Текст книги "Засланцы"

Чудо-хирург

А это история об удивительном хирурге, которого повстречал однажды на своём жизненном пути один мой знакомый. Знакомый, назовём его Виталик, учился с этим хирургом ещё в школе. Виделись иногда, даже выпивали вместе.

Как-то встретились на улице. Хирург спросил:

– Ты чего хромаешь?

Виталик ответил:

– Да вот, мозоль на ноге, никак не избавлюсь. Хотел срезать, да боюсь. Вот и мучаюсь.

– Ну, ты чудак, – сказал хирург, – мучаешься, когда у тебя есть друг – чудо-хирург.

– Ну и что? Ты ещё и мозолистом в бане прирабатываешь?

– Чудак-человек, я тебе её в пять минут срежу, и даже не заметишь. Знаешь, как меня все в больнице зовут?

– Как?

– Хирург – золотые руки.

Виталик подумал-подумал и согласился. В назначенный день он пришёл к хирургу. Хирург – «золотые руки» предложил делать операцию под наркозом.

– Обколю и срежу.

– Не, я боюсь, я вообще уколов боюсь и боли боюсь.

– Ну, раз боишься боли, давай под общим наркозом. Вообще ничего не почувствуешь. Просыпаешься, а на пальце уже никаких мозолей, идёшь домой и ждёшь меня.

– Зачем?

– Ну как же? А отмечать?

– Что отмечать?

– Чудесное избавление от мозоли.

– А! Была не была, – сказал Виталик и согласился.

Дали Виталику наркоз, а у него начался аллергический шок. Никакие лекарства не помогали. Сердце остановилось, пришлось вскрывать грудную клетку и делать прямой массаж сердца. Тогда, в середине семидесятых, ещё не было сегодняшних технических средств.

Да слава богу, сердце снова заработало. Но когда Виталика перекладывали на каталку, вдруг уронили и сломали ему ногу.

В бессознательном состоянии ему наложили на ногу гипс.

Короче, когда он очнулся, то увидел перед собой только загипсованную ногу, и лишь большой палец ноги торчал в окошке не загипсованный.

Хирург – «золотые руки» только сказал:

– Извини, старик, мозоль срезать не удалось.

А в связи с этим и коньяк они, по случаю избавления от мозоли, пить не стали.

Но жив остался, и то слава богу.

Вот такую байку слышал я в середине семидесятых.

Шапка

В семидесятые годы, как, впрочем, и во все остальные годы советской власти, меховую шапку купить было невозможно. Возможно было только достать её.

Однако большинство населения всё-таки ходили в меховых шапках. Начальство – в норках, интеллигенция – в ондатровых, кто попроще – в кроличьих.

И вот одно время стали эти меховые шапки у людей воровать. Просто и примитивно. Идёт человек по улице, к нему подлетают пара пацанов, хватают шапку с головы и бегом дальше.

В связи с этим вспоминаю историю, рассказанную мне эстрадным автором Григорием Минниковым. Он жил в Баку, и в детстве они с ребятами так промышляли в общественных туалетах.

Сидит мужик над очком, сидит, делает своё личное дело. Подходит пацан и говорит:

– Ну что, мужик, фукаешь?

Тот отвечает:

– Фукаю.

– А шапку-то и профукал, – хватает шапку и убегает.

А мужик за ним кинуться вслед не может.

А закончили это дело так: посадили во всех туалетах ментов в штатском. Они только делали вид, что делают своё личное дело. И когда с них пацаны со словами: «А вот шапку-то и профукал» – срывали шапку и кидались прочь, мент со словами: «А вот и нет!» – кидался в погоню, а там ещё и на улице обычно мент стоял. Так всех пацанов и выловили.

Так вот, пошло у нас в Москве такое поветрие. Воруют на улицах шапки, и всё.

Однажды одна женщина в темноте спешит к остановке автобуса, а за ней – мужик. Она в шапке, а чтобы шапку не стащили, тесёмками её под подбородком завязала. Спешит, а мужик не отстаёт. Она быстрее, и он быстрее. Ну, явно, хочет ограбить. Она совсем припустила. Скользко было, она споткнулась, упала, мужик об неё зацепился и тоже упал.

Она за шапку руками, а шапки на голове уже нет.

– Ах так! – разозлилась женщина, подбежала к мужику, с головы его шапку стащила и бегом к автобусу. Мужик за ней бежит, что-то орёт. А она не слышит, так припустила, успела на ходу вскочить в автобус и уехать. Да ещё в окно ему помахала, мужику этому. И ещё так издевательски к носу пальцы приложила. Дескать: «Что, съел?»

