Текст книги "Тайники души"

Он проснулся от этой возни и в восхищении уставился на ящики.

– Тетя Батти живет в библиотеке?

– Вы и половины не видели! – ответила я, прислонившись к двери, чтобы перевести дух. – Это особенные книги! В коттедже осталось в два раза больше. К счастью, тетя не заставила перевозить и их!

– Что ж, тогда нам будет что почитать!

Гейб улыбался и вообще был вежлив и доброжелателен. Но почему-то мне не хотелось быть дружелюбной в ответ. Не то чтобы я ему не доверяла. Наоборот, мои инстинкты говорили, что он более чем надежен. Просто я по какой-то неведомой причине раздражалась в его присутствии. По этой же причине я часто рявкала на детей, сама того не желая.

– Да, пожалуйста! – ответила я уходя. – У меня нет времени читать!

К вечеру у мистера Арфи поднялась температура, но была не такой высокой, как раньше.

– Я знаю, что поможет сбить жар! – заявила тетя Батти, когда мы закончили мыть посуду после ужина.

Тетя, должно быть, ужасно устала за целый день, но надела пальто, обувь и исчезла в ночи, взяв керосиновую лампу.

Тети Батти так долго не было, что я уже решила отправиться на поиски. Когда она снова появилась, едва переводя дух, то притащила причудливой формы ведро с ручкой сверху. Вокруг загадочной конструкции столпились дети.

– Это мороженица! – провозгласила тетя. – Вы любите мороженое?

Дети уставились на нее, широко раскрыв глаза и рты, будто она предложила прокатиться на луну за куском зеленого сыра. Я думаю, что они ели мороженое всего пару раз в жизни. Что, впрочем, неудивительно, учитывая то, как дедушка Уайатт ко всему относился.

Скоро дети загудели вокруг тети Батти, как пчелы, а она была настоящей пчелиной королевой.

– Беги в подвал и принеси банку консервированных персиков, – велела она Люку. – А ты надень рукавички и наполни эту миску снегом, – продолжала тетя раздавать указания, теперь обращаясь к Джимми. Затем повернулась ко мне и к Бекки. – Нам понадобятся свежие сливки, сахар и соль. У тебя есть соль, лапочка?

Когда все было готово, тетя Батти установила мороженицу напротив дверей в комнату Гейба, открыла их настежь и приподняла мужчину, подложив подушки, чтобы он тоже мог участвовать в процессе. Дети ссорились из-за того, кому первому крутить ручку, но тетя поставила песочные часы, и все стали взбивать по очереди. Не теряя времени, тетушка вынула вязальные спицы, моток пряжи и начала набирать петли, пока дети взбивали массу.

– Что ты вяжешь? – спросила Бекки.

– Я подумала, что Гейбу понадобятся новые носки, старые совсем прохудились.

– Когда закончишь, можешь связать Арабелле новых котят? Мама опять забрала у нее перчаточки, а ей так хочется деток…

– Какая чудесная мысль! – умилилась тетя Батти. – Почему я сама до этого не додумалась? Я начну вязать первого котенка прямо сейчас! Какого цвета мы их сделаем?

Я покачала головой, наблюдая за тем, как Бекки перебирает мотки шерсти в корзине для вязанья, выбрав два коричневых и один белый. Мои дети тоже начинают сходить с ума!

Когда мороженое наконец было готово, дети наперебой закричали:

– Дайте мне попробовать! Нет, мне! Мне!

– Думаю, сначала мы должны угостить мистера Арфи, – решила тетя Батти. – В конце концов, он наш гость, и мы готовили мороженое, чтобы сбить его жар, помните? – Тетушка положила мороженое в миску и протянула мужчине.

Дети глотали слюну, наблюдая за тем, как Гейб пробовал мороженое, закрыв глаза и наслаждаясь.

– М-м-м, наверное, я умер и попал на Небеса! На земле я никогда не ел ничего подобного.

Пока тетя накладывала всем порции, детвора вилась вокруг нее, как рой мух. Я попробовала мороженое и поняла, что Гейб был прав: ничего вкуснее я не ела уже очень давно.

– А ангелы едят на Небесах мороженое, мистер Арфи? – спросила Бекки, съев пару ложек.

