описывали тот ограниченный мирок, в котором я жила: преображение садов со сменой сезонов, синешеек, бурундуков, поедающих зерно, специально для них рассыпанное, самку оленя и ее детенышей, пьющих из нашего пруда по вечерам.

Но однажды вечером Лидия переписала своим красивым почерком пару моих стихотворений и убедила меня отправить их в журнал.

– Если ты не пошлешь их, я сама это сделаю, не сойти мне с этого места! – воскликнула сестра и для пущего эффекта притопнула ногой.

Работая в магазине, Лидия набралась жаргонных выражений, таких как «не сойти мне с этого места» или «вот те на!», и любила оснащать ими свою речь.

Наконец я сдалась. Лидия помогла мне составить сопроводительное письмо, такое же уверенное и хладнокровное, как и она сама, а не виноватое и смиренное, как написала бы я в своей обычной манере.

Как всегда, мы сцепили мизинцы на удачу и отослали письмо. К моему большому удивлению, «Гарден мэгэзин» опубликовал одно из стихотворений и меня просили присылать еще.

Мы с сестрой ликовали, обнимались и танцевали. Оплатой за мои стихи были два бесплатных номера журнала, но мне было все равно. Я была невероятно взволнована, впервые увидев свою работу напечатанной!

На следующий день Лидия принесла еженедельную газету «Дир Спрингс ньюз». Она улыбнулась разносчику газет, и он дал ей экземпляр бесплатно.

– Вот, это тебе! Ты просто обязана написать что-нибудь для этой газеты!

Я протянула ей номер обратно.

– Я не могу писать для газеты, которая печатает новости! Как я могу проводить журналистские расследования, если все время привязана к дому?! Я уже вижу эти интригующие заголовки: «Переполох в курятнике!» или «Сенсация в коровнике!».

– Сперва напиши письмо редактору, Бэтси! Разве не ты рассказывала мне о том, что именно так началась карьера Нелли Блай?

Да, Лидия была права. Говорили, что Нелли однажды прочла статью в «Питтсбург диспэтч» о том, что женщины беспомощны во всем, кроме брака. Девушка в ярости написала уничтожающий ответ, который так рассмешил редактора этой газеты, что он предложил автору работу.

– «Дир Спрингс ньюз» не печатает ничего, что было бы достойно уничтожающего ответа, – вздохнула я, изучив газету от корки до корки. – А даже если что-то и можно найти, то у редактора явно нет чувства юмора. Очень сомневаюсь, что его рассмешит мое письмо.

Игнорируя мое возмущение, Лидия выбрала небольшой рассказ, описывающий весну в яблоневых садах, и отослала его редактору. Мы обе были в восторге, когда газета прислала гонорар – доллар и семьдесят пять центов! Это были первые заработанные мной деньги! Мы с Лидией победно соединили мизинцы. В городе я угостила сестру мороженым и содовой. Улыбка Лидии заворожила продавца, и он выдал нам по двойной порции угощения по одной цене.

Мать так и не оправилась от болезни. Она была прикована к постели почти два года и умерла, когда мне исполнилось двадцать.

К тому времени здоровье отца серьезно пошатнулось, и в возрасте шестидесяти трех лет он понял, что ему все сложнее вести хозяйство. Осознав, что стоит на пороге смерти, отец признал, что обязан обеспечить будущее своих дочерей. Он придумал план, который большинство бульварных романов назвало бы «низким».

Однажды майским утром я без особого энтузиазма замешивала тесто для хлеба и одновременно читала «Повесть о двух городах»[13]13
  «Повесть о двух городах» – исторический роман Чарльза Диккенса.


[Закрыть], прислонив ее к бочонку с мукой, как вдруг к отцу пожаловал Фрэнк Уайатт.

Я знала о Фрэнке лишь общеизвестные факты: он был старой нашей церкви, холостяком, на восемь или девять лет старше меня. Его предки были первыми поселенцами нашей общины, обрабатывали землю, которая на севере граничила с нашей. Фрэнк унаследовал состояние отца и постепенно скупал землю, которую мог заполучить, превращая Сады Уайатта в королевство, возглавляемое единоличным монархом.

– Бетти, поди сюда! – внезапно донесся крик отца из гостиной.

У него был такой голос, который немедленно заставлял все бросить и бежать со всех ног, даже не отряхнув муку с ладоней.

Когда я вошла в комнату, Фрэнк Уайатт встал со стула, как настоящий джентльмен, хоть и был одет в рабочий комбинезон.

– Доброе утро, мисс Фаулер, – поздоровался он, слегка поклонившись.

Фрэнк был по-своему привлекателен мужественной, непокорной красотой: крепкий, будто вытесанный из гранита подбородок, тонкогубый рот, копна светлых волос и глаза цвета льда. Его движения были несколько скованными, независимо от того, сидел он или стоял. Казалось, Фрэнк чувствовал себя неловко, обладая таким крепким сложением и широкими плечами.

