Текст книги "Я всех их знал. История моих знакомств, серьёзных и не очень"

Михаил Державин

Мы с женой в конце 70-х годов жили на Новосущёвской улице в двенадцатиэтажном доме. Мы жили на первом этаже. А на десятом этаже жила Роксана Бабаян.

Как-то к ней приехал её будущий муж Михаил Державин. Лифтёрша Люся, увидев Державина, спросила его:

– Откуда я вас знаю? Что-то лицо знакомое.

Известный в то время по «Кабачку» Державин скромно опустил глаза.

Люся продолжила:

– А мы с вами в техникуме не учились?

Державин помрачнел и сказал:

– Нет, в техникуме я не учился.

– Откуда же я вас знаю?

– Думайте, – сказал Державин и шагнул в лифт.

Женщина, которая присутствовала при разговоре, сказала Люсе:

– Так это же Державин из «Кабачка».

Люся всплеснула руками и тут же выключила лифт. Потом набрала номер своей подруги и закричала: «Галя, дуй сюда, у меня сейчас Михаил Державин из „Кабачка“ в лифте застрял!» – и держала Державина в заточении, пока Галя на него не посмотрела.

Вот такая история. Я потом спрашивал Михаила Михайловича, было ли так. Он сказал: «Что-то подобное было».

Евгений Евтушенко

Однажды, в ресторане ЦДЛ, официантка посадила ко мне за стол Евгения Александровича Евтушенко. А надо сказать, что я с юности был его поклонником, знал наизусть многие его стихи, ходил на его вечера в Политехническом.

И вот мы сидим за одним столом и обедаем.

У нас оказались общие знакомые, в частности, Целковы, живущие в Америке, Таня и её дочь Алиса. Он их там навещал, и я тоже. В общем, разговорились. Ровно три часа мы обедали, и все эти три часа, о чём бы мы ни начинали говорить, Евгений Александрович говорил о себе. Например…

Я:

– Какая сегодня хорошая погода.

Евтушенко:

– Я помню, в детстве, когда мы жили на Четвёртой Мещанской… – и далее о себе.

Или я:

– Хороший борщ.

Он:

– Я помню, был на Украине, нам подали борщ… – и далее история о себе.

Я:

– Зима началась.

Он:

– Настоящая зима была у нас на станции Зима, я тогда был маленьким… – и т. д.

Три часа, и всё о себе. А самое главное, что всё интересно.

Михаил Жванецкий

С Михаилом Михайловичем Жванецким мы не были друзьями и даже приятелями не были, хоть на момент его смерти были знакомы уже более тридцати лет. Я его поклонник. Мне очень нравится, как писал Жванецкий, мне очень нравится, как он выступал.

Я узнал о нём ещё с фестиваля студенческих театров 1966 года. Тогда одесситы играли его миниатюры в театре МГУ на конкурсе.

Потом, уже через много лет, я спросил у Романа Карцева:

– А сам Жванецкий хорошо играл в миниатюрах?

Рома сказал:

– Он играл бурно. Выскакивал на сцену, что-то очень активно произносил, ловил аплодисменты и убегал.

Они вместе – Роман Карцев, Виктор Ильченко и Михаил Жванецкий – играли в Одессе в Театре миниатюр. Потом, когда эта троица переместилась в Ленинград в Театр миниатюр А. Райкина, Жванецкий, сосредоточившись на авторской работе, опять же по рассказам Карцева, иногда писал по три монолога в день. Он, конечно, был уникально плодовитым. Когда ему было уже за восемьдесят, он продолжал фонтанировать текстами.

В конце 60-х я уже просто наизусть знал некоторые миниатюры Жванецкого. Мы их у себя в МАИ переделывали на студенческую тематику и играли на сцене.

В 1969 году мы с А. Хайтом и Ф. Камовым, двумя известными в ту пору сатириками, шли из редакции газеты «Неделя», и я наизусть пересказывал им миниатюру «Это я – Кольцов». Они смеялись, хотя вообще-то сатирики редко смеются над произведениями других.