– Мой папочка на Небесах, и ему бы мороженое очень понравилось, – добавил Джимми.

Я заметила, как бледная кожа, едва виднеющаяся за бородой Гейба, покраснела.

– Я… м-м-м… ничего такого не имел в виду. Я не…

– Конечно, едят! – закончила диспут тетя Батти. – В Библии говорится, что рай находится на Небесах! А рай без мороженого невозможен!

– И без конфет… – добавил Джимми.

– И без котят! – Бекки наклонилась, чтобы дать Арабелле облизать мороженое с ее пальцев. – На Небесах должны быть котята!

– И без л-л-лунок для рыбалки!

Голос Люка прошелестел очень слабо, и я сомневалась, что расслышала его. Но затем вспомнила, как сонными летними вечерами Сэм водил сыновей на рыбалку. Наверное, Люк тоже это помнит.

– Да, наш папочка любил рыбалку, – откликнулся Джимми. – Интересно, ему разрешат рыбачить на Небесах?

– Это же рай! – воскликнула тетя Батти, разведя руками. Судя по всему, это и был ответ на все вопросы. – Кто еще хочет мороженое?

Мы вшестером съели целое ведро. Гейб сказал, что исцелился, но, коснувшись его лба, я почувствовала, что он все еще горячий.

Тетя Батти решила завершить вечер «чтением литературы», как она это назвала. Я сама раньше читала детям Генри Уодсворта Лонгфелло, но никогда не замечала, сколько в его поэмах смертей. Жена кузнеца в «Деревенском кузнеце», дочка капитана в «Гиперионе». Выдержав сколько можно и отослав детей спать, я набросилась на тетю Батти, как львица, защищающая своих львят.

– Не смейте больше читать детям грустные поэмы о смерти, слышите?! Мы достаточно настрадались!

Но мои слова отлетали, будто горох от стены…

– Смерть – часть жизни, лапочка. – Радостная улыбка никогда не покидала тетиного лица, а спицы так и порхали в ее руках. – Все в мире обречено на смерть. Так уж Господь сотворил.

– Тогда, думаю, ему наплевать на жизнь.

– Это не так. – Тетя встала, взяла меня за руку. Вязанье упало на пол. Выражение лица тети Батти выдавало волнение. – Жизнь очень ценна для Господа. Поэтому он сотворил ее такой хрупкой и недолговечной.

– Это бессмысленно.

– Как раз наоборот! Он сделал жизнь такой хрупкой, чтобы мы ценили ее, так же как и Он. Вот ты, например, обращаешься с железными сковородками и вполовину не так аккуратно, как с лучшим столовым сервизом. Господь хочет, чтобы жизнь была ценна для нас. Поэтому она хрупкая, как фарфор.

Все ушли спать, а я осталась сидеть за столом в кухне, потому что знала: я все равно не засну.

Слова тети Батти ранили меня и саднили, как заноза. Почему я не ценила жизнь своего мужа? Почему все воспринимала как должное? Почему пользовалась им, как старой кастрюлей? Ответов не было, остались лишь сожаления…

Я решила пойти спать. Встав из-за стола, первое, что я увидела, был рюкзак Гейба. Я вспомнила, что не дочитала его последний рассказ.

Достав тетрадь, озаглавленную «Блудный сын», я нашла место, на котором остановилась.

Я писал, что Саймон был моим единственным братом, но это не совсем так. У нас в семье было трое братьев. Джонни был младшим, я – старшим, а Саймон – средним. По непонятным причинам Джонни был отцовским любимчиком. Джонни это знал и всякий раз помыкал нами.

– Я расскажу папе! – всегда угрожал он нам, когда все шло ему наперекор.

К сожалению, это была не пустая угроза. Саймону и мне частенько попадало.

Джонни был любимчиком, а меня отец на дух не переносил. Я никогда не понимал почему. Как бы я ни старался, я никогда не мог ему угодить. Младший брат завоевал отцовскую любовь, ничего не делая, а я снискал гнев одним лишь своим существованием.

В Библии говорится, что Иосиф был любимцем отца и братья так его ненавидели, что и слова доброго о нем не могли сказать. Я то же самое чувствовал к Джонни. Когда представился случай, ради общего блага братья избавились от Иосифа. Так же поступил и я. Джонни мертв. Я убил его.

