Текст книги "Традиции & Авангард. №4 (15) 2022 г."

Валерий Петков

Валерий Петков родился в Киеве в 1950 году. Детство провел в Астрахани. Среднюю школу окончил в Оренбурге. Срочную службу в качестве механика-водителя танковых войск прошел в Литве. Окончил институт инженеров гражданской авиации в Риге. Работал на предприятиях Риги в разных должностях, был редактором Главной редакции информации Латвийского радио.

С мая по июль 1986 года был призван из запаса и работал в качестве заместителя командира роты радиационно-химической разведки на ликвидации последствий в зоне отчуждения Чернобыльской АЭС.

Публиковался в изданиях «Нижний Новгород», «Урал», Litteratura, «Сибирские огни», «Северная Аврора», «Даугава», «Наука и техника», «Традиции & Авангард»… Автор книг «Скользкая рыба детства» (лонг-лист «Русская Премия – 2013»), «Мокрая вода», «1000 + 1 день», «Бегал заяц по болоту…», «Старая ветошь», «Оккупанты», «Камертон», «Хибакуша». Переводился на латышский и польский языки. Живет в Риге.

Остался я без работы.

Жена, две дочки малые.

С утра вскакиваю ни свет ни заря и бегом из дома, поскорее, пока все спят.

Толкаюсь по городу, звоню, встречаюсь, какие-то собеседования, интервью. Всё мимо, а долги растут.

Хлопотное дело – безделье и неопределенность.

Тут приглашает нас в субботу на дачу одноклассница жены.

Приехали. Выпиваем, закусываем. Что-то рассказываем друг дружке. Я вроде бы тут, а меня и нет: мысли в поисках работы.

Природа великолепная, красивая осень, а я не вижу ничего хорошего впереди.

В разгар «веселья» подъехал брат хозяйки.

Рубиновый металлик, салон красной кожей отделан. Всё в тон.

Вышел хозяин авто. Небольшого росточка.

На него переключились: и всех-то он знает, все у него путем, такой он удачливый, богатый и успешный.

По всем повадкам видно: избыточный «комплекс Наполеона».

Не понравился он мне.

Выпили еще, шашлычком закусили, анекдоты потравили. Он тоже со всеми принял не одну рюмку: мол, у него и в милиции все схвачено, можно оттянуться как следует.

Выбрал я момент, попросил у него четыре тысячи зелени.

Можете представить, до какой стадии я докатился от безнадеги!

До дома подбросил нас с женой на своем сверкающем «американце».

Головы не видно из-за руля, едва ноги до педалей достают.

Ну да ладно!

Договорились встретиться в понедельник.

Перед сном говорю жене: «Какой-то он… Все вроде есть, а неприятный».

– «Прыщик»! – засмеялась жена. – Мы его так в школе дразнили. На два года младше учился. Все за нами бегал, юбки задирать пытался. Ужасно вредный.

Выбирать особенно не приходилось.

Долго он меня расспрашивал, дотошно. Думал я, что не выгорит дело, но дал он мне денег.

Расписку написал, обязался выплачивать проценты.

Число и подпись.

Не ахти какой бизнес наметил я, да и деньги не миллионы, разобраться, не самые великие, но все лучше, чем ничего.

Приехал в Псков в воскресенье, чтобы с утра в понедельник сделкой заняться.

Встретил меня местный предприниматель. Оказалось, что он еще и староста храма Николая Чудотворца в Любятово, недалеко от Пскова.

Устроился в гостинице и предложил он поехать на воскресную службу.

Людей мало. Я свечу затеплил, поставил перед иконой.

Хорошо, тихо, и спешить некуда в выходной день.

Подошел к батюшке, ладошки ему протянул лодочкой – благословите.

Благословил, расцеловались.

– Я вижу, вы приезжий? Хотите к чуду прикоснуться? – батюшка спрашивает.

– В гостинице остановился, а чудо мне сейчас позарез необходимо! – пытаюсь отшутиться.

– Тогда следуйте за мной.

Провел он меня в колоколенку.

– Вот здесь постойте, молитву сотворите.

Доска на пороге, проход узкий, икона.

Встал я на доску, призадумался. Перекрестился. Вышел в душевном благополучии.

– Был когда-то здесь монастырь, и во вторую неделю великого поста молился на этом месте Иван Грозный в 1570 году. Переночевал, а на другой день в Псков отбыл и далее в Новгород Великий, – встретил меня настоятель отец Владимир.

