Текст книги "Спасенная с «Титаника»"

Глава 37

Центральные улицы Нью-Йорка были запружены народом: все ожидали начала грандиозной процессии. Парад в честь Дня святого Патрика считался в Нью-Йорке одним из самых крупных празднеств. В этом году его решили провести пятнадцатого марта, поскольку собственно день святого Патрика выпадал на Страстную седмицу. Люди в зеленых костюмах вышли на тротуары целыми семьями. Оркестры и танцоры взбивали каблуками тучи пыли. Анджело тоже немного постоял, наблюдая за шествием и вдыхая запахи жареных каштанов и воздушной кукурузы.

Сальви и Анна повязали на шею сынишке зеленый шарф. Они радовались оживлению торговли, ведь праздник принес им дополнительную прибыль, зато Анджело было не до веселья. От родственников Марии пришло еще одно письмо на бумаге с траурной каймой. Его уговаривали вернуться домой, в paese[4]4
  Paese (итал.) – деревня, селение.


[Закрыть]. Но как он, человек, невольно отправивший жену и дочь на смерть, посмотрит в глаза семье?

В письме не было ни слова упрека. Анджело не знал, кому принадлежит этот аккуратный почерк, но каждая строчка дышала сочувствием.

Оставляющий старую жизнь ради новой сознает, чего лишается, но не предполагает, что обретет. Господь счел нужным забрать Марию и Алессию к себе на небо, и кто мы такие, чтобы спрашивать – почему? Отец Альберто говорит, что сия тайна откроется нам лишь в вечности.

Он не сказал родственникам Марии о пинетке с тосканским кружевом. Было бы жестоко зажечь в них надежду или продолжать согревать этой надеждой себя. За долгие месяцы пришла только одна женщина, которой будто бы помнилось, что она видела обеих – Марию с Алессией – на борту «Титаника», в салоне третьего класса. По ее словам, Мария танцевала под веселые звуки ирландской жиги, однако наверняка женщина утверждать не бралась. Эта сцена постоянно преследовала Анджело. Мария любила поплясать; ее легкие ножки едва касались пола, когда она с радостным смехом кружилась в танце.

Сегодня им бы вместе смотреть на этот парад… Анджело посадил бы малышку на плечи, а Мария стояла бы рядом в белом платье, отделанном кружевом, которым она так гордилась. Ее мастерство нашло бы в Нью-Йорке большой спрос. Она собиралась привезти с собой все инструменты и приспособления – валики для плетения кружев, иглы, крючки, схемы узоров, – продавать изделия и обучать своему искусству других…

Анджело вновь вспомнил о пинетке, которая теперь лежала на небольшом алтаре – он устроил его из фотокарточки и фигурки Богоматери, Святой Марии дель Кармине. А что, если Мария продала эти пинетки еще на «Титанике» и какая-то другая девочка носит одежки его дочери? От этой мысли у Анджело разрывалось сердце.

Он смотрел, как зрители истово осеняют себя крестом при виде статуи Мадонны, которую несли на плечах дюжие ирландские моряки. Девушки-ирландки на другой стороне улицы, по-видимому из фабричных работниц, смеялись и махали руками. Одна из них, в шали и соломенной шляпке, отчего-то робела и стояла, опустив голову, а потом вдруг подняла глаза, поймала взгляд Анджело и улыбнулась. Он сразу же отвел взор, пораженный своей реакцией.

О, он уже строит глазки девицам, тогда как после смерти жены не прошло и года!.. Анджело мучила совесть, и все же инстинктивный порыв найти утешение был силен. Устыдившись, он повернулся спиной к оркестрантам в зеленых костюмах, чьи веселые мелодии оглашали спертый, вонючий воздух. Анджело стало душно, он ощутил непреодолимое желание выпить. В последнее время ему все время хочется приложиться к бутылке. Бутылка – его верная спутница и подруга, без нее не заснуть. «Трудись прилежно, трудись каждый день, и ты никогда не будешь знать голода», – повторял его отец. Анджело прилежно трудился, а что получил? Зачем ему теперь работать? Сальви вечно заставляет его мыть и причесывать непослушные черные кудри. «Ты красивый парень, найди себе ragazza[5]5
  Ragazza (итал.) – девушка.