Ф. Камов в те времена был редактором киножурнала «Фитиль». Все сатирики того времени кормились в этом журнале. Жванецкий часто звонил и приходил к Феликсу. Правда, потом, когда Феликс ушёл из «Фитиля», интерес к нему у Жванецкого сильно ослаб. Хотя, думаю, им, талантливым людям, было о чем друг с другом поговорить… Жванецкий в те времена очень ревниво относился к успехам коллег, как, впрочем, и всегда. Но в последующие годы – уже с высоты своего положения. А тогда никто его не знал. А он уже понял, что он талантливый, он уже тогда выступал с большим успехом. Он уже тогда писал лучшему артисту страны Аркадию Райкину. И сколько же лет понадобилось Жванецкому, чтобы об этом узнала вся страна?

Если взять за точку отсчёта эстрадный конкурс 1970 года, где Рома Карцев и Витя Ильченко произвели фурор, и посчитать время до 1980-го, когда телезрители, наконец, увидели Жванецкого в программе «Вокруг смеха», получится десять лет, а ведь он и до 1970 года выступал уже лет восемь.

В 1967 году в новой шестнадцатистраничной «Литературной газете» открылся «Клуб 12 стульев». Мишу там почти совсем не печатали. Я помню, в «Литературной России» был напечатан году в 76-м монолог «Он наше чудо». Замечательный монолог про человека, который искренне верил в то, что, если поменять продавца, с продуктами станет лучше. Я вырезал этот монолог, и он у меня лежит до сих пор, жаль выбрасывать.

А познакомился я с Мишей, с Михаилом Маньевичем (это его настоящее имя и отчество, и мне это отчество очень нравится, я так Жванецкого и называю), значительно позже, на каком-то выступлении «Клуба 12 стульев». И впервые поехали в Томск с командой этого клуба.

Мы с Мишей жили в одном номере, выступали во Дворце спорта, ну и ещё немного встречались с девушками. Поскольку жили в одном люксе, то и девушек привели к себе одновременно. Он мне этого не мог забыть. Да и я тоже запомнил на всю жизнь. Миша в отношениях с женщинами тогда человек был совершенно неуёмный. Всё, что женского рода двигалось или даже слегка колыхалось вокруг, вызывало его живейший интерес, как, впрочем, и мой. Вот на этой почве мы и сошлись.

Концерты наши, то есть «Клуба 12 стульев», проходили замечательно. Полный Дворец спорта каждый день – нас было 12 человек, по количеству стульев. На каждого приходилось по 10–12 минут. Мне этого было вполне достаточно для ощущения успеха. А Мише было мало. Его манера чтения была непривычна для публики. Зрители должны были настроиться на него. И только они настраивались, только начинали ловить кайф, как Мише пора было заканчивать. Это сейчас, когда Миша на слуху, для всех его манера стала привычной и родной, и стилистика его монологов уже настраивает на смех, а тогда всё это было внове и не совсем привычно. Короче, ему было тяжеловато рядом с зубрами эстрады Г. Гориным и А. Аркановым. Однако Миша с честью выходил из трудного положения. Имел хороший успех.

Потом мы уже и в Ереване побывали с Мишей, и в других городах, и даже несколько сблизились. Он отправился на Кавказ с Надей, в то время это была его подруга. С Надей у меня сразу установились тёплые отношения, и мы втроём ездили даже на какие-то экскурсии.

Я очень хорошо запомнил рассказ Жванецкого о Райкине. Он говорил:

– Ты не представляешь, какой силы этот человек. Его влияние на окружающих поразительное!

Впоследствии я слышал от Кости Райкина выражение об отце: «Он удивительно умел сгустить атмосферу».

Так вот, Жванецкий говорил:

– Я был в полном его подчинении. Если бы он мне сказал: «Пойди ударь моего директора по голове», я бы, наверное, пошёл и ударил. Ну не так буквально, конечно, но влияние огромное, просто какой-то гипноз.

Миша был у Райкина в театре завлитом, естественно. И сам выступал. Райкин к этим выступлениям относился плохо. Впрочем, любому артисту не нравится, когда автор читает произведения, написанные для артиста. Миша скрывал эти выступления, но Райкину всё равно докладывали, и по этому поводу у них возникали неприятные объяснения.

Постепенно одесситы становились всё более самостоятельными и к 1970 году ушли из райкинского театра. После этого Карцев и Ильченко стали лауреатами конкурса эстрады. Уехали в Одессу и там открыли свой театр. В 70-х годах они стали необыкновенно популярными: вначале артисты Карцев и Ильченко, а впоследствии и их автор – Жванецкий.