Приободрился я, настроение хорошее.

Дело было в Пскове несложное: артель инвалидов продавала тканевые бэушные мешки третьей категории. Это значит, в каждом не более пяти мелких дыр. Они такие мешки собирали, заплатки пришивали и продавали недорого.

Купил «товара» целую фуру, оплатил наличкой.

В Молдавию повез, на сахарный завод, а они мне фуру зеленого горошка отгрузили со склада, тоже с кем-то бартер сладили. Многие тогда так зарабатывали.

Горошек с колес раскупили влет! Ничего же не было.

Хоть и деньги обернулись не сразу, но получилось удачно, с прибылью.

Потом еще и еще, и пошло-поехало.

Такое время: не ленись, наклонись за копейкой.

Регулярно оплачиваю процент Игорю, так его звали. Он доволен, и мне легче жить стало.

Кручусь, учет веду. Сделки проходили удачно, пока однажды не случилась беда.

В Смоленске накануне перестройки местная фабрика наладила выпуск макарон по итальянской технологии. Решил туда сгонять, пока Молдавия отгрузит майонез в баночках.

Теперь-то ясно – зря, потому что «одной рукой за два места не берутся», а тогда поскорее хотелось из долгов вылезти.

Договорился с машиной. Купил восемь тонн: груз объемный, но не тяжелый.

С фабрики на городскую таможню опоздал и решил я заплатить все, что полагается, прямо на границе.

Выехали на трассу, вдруг старички, семейная пара на синей «копейке», обгоняют, руками машут.

Остановились.

Авария! Подшипник лопнул, и от трения загорелось заднее колесо. Шина прогорела, воздух из колеса вон, да как бабахнет!

Кое-как загасили.

Пока водитель носился с ведром за водой в кювет и обратно, а мы ему помогали, ночь наступила.

Водитель «копейки» оказался добрым человеком, помог новое колесо найти у местных.

Чумазые, гарью пропахли. Кое-как привели себя в порядок. Наконец тронулись.

Подъезжаем, два вагончика в чистом поле. Окна светятся. На одном табличка «Таможня», в другом какие-то военные.

Тишина.

Хорошо, очереди нет, сейчас все оформим, переспим и с утра пораньше двинемся в путь.

Захожу в тот, где табличка. Столы, стулья, компьютер, как самовар, шумит.

Четверо в форме подремывают.

Представился. Говорю, мол, хочу заплатить пошлину, все, что требуется для вывоза в Прибалтику макарон местной фабрики. Вот документы, инвойс на товар, подскажите, как это лучше сделать.

Они отвечают, что не имеют права принимать наличные деньги, это все в Смоленске надо было оформить, а им только документы предъявить.

В таком случае, говорю, вернемся в Смоленск, готовы за конвой и сопровождение заплатить, раз нельзя и такие правила. Отдохнем немного и поедем.

Разговаривайте с начальником, он сейчас на территории.

На улицу, а там маски-шоу. Начальник ко мне.

– И вы, и груз арестованы по подозрению в контрабанде!

Я им говорю: какие же мы контрабандисты?! Мы же сами приехали к вам, не прятались, тайными тропами не пробирались, рассказал, кто мы и зачем, а едем в Прибалтику. И деньги есть, скажите, кому заплатить.

– Знаем мы вас! – говорит строго начальник. – Коварные приба-а-алты, все у нас растащили: и ракеты, и продукты – ничего не осталось!

– Вы посмотрите на меня, какой я прибалт?!

– Знаем-знаем! Не прикидывайся! По полной заплатишь!

Врагом меня выставил.

Под конвоем на склад, заставили выгружаться, на штрафстоянку фуру поставили.

И закрутилось-завертелось дело из ничего.

В таких местах права качать – себе дороже!

Пришлось потом дважды в Смоленск мотаться, пару дней в гостинице пожить, найти другого перевозчика.

Загасил это дело, сил много потратил и денег.

С Молдавией затянулось, как назло.

А тут уже с Прыщом встречаться время приспело.

Подъехал он, вышел я к нему. В салоне приторный запах ванили, диджей беснуется по радио.

Показал свои записи. Получилось, что на тот момент вернул я ему семь тысяч триста зелени.

Все, говорю, встало дело и дальше не идет, а копить проценты не могу, сделок нет и не предвидится. Давай разойдемся по-людски, без скандалов. Не в убытке же: я тебе денег с хорошим плюсом вернул.