Это случилось холодным декабрьским днем после Дня благодарения. Выпал снег, навалило много сугробов, и мы с Саймоном решили покататься на санях с холма возле пруда.

Конечно, Джонни увязался за нами, как и всегда. Он портил нам все удовольствие и заставлял каждый раз затаскивать его на холм.

Через некоторое время Саймон устал от нытья и скулежа Джонни и ушел домой. Я хотел пойти вместе с ним, но знал, что Джонни последует за мной. Я схватился за его сани и так сильно толкнул, что они съехали с холма и остановились только посередине пруда. Я решил, что, пока он будет их доставать, я смогу ускользнуть.

Джонни тут же начал орать:

– Достань сани, или я расскажу папе!

– Сам доставай!

Я знал, что Джонни до смерти боится провалиться под лед. Он даже не надевал коньки, пока мы с Саймоном не прокатимся пару раз по пруду и он не удостоверится, что лед толстый.

Джонни и летом боялся пруда, потому что плохо плавал. Он никогда не прыгал с тарзанки в воду. Сейчас я наблюдал за тем, как он переводит взгляд с саней на меня и обратно. Ясно, что он до смерти испугался.

– Трусишка! – дразнил я. – У тебя кишка тонка!

– Я не боюсь! – Голос Джонни раздражал меня до скрежета зубов.

– Ты боягуз! Ты до смерти боишься и шаг сделать, чтобы достать эти дурацкие сани!

– Нет, не боюсь!

– Так докажи! Слабо? – Я скрестил руки и уставился на него. – Слабо?! – Я обожал дразнить Джонни.

Я наблюдал за ним. Он сделал несколько шагов к берегу, остановился и спросил:

– Тут не опасно?

На самом деле я этого не знал: еще не было сильных морозов. Но ненависть не давала мне отступить.

– А как ты думаешь, дурачок? Твои сани ведь не утонули?!

Джонни сделал еще пару неуверенных шагов. Снег странно заскрипел у него под ногами. Я зло рассмеялся.

– Трус!

– Нет! – Его голос дрожал, как будто он ехал на машине по ухабам.

– Так иди и достань сани!

Я отвернулся и пошел прочь. Джонни будет кружить неизвестно сколько, прежде чем осмелится ступить на лед. А я тем временем смогу исчезнуть и избавиться от него.

Я начал взбираться на холм, но тут услышал хруст снега за спиной. Я не знал, пошел ли Джонни на пруд или возвращается назад. Мне было все равно.

Внезапно что-то изменилось. Я услышал треск – так ломается старое дерево. Это был самый ужасный звук из всех, что я слышал. Шум нарастал, он был похож на треск дров в печи. Джонни закричал.

Я обернулся как раз в тот момент, когда Джонни ушел под воду. Он боролся, размахивал руками, затем исчез под кромкой льда, растворившись в угольно-черной воде.

Это был самый страшный момент в моей жизни. Я снова и снова прокручивал его в памяти. Я хотел повернуть время вспять, желая погибнуть вместо брата.

Мой отец не знал правду о его смерти. Лишь одному человеку известно, что произошло на самом деле, но, думаю, она никогда об этом не расскажет. Меня прокляли, как Каина, и я обречен скитаться за убийство брата.

Я, содрогнувшись, остановилась. Это правда? Именно поэтому Габриель Арфи скитался по миру, как бродяга?

Мне стало стыдно. Не следовало читать его дневник. Мне показалось, что я узнала самые сокровенные мысли и чувства Гейба. Я не могла удержаться, перелистнула страницу и продолжила чтение.

Отец всегда требовал, чтобы мы жили по библейским законам. Сам же никогда им не следовал. В нем уживались два разных человека. Для горожан он был самым успешным фермером в округе, уважаемым старостой церковного прихода, щедрым меценатом благотворительных миссий в Китае и Африке. В отношении к семье он был полной противоположностью. Отец был невероятно вспыльчив и гневлив. Он мог потерять самообладание в любую секунду. Приступы ярости, как огонь, проносились по нам, уничтожая все на своем пути. То, что лишь мгновение назад было прекрасным и зеленым, превращалось в пепел и тлен.