[Закрыть] по сердцу!»

Анджело хотелось ударить дядю за эти слова, однако он не смел проявить неуважение к старшим. Посмотреть на другую женщину? Забыть Марию – так просто, словно завернуть кран?

Далеко в Канаде есть кладбище, где захоронены тела, поднятые из воды. Надо было бы поискать среди них, однако Анджело сказали, что Мария и Алессия в списках не значатся. Анна и Сальви обратились в Благотворительный фонд от имени племянника и узнали, что ему полагается компенсация, равная стоимости имущества, которое Мария имела при себе. Анджело мог заявить лишь об утонувших кружевах, но чем восполнить потерю жены и ребенка?

Священник в Старом соборе сочувствовал Анджело, однако советовал смиренно переносить горе. Хотя священник говорил, что со временем все пройдет, Анджело вовсе не хотел, чтобы горе утихало. Страдание – его кара, только вот чтобы работать, он должен спать, а чтобы заснуть, приходится пить. Он давно на опасной грани и почти не владеет собой. Кому какое дело, если однажды утром он поскользнется и упадет с высоких лесов, решив свести счеты с жизнью?

Удерживала лишь мысль о том, что его мать не перенесет боли и позора. Да еще крохотная пинетка – а вдруг Алессия где-то в Нью-Йорке? Надо заглушить эту мучительную тоску.

Анджело ушел с парада – хватит смотреть на счастливые семьи. Все, что ему нужно, – дешевый бар, крепкая выпивка и несколько часов забвения на задворках Малберри.

Проснулся он на грязном полу какой-то ночлежки. Карманы обчищены, стоит вонь перегара и кое-чего похуже. Куда его занесло? Анджело встал, и перед глазами все поплыло. Перешагивая через храпящих пьяниц, он услыхал звон колоколов, что созывали верующих на праздничную мессу по случаю Вербного воскресенья.

Он не помнил, как оказался в этой дыре. Голова кружилась и разламывалась от боли. Наверное, он пил дешевый самогон, праздновал День святого Патрика с какими-нибудь ирландцами. Впрочем, какая разница? Никакой – теперь, когда он лишился своего заработка, верней, того, что от него оставалось. Надо переодеться в чистое, прежде чем являться на глаза Сальви и Анне. Родня опять устроит ему взбучку за то, что он опустился и позорит семью.

Однако, как говорится, чего глаз не видит… «Не пропусти праздник святого Патрика, этот святой всегда тебе поможет», – словно бы услышал Анджело голос матери. Но станет ли святой Патрик слушать его мольбы? На что ему сдался еще один итальянский пропойца?

Анджело мучился стыдом, похмельем и горем. Все-таки необходимо привести себя в порядок и отметить праздничный день как полагается. Он слабо улыбнулся, вспомнив, как мама грозила ему пальцем и приговаривала: «Покажи своих друзей, Анджело, и я скажу, кто ты есть».

Он обвел взглядом распростертых на полу пьяниц, бродяг, мелких воров и прочее отребье. Я ведь не такой, как они? Пресвятая Дева, и как я до этого докатился?.. Помоги мне! Мария, моя любимая, ну почему ты меня покинула? Что со мной станется без тебя? И зачем только ты села на этот проклятый пароход! По лицу Анджело потекли слезы. Шатаясь, он вышел на улицу, и яркие лучи весеннего солнца ударили в глаза. Держась рукой за дверной косяк, он постоял, чтобы привыкнуть к свету, а потом нетвердым шагом двинулся на звук церковных колоколов.

Глава 38
Апрель 1913

Их письма определенно пересеклись в пути, подумала Мэй. Прежде чем отправить свое, она села в парке на скамейку и несколько раз прочла его от начала до конца.