Он всегда выглядел так, будто позировал для фотографии. По воскресеньям в церкви, когда Фрэнк протягивал мне блюдо для пожертвований, выражение его строгого, неулыбчивого лица заставляло меня почувствовать себя скрягой и вызывало желание немедленно вывалить на блюдо содержимое сумочки.

Но тем не менее Фрэнк обладал настолько безупречной репутацией – в глазах и церкви, и всей общины, – что казалось, будто Господь вытесал его из того же камня, на котором высечены десять заповедей.

– Принеси нам кофе! – велел отец.

– Пожалуйста, не беспокойтесь, мистер Фаулер! – сказал Фрэнк, махнув крупной ладонью. – Я ненадолго, просто заехал узнать, как вы себя чувствуете. В прошлое воскресенье пастор сообщил, что вы опять приболели…

– Это не твоего ума дело! – проворчал отец.

– Я лишь хотел поинтересоваться, не нужна ли вам помощь. Позже ко мне приедут рабочие и…

– Ты не обманешь меня своей учтивостью! – рявкнул отец, прерывая гостя. – Ты вынюхиваешь здесь с прошлой зимы, с тех пор, как я заболел! Все еще мечтаешь наложить лапу на мою ферму, а?

Ответ отца на учтивое предложение Фрэнка был столь грубым, что я повернулась, чтобы укрыться в кухне.

– Бетти! А ну погоди, иди сядь! – заорал отец. – Я хочу, чтобы и ты услышала, что я сейчас скажу!

Я повиновалась, заливаясь румянцем и уставившись на грубые башмаки гостя.

– Хочешь заполучить мой пруд? – спросил отец. – Признайся!

– Ваш пруд – предмет зависти любого фермера в округе, мистер Фаулер, и…

– Прошлой зимой ты предложил купить мою землю, если однажды я решусь ее продать, помнишь?

– Да, сэр.

– Тебе это все еще интересно?

Я посмотрела на Фрэнка. Он сгорал от нетерпения. И едва сумел скрыть напряжение за маской спокойствия.

– Я считаю, что мой христианский долг – помогать людям в нужде. Это единственная причина моего визита, сэр. Однако мое предложение все еще в силе.

– На самом деле я не хочу продавать свою ферму! Не для того я горбатился все эти годы, чтобы продать ее чужаку! Я работал, чтобы моим детям и внукам было что унаследовать после моей смерти. Я вложил в свою землю много сил. К сожалению, Всевышний подарил мне дочерей. Итак, вот мое решение: я отписываю ферму дочери Бетти в качестве свадебного подарка! Хочешь заполучить мою землю – женись на ней!

Не знаю, что было сильнее: мой всепоглощающий ужас или чувство унижения.

Неужели отец действительно предлагает меня как часть сделки, как приз на выставке скота или новый плуг?

И как это несправедливо по отношению к мистеру Уайатту – заставлять его решать, достаточно ли сильно он хочет владеть землей, чтобы жениться на мне.

Я вспомнила историю Лии, некрасивой старшей сестры из Библии. Как она должна была себя чувствовать, слушая коварные речи Иакова или плута Лавана.

Мне понадобилось все мое мужество, чтобы не разрыдаться и не выбежать из комнаты.

Но если дерзкое предложение отца и ошеломило Фрэнка, виду он не подал.

– Вы чрезвычайно щедры, мистер Фаулер, – мягко ответил он. – Для любого мужчины в Дир Спрингсе женитьба на такой хорошей христианке, как ваша дочь, будет честью, даже если у нее не будет никакого приданого.

Я почувствовала прилив благодарности за то, что гость вырвал жало из предложения моего отца. Даже если слова Фрэнка и были пустой болтовней.

Любой мужчина в Дир Спрингсе будет счастлив жениться на Лидии, а не на мне!

Отец встал, давая понять, что торги окончены.

– Теперь, Уайатт, тебе ясно, что к чему, – хмуро сказал он. – Если тебе это интересно, можешь начать ухаживать за моей дочерью. Я даю тебе разрешение сопровождать ее.

– Спасибо, – ответил Фрэнк, вставая.

Какое-то время он колебался, обдумывая что-то, затем сказал:

– В следующую субботу в церкви состоится небольшое собрание, будут подавать мороженое. Я буду рад, если вы составите мне компанию, мисс Фаулер.

Я заставила себя кивнуть, но посмотреть на него не смогла.

– Хорошо, я заеду за вами около двух часов.

Фрэнк попрощался, оставив меня с отцом.

Я чувствовала себя опустошенной и не могла сдвинуться с места.