Мама была барометром его присутствия. Лишь когда отца не было рядом, я слышал ее заливистый смех и видел прекрасную улыбку. Она брала меня за руки, кружилась и напевала, пока мы вальсировали по гостиной.

Когда появлялся отец, мама становилась острожной, скрытной и вела себя как побитая собака, хотя я ни разу не видел, чтобы он поднял на нее руку.

Я был в ужасе, обнаружив, что у меня такой же несдержанный, необузданный нрав, как и у отца.

Мысль о том, что я хоть чем-то похож на него, казалась мне невыносимой. Я ненавидел отца и себя за то, что я его сын.

В ту ночь, когда я узнал, что он мне не отец, я родился заново! Я чувствовал себя живым и свободным! Ощущение, что ни одна капля его ненавистной крови не текла в моих венах, невероятно пьянило.

На затем меня поразили поступки матери. Почему все эти годы она заставляла меня подчиняться его жестокости, если я не его сын? Как она могла наблюдать за тем, как он вымещает на мне злость, высмеивает, презирает, избивает до полусмерти, если он не имел на это права?! Мама клялась мне в своей любви, и я верил ей. Верил с истинно детской непосредственностью. Теперь я чувствую себя преданным.

Дрожащими руками я закрыла дневник. Я помнила предательство своей матери и даже сейчас отчетливо слышала ее голос: «Ты знаешь, я люблю тебя больше всех на свете, Сахарок!»

Мне было жаль, что я прочла записки Гейба. Его слова затронули мое сердце и обнажили чувства, которые я давно хотела забыть. Вечером, когда я лежала в постели, меня накрыла лавина эмоций. Она накатывала, как снежный ком, чувства оглушали и ранили меня, я не могла с собой совладать. Мне долго не удавалось заснуть, даже несмотря на то что Жмурка согревал меня этой ночью.

Глава 4

На следующий день было воскресенье – день Господа. Мой папочка всегда следил за тем, чтобы в день отдохновения я посещала церковь. Конечно, если она находилась где-то поблизости.

Свекор заставлял нас ходить в церковь в воскресенье при любой погоде. Он никогда не разрешал пропускать службу. Но я больше не живу с папочкой, а Фрэнк Уайатт давно умер. У меня не было причины посещать церковь.

Раньше каждое воскресное утро мне нравилось сидеть на церковной скамье возле Сэма. Я наслаждалась уважением, которое оказывали горожане семье моего мужа. Но после его смерти мне казалось, что белые стены церкви смыкаются надо мной. Было такое впечатление, что церковь принадлежит Фрэнку Уайатту, а не Богу.

Никто из прихожан не знал моего свекра так, как я. Я раздумывала о характеристике, которую Гейб Арфи дал своему отцу: «В нем уживались два разных человека». Так же можно было описать и Фрэнка.

Тем солнечным воскресным утром тетя Батти принесла свою Библию за обеденный стол и, когда мы закончили завтракать, начала ее листать.

– Давайте почитаем что-нибудь особенное этим утром во славу Божию! – сказала она.

Я хотела остановить ее, вспомнив стихи, которые она читала вчера, и всю ту чепуху, которую читал свекор о мщении и гневе Господнем. Но тут тетя нашла то, что искала в книге, и начала читать, прежде чем я успела ее остановить:

– В то время, продолжая речь, Иисус сказал: «Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас; возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим; ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко».[10]10
  Евангелие от Матфея [11: 25–30].


[Закрыть]

Затем тетушка закрыла книгу и, улыбнувшись, сказала:

– Разве воскресный день не прекрасен? Господь дает нам возможность отдохнуть.

Я отодвинула стул и встала.

– Мне есть чем заняться.

– Конечно, лапочка. И в воскресенье есть домашние дела. Но когда ты закончишь, мы сможем поразвлечься.

Дети испуганно переглянулись. Я также недоумевала.

– Дедушка никогда не разрешал нам играть по воскресеньям, – мрачно ответил Джимми.

Даже в самый жаркий солнечный день мой свекор заставлял детей сидеть в доме в нарядных воскресных одеждах, вместо того чтобы отпустить их поплавать в пруду.