Я помню, как мудрый Ф. Камов говорил:

– Жванецкий должен иметь свои полчаса на телевидении раз в месяц.

Сколько же лет прошло, пока это осуществилось, – более двадцати пяти! Ведь только в 2001 году Жванецкий стал регулярно показываться в своей передаче. Вначале это было на подоконнике с печатной машинкой и с ведущим.

Я смотрел эти передачи и расстраивался. Зачем Жванецкому нужен этот унылый помощник? «Ему нужно, – думал я, – выходить к публике и разговаривать с ней. И никаких помощников не надо». Наконец и российское телевидение прозрело и выпустило передачу, где Андрей Максимов не мешает Жванецкому разговаривать с публикой. И он, конечно, разговаривал замечательно.

Я всегда поражался его быстрой, моментальной реакции. Вот, к примеру, такой случай. Мы как-то встретили на телевидении Александра Иванова, пародиста, ведущего передачи «Вокруг смеха». Саша был в красном пиджаке.

Жванецкий тут же сказал:

– Саня, ты как с флагштока упал.

В 1979 году для сатириков наступила новая эра. В эфире появилась передача «Вокруг смеха». Редактор Татьяна Паухова пригласила сниматься в ней и Жванецкого. Он даже некоторое время писал сценарии этой передачи. Я помню, однажды в Доме литераторов Паухова собрала всех авторов и попыталась говорить о своих проблемах.

– Какие у вас проблемы! – кипятился Жванецкий. – Вот она проблема – я. Я ваша проблема. Давайте эту проблему решим.

Паухова помогла решить эту проблему, Миша стал сниматься постоянно. И он был, конечно, главным козырем этой программы. Благодаря выпускам «Вокруг смеха» зрители увидели и «Ликёро-водочный завод», и «Танк», и «Склад», и многие-многие лучшие монологи Жванецкого. Он стал чрезвычайно популярным. Не только популярным, но и любимым сатириком страны.

В 1982 году мы – человек сорок авторов-сатириков – поехали в Болшево, в Дом творчества кинематографистов на семинар киножурнала «Фитиль». Нам читали интересные лекции, показывали американские фильмы, и вообще обстановка была творческая и весёлая. Я сидел за столом с двумя девушками-искусствоведами. Мы подружились, и я ходил к ним в их домик пить чай. Однажды после ужина к нам подошёл Жванецкий и начал шутя говорить, что есть человек, готовый поделиться жизненным опытом с молодыми.

Я прямо спросил:

– Хочешь пойти с нами пить чай?

– Да, – так же прямо ответил Жванецкий.

Мы пришли к девчонкам, стали готовить чай.

Миша шутил, девчонки абсолютно не реагировали на его шутки и просто умирали со смеху, что бы им ни сказал я. Миша пошёл мыть стаканы, и девчонки спросили меня:

– А кто это такой?

Я сказал:

– Как кто? Это же Жванецкий.

– Жванецкий? – в один голос вскричали они.

До этого барышни Жванецкого никогда не видели.

Девушки были сугубо театральные и телевизор не смотрели принципиально. Одна из них, Катя Уфимцева, в 90-х стала вести передачу «Театр + ТВ», а сейчас ведёт «Приют комедиантов».

Жванецкий вернулся с чистыми стаканами, мы сели за стол, и теперь, что бы он ни сказал, они умирали со смеху, а на меня не обращали никакого внимания. Кстати, шутил он в этот вечер замечательно.

К нам на огонёк зашёл Петр Вельяминов, превосходный актёр, в то время игравший секретарей райкомов. Знакомясь, Миша сказал:

– Петр, я так понимаю, Иванович.

И тут я просто покатился со смеху. Вельяминов не обиделся, очень, кстати, был симпатичный человек, а посмеялся вместе с нами.

Он, Михаил Маньевич, надо сказать, не всегда был добродушным и приветливым. Чаще всего его коротило, и он искрил. Однажды мы встретились за кулисами зала Дома литераторов. Я, увидев его, обрадовался, расплылся в улыбке. Он зло сказал:

– Что ты всегда такой радостный, вокруг такое происходит, а ты всегда радостный.