Дорогая Селеста!

Это письмо совсем короткое. Не могу поверить, что с той первой, роковой нашей встречи минул уже год. Скоро слово «Титаник» вновь будет у всех на устах, и от этого мне становится страшно. По всей Англии пройдут большие поминальные службы. Мое сердце разрывается: у Джо даже нет могилы, куда я могла бы принести цветы, и я до сих пор не смирилась с тем, что судьба так грубо и жестоко лишила нас семейного счастья.

Твой отец положил цветы к месту упокоения миссис Форестер, сделал это от твоего имени. Он очень тоскует по ней, особенно вечерами – в то время, когда супруги обыкновенно ужинают за столом у очага и разговаривают друг с другом… время тепла и близости, которого лишены вдовцы и вдовы.

Забавно, ведь именно ты научила меня вести беседу на бумаге. Мне нравится думать, будто мы сидим за чашечкой чая и мило болтаем. В этом мне не хватает наших фабричных девушек. Что до женщин из колледжа, они не слишком-то любят чужаков. Среди них есть некая Флорри Джессоп, которую я терпеть не могу. Она всюду сует свой нос и пронырлива, точно хорек. Я стараюсь держаться от нее подальше.

Твой отец пригласил нас на чай пятнадцатого числа, за что я ему признательна. Только он по-настоящему понимает, какой страшной эта дата будет для меня всю оставшуюся жизнь. Я принесу с собой эклеры – знаю, он их любит.

Я никогда не устану благодарить тебя за шанс, который ты мне дала, – возможность жить вдали от сочувствующих взглядов. Я в неоплатном долгу перед тобой, и если сумею хоть чем-то помочь, тебе стоит только попросить. И пусть мы принадлежим к разным слоям общества, по письмам у меня складывается ощущение, что мы – самые близкие подруги на свете. Хочется верить, ты чувствуешь то же самое.

Да благословит тебя Господь.

Мэй и Элла

* * *

– Минни, для меня в почте ничего нет?

Селеста была озадачена. Уже несколько недель от Мэй ни словечка, и это весьма странно, тем более что приближается годовщина ужасной трагедии. Селеста в сотый раз проверила серебряный поднос в коридоре, куда обычно складывали письма.

– Простите, мадам, ничего.

Минни сделала книксен, не поднимая глаз, что тоже было на нее не похоже.

– Я жду письма из Англии, – вздохнула Селеста.

– От вашей подруги с «Титаника»? – спросила Минни. Все слуги знали о переписке Селесты и Мэй и отпаривали марки с конвертов для коллекции, которую собирал Родди. – В городе проведут большое собрание в память всех погибших, а в католической церкви отслужат поминальную мессу.

Селеста рассчитывала поехать в Нью-Йорк, чтобы принять участие в мероприятиях, посвященных жертвам катастрофы, однако добиться разрешения Гровера становилось все труднее. Правда, у нее есть одна идея, которая может сработать, если преподнести ее мужу правильно. Нужно взять с собой Родди. Мальчик все больше льнет к ней, а Сьюзан сказала, что он опять обмочил постель.

– Не будем огорчать мистера Паркса, у него и так много забот, – сказала тогда Селеста.

И почему она вечно должна придумывать для Гровера оправдания? Она знала, что тот накажет сына и только усугубит проблему. Путешествие в Нью-Йорк пойдет на пользу им всем; возможно, время, проведенное с семьей, придаст Родди уверенности. Отчего она так мечется между домом и другим своим занятием? Пожалуй, если она напишет Мэй, это поможет ей разобраться в собственных мыслях. По крайней мере, на бумаге Селеста честна сама с собой.

Похоже, наши письма вновь разминулись. Чудно, что мы опять пишем друг другу одновременно. Прошел уже год, но я до сих пор слышу крики пассажиров, попавших в ледяную воду и обезумевших от страха. Я стараюсь использовать свое время на то, чтобы эти голоса с «Титаника» не остались забыты или не услышаны.