– Ваш дедушка был неправ, – провозгласила тетя Батти. Эта маленькая женщина уперла руки в бока, задрала подбородок и выглядела как Давид, говорящий с Голиафом. – В Библии сказано: воскресенье – день отдохновения! Там не написано: перестаньте жить! Давайте, пойдемте со мной! – позвала она детей. – Поможем маме, а затем найдем поляну чистого снега и будем лепить снежных ангелов.

– Это как лепить снеговика, но только с крыльями? – спросил Джимми.

– Нет, конечно! – Тетя даже руками всплеснула от удивления. – Вы что, дети, никогда не лепили снежных ангелов?

– Никогда… – ответила Бекки.

– Ну что ж, давайте быстро все сделаем, и я вас научу!

Не успела я и глазом моргнуть, как дети принялись за дело. Я теряла контроль над тетей Батти. Разве она здесь не гость? И что такое снежные ангелы, ради всего святого?

К тому времени как мы с мальчиками справились с делами на улице, Бекки помогла помыть посуду, а тетя Батти уже поставила в духовку рагу на ужин.

– Лапочка, ты пойдешь с нами лепить ангелов? – спросила тетя, пока они с Бекки одевались.

– Нет, спасибо. Мне нужно проведать мистера Арфи.

Когда все ушли, я начала готовить свежую примочку. Пока закипала вода, я обвела взглядом комнату и заметила рюкзак гостя. Я поклялась себе, что больше не буду читать его дневник. Но сейчас забеспокоилась о том, что не сложила все на свои места и он узнает, что я рылась в его вещах.

Затем я припомнила, что видела в рюкзаке Библию, и у меня возникла идея. Может, Гейбу захочется почитать в день отдохновения? Возможно, мне следует отнести ее гостю и сразу признаться в том, что я осматривала его вещи? Он не рассердится на меня? Я быстро нашла Библию, но любопытство заставило меня открыть титульный лист и выяснить, подписана ли книга. Настоящее ли это имя – Габриель Арфи? Мужчина наверняка не хотел, чтобы его личность была раскрыта: первая страница была вырвана. Объятая любопытством, я пролистала всю книгу. Среди страниц книги Исхода я нашла засушенные фиалки, среди книги Деяний – старую фотографию, выполненную сепией. Женщина на фотографии была очень красива. Ее волосы были заколоты сзади, а огромные темные глаза приковывали внимание. Губы женщины слегка приоткрылись в обольстительной улыбке, как будто совсем недавно она обменялась с фотографом поцелуем.

Сзади снимок не был подписан, стояла только дата – 16 июня 1893 года. Мне было сложно судить, сколько лет Гейбу, но не думаю, что он настолько стар, чтобы эта женщина могла быть его женой или подругой. Может, это его мать? Я вложила фотографию обратно в книгу и отнесла больному. Придется постараться, чтобы не выдать обуревающего меня чувства вины.

– Я собирала ваши вещи, чтобы завтра постирать, и нашла в рюкзаке вот это. Подумала, может быть, вы захотите почитать, сегодня воскресенье…

– Не трогайте мои вещи, пожалуйста. – Было невозможно разглядеть выражение его заросшего лица, но по металлу в голосе было ясно, что Гейб зол. – Уверен, вам есть чем заняться, мэм, и кроме стирки моей одежды.

– Вы хотите сказать, что предпочитаете лежать в грязной? – спросила я так же холодно.

– Я хочу сказать, что сам постираю свои вещи, когда встану на ноги.

– Чепуха! У меня в понедельник намечена стирка, пара вещей ничего не изменят.

– Мэм…

– От них плохо пахнет!

Я резко развернулась и вышла, пока он не начал со мной спорить.

Вернувшись в комнату с примочкой, я заметила, что Библия так и осталась на тумбочке. Гейб лежал, уставившись в потолок и подложив руки под голову.

Никто из нас не сказал ни слова, когда я откинула одеяло и сняла старую повязку.

– Нога плохо заживает, – отметила я, увидев гноящуюся рану. – Вам нужно наложить швы.

– Так накладывайте!

Я посмотрела на него, подумав, что он, вероятно, шутит. Гейб не шутил.

– Вы что, не в себе? Минуту назад вы не разрешали постирать ваши вещи, а теперь хотите, чтобы я зашила вам ногу, как какую-то старую рубашку?

– Если бы я мог достать, то сам зашил бы рану. Вы не умеете шить?