Однажды я купил билет и тихо пришёл на Мишин концерт в зале «Октябрь». Кто-то Жванецкому сообщил, что я в зале, и он меня со сцены поприветствовал. Мне зааплодировали, и после концерта я, естественно, пришёл за кулисы. Мне очень понравилась программа, и я об этом честно сказал Мише. Там было много новых номеров, и я их очень расхваливал.

Миша сказал:

– Надо же, я бы так не смог кого-то хвалить. Ты лучше меня.

Я сказал:

– А что, до этого были какие-то сомнения?

Он засмеялся. А мог и обидеться. На этот раз он был в хорошем настроении.

Во времена «Клуба 12 стульев» он очень хвалил мои рассказы, опубликованные в газете.

– Леонидик, – говорил он, – у меня есть друг, ты ему больше нравишься, чем я. Он так любит твои рассказы! А вот то, что ты на эстраду пишешь…

Да, на эстраде, я думаю, ему вряд ли нравилось что-либо. Вообще-то имел право. Он настолько лучше всех писал свои монологи, что остальное казалось ему шитым белыми нитками. А то, что публикуется в газете, – то другое, это лежит в другой плоскости, и он мог это хвалить.

1 апреля 2003 года мы выступали на «Юморине» в Одессе. Было два концерта, и оба раза я слушал Жванецкого из зала. И снова я получил истинное удовольствие.

Он жутко нервничал до выхода на сцену. Перед выступлением к нему было лучше не подходить. Казалось бы, обречён на успех в своем родном городе, где его обожают, и всё равно его трясло. Но выходил на сцену, и такая энергия от него шла, и так он здорово читал! Я потом ещё пару месяцев повторял про себя голосом Жванецкого: «Это Баба-яга?»

Однако видел я и неудачные выступления Михаила Маньевича. В Кремлёвском дворце на гастролях «Юморины». Я думаю, что ему в этом дворце, да ещё и среди двадцати юмористов, выступать было просто противопоказано. У него уровень интеллигентности выше уровня всех этих юмористов, а зал в шесть тысяч человек – это всегда толпа с усреднённым интеллектом. Обычные юмористы как раз и работают на эту усреднённую публику. А Миша всегда попадал выше.

У Бальзака есть такое наблюдение: герой ухаживал за какой-то графиней, и у него ничего не получилось. Тогда он сказал: «Я слишком высоко ставил сети. Она летала ниже». Вот и со Жванецким в Кремлёвском дворце получилась та же история.

Я понимаю, что если бы объявили сольный концерт Жванецкого в Кремле, то люди пришли бы конкретно на него. Шесть тысяч твоих зрителей – это совсем другое дело, чем на «Юморине», когда идут «на всех».

Однажды на каком-то дне рождения Жванецкий рассказал:

– Прихожу ночью домой. Жена спит. Не стал включать свет. Лег в постель. Она спросонья говорит: «Миша, это ты?»

Ну до чего же здорово! И ещё один пример остроумия Жванецкого.

В течение нескольких лет Г. Хазанов повсюду говорил о том, что наш жанр умер. На банкете после концерта лауреатов эстрадного конкурса, где появились такие артисты юмористического цеха, как М. Галкин, Ю. Гальцев, Е. Воробей, С. Дроботенко, Г. Ветров, Верка Сердючка, Миша произносил тост и сказал: «Некоторые говорят, что наш жанр умер. Это, как вы все сегодня видели, не совсем так. Если в цирке один акробат упал и разбился, это не значит, что надо цирк закрывать». И лучше не скажешь.

А ещё Михаил Маньевич когда-то сочинил анекдот. Я знаю всех лучших юмористов страны, и только двое из них могли похвастаться тем, что сочинили по анекдоту. Один из них А. Хайт, а второй – Михаил Жванецкий.

Анекдот такой.

В здании секретного завода раздаётся звонок.

– Это секретный завод?

Трубка падает на стол. Секретный завод переезжает в безлюдную пустыню.

Снова звонок:

– Это секретный завод?

Трубка падает, секретный завод переезжает на далекий север.

Снова звонок:

– Алё, это секретный завод?

– Что вам нужно?

– Позовите, пожалуйста, Надю из столовой.

Трубка падает.

* * *

И лучше не придумаешь.