Домой приходит, ещё от порога своим рассказывает, как она убежала от грабителя. Смотрит в зеркало и видит, что у неё одна шапка на голове, а вторая – на тесёмках на спине болтается.

Противоблошиный ошейник

Недавно я выступал перед солидной аудиторией начальников. Они сидели за столиками, отмечали чей-то день рождения. Я нормально выступил, с успехом, вдруг от одного столика поднялся солидный человек, сказал, что он живёт в Америке, и обратился ко мне:

– А не расскажете ли вы, Лион Моисеевич, о том, как три советских гражданина в конце восьмидесятых годов покупали в Америке противоблошиный ошейник?

– Ну что вы, – сказал я, – это очень старая история. Я её уже десять лет не рассказываю.

– А если мы попросим?

Все стали аплодировать и кричать: «Просим!»

Пришлось рассказывать, на ходу вспоминая эту историю.

Три директора заводов железобетонных изделий приехали в Америку в командировку. Провели там две недели. Всё время с ними был переводчик, а в последний день, когда переводчика уже не было, один из них вдруг вспомнил, что жена наказывала ему купить в Америке противоблошиный ошейник для собаки. В то время эти ошейники у нас были дефицитом.

Они втроём пришли в магазин, где продавалось всё для собак. Но ни один из них по-английски не разговаривал. Как же объяснить продавцу, что нужен именно противоблошиный ошейник?

Один сказал:

– Сейчас я объясню.

Они подошли к прилавку. Продавец стоял предупредительный и внимательный и ласково смотрел на них.

Первый директор начал:

– Слышь, ты, значит, нам надо… – и рукой почесал шею.

Продавец сосредоточился и внимательно следил за действиями объясняющего, но явно ничего не понимал.

Тогда второй сказал:

– Не умеешь ты с американцами разговаривать. Дай я объясню. Слышь, ты, чучело, нам, – он стал кричать, думая, что так будет попонятнее, – позарез, – он показал как позарез, – нужно… – И дальше он полаял и зачесал шею руками.

Продавец замер, сосредоточился, но, видно, опять ничего не понял и лишь вежливо внимал, сам – сплошная предупредительность.

Тогда третий сказал:

– Оба вы ни хрена не можете. Давайте я объясню.

Он встал на четвереньки, изображая собаку, полаял и только потом почесал, как следствие, шею. Потом встал и сказал:

– Позарез!

Продавец сказал:

– Мужики, чего вы мучаетесь, скажите по-русски, чего хотите.

Вот в этом месте обычно все смеялись. И здесь тоже смеялись, но так, будто эту историю слышали.

«Ничего удивительного, – подумал я. – И сам я рассказывал не раз эту историю, которую услышал в девяносто втором году в Америке, и Задорнов её тоже рассказывал, правда, всё это давно было».

Мне опять поаплодировали. Потом снова встал «американец» и сказал:

– А теперь, Лион Моисеевич, познакомьтесь, пожалуйста, с героями этой истории – директора заводов железобетонных изделий.

Он назвал имена. Встали три мужика. Оказывается, с ними эта история на самом деле приключилась, а я-то думал, что эта история кем-то выдумана. И всегда удивлялся, почему именно железобетонных заводов? Наверное, чтобы показать железобетонность героев рассказа.

Однако директора были очень даже симпатичные, а то, что они не знали английского, так кто же из нас в Советском Союзе этот английский знал? В школе нас учили грамматике, а в институтах мы переводили «тысячи» со словарём. Откуда же его знать, если только не ходил на курсы?

Я пожал руки директорам. Сказал им:

– Спасибо.

Но «американец» не унимался.

– «Спасибо – некрасиво», – сказал он русскую пословицу, – вот вы столько раз эту историю рассказываете, каждый раз деньги получали, платите авторские.

Вот тут-то они все засмеялись по-настоящему, как следует.

И я даже не нашёлся что ответить.

Илюша Баскин

Артист Илюша Баскин работал в Московском театре миниатюр. Но не в том знаменитом, поляковском, где были Марк Захаров и Владимир Высоцкий, а значительно позже, где-то уже в семидесятых.

Мы пару раз встречались, он просил написать ему текст и смешно показывал какие-то движения пантомимы. Закончил он, кажется, цирковое училище, где это самое мимическое искусство преподавал ему Илья Рутберг.

Писать я Илюше не соглашался, потому что писал другим, более известным артистам.

