Текст книги "Колючая звезда"

– Мне кажется, что для одного дня с меня и так достаточно, – сказала она, отставляя стакан на каминную полку. – Но это не значит, что вы и себе должны отказывать в глотке-другом.

Но он тоже не выглядел человеком, жаждущим глотнуть спиртного.

– Чем вы тут занимаетесь?

– Составляю список всех, кого знаю. – И она передала ему листок.

– Но вы знаете множество людей.

– Ох, в том-то и дело! Огромное множество. – Клаудия смотрела, как он пробегает взглядом имела. – Как вы думаете, – спросила она, когда он вернул ей список, – кого скорее следует подозревать – близких, друзей или просто знакомых? Или кого-то, с кем я и общалась-то от силы один-два раза где-нибудь на телестудии или за кулисами театра, кого-то, чье имя я сразу же забыла или вообще никогда не знала? – Она помолчала, ибо другая мысль пришла ей в голову. – А может, кто-то из завзятых театралов, которому не понравился мой спектакль? Допустим, человека раздражает, что я не так хороша, как была моя мать.

– Да по этой причине можно подозревать полстраны.

– Ну, спасибо.

– Я не хотел сказать…

– Ах, вы не хотели!

Их взгляды на миг пересеклись, но он тотчас отвел глаза и показал на список.

– Кто все эти люди? К примеру, вот этот Мэтью? Бедняга Мэтью! Что с ним будет, когда он увидит ее грубо обкромсанные волосы!

– Это мой парикмахер. Можно спокойно вычеркнуть его. Если бы он был злодеем, то придумал бы что угодно, но только не порчу волос. С волосами он никогда бы так не поступил.

– А Питер Джеймсон?

– И Питера можно вычеркнуть. Это мой агент, его заработки зависят от моей работоспособности.

– Джоанна Грей. Кто она?

– Подруга. Мы с ней вместе учились в Королевской академии драматического искусства. Она очень хорошая актриса, фактически она должна была бы играть в «Сыщике», но сломала руку. Сегодня вечером она подменяет меня в спектакле.

– О спектакле я и не подумал. Клаудия поежилась.

– Я так плохо играла, что решила на время отказаться от роли. Почему из-за моих неприятностей должен страдать зритель?

– А Филлип Рэдмонд? Он, кажется, одержим образом вашей покойной матери?

– Насчет одержимости не знаю. Она дала ему первую работу в театре. Да вы сами видели, как он относится к ее памяти. Вы же помните, как он укорял меня, мол, она, моя матушка, никогда бы не сделала того, что позволила себе сделать ее дочь на смехотворном телешоу. Впрочем, он в этом не одинок.

Клаудия, несмотря на тепло августовского вечера и огонь в камине, время от времени продолжала поеживаться и растирать ладонями плечи.

– Вам холодно?

– Малость знобит.

– Это, вероятно, реакция. Вы до сих пор не можете освободиться от тяжкого груза случившегося.

– Я пытаюсь.

Ее глаза были полны боли, и она закрыла их, боясь, что снова могут нахлынуть слезы. Нет, плакать она не станет. Не должна.

– Ну-ну, будет вам!

Габриел наклонился к ней, и она почувствовала на своей щеке его дыхание, затем он поднял ее из кресла, обнял и прижал к себе, пытаясь согреть. Его губы прикасались к ее макушке, но в этом не было никакой угрозы, только желание успокоить.

– Вы пережили несколько трудных дней. И знаете, ведь никто не смеялся над вами из-за того, что вы сделали на этом шоу.

– Вы полагаете? Так позвольте доложить вам, что на свете существует множество людей, которые прост о счастливы будут видеть, как золотая девочка оплошает, споткнется, например, и грохнется во весь рост.

– Золотая девочка?

Она уткнулась лицом ему в плечо.

– Кто-то из газетчиков назвал меня так. Написал, что я имею все.

– Никто не имеет всего. – Он осторожно повернул ее голову так, чтобы заглянуть в лицо. – Посторонние, не знающие вас люди могут говорить что угодно, вы все равно не сможете убедить их в обратном, потому что больше всего они верят в иллюзии.

Клаудия внимательно посмотрела на него. Вся ее жизнь прошла под знаком иллюзии.