– Конечно, умею! Но я не могу… У меня не хватит мужества для такого…

– Тогда поручим это тете Батти?

– Тетя – старуха, выжившая из ума! Вам нужен доктор!

– Нет! – просто ответил Гейб. – Я же вам сказал: никаких докторов.

– Почему вы такой упрямый?

– Это я тоже уже объяснял.

Я почувствовала, как во мне закипает гнев.

– А я вам тоже уже объясняла, что мой муж умер от пореза, который и отдаленно не напоминал ваш! Сэм был бы жив, если бы его вовремя осмотрел доктор!

– Я очень сожалею о вашей потере, мэм, – раздался вежливый ответ, – но ехать к доктору или нет, решать мне, а не вам.

Мне захотелось заорать, сказать ему, чтобы убирался из моего дома и умер где-нибудь в кустах! Но я знала, что Гейб слишком горд и так и сделает. Я постаралась взять себя в руки.

– Хорошо, но предупреждаю, если за раной не ухаживать, останется уродливый шрам, – сказала я. – Возможно, вы будете хромать.

– Ладно. Это будет хорошим напоминанием.

– Напоминанием о чем? О вашем ослином упрямстве?

Гейб улыбнулся и ответил:

– О том, как опасно ездить без билета по железной дороге.

– А о чем же напоминает ужасный шрам у вас на груди? – Слова вылетели быстрее, чем я успела их осмыслить.

Гейб перестал улыбаться. Его рука скользнула под рубашку, и казалось, он удивлен, что у него по-прежнему есть этот шрам. Затем мужчина молча уставился на меня.

– Простите… – промямлила я, увидев отражение боли в его глазах. – Мне не следовало…

– Все в порядке, – мягко ответил Гейб. – Этот шрам напоминает мне о хорошем друге.

Я отвела взгляд и быстро собрала принесенные вещи. Я была уже в дверях, когда меня остановили слова гостя.

– Я отплачу вам, мэм. Как только я смогу встать, обещаю, я вам отплачу. Мне особо нечего дать, но я всегда возвращаю долги.

Я медленно повернулась.

– Да, знаю. Думаю, мы уже это обсуждали. Вы обещали починить крышу на коттедже тети Батти.

– Это меньшее, что я могу сделать. Но я должен вам, а не тете Батти.

– Она член моей семьи. Помогая ей, вы помогаете мне.

– Знаю, но именно вы кормили меня, меняли повязку и по ночам сидели рядом, волнуясь. А ведь мы с вами даже незнакомы. Я посторонний человек, к тому же от меня плохо пахнет. И тем не менее вы впустили меня в дом, заботитесь обо мне…

Я отвернулась, внезапно смутившись.

– Я лишь выполняла христианский долг. Так поступил бы каждый.

– Нет, мэм. Большинство оставило бы бродягу умирать на дороге.

Я не знала, как бы поступило большинство людей. Зато мне хорошо было известно, что Фрэнк Уайатт, не раздумывая ни секунды, прогнал бы со своей земли такого потрепанного бродягу, как Габриель Арфи. Ему повезло, что Фрэнк уже умер.

– Элиза, вы должны мне сказать, как я могу вас отблагодарить.

Я была так удивлена тем, как он произнес мое имя своим глубоким мягким голосом, что не сразу поняла вопрос. Затем подумала: а вдруг он действительно ангел? Может быть, его болезнь – испытание? И теперь, когда я его прошла, Господь позволит Гейбу остаться и помочь мне управиться с садами?

– Вы что-нибудь понимаете в работе на ферме и в саду? – спросила я.

– Немного.

– Когда придет весна, у вас будет достаточно возможностей меня отблагодарить.

Еще не было и полудня, а я уже не знала, чем себя занять. Так много лет я подчинялась правилам Фрэнка, и они все еще жили во мне. Я не могла заставить себя работать в воскресенье. А могла ли я веселиться, как предлагала тетя Батти? Я давно забыла значение этого слова.

Покинув комнату Гейба, я надела пальто и тихонько пошла на заднее крыльцо. Мне хотелось одним глазком взглянуть, как это – лепить снежных ангелов.