Честно признаюсь, собрания «Комитета спасенных» иногда бывают скучны и утомительны. Женщины способны отстаивать свои интересы не менее горячо, нежели мужчины, однако среди них есть такие, кто непременно стремится перекричать остальных и сделать все по-своему.

Селеста продолжала увлеченно писать, стараясь, чтобы ее слова не звучали чересчур напыщенно.

Порой, сидя в церкви, где дамы собираются для шитья, я слушаю местные сплетни, которые раздражают меня так, что хочется кричать. Тогда я начинаю рассказывать обо всем, что слышала в Нью-Йорке об избирательных правах для женщин, а моя свекровь бросает на меня взгляды, полные ужаса. «Нечего сказать, хорошеньких идей ты набралась от этих суфражисток, – однажды сказала она. – Едва ли Гровер позволит тебе общаться с ними».

Я хотела объяснить, почему мужчины не способны оценить наши усилия, почему считают их менее важными на мировой арене по сравнению со своими. Боже, я говорю, как памфлетистка. Я разрываюсь между обязанностями жены и матери и своим гражданским долгом. Осталось ли во мне что-либо от той мечтательной девочки, которой я некогда была? Сама не знаю. Окажись я в Англии рядом с тобой, стала бы я приковывать себя наручниками к перилам и выступать в рядах миссис Панкхёрст?[6]6
  Панкхёрст, Эммелин (1858–1928) – британский общественный и политический деятель, борец за права женщин, лидер британского движения суфражисток, сыграла важную роль в борьбе за избирательные права женщин.


[Закрыть] Полагаю, да.

Скверно, что я изливаю тебе свои жалобы именно теперь, в дни, когда нам следует думать о душах несчастных, которые уже не обретут голоса. Прости меня за эту эгоистичность. Я очень жду весточек от тебя, и мне кажется, что с даты последнего письма прошла уже целая вечность. Надеюсь, ты найдешь тихое местечко, где сможешь оплакивать своего драгоценного супруга. Прошу, не делай слишком больших пауз между письмами. Помню всё и остаюсь в нетерпении.

Твоя Селеста

Она поискала марку в ящике, где лежали принадлежности для писем, но не нашла и решила взять одну у мужа – едва ли Гровер будет против, и ему необязательно знать, что это для Мэй.

Селеста подошла к двери кабинета, на мгновение задержалась, вспомнив о прошлом своем посещении этой комнаты и ударах, которые затем последовали. На серебряной подставке для писем марок не нашлось. Заглядывать в ящики стола Селеста прежде не отваживалась, к тому же была уверена, что они все равно заперты. Она наклонилась, чтобы подергать за ручку, и вдруг увидела в мусорной корзине конверт с английской маркой и знакомым почерком. Письмо от Мэй! Гровер вскрыл его, прочитал и выбросил.

На миг у Селесты закружилась голова. Определенно, этого письма она не видела, и, судя по почтовому штемпелю, оно пришло всего несколько дней назад. Ну конечно, Мэй не забыла свою подругу в первую годовщину трагедии «Титаника».

Селеста села за стол Гровера в кресло красного дерева и внимательно прочитала письмо. Только так она могла сохранить спокойствие, сдержать бушевавшую внутри ярость. Это предательство причинило ей такую боль, что от отчаяния хотелось кричать.

Значит, у нее нет права даже на личную переписку с подругами? Как он посмел? Нет, это уже слишком. Всхлипывая, Селеста перечитала письмо еще раз, а потом сунула его в мусорную корзину так же, как оно лежало. В душе вновь вскипел гнев. Что ж, она принимает правила игры. Селеста вскрыла свое письмо к Мэй и добавила постскриптум:

P.S. Твое письмо только что пришло. Пожалуйста, не обращай внимания на мои глупые упреки, и, поскольку ты предложила помощь, я хотела бы ею воспользоваться. Моя просьба может показаться тебе странной, но позже я все объясню. Отныне прошу писать мне до востребования, в почтовое отделение Акрона на имя миссис Паркс, а не на домашний адрес.