Начал он кричать, что это «твои проблемы», требовать, чтобы к этим деньгам основное «тело» кредита вернул – четыре тысячи баксов, «а если денег нет, квартиру заложи!»

Я наотрез отказался!

Тогда он пригрозил «крышей», мол, сильно пожалеешь.

Не удалось договориться. Вернулся домой злой, растерянный.

Поздно уже было, не спится, а тут звонок. Люди какие-то от него, «стрелку забили» срочно.

На другой день встретились в кафе, в центре. Странные кафе из нескольких избушек. Их теперь много развелось. Такая восточная мода возникла на мелкие сарайчики.

Присели мы в одном.

Три братка.

Я напротив них.

– Знаешь, что бывает с теми, кто слово не держит? – начинает, похоже, главный, двое ему поддакивают. – В тюрьме сидеть недешево, ребятишки на нарах парятся, «подогрев» ждут, несладко им там, а ты ведешь себя как мелкий фраер?

Выслушал. Показал расчеты.

Страха не было, потому что ничего не украл, но вот так сложилось, что́ тут комментировать.

Переглянулись решалы. Пообещали перетереть с кем надо и цинкануть, то есть перезвонить.

Запахло жареным. Думаю, что-то надо делать, подготовиться к неравной схватке с темными силами, потому что не так просто складывается.

Семью вывез к дальней родне, в деревню.

Переговорил с одним, другим. Волнуюсь: когда они объявятся? А я еще не готов, но стараюсь аккуратно, не пылю.

Вышел на нужных людей.

Короче, прикупил пистолет Макарова со спиленными номерами и пяток патронов к нему.

Всё чин чином.

Предохранитель проверил. За ремень пистолет сунул, свитером прикрыл. Худой был тогда, одежда на мне сидела «по кости́», незаметно пистолета.

После сорока шести сильно поправился.

Почему «Макаров»? Могу пистолет на время собрать-разобрать с закрытыми глазами.

В срочную службу положен мне был по штату: кроме автомата со складным прикладом еще и пистолет, потому что места мало в танке, а уж я-то, механик-водитель, вообще как в утробе. Особенно в валенках, зимнем комбинезоне и меховом шлемофоне.

Разбежались после кафе. Выхожу на остановку. Поздно. Никого.

Жду автобус. Подходят два милиционера молоденьких. Фуражки большие, форма великовата, шеи цыплячьи, уши торчат.

Первая мысль: может, меня сдали? Тот, с которым только что в кафе сидел, боеприпасы подогнал и, чтобы самому соскочить, а ментам висяк закрыть? Кто же скажет? Кому можно доверять?

Усложнилась обстановка.

Они стоят в сторонке.

Напрягся, но вида не подаю. Прикидываю, как и куда рвануть, если документы потребуют.

Может, я зря запаниковал?

На часы глянул, по сторонам огляделся тихонько. Никого не наблюдаю вокруг. В смысле – засады, спецназа. Чуток успокоился.

Автобус подъехал. Пустой. Я один, как волосок на лысине, и пистолет за поясом.

И они.

Нет, не резон мне заходить в автобус, потому что бежать будет некуда в случае проверки, а стрелять в них равносильно самоубийству.

Да я бы и не стал в них стрелять!

Снова на часы глянул, сделал вид, что кого-то встречал, да не встретил.

Автобус тот в расписании последний был: вздохнул компрессором, двери закрылись.

Уехал.

Еще раз на часы глянул. И двинул пешком. Они тоже топают сзади. На небольшом расстоянии.

Прошли остановку, я к мосту направился, дом мой как раз на той стороне реки.

Мысли лихорадочные в голове.

Иду по мосту, руки в карманы куртки засунул глубоко, пистолет чувствую за поясом, «беременный бедою».

Они сзади.

Город засыпает.

«А ну как на той стороне меня уже ждут? Зря на мост пошел, сам себя в капкан загнал».

Запаниковал.

Улучил момент между фонарями, где немного темнее. Почти на самой горбушке моста. Куртку расстегнул незаметно, без резких движений. Пистолет вытянул, к груди прижал.

Потом наклонился, сгруппировался. Опустил ствол из потной ладошки. Аккуратно, стараясь не задеть ограждения, но натурально взмок.

Выпрямился, руками за перила схватился, глянул вниз, а там «бултых» и круги по воде.

Блеснул ствол коротко. И концы в воду.