– Мистер Уайатт не хочет на мне жениться! – проскулила я.

– Глупости! Он хочет заполучить нашу землю! Фрэнк – трудяга, из него выйдет хороший зять!

Как обычно, отец анализировал ситуацию, учитывая лишь собственные интересы. Его никогда не занимали мои мечты и желания. Я почувствовала себя в ловушке.

– Но… а что, если я не хочу за него замуж?

– Ты сделаешь, как тебе велено! Я лучше знаю, что для тебя выгоднее, поняла?

Слезы, которые я так старательно сдерживала, побежали по щекам.

Отец не замечал моего отчаяния, смакуя свой триумф.

– Молодому Уайатту невдомек, что я тоже хочу завладеть его землей! Он думает, что получит мою ферму, но и я получу его поместье! Однажды мой внук станет его владельцем! Я буду настаивать, чтобы его переименовали в Плодовые сады Уайатта и Фаулера!

– Уверена, мистер Уайатт предпочтет жениться на Лидии, а не на мне, – пробормотала я сквозь слезы. – Возможно, стоит дать ему право выбора, отец.

– На Лидии?! – удивленно воскликнул он. – Да у нее не будет никаких проблем с тем, чтобы найти себе мужа и устроиться в жизни! Поэтому я и хочу позаботиться о тебе и убедиться, что ты удачно выйдешь замуж!

Я разрывалась между желанием угодить отцу и наконец завоевать его любовь после стольких лет – и убежать от пугающего брака и стать репортером в большом городе.

Несмотря на мой небольшой писательский успех, я была совсем не уверена в себе. Я страшилась неизвестности: брака и самостоятельной жизни в чужом городе.

Той ночью я выплеснула свое горе в разговоре с Лидией в нашей спальне.

– Вот это да, Бэтси! Отличные новости! – воскликнула сестра. – Фрэнк Уайатт хорош собой.

– Да, особенно если тебе нравится, когда за тобой ухаживает фонарный столб! – Я взволнованно ходила взад-вперед по комнате, копируя походку Фрэнка.

– Возможно, он слишком чопорный, – засмеялась сестра, – но, не сойти мне с этого места, он богат! И самый завидный холостяк в Дир Спрингсе!

– Я не знаю, как после всего этого смотреть ему в глаза! – застонала я, упав на кровать. – Отец почти заставил его сделать мне предложение.

– Чушь собачья! Мистер Уайатт не такой человек, который поступит наперекор своему желанию, даже ради земли. Кроме того, желающие жениться на тебе не выстраиваются в очередь, даже ради земли. Лучше выйти замуж за Уайатта, чем за какого-то слюнтяя!

Я закрыла лицо руками.

– Он пригласил меня поесть с ним мороженое в субботу, и я не знаю, о чем с ним говорить!

– Ты знаешь, я думаю, мистер Уайатт застенчив так же, как и ты. Иначе почему он до сих пор не женат?

Тут Лидия начала подталкивать меня, пока я не встала.

– Давай, поднимайся! Я научу тебя парочке трюков, которые сводят мужчин с ума!

Когда дело касалось мужчин, Лидия чувствовала себя как рыба в воде. Она вела тайную жизнь и каждую неделю разбивала сердце новому ухажеру. Я помогала ей изобретать тщательно продуманные оправдания, будто бы она посещает лежачих больных или задерживается в магазине, проводя инвентаризацию, а бедный отец верил нам.

Возвращаясь по ночам, Лидия рассказывала мне захватывающие подробности любовных похождений: вечеринка в запрещенном дансинге, танцы у костра на озере, тайное рандеву с проезжим коммивояжером. Я все записывала, словно новую главу увлекательного любовного романа.

– Так, слушай! Когда мистер Уайатт поможет тебе забраться в повозку, задержи свою руку на мгновение в его руке и слегка пожми ее, вот так.

– Мне нужно будет брать его за руку? Фрэнк же как статуя, и, если я прикоснусь к нему, наверняка превратит меня в такой же камень, как и он сам!

– Скорее не в камень, а в золото! Клянусь тебе, все, чего он касается, превращается в золото, а не в камень, Бэтси! И проследи, чтобы сесть к нему поближе и будто ненароком задеть его бедром, вот так!

Я невольно задрожала.

– Ох, Лидия, от всего этого у меня мороз по коже!

– Не будь неженкой! Так, дальше. Если он расскажет что-то забавное, даже если это будет не очень забавно, засмейся вот так. – И сестра издала радостное, похожее на звон колокольчиков хихиканье. – А пока смеешься, легонько коснись его руки или груди.

– Не представляю Фрэнка Уайатта рассказывающим анекдоты.

– Да, ты права, – нахмурилась Лидия, – я тоже. Ладно, тогда говори ему о том, какой он замечательный. Льсти ему. Мужчины обожают лесть!