Если Гровер решит, что их дружба пошла на спад, он ослабит бдительность. Он и не подозревает, чего добился. Пускай она слабая женщина, однако поступок мужа задел ее за живое, придал решимости. Ей не запретят писать домой – отцу, Мэй или кому-либо другому. Если это война, то первая схватка осталась за Селестой. Правда, прежде чем она одержит победу, ей придется выстоять в более тяжелых сражениях.

* * *

Мэй трижды перечитала странное письмо Селесты, пытаясь понять его суть. В середине Селеста много писала об избирательных правах для женщин и о какой-то даме по имени Элис Пол, которая устраивала голодовку в Англии, а теперь возглавляет движение суфражисток в Соединенных Штатах.

Я вступила в Национальную американскую ассоциацию за женское равноправие, поскольку чувствую себя обязанной защищать права женщин здесь, в Америке. Почему половина населения страны не может высказываться в вопросах политики? Двадцать миллионов женщин лишены у нас права голоса. По словам Элис, любое наше усилие, даже самое скромное, принесет плоды. Как поется в гимне, «В этом темном мире быть добра лучом, Ты в уголке твоем, а я – в моем».

Мэй продолжала читать, сбитая с толку некоторыми фразами, особенно насчет перемены адреса. Она видела суфражисток, раздававших листовки на Рыночной площади в Личфилде, видела фотографии в газетах, на которых был запечатлен пикет перед зданием парламента.

Гровер думает, я участвую в собраниях «Комитета спасенных с «Титаника», и это отчасти правда. Я должна делать хоть что-то ради…

Почерк Селесты был неровным, строчки куда-то убегали, словно она торопилась. В чем же дело?

Не то чтобы Мэй не верит в необходимость наделения женщин правом голоса. На бумагопрядильной фабрике в Болтоне эти вопросы обсуждались очень горячо, и еще несколько лет назад она вступила в профсоюз и поставила свою подпись в поддержку всеобщего избирательного права.

На фабрике даже возникли беспорядки, когда мистер Уинстон Черчилль проезжал через город. Джо верил в социализм, но у социалистов все пошло наперекосяк: взять хотя бы ту же миссис Панкхёрст с ее наручниками – дело ведь кончилось полицией. Недавний поджог летнего дома лорда Леверхалма в Ривингтоне потряс Мэй, однако после переезда в Личфилд она не задумывалась об этом всерьез. Она теперь так далека от всей суеты…

Что бы сказал каноник Форестер, если бы его дочь маршировала по стране, потрясая лозунгами? Видимо, супруг Селесты – очень понимающий человек, если разрешает ей выставлять себя на посмешище. С другой стороны, женщинам вроде Селесты не нужно работать, чтобы прокормить семью. Они могут полностью посвятить себя увлечениям, не задумываясь о расходах… И все же что-то было не так, и Мэй беспокоилась. Судя по письму, Селеста прямо сама не своя.

Мэй еще раз перечитала строчки, посвященные активной деятельности Селесты, и устыдилась своего безмятежного существования. Она занимается хозяйством, делает работу по дому и благодарна правительству за назначенную пенсию – ведь ей надо растить Эллу. По воскресеньям она тихонько сидит на задней скамье старой приходской церкви в Незерстоу и пытается унять смятение в душе, ибо кошмарные сны не отступают. Мэй трудно лгать в письмах, скрывая истинные чувства по отношению к Элле и своему поступку, однако Элла уже стала слишком важной частью ее жизни, и теперь Мэй ни за что с ней не расстанется.

Странно – они обе, и Мэй, и Селеста, вскользь намекают на свои тревоги, но не находят смелости высказаться напрямую. Муки Мэй настолько горьки, что она никогда не опишет их на бумаге.