Тяжесть неподъемная свалилась в реку, хотя весит «Макаров» примерно восемьсот граммов и ствол неполных десять сантиметров в длину.

Произошло все быстро, а показалось вечностью.

Думаю: хорошо, что не зима, льда на речке нет.

Они остановились, тоже смотрят вниз.

– Слышал? Вон как рыба играет, крупная, – говорит один другому, – должно быть, щука кормится, гоняет рыбешек. Я это знаю точно, с ночевкой не раз рыбачил в детстве на Урале-реке.

Идут пареньки, разговаривают тихонько. Сопровождают.

Только теперь-то вещдока нет!

Успокоился.

Шагаю, а кажется, вприсядку танцую от радости.

До дома сопроводили.

Свет на лестничной клетке загорелся автоматически. С улицы в окно их вижу. И они – меня, как я квартиру ключом открываю.

Посмотрели мы друг на друга, постояли милиционеры немного и ушли.

Что это было?

В каком месте ответы спрятаны?

Бежит вода, уносит плохие воспоминания, и кто же знает доподлинно?

Только братки не перезвонили, а Прыщик исчез.

Алина Витухновская

Алина Витухновская родилась в 1973 году в Москве. Публикуется с 1993 года, автор нескольких книг стихов и прозы, в том числе: «Аномализм», «Детская книга мертвых», «Последняя старуха-процентщица русской литературы», «Черная икона русской литературы», «Мир как воля и преступление», «Человек с синдромом дна». Стихи и статьи печатались в «Арионе», «Птюче», «Новом мире», «Октябре», «Комсомольской правде», «Литературной России», «Традициях & Авангарде» и других изданиях.

В 1996 году награждена литературной стипендией Альфреда Топфера (Германия). Координатор движения «Республиканская альтернатива». В июле 2016 года заявила о желании выдвинуть свою кандидатуру на президентские выборы 2018 года. Живет в Москве.

 
Продажно глядеть с экранов
В пустые очки и лупы,
Слепые хлопки тиранов
В оглохших ушах баюкать.
 
 
В ладонях холодных женщин
Задохшийся звук оглохнет.
И крошечный мозг от трещин
Как грецкий орешек лопнет.
 

 
Посмеивалась в очках я.
Увозили из ада.
И привозили в ад.
Привозили туда.
И увозили обратно.
Вперёд-назад.
 
 
Посмеивалась в очках я.
В провалы адовы
Всё падало на каблучках.
Я была девочкой
Из семейства Адамсов.
Месяцами Содома модное
Извлекала сквозь страх.
 
 
Посмеиваюсь в очках я.
Увозили из ада.
И долго падала моя
Красивая голова с гильотины.
А тот, кто на это смотрел,
Тот всё время
Мотал обратно
Непрекращающегося
Тарантино.
 

Написано в 90-е

1

 
Папа-Дьявол. Тюрьма. Гильотина.
Он блюдёт колдовской рацион.
Кровь младенцев. И красные вина.
И коньяк на десерт. И лимон.
 
 
«Буржуазно! – изрёк Инквизитор:
– Ананасы в шампанском! Эстет!
Суд отменит излишество пыток.
И нажарит улиток в обед.
 
 
Пусть приносит любой уголовник
За свободу за Вашу залог!
Вы получите вечность условно.
И в дорогу вишнёвый пирог».
 

2 

 
Папа-Дьявол подвалы покинул.
И при том, что прослыл подлецом,
Он направился сразу к Лже-Сыну,
Что его называл Лже-Отцом.
 
 
Мама, вынюхав грамм кокаина
И швырнув обручальным кольцом,
Посадила в коробку Лже-Сына
И прикрыла в консерве тунцом.
 
 
Но, отвергнув дурное насилье,
Тот сбежит с недовольным лицом.
Бож. Коровка встречает Лже-Сына
И ведёт его в Аттракцион.
 
 
Он сидит в колесе Обозренья.
А с него весь видать Обозрев,
Где гуляют в кошмарном прозренье
Василиск, Одуванчик и Лев.
 
 
И Креветка, скрутившись средь устриц,
Им цитирует, с наглостью дет
Скою, что говорил Заратустра,
Ну и что, соответственно, нет.
 

3

 
Папа-Дьявол запрыгнул неловко
В Колесо, где сидели вдвоём
И Лже-Сын, и та Божья Коровка,
Что все годы мечтала о нём.
 