Джимми катал большие комья снега, сооружая какую-то насыпь. Тетя Батти и Бекки бежали в противоположную от мальчика сторону, размахивая руками и подпрыгивая, словно хотели взлететь.

Возле бельевых веревок, где снег был утоптан, я заметила Люка, играющего со Жмуркой. Люк бросал мяч, чтобы собака его поймала. Но толстый пес был явно не способен бежать прямо к тому месту, куда приземлялся мяч. Жмурка целую вечность искал его, а когда направлялся к Люку, зажав добычу в зубах, то из-за отсутствия глаза шел по кривой и поэтому, дойдя до Люка, все время на пару метров промахивался. Бедняга Жмурка останавливался, обиженно оглядывался, явно недоумевая, почему мальчик нарочно отодвигается в сторону, словно желая обмануть его.

Люку было так смешно, что он катался по снегу. Наблюдая за тем, как сын хохочет, а собака облизывает ему лицо, словно леденец, я почувствовала, как мне на глаза наворачиваются слезы. Какой это прекрасный звук – смех Люка! В моем сыне возродился ребенок! И все благодаря этой глупой кривой собачонке! Внезапно Жмурка показался мне прекрасным. И действительно напоминал грациозных, изящных охотничьих псов.

Я подумала тогда: «Если бы все это могло длиться вечно: мороженое, снег, маленькая собачка, нелепые кошки, смех. Если бы только жизнь осталась такой – ради детей!» Но даже этим воскресным днем я чувствовала, как за углом поджидает беда. Притаилась, желая накрыть меня черным крылом. Кажется, Богу было неугодно видеть меня счастливой. Я этого не заслуживала.

На следующий день я убедилась в своей правоте.

* * *

Первым делом в понедельник утром я растопила печь в прачечной. Мы с тетей Батти решили постирать. Вода в медном котле подогревалась, но не успели мы установить стиральную машинку и тазы для белья, как по дороге к дому подъехал сверкающий черный автомобиль.

Я узнала водителя – это был мистер Престон, он посещал ту же церковь, что и Фрэнк.

Мистер Престон был старостой, как и мой свекор, и настоящей шишкой в Дир Спрингсе. Он заведовал сбережениями горожан и выдавал ссуды. Мистер Престон приехал отругать меня за то, что я больше не хожу в церковь? Я вытерла руки о фартук и пошла встречать гостя, чувствуя себя загнанной в угол.

– Пожалуйста, ваше пальто и шляпу, мистер Престон, – засуетилась я и провела мужчину в гостиную. – Не желаете чашку кофе?

– Нет, спасибо, миссис Уайатт. К сожалению, это не визит вежливости.

Мистер Престон, так и не раздевшись, сел на диван и достал из внутреннего кармана конверт. Визитер упорно избегал моего взгляда и не отрываясь смотрел на собственные ботинки.

– Я по поводу вашей ипотеки, – сказал мистер Престон, протягивая мне конверт. – К сожалению, нам придется отказать в праве выкупа.

У меня застучало в ушах.

– Что это значит?

– Банк предоставляет вам девяносто дней на погашение ссуды. В этом письме все указано: сумма займа, условия и долг на сегодняшний день.

Все эти слова были для меня пустым звуком.

– Я не понимаю. Эта ферма была в собственности семьи моего мужа на протяжении многих лет. Как они могут быть должны за нее деньги банку?

– Некоторое время назад ваш свекор взял ссуду для благоустройства. Он хотел посадить новые деревья, купить грузовик и прочее. Все фермеры так делают: берут ссуду весной, а осенью выплачивают, получив доход после сбора урожая. Фрэнк взял деньги под залог дома и земли, это обычная практика. К сожалению, из-за обвала на фондовой бирже он выручил осенью меньше, чем планировал. Тогда никто не заработал. Затем Фрэнк внезапно умер…

– Вы хотите сказать, что теперь я должна вам деньги?

– Вы ближайший родственник Фрэнка.

– И сколько я должна?

– Все указано в письме. Когда Фрэнк умер, сумма долга составляла чуть более пятисот долларов.

Я не могла сосредоточиться. Мысли разлетались, как стая диких гусей, заслышавших звук выстрела. С таким же успехом мистер Престон мог бы назвать сумму и в пять миллионов долларов. Я постаралась взять себя в руки и вспомнить то немногое, что мне было известно о таких делах.