– Фу-у-у, меня стошнит!

– Придумай что-нибудь! Представь, что пишешь роман! Просто попытайся и не отскакивай, если он потянется тебя поцеловать.

– У Фрэнка такие тонкие губы, что его поцелуй наверняка сразу же отскочит от моей щеки!

– Ты такая смешная! – улыбнулась сестра и крепко обняла меня. – Просто будь собой: прекрасной, остроумной, и обещаю – Фрэнк влюбится в тебя по уши!

Я не была в этом уверена.

В назначенный день Лидия уложила мне волосы и позволила надеть ее лучшую шелковую английскую блузку с пышными рукавами, которая подходила к моей нарядной юбке. Кроме того, сестра принесла из галантерейного магазина самый лучший длинный корсет на пяти крючках, втиснула меня в него и затягивала завязки до тех пор, пока валики жира с моей талии не переместились к груди, благодаря чему она увеличилась.

Я недоуменно рассматривала себя в зеркале: впервые моя талия была узкой, а грудь – пышной.

– Ну вот! Ты выглядишь великолепно! – радостно воскликнула сестра.

– Лидия, я не могу дышать…

– Значит, не дыши!

– А вдруг я сомлею? У меня уже кружится голова, а я еще и шагу не ступила.

– Вот и прекрасно! Тебе станет плохо, ты начнешь вдыхать нюхательную соль, и мистер Уайатт подумает о том, какая ты нежная и женственная, и сразу же захочет защитить тебя, заключив в объятия!

– Он скорее оставит меня лежать на полу, как какой-то мешок.

Лидия нанесла завершающие штрихи: немного румян на мои пухлые щеки, украшенный бисером гребень в волосы, брошь матери с камеями на блузку. Я чувствовала себя школьницей, играющей во взрослую и наряжающейся в мамины платья.

И тут я услышала, как подкатила коляска. Фрэнк Уайатт приехал точно вовремя.

– Неси таз, Лидия, меня сейчас стошнит!

– Нет, не стошнит. Прекрати ныть! – Сестра улыбнулась, заправив локон мне за ухо. – Чего ты боишься? Фрэнк – обычный человек и даже вполовину не такой замечательный, как ты. Выше голову, Бэтси! Он счастливчик: ему оказали честь тебя сопровождать!

– Сопровождать! – простонала я. – Меня никогда никто не сопровождал. О чем, ради всего святого, мне с ним говорить?

– Послушай, – строго прикрикнула сестра, – успокойся! Это его забота – начать разговор, не твоя. Просто не отвечай односложно «да» или «нет». Развивай тему, задавай вопросы.

Спускаясь по ступенькам, я задержала дыхание. Иначе я не могла: корсет был слишком тесным. Если завязки лопнут, я стану похожа на разбившийся арбуз. Пуговицы на блузке Лидии разлетятся во все стороны, а юбка расползется, как распоротая рыба.

Я уже решила все отменить, как вдруг вспомнила выражение отцовского лица. Он едва заметно улыбался. Старик мечтал о великолепной ферме, совладельцем которой он вскоре станет благодаря мне; я не могла его подвести. Просто не могла.

Я попыталась улыбнуться, ровно дышать, припомнить все, чему меня учила Лидия, до того как я попрощалась и вышла из дому.

Впервые в жизни благодаря корсету у меня была нормальная осанка. Я не могла бы ссутулиться, даже если бы захотела.

Фрэнк открыл дверь коляски и протянул мне руку, чтобы помочь в нее забраться. В воскресном костюме с крахмальным воротничком он выглядел таким холодным и чопорным, что тепло его ладони удивило меня и я совсем забыла о пожатии, пока не стало слишком поздно.

Сев в коляску, Фрэнк оставил между нами пространство, и было бы странно и даже подозрительно, если бы я стала пододвигаться и как бы ненароком коснулась его.

Кроме того, я боялась получить обморожение. Фрэнк держался так отстраненно, что мне понадобился бы нож для колки льда, чтобы разрубить на части невидимый щит, окружавший моего спутника.

– Вам удобно, мисс Фаулер? – спросил он неожиданно.

– Да.

– Могу я называть вас Бетти?

– Да.

О боже! Я уже начала давать односложные ответы!

От отчаяния я чуть было не хлопнула себя по лбу, но сдержалась, потому что не знала, какие именно движения мне подвластны в этих тисках. Было бы нелепо, если бы я занесла руку, чтобы хлопнуть себя по лбу, а потом оказалось, что она не поднимается так высоко, и я бы просто ударила ладонью по воздуху. Или еще хуже – хлопнула себя так сильно, что завалилась бы назад и не смогла бы подняться. Однажды я видела черепаху, лежащую на спине…