 
Вот они в Колесе Обозренья.
А с него весь видать Обозрев.
Вот Коровка в любовном томленье,
Папе-Дьяволу в ухо влетев,
 
 
Прошептала: «Мне очень неловко,
Но признаться придётся сейчас –
Я свершенно не Божья Коровка.
Мне нужна только кровка и власть».
 
 
«Вы Коровка? Нет, Вы – королева!
Я куплю Вам бриллианты и мех!
Вы скорее Лилит, а не Ева!
Вы вообще превосходите всех! –
 
 
Папа-Дьявол сказал. – Ваше право
Отказать мне и прочь улететь.
Только знайте – лишь Вы мне по нраву.
И за Вас я готов умереть!»
 
 
Бож. Коровка: «Я Вас не покину!
Вы на жизнь мне открыли глаза!
Пусть ползут по земле муравьиной
Муравьи, пусть хрустит Стрекоза
 
 
Тривиальным дурным вертолётом
В этом Догвилле мглы хохломской.
Хаос Ос, опадающий в соты
Русской тьмы, он давно мне чужой.
 
 
Муравьи, Мотыли да Улитки –
Покалеченной Яви Нули.
Бытие их – болотная пытка.
Щучья воля их мучить велит.
 
 
Их движенье мне кажется низким,
Землянистым. И мне по душе
Насекосмос, где звёзды искристы,
Где читают вам вслух Бомарше…»
 
 
Папа-Дьявол уносит Лже-Сына
С Бож. Коровкой в свои небеса,
Там, где бесы пьют красные вина
И младенцам дают леденца…
 

4

 
Мать предательством этим убита.
Что ей в космос унылый глядеть?
Тлеет месяц кошмарной улиткой,
Консервируя мреянье в Смерть.
 
 
Мать взяла кружевные колготки,
Завязала тугим узелком
И повесилась, вышла из гонки.
Разметалась над Чёрт-Колесом.
 
 
И кружится со скоростью дикой
Сумасшедшее Чёрт-Колесо.
Василиск, Одуванчик и Тигр
В искажённое смотрят лицо.
 
 
И дрожат от нелепости страшной
Очевидности Небытия.
Кружевными колготками ветер завяжет
Белокурые косы ея…
 
 
Как клыкаста дурная потеха.
Хохотал над толпой Махаон…
Просто куколка в комнате смеха…
Закрывается Аттракцион.
 

 
Ваши улицы словно петельки,
Узелочки мертвецких лиц.
Вас притягивает эстетика
Обязательных виселиц.
 
 
Сюрреальные тени власовцев,
Соловецких ли мертвецов…
Вас затягивает сверхбезвластие
Тех неласковых Соловков.
 

Наша психика крепка!

В. Емелин

 
Говорил же Заратустра,
Заходя издалека:
«Никаких хороших русских.
Только красное ЧК!»
 
 
Завещал В. И. вам Ленин
Сегрегацию. И вмиг,
Зерна отделив от плевел,
А хороших – от плохих,
 
 
Самый главный сегрегатор,
Инквизитор и палач
Возвещает: «Больше ада!
Тише, Танечка, не плачь!»
 
 
Нам приходит установка,
Носят списки из ЧК.
Это что за остановка,
Где не плачет Та-неч-Ка?
 
 
Где одёргивает платье,
Выходя из тан-чи-ка.
Вот такое She’s In Parties
На балу у маньячка!
 
 
Русский мир. ГУЛАГ. Катарсис –
От звонка и до звонка.
Дойчланд, Дойчланд, юбер аллес,
Наша психика крепка!
 

 
Моя мама – эмпатия,
Папа – новая этика.
Здесь вступают как в партию
В одноцветное это всё.
 
 
Живоцоевы сказочки
Здесь, ловясь на живца,
Любят в ласковых саночках
Привозить мертвеца.
 
 
Без труда получается
Антибог – только БОД.
Но и БОД отрицается,
Ибо папа – исход
 
 
Вымирания нации
Под ковидной волной.
Снова на демонстрации
Молодой Виктор Цой.
 
 
Наша мама – инерция.
А наш папа – КОВИД.
В этом русском Освенциме
Русский же геноцид.
 
 
И бредут по этапам все,
Эпатажно бранясь, –
Моя мама, эмпатия,
Не рожала б меня!
 
 
Наша мама – эмпатия.
Мама – спецоперация.
На советском плакате вы
Мертвецы в инсталляции.
 