Но кто же тогда придумал все остальные анекдоты?

Михаил Задорнов

В один прекрасный день 1969 года ко мне на кафедру в МАИ пришёл Миша Задорнов. Весёлый, жизнерадостный, громкоголосый и жутко активный молодой человек. Он перевёлся из рижского института в наш и пришёл ко мне знакомиться. После этого Миша стал ходить ко мне в авторскую группу. Ничего он там не писал, рассказывал байки, анекдоты и сам же громогласно хохотал.

Он мне показал свои очерки о рыбной ловле на Дальнем Востоке, это было интересно, ярко. Рассказывал он и о своем отце, знаменитом писателе Николае Павловиче Задорнове. Н.П. Задорнов был лауреатом Сталинской премии за роман «Амур-батюшка». Писатель был знаменитый. Классик советской литературы. После войны он приехал в Ригу из Сибири и создавал в Латвии Союз писателей и даже какое-то время руководил им.

Николай Павлович был человеком трудолюбивым, написал очень много о флоте, о Дальнем Востоке. В книгах Д. Гранина есть ссылки на Задорнова, он использовал книги Задорнова как справочный материал для своих произведений. Так много литературы по истории флота и освоению Дальнего Востока проштудировал Н.П. Задорнов. От своего отца Миша унаследовал и трудолюбие, и писательский талант.

Возможно, он и стал бы серьёзным писателем, если бы не попал в рижский КВН. А потом, переведясь в наш МАИ, попал в нашу маёвскую самодеятельность. Он сам признавался потом, что ему очень нравилось, как я выступаю, и ему хотелось тоже выступать и иметь такой же успех. И Миша стал выходить на маёвскую сцену, но успеха вначале не имел. Я сам видел, как Задорнов, исполняя горинскую «Массовку», бегал по сцене и кричал, но зал не смеялся. Однако Миша человек упорный. Он создал свой студенческий коллектив и стал там играть студенческие миниатюры. Поскольку у него был ещё и явный режиссёрский дар, Миша эти спектакли сам и ставил.

Первый спектакль «Шпион в МАИ» он написал по моей идее, которую мы пытались осуществить ещё в авторской группе. И спектакль у него получился. И авторски, и постановочно. Он провёл огромную работу. Создал свою авторскую группу, и совместно ребята написали хорошие тексты. А потом Миша это всё поставил, причём, в отличие от того, как простенько всё решалось в обычной самодеятельности, Миша использовал и звук, и свет и даже разработал особое цветовое решение костюмов. Ведь до него все миниатюры игрались стандартно: стол, три стула, преподаватель и два-три студента. И всё. Успех у спектакля был очень большой.

Миша стал ездить со своей бригадой по стране, быстро завязал связи в ЦК ВЛКСМ и через какое-то время поставил спектакль по повести Н. Островского «Как закалялась сталь». И за этот спектакль его агиттеатр «Россия» получил премию Ленинского комсомола.

Параллельно Миша писал рассказы и пытался напечатать их в «Клубе 12 стульев» «Литературной газеты». Его довольно долго не печатали. Он мне показывал эти вещи. И мне они тоже не казались такими, чтобы их можно было напечатать.

Почему-то мы всё время с ним повсюду сталкивались, хотя и не были близкими друзьями. То вдруг я встречал его в подмосковной электричке, и мы долго болтали, едучи в Москву. То вдруг оказались рядом на конкурсе в Театре эстрады. То виделись на выступлениях.

Однажды я выступал в МВТУ. Читал какой-то монолог, меня хорошо принимали, и вдруг на главной репризе – в зале молчание. Меня как будто по голове ударили. Оказалось, что Миша в МВТУ вёл сатирический коллектив и эту репризу передо мной исполнил участник коллектива. Тогда в этом не было ничего особенного. В самодеятельности принято было исполнять чужие репризы. Тем более в нашей маёвской самодеятельности исполнялось много моих текстов.

Миша и в этом смысле был человеком уникальным: всё, что только он слышал смешного, он тут же тащил на сцену. Очень много реприз он брал из «Крокодила». Тогда там была рубрика «Нарочно не придумаешь», и Миша её как следует использовал.