– Это моя работа, Габриел, создавать иллюзии, но существуют вещи, которых нам не избежать.

– Мы попытаемся. Мы просто обязаны попытаться.

Его голос звучал убедительно, и он так бережно держал ее в своих объятиях, что она чувствовала себя защищенной, а когда он теснее прижал ее к себе, она вновь ощутила его силу и заметила, что в этот момент он будто забыл о собственных горестях.

Клаудия подняла руку, прикоснулась к его лицу так же, как он касался ее щеки, и вслед за этим движением поцеловала его, вернее, легко прикоснулась губами к его губам. В этом поцелуе не было ни страсти, ни чувственности, ничего, кроме воспоминания об их прежних поцелуях, дававших ей право чмокнуть его просто из благодарности.

Она благодарила его за то, что он рядом с ней, что он предоставил ей убежище в своем коттедже, который некогда разделял с женой, хотя приезд сюда, судя по всему, заставил его страдать. Благодарила за то, что он поддерживает ее, заботится о ней. Но тревожило то, что она испытывала к нему чувство, способное обостриться от одного ощущения его силы. Она впервые имела дело с таким сильным мужчиной, как Габриел Макинтайр. Вот что смущало. Она начинала слишком уж желать Габриела Макинтайра.

И именно потому, чтобы не вводить в соблазн ни себя, ни его, она отпрянула от него и вновь впорхнула в безопасность глубокого кресла, подогнув под себя ноги и протянув руки к угасающему теплу очага, как будто оно могло возместить тот жар, который исходил от его тела. Нет, возместить это, конечно, было нечем. А Габриел, ни слова не сказав, присел на корточки между ней и камином и долго ворошил угли, прежде чем поместить в камин еще пару чурок. Потом он поднялся, взял с камина стакан и вложил ей в руку, даже придержал ее пальцы, чтобы она не выронила его, после чего отошел к окну и уставился в прозрачную черноту ночи.

Потеряв его из поля зрения, она будто осталась в комнате одна. Более того, у нее явилось ощущение, что она лишилась друга, и это заставило ее обернуться и посмотреть на него. Зубы ее начали выколачивать дробь, и она отхлебнула немного виски, сразу же почувствовав приятное тепло, скользнувшее вниз и согревшее ее изнутри. Но и это не возмещало потери его близости.

– Не думаете ли вы, что все произошло из-за «Сыщика», Габриел? – спросила она, видя, что он слишком уж долго задерживается у окна. – Появились первые сообщения о готовящемся сериале, и кого-то осенило воспользоваться этим в своих целях.

– Вполне вероятно, – сказал он, вернувшись к камину, но оставаясь на почтительном расстоянии от нее. В голосе его звучало сомнение. – Сама тема сыщиков, возможно, побудила их к тому, чтобы наказать любимый объект за собственное разочарование в нем. Они хотят, чтобы их жертва знала, что они страдают.

– Нет, все же я не уверена.

В какой-то момент их взгляды встретились, он первый опустил глаза, потом подошел и кончиками пальцев погладил ее по щеке.

– Возможно, вы догадываетесь, кто это мог сделать, просто не хотите додумать мысль до конца. – Она слегка отстранилась от него, и его рука повисла в воздухе. – Человек, Клаудия, так уж устроен, что он изгоняет из своего сознания неприятные мысли. Не хочет смотреть в лицо фактам.

– Нет, это не про меня, – возразила она. Он отвернулся и уставился в огонь.

– Пусть так, Клаудия. Но никто из нас не застрахован от подобных вещей. Прежде чем заснуть, постарайтесь мысленно перебрать всех ваших друзей и знакомых еще раз. – Помолчав, он добавил: – Возможно, это кто-то из среды коллег или друзей. Подойдите к проблеме осознанно, и это поможет вам в поисках ответов…

– Ответов? Каких ответов?

Она подалась вперед и встала, пытаясь заглянуть ему в лицо. Он воспринял это как движение женщины, которая терпеть кого-то не может, но вынуждена иметь с ним дело, поскольку он ей полезен. Ему вдруг вспомнился Тони, и хотя он не думал, что между ними могло быть что-то серьезное, но нечто, похожее на ревность, вновь шевельнулось в нем. Он возвратился в свое кресло.