Дарья Верясова

Дарья Верясова родилась в Норильске. Училась в Красноярском государственном университете на социально-правовом факультете и на факультете филологии и журналистики. Окончила Литературный институт.

Публиковалась в журналах «День и ночь», «Октябрь», «Волга», «Традиции & Авангард», альманахах «Новый Енисейский литератор», «Пятью пять», «Илья», газете «Заполярная правда»… В 2012 году принимала участие в ликвидации последствий наводнения в Крымске, в результате чего написала документальную повесть «Муляка». В декабре 2013-го и феврале 2014-го ездила в Киев, а в 2017 году – в Донбасс, «для того чтобы собственными глазами увидеть и оценить происходящее».

В 2016 году стала лауреатом литературной премии фонда В. П. Астафьева в номинации «Проза» за повесть «Похмелье». С пьесой «Ближние» стала лауреатом конкурса драматургов «Евразия-2019» в Екатеринбурге. Живет в Абакане.

На Пасху святили куличи и яйца на улице. Неподалёку вертелся попрошайка, привычный глазу, как прихрамовые фонари, чьё существование помнишь, но описать при случае не сумеешь. Лена вообще не любила попрошаек: с одной стороны, думала, что надо быть доброй и давать копеечку, но с другой – знала людей, которым копеечка нужнее. И, решая эту моральную дилемму, она не смотрела нищим в лица, а быстренько прошмыгивала мимо в надежде, что они на неё тоже не станут смотреть. Такая детская вера: закрыл глаза – и сам не видишь, и тебя не видно. Так и было, не смотрели, а на Пасху один попрошайка встал прямо возле лестницы, по которой спускались прихожане, и просил денежку. Лена быстро-быстро уходила в сторону калитки, а в спину ей неслось:

– Или булочку! Или яйцо!

И хотя пропитое лицо откровенно намекало на цель сбора средств, самой себе Лена казалась неприятной и жадной.

С самоизоляцией в городе всё было странно: вроде продлили, а захочешь найти информацию – и нет её. Ни в каком интернете не найти. В ближайшем парке двадцатого числа громко оповещали о режиме самоизоляции до девятнадцатого. Но посещать церкви не запретили, и на том спасибо. Правда, ходили слухи, что в храм на Пасху никого не пустят, и архиепископ призывал воздержаться от посещения ночной службы, но обошлось: и службу отстояли, и крестным ходом прошли, и «Христос Воскресе» покричали. Хоть и на разграфлённом полу, отмечающем социальную дистанцию, хоть и в масках, но в полной мере ощутили радость Воскресения.

Во вторник, двадцать первого числа, Лена поехала в собор на вечернюю службу. Шла Светлая седмица, и хотелось вобрать в себя как можно больше благодати. Ещё до одури пугала самоизоляция и хотелось сбежать из дома хотя бы в храм. Пользоваться автобусами Лена опасалась и, как только сошёл снег, пересела на велосипед, который два года назад приобрела с рук. За это время Лена успела переставить тормозные колодки, сменить камеры, выровнять руль и наречь велосипед Лосиком. В целом они с Лосиком подружились, зимы он коротал на балконе, а летом вместе с хозяйкой ездил в лес, на речку и просто катался по городу. Теперь вот – на службы.

Лена крутила педали и думала, что ездить в юбке на велике – то ещё удовольствие: подол задирается, норовит залезть то в цепь, то в тормоза, мнётся, пачкается… В целом, конечно, ерунда, но неприятно. В джинсах куда удобнее, но не поедешь ведь в храм в джинсах. Конечно, можно накрутить на себя юбку, их достаточно висит на крючках при входе, но осуждающие взоры бабулек, их вздохи и наставительные беседы были невыносимы.

На скамейке возле самого входа в храм, где Лена всегда оставляла Лосика, сидели попрошайки и ели ослепительно-белое на фоне их коричневых лиц мороженое. Они посмотрели на Лену тяжёлыми взглядами, и та не рискнула пристёгивать железного коня в привычном месте – вдруг поцарапают или, чего доброго, заразят вошью – и отправилась с велосипедом к следующей скамейке, не такой удобной.