– Я смогу выплатить деньги как обычно, в рассрочку?

Мистер Престон закашлялся, прочистил горло и заявил:

– Э-м-м, к сожалению, банк распался, наши кредиторы требуют вернуть долг в полной мере через девяносто дней.

– И где, по-вашему, я могу найти такую сумму за столь короткий срок?

Он вздохнул.

– Некоторые посещают аукционы, пытаясь продать свое имущество. Проблема в том, что сейчас все в одинаково стесненном положении. Многие задолжали куда больше, чем Фрэнк. А покупателей сейчас очень мало.

– А что будет, если я не найду деньги?

– Банк станет владельцем Садов Уайатта. Скорее всего, поместье будет продано в счет долга.

– Но это нечестно! – вскричала я. – Это дом моих детей! Они не взяли у банка ни цента! А вы говорите, что он может забрать у них дом?! Вот так просто?!

Мистер Престон встал и еще глубже засунул руки в карманы, будто они были обагрены кровью и он хотел их спрятать.

– Мне очень жаль, миссис Уайатт. Ничем не могу вам помочь. Я лишь выполнил неприятную миссию и уведомил вас о долге.

Я вернулась в прачечную, словно в тумане. Мне казалось, что это сон. Я не знала, что делать, поэтому терла белье так, будто от этого зависела моя жизнь.

– Чего он хотел? – спросила тетя Батти. – Это ведь был напыщенный банкир, правда?

– Он приезжал обсудить дела Фрэнка, – отрешенно ответила я.

– Мне этот человек никогда не нравился, – заявила тетя Батти. – Он напоминает мула по имени Барни, принадлежавшего моему отцу. Животное было таким же грубым и раздражительным, как и этот банкир. Именно поэтому я никогда не доверяла его банку. Я скорее положила бы деньги в стойло к Барни… Кстати, может я так и сделала? Надо бы поискать…

Тетя Батти все говорила и говорила о муле по имени Барни, о его упрямстве, пока Бекки не засмеялась так, что не могла остановиться. Но я едва разбирала слова тети, все время думая о том, где раздобыть такую кучу денег.

Мы развесили белье и пошли в дом перекусить. Затем подъехала еще одна машина, совсем не такая новая и блестящая, как у банкира.

Из машины вышел Алвин Грир и его жена Берта. Я узнала эту немолодую пару, потому что видела их в церкви. Правда, мы никогда не вращались в одних и тех же кругах.

Гриры владели парой дюжин акров земли к северу от нашего поместья. Я могла бы побиться об заклад: это были еще одни вестники несчастий!

– А я тебя знаю! – воскликнула тетя Батти, когда я завела Гриров в дом. – Ты тот самый малыш Грир, правда? Как же тебя? Альфред… Альберт…

– Алвин.

– Точно! Я ходила в школу с тобой и твоей сестрой Аделаидой! – Тетушка схватила мистера Грира за рукав пальто и принялась пристально изучать ткань. – Да, вижу, ты наконец научился пользоваться носовым платком! Молодец! В ранней юности, – объяснила она мне и миссис Грир, – у Алвина постоянно был насморк и он вытирал нос рукавом пальто, и так тщательно, что на рукаве всегда было лоснящееся пятно, вот здесь!

Мистер Грир покраснел как помидор, и я боялась, что он вспылит. Но тут в кухню вбежала Бекки с мотком серой пряжи и крючком. Девочка и тетя Батти вязали котят для Арабеллы, и Бекки отлучилась в гостиную, чтобы найти еще пряжи в моей корзине.

– Вот, я нашла этот цвет! – радостно сообщила малышка и тут же запнулась, заметив посторонних.

– Бекки Джин, скажи «здравствуйте» мистеру и миссис Грир, – подсказала я.

– Здравствуйте, – послушно повторила девочка и тут же завертелась, как юла, и начала трещать без умолку. – Разве это не красивый моточек для нового котенка Арабеллы? Тетя Батти вяжет нашей кошке котят! Она так хочет стать мамочкой! Кошечка, а не тетя Батти… А я буду делать им хвостики… – Девочка утвердительно тряхнула головой. – Тетя Батти учит меня…

– Это э-м-м замечательно.