Хорошо, он не прав, но он слишком сильно зафиксировал свое внимание на ее публичном имидже, так что не был готов рассмотреть ее поближе, и она определенно не намерена раскрываться, предпочитая и дальше прятаться под маской известной актрисы. Это ее единственный способ защититься от него, от человека, который ей не верит. Он и в самом деле не верил ей. Фактически единственная причина, по которой он проявил такое заинтересованное внимание к ее проблемам, заключалась в том, что угрозы ей волею судьбы каким-то образом начались с его парашютов. Мак всеми силами старался удалиться от правды, но внутри него все протестовало против такого насилия над собственной природой.

– Знаете, Клаудия, я просто имел в виду, что, может быть, вам пора самой себе задать несколько вопросов.

– Каких вопросов?

Он смотрел на нее. Его глаза оставались спокойными, все еще оставались спокойными. Кажется, ей удалось завладеть его вниманием, и она решила воспользоваться этим.

– Каких вопросов, я спрашиваю? Ведь вы единственный человек, которого я посвящала во все. Вы один знали тогда, что я еду к Физз…

– Клаудия! – воскликнул он, вскакивая с кресла.

Она будто не слышала, слишком была занята неожиданно пришедшей ей в голову мыслью. Страшной мыслью, потому что тогда все сходилось.

– Вам ничего не стоило, воспользовавшись своим обаянием, проникнуть в мой дом и подсунуть под дверь ту ужасную записку. Вы могли это сделать накануне вечером. Теперь у меня ни в чем нет уверенности. – Клаудия нахмурилась. – Да вы же просто взломщик, вы без моего ведома проникли в квартиру, чувствовали себя как дома, могли сделать что угодно…

Она вскочила с кресла и смотрела на него чуть ли не с ужасом.

«Доверьтесь мне. Отдайте себя в мои руки». Она и доверилась ему, приняв его покровительство, а в результате оказалась в изолированном коттедже, без телефона, без малейшего шанса на спасение…

Когда он протянул к ней руки, она издала легкий возглас испуга, отпрянула назад и чуть не упала, споткнувшись о ножку кресла. Он успел схватить ее за плечи предотвратив падение.

– Почему, Клаудия? – спросил он тихо. – Почему вы вдруг решили, что именно я виновник всех ваших несчастий? – Она покачала головой, не имея сил отвечать, но он настаивал: – Вот уже второй раз вы начинаете подозревать меня в том, что я способен причинить вам вред. Я не понимаю…

Его густые темные брови грозно сошлись, лоб прорезали глубокие складки.

Она не пошевельнулась. И вдруг сама ужаснулась тому, что наговорила. Нет, в это невозможно поверить. Он пытался защитить ее от всех напастей, от разорванных фотографий, от всего этого кошмара, и единственная причина, по которой он это делал, заключалась в том, что он хорошо к ней относится.

– Я… я виновата, простите меня, Габриел, я не хотела… Я знаю, что вы не можете желать мне зла.

– Надеюсь, что вы сейчас искренни. Если нет, то поверьте, я привез вас сюда единственно для того, чтобы вы чувствовали себя в безопасности. Малейшее сомнение, и я отвезу вас туда, куда пожелаете.

Его слова сделали свое дело. Слезы, сдерживаемые ранее жутью ее предположения, хлынули из глаз. Она склонила голову, не в силах говорить. И он, не сказав более ни слова, поднял ее с кресла, заключил в объятия и прижал к своему жаркому телу, к груди, как перепуганного ребенка, так что она, слыша под ухом биение его сердца, очень быстро успокоилась.

– Все будет хорошо, поверьте мне, милая Клаудия. Вы просто измучены последними днями. Любой на вашем месте был бы измучен и истерзан сомнениями.

– Да, я именно истерзалась, – согласилась она, закрыв глаза, как будто это могло изгнать из ее души последние страхи. – Я чувствую себя такой… такой одинокой.

– Вы не одиноки, Клаудия, – прошептал он, касаясь губами ее макушки. – Вы никогда не будете больше одиноки.