Ровно в половине пятого Лена вошла в храм. Вышла в семь и, крестясь на лик Спасителя над входом, успела подумать: «Весело будет, если я повернусь, посмотрю на скамейку, а Лосика нет!». Она повернулась, посмотрела на скамейку и увидела, что Лосика действительно нет. Поморгала, но велосипед не появился. Лена решила, что это какая-то оптическая иллюзия, потом представила, что кто-то из охранников отцепил и отогнал его в сторону, чтобы не мозолил глаза архиепископу, чьи окна выходят почти на эту злосчастную скамейку, которая, в отличие от другой, привычной велику и самой Лене, не попадала в зону камеры, висящей над входом. Мысль, что кто-то возьмёт грех на душу и украдёт с территории собора чужую вещь, – даже в голову не могла прийти.

Она быстро спустилась с крыльца, подошла к скамейке и увидела, что по другую сторону от того места, где стоял Лосик, лежит раскрытый привязочный трос. Лена схватила этот трос, села на скамейку и заревела в голос. Спускавшийся с крыльца священник оглянулся на звук, спросил, что случилось, и девушка, потрясая тросом, проблеяла сквозь слёзы:

– Велосипе-е-ед!

Женщина, выходившая из храма вместе со священником, воскликнула:

– Так это Ванька!

– Какой Ванька? – нахмурился священник.

– Ну, наш Ванька-попрошайка! Я в пять часов выходила, прямо в начало службы, видела, как он садится возле скамейки на велосипед. Ещё подумала: откуда у него такой дорогой велосипед? Он меня не видел, вот туда, к парку, поехал. Да кабы я знала, что это ваш!.. – Она растерянно и виновато посмотрела на Лену.

Та всхлипнула.

– Где он живёт?

– Да нигде…

– Сейчас! – сказал священник и отправился обратно в храм.

Вернулся он с другими священниками, и все вместе они попытались придумать, что делать. Никто не знал ни фамилии Ваньки, ни места его обитания.

– А я его прямо перед службой встретил с бутылкой. Ну-ка, говорю, что у тебя там? Он говорит: вода. А я понюхал: ну, ацетоном в нос шибает! Он же нюхает постоянно, токсикоман!

«Неплохо так на паперти подают, раз на вещества хватает…» – подумала Лена.

– Да гнать его надо было давным-давно, чтобы не ошивался тут!

– А ведь Родион с ним вроде бы общался! Может знать, где искать.

Но неизвестный Лене Родион не брал трубку. Ничего, кроме милиции, в голову не приходило.

Прибывший на вызов парень дал Лене втык за подобранный и орошённый слезами трос, который надо было как улику оставить там, где лежал, затем посадил девушку в машину и повёз в отделение. С полчаса она сидела на диванчике и думала, как бы предупредить маму о том, что вернётся, по всей вероятности, поздно, – телефон в храм она никогда не брала.

Потом за ней пришёл опер по имени Александр и повёл девушку к себе в кабинет.

– Почему нарушаете режим самоизоляции?

– Так я же только в храм. Разрешено ездить туда, где открыто.

– А, так вы на своём личном автомобиле? – кивнул Александр.

– На своём личном велосипеде! – снова захныкала Лена.

– Ну, не переживайте! – сказал Александр. – Найдётся. Надо же быть таким мерзавцем – от храма воровать! Давайте сейчас проедемся по району, может, он там катается, так просто сразу заберём.

И они поехали по стемневшему весеннему городу. Шагали по тротуарам гордые собаки с хозяевами на поводках. В масляном свете фонарей пролетали силуэты велосипедистов. На деревьях и кустах еле заметным шумом распускались первые крохотные листья. Это было бы даже романтично, не будь так грустно.

– Не видно ничего.

Александр вздохнул и уверенно ответил:

– Я думаю, бомжа-токсикомана на бело-голубом велосипеде мы сразу заметим!

– А узнаем мы его по стойкому запаху ацетона! – согласилась Лена, и оба захохотали.

Конечно, обнаружить преступника, запросто рассекающего на похищенном железном коне, им не удалось.

– И, понимаете, я его надолго-то нигде не оставляю без присмотра! Только вот возле храма…

– Да уж… – сочувственно ответил опер. – Ну, не вздыхайте, найдём.

– Я не потому. Мама дома волнуется. Я же без телефона ушла.

– Номер помните?

– Нет, – Лена покачала головой. – У меня мама старенькая и паникёрша к тому же, сейчас навоображает себе…

– Она с вами в храм не ходит?

– Мама в зоне риска, ей вообще из дома запрещено выходить. Она и так с ума сходит, а тут ещё я пропала.