Но как-то, году в семьдесят пятом, когда мы работали с Юрием Воловичем, его друг, Семён Каминский, уговорил нас написать Илюше целую программу: платить будет Росконцерт, а ставить – тот самый Илья Рутберг.

И вот собрались мы в восемь вечера у меня: Каминский, Баскин, Волович, не было только режиссёра. Его не было ни в полдевятого, ни в девять вечера. Мы уже всё обсудили, а его всё ещё не было. Наконец в десять вечера он позвонил в дверь.

А мы уже приготовились. Я погасил всюду свет, открыл дверь в майке и трусах. Рутберг совершенно обалдел. Я, зевая и кутаясь в плед, сказал, что все разошлись, но, если хочет, он может войти. Провёл его в тёмную комнату, зажёг свет, и тут он увидел всех участников заговора.

Посмеялись, обсудили, сообщили Росконцерту, что мы согласны писать, даже, кажется, заключили договор. И тут, на самом интересном месте, Илюша Баскин подал документы на отъезд в Америку.

Долгое время я ничего о нём не слышал. Но лет через пять мне о нём рассказал лучший за всю мою жизнь редактор на телевидении Рустем Губайдуллин. Именно Рустем придумал когда-то передачу «Кабачок «13 стульев» и много лет писал её с другими редакторами.

У него была тетрадь, в которой было собрано две тысячи реприз. Жаль, что я её не взял. Потом, когда закончился «Кабачок», она ему вряд ли была нужна.

Так вот какую историю рассказал мне Рустем.

Приехал Илюша в Америку, и не было у него там никого из близких. Община поручила заботиться о нём семье ранее приехавшего туда известного кинооператора Михаила Суслова.

Суслов сказал Илюше Баскину: «Ты не должен делать трёх вещей. Первое – не должен лечиться без страховки, второе – покупать подержанные машины, и третье – не должен искать работу без агента».

Илюша пообещал выполнить три этих условия.

Первым он нарушил первое условие. Заболев, он безо всякой страховки пошёл к врачу, и Суслов попал на крупную сумму, потому что у Илюши самого никаких денег не было. Но он обещал, когда заработает, отдать.

Потом он нарушил и второе условие. Он увидел на свалке совершенно замечательную машину и не смог удержаться. Он купил её аж за четыреста долларов. Машина была как новая, но всё же была старая. На этой старой машине он подъехал к дому Суслова. Суслов закричал:

– Ты с ума сошёл, Илюша, с тобой никто из серьёзных людей не будет иметь дела! Ты никогда не найдёшь себе работу актёра.

Илюша понял, что дал маху, и поехал на свалку возвращать машину.

– Э, нет, – сказали на свалке, – это чтобы купить – четыреста долларов, а чтобы сдать сюда, на свалку, с тем, чтобы машину утилизировали, значительно дороже, а именно – восемьсот долларов.

Столько у Илюши не было. Тогда он поехал на берег океана, нашёл тихое безлюдное местечко и, разогнав машину, сбросил её с высокого берега вниз. Нашли Илюшу уже на второй день, и Суслову снова пришлось платить за него штраф.

Но вот третий запрет не нарушить Илюша просто не мог. Когда это ещё у него появится агент, а работать он хотел уже сейчас. Он не хотел жить на пособие, он мечтал как можно быстрее начать сниматься в кино. Он разослал всюду своё резюме с фотографиями. И можете представить, ему повезло. Его взяли сниматься в какой-то фильм вместо заболевшего актёра. Специфическая долговязая фигура Илюши была похожа на фигуру заболевшего артиста. И несмотря на то, что его снимали со спины и всего лишь три дня, он получил огромную сумму денег. Потому что по их американским профсоюзным законам, если ты заменяешь кого-то, то ты получаешь его зарплату.

Вот так Илюша впервые снялся в кино и заработал свои первые тридцать тысяч долларов.

Потом в течение пятнадцати лет я видел Илюшу в нескольких американских фильмах. То он играл какого-то замученного еврея в концлагере, то играл какую-то комическую эпизодическую роль.

А в девяносто шестом году, приехав в Лос-Анджелес на гастроли, я встретил и самого Илюшу. Рассказал ему эту легенду, которую знал с середины семидесятых. Илюше эта легенда польстила, особенно тот факт, что про него рассказывали легенды на родине.

Он сказал, что почти так всё и было, хотя кое-что и приукрашено. В девяносто шестом году Илюша был благополучным американцем, он снимался в сериалах, был совладельцем журнала «Панорама» и, приехав на фестиваль в Россию, даже нашёл себе жену.