В довершение всего, у нее произошла стычка с Флорри Джессоп, которая однажды застала Мэй выходящей из банка.

– Среди нас не часто встретишь человека со сбережениями, – язвительно улыбнулась Флорри, с любопытством разглядывая банковскую книжку на дне корзинки Мэй.

Та почувствовала необходимость ответить.

– Мой муж погиб в море, и я получаю пенсию, – просто сказала она в надежде убраться подальше от этой толстухи, всюду сующей свой нос.

– Вон оно что! А мы-то все удивляемся, как вам удается так красиво одевать и себя, и ребеночка на скудное жалованье, что нам платят там, – ухмыльнулась Флорри, кивнув головой в сторону Соборного двора, а затем смерив взглядом нарядное черное пальто Мэй.

Мэй покоробило это «мы». Ей очень не хотелось, чтобы она и Элла служили предметом местных сплетен.

– Элле приходят посылки из Америки, – попыталась объяснить она.

– Стало быть, у вас там родственники? Это через них вы получили место? Знаю, вы убираетесь в доме у каноника. Говорят, Летти Фейген не очень-то обрадовалась, когда каноник Форестер взял вас на ее место. Скажу вам по секрету, душенька: у нас тут не принято получать работу таким способом. Теперь люди думают, что Летти плохо справлялась.

Мэй вспыхнула.

– По правде говоря, в доме было не слишком чисто, когда я пришла туда в первый раз. Я думала, у каноника никто не убирает.

– А что вообще такие, как вы, делают в доме у таких, как он? – Флорри буквально вросла в землю, преграждая Мэй дорогу.

– Я знакома с дочерью каноника, – произнесла Мэй и прикусила губу. Большая ошибка!

– Так она же в Америке, замужем за какой-то шишкой. Она была на «Титанике». Вы-то ее откуда знаете?

– Познакомились в церкви… это долгая история.

Мэй попыталась повернуть коляску в сторону, но Флорри стояла как скала.

– Странно, что вы вообще утруждаете себя работой. С этакими-то связями, да еще и пенсией!

Теперь от поединка не уйти. Каким образом Мэй может защитить себя?

– Все совсем не так. Мне нравится моя работа. У нас с дочерью никого нет, я должна зарабатывать.

Мэй опять собралась было уйти, однако Флорри схватила ее за руку.

– Не так быстро, голубушка. Я слыхала про вас другое. Вы отказались вступить в «Кооперативную гильдию».

– С чего вы взяли? – Мэй хотелось убежать, скрыться от обвинений. – Когда я выхожу из дома, нужно, чтобы кто-то присматривал за ребенком, а это стоит денег или ответных услуг, – резко сказала она.

– Примите бесплатный совет, миссис Смит – если, конечно, это ваша настоящая фамилия. В Личфилде есть город и есть церковь. Выбирайте: либо Соборный двор, либо Рыночная площадь. Не годится стоять правой ногой в одном лагере, а левой – в другом. Либо вы – одна из нас, либо – одна из них.

Мэй начала злиться.

– Я не местная. Моя родина – Ланкашир, и я не намерена принимать чью-либо сторону!

Флорри моментально поймала ее на слове.

– Вот как? И что же привело вас с севера в такую даль?

– Я овдовела, – сквозь зубы процедила Мэй. – Женщине не запрещается сменить обстановку после смерти мужа.

Флорри слегка отпрянула, услышав горький ответ, однако не проявила ни малейшего сочувствия.

– Извините, конечно, а все ж таки мы тут подумали, что если вы и вдова, то не такая, как другие.

– Что вы имеете в виду? – Мэй в упор посмотрела на Флорри, на мгновение застигнув ее врасплох.

– Ну, может быть, кто-нибудь… устроил вас с младенцем, гм, в тихом местечке, где вас никто не побеспокоит… Вдобавок обеспечил денежками…

На щеках Флорри от возбуждения загорелись алые пятна.