В 1979 году появилась передача «Вокруг смеха». Мишу туда порекомендовал его отец, и Миша с успехом стал там сниматься. У него тогда появился хороший номер «Аутогенная тренировка», и Мишу с этим номером публика заметила. А потом он исполнил свои знаменитые «Два девятых вагона». Эту историю кто-то привёз с гастролей. Но Миша её написал, досочинив как следует. Миниатюра стала хитом. Миша понимал, что «Вагоны» публика запомнила лучше, чем его самого, и потому, выходя на сцену, всегда вставлял в свою речь слова о том, что он – автор «Двух девятых вагонов», чем, собственно, умножал свой успех.

В 1980 году я пригласил Мишу Задорнова и Ефима Смолина на гастроли в Кишинёв. Руководителем у нас негласно был А.М. Арканов. Гастроли были весёлые. Но мне на них приходилось туго. Я, как более опытный, шёл после Задорнова, а он двадцать минут исполнял «Нарочно не придумаешь», которые имели бешеный успех. Однако на тот момент я выступал посильнее Задорнова и эту конкуренцию выдерживал. Но Миша рос не по годам, а по месяцам. Он прибавлял с каждым днём, и уже года через три соревноваться мне с ним стало не под силу.

Во-первых, у него быстро росла популярность. Его чаще всех показывали в передаче «Вокруг смеха». Во-вторых, у него увеличилось количество сильных номеров. Уже появились такие крепкие номера, как «Шпион», пародия на «Что? Где? Когда?» и другие. Ну и, конечно, нравился он зрителю благодаря вставкам «народного юмора», который Миша неизменно собирал.

Мы в середине 80-х гастролировали с ним по Юрмале и Риге, и я уже не мог идти после него, так сильно он проходил.

А к концу 80-х годов Миша стал самым популярным сатириком нашей страны. Он запросто собирал огромные дворцы спорта. Я помню, он меня позвал в начале 90-х выступать в «Лужники». Весь Дворец спорта, а это 12 тысяч, пришёл на Михаила Задорнова. Был аншлаг. Концерт длился более трех часов. Я в этом концерте занял всего двадцать минут, и куплетисты Е. Динов и С. Щеголихин тоже двадцать минут, а всё остальное время работал Задорнов и доводил зал просто до истерики.

Я иногда думаю: почему же именно Задорнов стал самым популярным сатириком нашей страны? Ведь в конце 90-х в самом расцвете своих творческих сил были и Г. Хазанов, и М. Жванецкий, и другие сатирики и юмористы. Конечно, он был человеком талантливым. Однако первые десять лет он не мог соперничать даже со мной по юмору. Но в дальнейшем он у меня выигрывал благодаря своей работоспособности.

В 1980 году они появились почти одновременно – Задорнов и Смолин. И надо сказать, что номера у Смолина были на то время смешнее и интереснее, чем у Задорнова. И в смысле работоспособности Смолин вряд ли уступал Задорнову. И показывали Смолина по ТВ достаточно много в то время. Однако Задорнов – гений поведения. Он умел наладить отношения с кем угодно.

А Е. Смолин мог поссориться с кем угодно. Более того, Задорнов был абсолютно целеустремлённым человеком. Он шёл к цели, сметая все препятствия на своём пути. В этом смысле Смолину до него тоже было далеко.

И наконец, Жванецкий. На мой взгляд, просто гений в своем деле. Тут всё сошлось – и трудолюбие, и талант, и целеустремленность. Но когда меня в передаче «Без протокола» Б. Берман спросил, кто из них популярнее: Задорнов или Жванецкий, я ответил: «Конечно, Задорнов. Ну, подумайте, кто ещё из наших сатириков сегодня может собрать три дня подряд зал Кремлёвского дворца? Только Задорнов».

Если вы спросите меня, кто из них писал лучше, я, не задумываясь, скажу: Михаил Жванецкий. Но популярнее, конечно же, был Михаил Задорнов.

В чём же тут дело? Во-первых, в том, что Жванецкий писал тоньше, интеллигентнее. Виртуознее.