Потом они вернулись в отделение и стали смотреть картотеку. Одновременно Александр связывался с районными товарищами, которые должны были знать своих подопечных. Бомжей Иванов в городе Абакане оказалось тридцать семь человек, и никого Лена не смогла опознать.

– Ой, а давайте алкоголиков посмотрим? – предложила она. – Может, он всё-таки не совсем пропащий?

Алкоголиков оказалось больше, чем бомжей, что хоть и свидетельствовало об относительном благополучии горожан, но надежды в поиске велосипеда не давало. Кто-то из алкашей походил на героя фильмов братьев Коэнов, некоторые добродушно улыбались. И никого из них Лена не знала. Отобрали несколько человек и поехали показывать отцу Петру, который вызывал полицию и оставил свой номер для связи. Тот ни в одном Ваньку не признал, но сообщил, что можно поискать на теплотрассе рядом с аэропортом: кто-то однажды говорил, что он именно там обитает.

Ещё отец Пётр сообщил, что другая свидетельница видела, как Ванька крутился возле велосипеда и лет ему не больше, чем двадцать пять.

– Как?! – удивилась Лена. – Мне казалось, под сорок!

Александр посмотрел на девушку с укоризной: всё это время он ориентировал районных товарищей на сорокалетнего бомжа.

По темноте – хоть выколи глаз! – они отправились к теплотрассе, но ничего там не разглядели и снова вернулись в отделение. Там Александр передал Лену в руки следователю, которому пришлось вкратце изложить события вечера. Потом все вместе отправились осматривать место происшествия.

– Смешно будет, если ворота закрыты… – сказала Лена, когда все уже сели в машину.

Ворота действительно оказались закрытыми, скамейку фотографировали сквозь решётку, и, конечно же, её не было видно на снимке.

– А чего собаку не взял? – спросил Александр у приехавшего криминалиста.

– А мне её через забор кидать, что ли?! – возмутился криминалист, а Лена, представив себе собаку-летягу, истерично захрюкала, и все посмотрели на неё с сочувствием.

– Ладно, поезжайте составлять фоторобот, а мы тогда к свидетельнице съездим, – сказал следователь.

– Фоторобот? – изумилась Лена. – Велосипеда?! Так у меня фотка где-то была.

– Фоторобот бомжа.

– Я же его и не видела толком!

– Ну, что поделать? Надо!

В одиннадцать вечера Лена оказалась у криминалистов, где у неё наконец изъяли трос и взяли пробу ДНК.

– А волосы у него какие? – допытывался дядечка, специалист по фотороботам.

– Я вроде бы помню тёмные, а отец Пётр говорил, что светлые…

– Отец Пётр? – удивился дядечка.

– Ага, – кивнула Лена, – это возле храма происходило.

Дядечка откинулся в кресле и с удивлением посмотрел на Лену.

– Что? – с вызовом спросила та.

Дядечка покачал головой и вернулся к фотороботу.

– Ну а всё-таки? Если помыть, побрить?..

– Если помыть и побрить, так, наверное, и замуж можно, – устало вздохнула Лена, – но я не помню!

Дядечка оживился, в глазах его сверкнул интерес.

– А что, не замужем, нет?

Лена ответила саркастическим взглядом, а потом скосила глаза на Александра, сидевшего за её спиной.

– Ну как же это вы не помните лицо того, кто вас обидел?

– Я же при этом не присутствовала! А в лица бомжам я не смотрю.

– А как же христианская добродетель? Подавай – и воздастся? Или вдруг он на самом деле принц на белом коне? Стукнется оземь, обернётся красавцем!..

Дядечка откровенно флиртовал, и Лена засмеялась от нелепости происходящего, всё ещё осторожно оглядываясь на Александра.

– В каком состоянии находились, когда видели объект?

– В самом благодушном.

Дядечка захихикал и щёлкнул себя по шее:

– Это, что ли?

– Как смешно! – ответила Лена и показала рукой «косяк».

– Да?! – воскликнул дядечка.

Лена вздохнула.

– Шутка. Почему вы такой неостроумный?

Дядечка смущённо хмыкнул.

После этого Александр довёз Лену до дома, дал номер для связи и отправился продолжать ночное дежурство. Ему ещё предстояло инспектировать ломбарды.

Дома девушке на грудь бросилась зарёванная мама, которая за пять часов Лениного отсутствия успела навоображать маньяков, теракты и дорожные происшествия, оповестила всех родственников и друзей, а потом догадалась позвонить в справочную, где ей сообщили о поступившем от дочери заявлении.