– Как вы смеете! Джозеф был моим мужем, мы еще с детских лет любили друг друга! С его смерти прошел всего год… – Глаза Мэй наполнились слезами.

– Эй, не кипятитесь. Я вовсе не хотела вас обидеть, но вы и вправду держитесь особняком. Люди всегда интересуются новыми соседями.

– Что вам за дело, кто я такая? – выпалила Мэй. – Позвольте пройти, мне еще нужно сделать покупки.

– Вот смотрю я и думаю: есть в вас что-то странное, какая-то загадка. Не волнуйтесь, милочка, я все разнюхаю и докопаюсь до правды. Ишь ты, пенсия за мужа!

Флорри с ядовитым смехом удалилась, а Мэй обмякла. Вот тебе и «тихое местечко». Меньше всего ей нужны сплетни, гуляющие среди персонала колледжа. Черт тебя подери, Флорри! – мысленно выругалась Мэй. – Только у меня начало все устраиваться, как ты все испортила. К счастью, все это время Элла спокойно проспала в коляске. Пускай себе думают что хотят; из нее они ничего не вытащат. Пожалуй, пора подыскивать другую работу. Почему ее не оставят в покое? Отвечать на вопросы досужих кумушек вроде Флорри необязательно, и все же отныне она должна быть начеку.

Да, верно, Мэй ни с кем близко не сошлась в Личфилде. Работа и ребенок отнимают все ее время, она сильно устает, а кроме того, до сих пор плохо спит по ночам. Ее единственная подруга живет за океаном, и даже с ней что-то происходит. Можно ли назвать настоящей дружбой отношения, в которых вы не встречаетесь, и случай лишь раз свел вас вместе в чрезвычайных обстоятельствах? Тем не менее эта связь отчего-то служит Мэй утешением и придает сил, в письмах к Селесте она может излить свои чувства, поделиться мыслями. Такая леди, как Селеста, не стала бы продолжать переписку, если бы ей это не нравилось. Жаль, что Мэй по-прежнему не осмеливается открыть правду об Элле. Может, после этого ее перестанут мучить ночные кошмары? Однако подобная правда тяжела для любого человека, даже для близкой подруги. Мэй вздохнула: она лгунья, похитительница и притворщица, но ее решение в тот момент было единственно верным.

Самое важное – благополучие Эллы. Мэй экономит каждый пенни, чтобы малышка имела все лучшее: крепкие туфельки, уроки танцев, образование. Когда придет время, Элла займет место не внизу, а в серединке общественной лестницы, и у нее в жизни будет много возможностей. Если другие считают их гордячками, так им и надо. Все они, вместе взятые, не стоят и мизинчика Эллы.

Капитан Смит вверил Мэй судьбу малютки с тем, чтобы она сделала для девочки все возможное и обеспечила ей достойную жизнь. Ребенок должен иметь возможность выбора. Мэй училась с большой охотой, пусть даже и в вечерней школе при фабрике, любила прочесть интересную книгу. Сейчас она живо интересуется собором и его историей, с удовольствием слушает орган и певчих. Честно говоря, ей все больше нравится этот старинный город, несмотря на совершенно ровный рельеф и отсутствие холмов, что так не похоже на болота Эджуорта.

Родись Мэй в более высоких слоях общества, наверное, она во многом походила бы на Селесту и столь же горячо ратовала за права женщин. Возможно, ей стоит вступить в «Кооперативную гильдию» и проявлять активность. Там она кое-чему научится и заведет друзей вне колледжа. Однако… друзья, как правило, задают вопросы и влезают в твою жизнь. Выдерживать дистанцию все-таки безопаснее. Уж лучше не искать себе неприятностей, и пусть все идет своим чередом.

Главное – Элла, остальное не имеет значения. Мэй обязана использовать данный ей шанс и добиться успеха, чтобы оправдать кражу истинной личности малышки. Только добившись этого, Мэй обретет покой.