В его текстах больше игры ума. Это не для всех (я имею в виду не всё творчество Жванецкого). У Задорнова – для всех. Для всех слоёв населения. Он понятен всем – от дворников до академиков. И второе, Жванецкий никогда не позволял себе такое количество народного юмора. Он никогда не вставлял в свои номера анекдотов. Было как-то, он просто несколько анекдотов рассказывал. Но в номерах, в монологах этого нет. А у Задорнова есть. Он мог час-полтора рассказывать со сцены всякие истории, почерпнутые в народе. Он на концертах, да и по ТВ, просил присылать ему разные смешные, курьезные истории. И конечно же, когда он их рассказывал со сцены, зал просто рыдал от смеха. Другими словами, против лома нет приёма. Невозможно соревноваться с целым народом.

И ещё одно обстоятельство – энергетика. Он, Задорнов, конечно же, обладал невероятной энергетикой. Причём он, работая перед залом, подзаряжался от него. Иначе как бы он стоял подряд три-четыре часа на сцене и выходил после концерта свежий как огурчик? Это действительно так.

Я тоже довольно часто выступаю с сольными концертами, и если всё идет хорошо, то есть меня хорошо принимают, то через два часа не чувствую усталости. Но если принимают плохо, то есть ощущается сопротивление зала, после концерта нет сил, руки как свинцовые.

Что ещё можно рассказать о М. Задорнове в плане работы? Вплоть до своего ухода он не сдавал позиций. Он очень дозировал свои появления на экране, заботясь о том, чтобы не надоесть зрителям, и в то же время следил, чтобы не забыли.

У него на телевидении три раза в году шли большие, по два часа, концерты. Несколько раз он делал большие представления, куда приглашал и других артистов.

Конечно, живя в Юрмале, трудно писать о проблемах российской глубинки, но он как-то ухитрялся.

Правда, молодые уже наступали на пятки. Я имею в виду С. Дроботенко, М. Галкина, ещё пару сатириков. Многие сатирики уже использовали Интернет, а там народного юмора полным-полно. Более того, молодые теперь стали умными и не только сами хорошо пишут, но ещё и покупают тексты у других. Кроме того, характер у Михаила Николаевича становился всё сложнее и сложнее. Но он человек мудрый и сообразил, что лучше быть добрым и счастливым…

Как-то меня, Жванецкого и Задорнова выдвинули на премию «Овация». Понятно, что меня взяли для количества. Но на всякий случай я шутку приготовил.

Когда мне дадут премию или придётся давать интервью, я скажу: «Задорнову и Жванецкому, наверное, льстит, что они попали в такую компанию».

Жванецкий на премию не приехал, значит, понял, что он премию не получит. Приехали мы с Задорновым.

Полный зал народу. Наконец-то наша номинация. Премию, естественно, дают Задорнову. Он выходит на сцену, потом его ведут на интервью. И потом он со сцены рассказывает:

– Я за кулисами случайно встретился с Жечковым, который получил премию за песню «Как упоительны в России вечера». Исполнял «Белый орёл», то есть Жечков. Я говорю ему: «У вас в песне текст „и вальсы Шуберта, и хруст французской булки“. Булки не хрустят, а Шуберт не писал вальсы». А Жечков мне в ответ: «Это его проблема».

В зале хохот. Правда, оказалось, что Шуберт всё-таки писал вальсы.

Задорнов был в ресторане, неподалёку от него за столом сидела компания во главе со Станиславом Говорухиным. Это было как раз после фильма Говорухина «Так жить нельзя».

Задорнов, закончив ужин, подошёл к столу Говорухина и сказал ему:

– Ну, конечно, так жить можно.

Где-то в 80-х годах Михаил Задорнов некоторое время работал завотделом юмора журнала «Юность».

Я привожу эту историю как пример того, насколько Задорнов был умнее меня.

У меня был соавтор Валерий Наринский. Мы с ним к тому моменту писали вместе лет двадцать. Он самостоятельно написал монолог. Монолог был сделан неправильно и вряд ли бы пошёл со сцены. Я ему об этом сказал и объяснил, почему не пойдёт.

Он не соглашался, спорил, доказывал. Потом предложил:

– Давай я покажу его Хазанову.

Я позвонил Хазанову, попросил почитать монолог. Они встретились. После этого Хазанов перезвонил мне и спросил:

– Ты зачем его прислал? Ты же сам понимаешь, что монолог написан неправильно.

Я говорю:

– Он мне не верит.

Мы снова встретились с моим соавтором и снова спорили до хрипоты, до раздражения.