На прощание я пошутил: «Вот видишь, Илюша, как всё сложилось. А если бы ты не уехал, мы бы тебе написали с Воловичем программу, ты бы её играл по сей день и был бы в полном порядке».

Шутка Илюше понравилась. Он представил себе эту перспективу и долго смеялся.

Славка Мухин

В далёком моём ростокинском детстве учился я в 298-й школе. Был у меня там дружок, Боря Фроликов. Сидели мы с ним на одной парте в седьмом классе. Мы и в шестом классе, ещё когда учились в 306-й школе, тоже вместе сидели, а когда перешли в 298-ю, то произошло объединение мужских и женских школ. Нас хотели рассадить, но мы пошли к завучу, попросили не разрушать наш союз, и нас оставили сидеть на первой парте.

Но речь не о Борьке, а совсем о другом парнишке.

В соседнем Леонове жил Славка Мухин – наш ровесник.

Дня не проходило, чтобы он не подрался. Он дрался со всеми, не боясь нападать на более взрослых ребят. У нас в классе был второгодник по фамилии Кидямкин. Он всегда ходил с финкой. Однажды была драка, Мухин дрался с Кидямкиным, и только чудом Кидямкин не зарезал Мухина. Кто-то из взрослых из разнял.

Потом, зимой, я видел, как Мухин тонул. У нас был пруд в Леонове. Лёд только встал, а ребята уже пытались бегать по этому тонкому льду.

Я шёл из школы мимо пруда, увидел толпу. Подошёл. Метрах в четырёх от берега тонул Мухин. Он был в пальто и валенках. Лёд под ним треснул, он провалился под воду, пытался выкарабкаться на лёд, но лёд подламывался. Все с берега советовали, что ему сделать, но на лёд выйти боялись, потому что обязательно оказались бы в воде.

Наконец кто-то сообразил: несколько человек сняли ремни, связали их, кинули Славке. Он еле-еле поймал замёрзшей рукой ремень, но держать в руке не мог, взял ремень в зубы, и только тогда его вытащили на лёд, а затем и на берег.

Однажды на горке за нашим домом мы с ним встретились. Он тут же полез ко мне драться. Безо всяких причин. А тогда причины не нужны были. Не понравился кто-то, говоришь:

– Чего уставился?

– Тебя забыл спросить.

Ну, и пошла драка. Мы стояли друг напротив друга, уставившись глаза в глаза, вот-вот должны были начать драться. У него в руках была клюшка. Она стояла на земле, и он попытался древком заехать мне в лицо. Не получилось. И драка не состоялась. Нас разняли.

В следующий раз мы с ним встретились уже в 298-й школе. Он почему-то тоже попал в нашу школу. Дело было в туалете, он опять стал ко мне задираться. Но тут подошёл мой друг, Борька Фроликов, боксёр, и отметелил его. Противостоять Борьке Мухин не мог. Борька уже несколько месяцев занимался боксом и чему-то научился.

– Ну, смотри, – пообещал мне Мухин.

Смотреть пришлось недолго. Через месяц мы встретились на катке стадиона «Искра». Он был с «кодлой», то есть с компанией. Мы были с Борькой вдвоём.

Он стал ко мне задираться. Борька меня защитить не мог. С Мухиным было человек пять ребят.

– Пошли драться! – сказал он.

Борька сказал:

– Давай, куда денешься.

Мы сошли со льда. Оба в коньках. Начали драться. Он был сильнее меня. Тем более я не очень крепко стоял на коньках. Он повалил меня на спину, коленями прижал руки к земле. Кто-то из его дружков крикнул:

– Дай ему коньком по башке!

Мухин сказал:

– Проси прощения!

От страха я заорал. Бог спас меня. Появились какие-то мужики и разогнали всю драку. Мы шли к катку.

Борька сказал:

– Чего ты орал-то?

– Испугался, – признался я.

В следующий раз я услышал про Мухина, уже когда мне было восемнадцать лет. С ревмокардитом я попал в 40-ю больницу. И туда же привезли раненого Мухина. Он в очередной раз с кем-то подрался, и его пырнули ножом в печень.

Но ему всё было нипочём, вскоре он поправился и вышел из больницы. Врач сказал: «Всё заживает, как на собаке».