Тогда он пошёл в «Юность», к Задорнову, и прочитал ему свой монолог. Миша, конечно же, всё понял, но сказал Валере:

– Замечательный монолог. Как ты до такого додумался? Просто молодец.

После этих слов он достал три своих монолога, и они с Валерой часа два докручивали монологи Миши. И оба разошлись довольные друг другом.

Монолог Валеры, конечно же, никуда не пошёл.

Но скажите, кто из нас умный, Задорнов или я?

Вопрос явно риторический.

Как-то раз, когда я выступал в городе Ярославле, мне позвонил Миша из Египта и сказал:

– Вот пока вы, евреи, прохлаждаетесь в России, я за вас лезу на гору Синай.

Я в ответ:

– Пока вы, русские, лазаете по горе Синай, я за вас отдуваюсь здесь, в Ярославле.

Мы договорились встретиться с Мишей возле наших домов, на площади.

Встретились, он говорит:

– Поехали обедать.

Я в ответ:

– Никак не могу. Меня ждёт на улице Горького Фимка Смолин, я ему везу пистолет.

– Какой ещё пистолет?

– Да такой пистолет, пульками стреляет, у меня их два. Один я решил Фимке подарить.

– Вот, Лёня, – говорит Миша. – Вы с Фимкой никогда ничего не добьётесь. Вместо того чтобы заниматься делом, ты тратишь время на какой-то пистолет. Фигня какая-то, потерять три часа времени, чтобы отдать Фимке пистолет. Какой ещё на фиг пистолет? А ну покажи.

Я вытащил из коробки пистолет и дал его Мише. Хромированный, блестящий на солнце пистолет.

Миша повертел его в руках и сказал:

– Лёня, зачем тебе его везти Фимке? Давай лучше я его у тебя куплю.

А дальше мы поехали на улицу Горького, отдали Фиме пистолет и пошли обедать.

У меня есть друг, серьёзный бизнесмен, влиятельный человек. Зовут его Сергей. Я их с Мишей знакомил.

Однажды Миша меня спрашивает:

– Лёнь, нельзя обратиться с просьбой к твоему другу?

– А что такое?

– Да понимаешь, у моего сводного брата Лолика в 1998 году зависли в одном банке деньги, и вот уже восемь лет прошло, и никто ничего не возвращает. Я знаю, что твой друг имеет какое-то отношение к этому банку. Речь идёт о сорока тысячах долларов.

Мы поехали к Сергею Анатольевичу. Миша изложил суть дела, показал документы.

Серёжа сказал:

– Ничего не обещаю, но попробую.

Миша говорит:

– Я порядок знаю, половина денег ваша.

Серёжа говорит:

– Вы – друг Лёни, поэтому никакой половины не надо.

Мы вышли от Серёжи, Миша говорит:

– Если он вернёт деньги, отдам тебе пять тысяч долларов.

Я говорю:

– Спасибо, мне только этого не хватает – брать деньги с друзей.

Прошло недели три. Звонит мне Сергей, говорит:

– Давай встретимся в «Пушкине» с Мишей.

Мы пришли в кафе, Миша заказал столик. Пришёл Серёжа, сказал:

– Миш, извини, ничего не получилось, очень давно это было, денег уже нет.

Миша сказал:

– Ну, нет так нет. Давайте ужинать.

Прошло минут двадцать. Серёжа вынимает из-под стола какой-то потрёпанный пакет, полупрозрачный, и кладёт его на стол. А в пакете ровно сорок тысяч долларов.

Потом Миша подарил Серёже икону, а мне – картину.

В качестве приложения – моя речь, зачитанная на концерте, посвященном пятидесятилетию М. Задорнова.

«И зачем он только свалился на мою голову осенью 1969 года! Перевёлся из Риги к нам, в МАИ, и пришёл ко мне на кафедру знакомиться? А ведь мог стать серьёзным писателем, как его отец. При его упорстве – точно мог. Нет, он, глядя на то, как я выступаю в МАИ, решил стать сатириком. Вот и заявился ко мне на кафедру: рыжий, шумный, весёлый. Потом он стал ходить ко мне в авторскую группу. Вроде бы, учился писать. На самом деле – по два часа рассказывал нам анекдоты и сам над ними оглушительно хохотал.