Шли годы. Я совсем забыл о Мухине. Я печатался в «Литературной газете» и выступал со сборной «Клуба 12 стульев» в юмористических вечерах. Комната «Клуба 12 стульев» была для нас, юмористов, вторым домом. Каждый день мы там собирались. Там сидели сотрудники «Клуба», консультанты, авторы, карикатуристы. Карикатурист, выдумщик Бахчанян, острил непрерывно. Все соревновались в остроумии.

Бывали мэтры: Горин, Арканов. Играли в скрэббл.

Иногда редакторы вслух зачитывали вновь принесённые рассказы. Тут же обсуждали, печатать или не печатать.

Печататься там хотели в семидесятые все. От дворников до академиков.

И вот однажды выхожу из «Литературки». Перед выходом был маленький дворик, в котором, собственно, ставили все свои машины. Шофёрам «Литературки» это не нравилось. И в один прекрасный день выходим мы из здания, а у наших машин, у всех, проколоты шины. Особенно возмущался Аркадий Ваксберг, обозреватель «Литературки», модный журналист. Писал огромные очерки. Был в то время очень известным публицистом.

Мы вместе с ним зашли в шоферскую комнату.

– Как же так? – восклицал Ваксберг. – Мы же все работаем в нашей газете! Мне казалось, мы – одна семья.

По угрюмым лицам водителей было видно, что им такой «родственник» не по душе. Плевать они хотели на то, что Ваксберг – любимец читающей публики. Им наши машины мешали – вот и всё объяснение.

С трудом накачав продырявленные шины, мы с Ваксбергом доехали до шиномонтажа в Марьиной Роще. Там нам починили камеры, и тут оказалось, что у Ваксберга нет денег. Он взял у меня взаймы пять рублей. И больше никогда их не отдавал. Не раз встречал я его в «Литературке», мы с ним здоровались. По его глазам я видел, что он отлично помнит о долге, но что-то мешало ему отдать эти деньги. И я даже догадываюсь что. А я никогда ему об этих пяти рублях не напоминал.

Я не случайно рассказываю вам, дорогой читатель, о Ваксберге.

Дело в том, что именно он однажды напечатал в «Литературной газете» очерк на целую полосу под названием «Завтрак на траве». В нём Ваксберг рассказывал о том, как компания молодых людей отдыхала на природе. Мимо проходила какая-то другая компания. Они между собой поругались, и один парень из первой компании доской убил одного из напавших. Убийцу судили. Посадили. Ваксберг этого парня защищал. Дескать, человек отстаивал свою честь. На него напали, и он дал отпор. Парень, которого посадили, работал в таксомоторном парке. И парк почему-то не дал ходатайства за своего шофёра в суд.

Я ещё подумал: «Ничего себе». Обычно таксомоторные парки всегда встают на защиту своих работников – непростых ребят шофёров. Работа у них сложная, опасная. Слабые там вообще работать не могут. И таксисты обычно стоят друг за друга горой.

Да, ещё одна деталь. «Героя» или скорее антигероя этого очерка Ваксберг называл В. Мухин. Нашего, леоновского Мухина звали Слава. То есть Вячеслав. Но мало ли может быть Мухиных. Встретив Ваксберга, я спросил его, как выглядит этот Мухин и как его зовут. Звали его Вячеслав, и был он с круглым курносым лицом, веснушчатый. То есть всё абсолютно сходилось.

Ещё я спросил Ваксберга:

– Почему парк не заступился за своего работника?

– Сам не пойму, – ответил Ваксберг. – Мне показалось, что он отстаивал своё достоинство. Его оскорбили при жене. Он защищался.

Надо сказать, что после очерка Ваксберга дело пересмотрели и Мухина оправдали.

Через год примерно мы с женой и приятелем гуляли на ВДНХ. И вдруг я увидел Мухина. Он шёл с женой и ещё одной парой.

Я его остановил. Он меня узнал. И я его не мог не узнать. Такое же круглое, курносое лицо в побледневших конопушках. Только волосы не рыжие, а седые.

Я его спросил:

– Так это про тебя в газете писали?

– Ну да, – сказал он.

– Так всё и было?

– Почти.

А вскоре вышел фильм с тем же названием, где Мухина играл Валерий Золотухин. Фильм не очень-то выдающийся, а история интересная. Мне она особенно интересна. Зная Мухина с детства, могу себе представить, как разворачивались события на лесной опушке.

И ещё могу себе представить, как «любили» Мухина в парке, если даже в суд не отправили ни общественного защитника, ни даже хорошей характеристики.

А впрочем, может, всё так и было, как написано у Ваксберга.

Чего в жизни не бывает.