ГЛАВА 14

Вы не будете больше одиноки. Слова эти только что прозвучали. Она их слышала. Знать бы только ему самому, что он хотел ими сказать. Клаудия Бьюмонт отогрела его холодное, ожесточенное сердце взглядом своих ярких глаз, своими соблазнительными устами, и оно стало большим, как дом, чего он уже не мог утаить от нее, как бы ни старался.

Что бы он ни делал, что бы ни говорил, но про себя точно знал, что сражение им проиграно, что он, хорошо это или плохо, принадлежит теперь ей. И, наконец, если он оказался здесь, в этом доме, то лишь из-за нее, из-за того, что она нуждалась в нем и его защите.

Габриел понимал, что долго это не продлится. Да, сейчас она в нем нуждается, но лишь в его покровительстве, а совсем не в любви, и он не должен беспокоить ее заверениями в своих чувствах, ибо ничего, кроме ощущения вины, не сможет в ней этим вызвать.

Она пошевелилась в его объятиях и посмотрела на него, глаза ее были увлажнены слезами, ресницы трогательно слиплись. Ему захотелось успокоить ее, утишить ее боль, сделать так, чтобы она чувствовала себя лучше, чтобы она не плакала, и он склонил голову и прикоснулся к ее векам, сначала к одному, потом к другому, ощутив на губах соль слез.

– Габриел… – То, как она пробормотала его имя, согрело его теплой лаской, ее слегка приглушенный голос тронул его до глубины души, более того, пробудил в нем невозможные желания.

– Почему бы вам не отправиться спать, Клаудия, – сдавленным голосом проговорил он. – Вы провели такой трудный день. Я буду здесь, если понадоблюсь вам.

Когда он отступил от нее, она отвернулась, но он успел заметить, что глаза ее омрачились печалью, и в следующую секунду все возопило в нем, говоря, что он совершил непростительную ошибку, что она хотела его объятий, хотела его любви так же сильно, как он. Но вот она подняла голову и улыбнулась.

– Вы правы. Это был чертовски тяжелый день, и пора его закончить.

– Завтра, выспавшись, вы почувствуете себя гораздо лучше.

– Конечно.

Она принялась готовиться ко сну, почистила зубы, забрала свою сумочку и отправилась спать. Оставшись один, Мак занялся очагом, разгребая угли и пепел, и потихоньку успокоился.

Почему? Она спрашивала его, почему он заботится о ней.

Теперь он спрашивал себя, почему он полюбил ее. Но кто знает, отчего в человеке вспыхивает чувство? Почему он не насторожился в тот момент, когда впервые увидел ее? Ведь уже тогда можно было предвидеть опасность.

И еще одно. Она ведь не пыталась соблазнить его. Напротив, первое время она постоянно стремилась отделаться от него, да и теперь. Чувства ее переменчивы, как ветер. Не знаешь, чего ждать. То она тиха и добра, а то вдруг разгневается и готова покинуть его в любую минуту. Умышленно ли она это делает или просто таков ее характер? Если умышленно, значит, она невероятно цинична, но что делать с ее образом маленькой растерянной девочки? И что делать с незабываемым впечатлением от ее жаркого тела, облаченного в шелковую рубашку, о котором так хорошо помнят его руки? И все же он до сих пор уверен, что с ее стороны все это игра. Ведь Клаудия Бьюмонт актриса.

Когда ему кажется, что она дурачит его, он начинает страшно злиться на себя за то, что так страстно желает ее. Да и на нее злится за то, что она пробуждает в нем это желание. Одно слово – сердцеедка. Но прекрасная сердцеедка, и, если говорить честно, он сам хотел стать ее жертвой. Когда она целовала его перед камерами, он внутренне возмущался ее цинизмом. Однако, когда Клаудия по-детски поцеловала его сегодня, она была иная.

Габриел опять поворошил угли, перебирая все события вечера. Она плакала. Но какая актриса не умеет, когда нужно, заплакать? Только плачут они не слишком долго, чтобы не повредить своему внешнему виду. Правда, сегодня, кажется, она плакала искренне, он, во всяком случае, не заметил ничего, что говорило бы о деланности. Они оба сегодня были очень естественны.

А разве тот образ, который она выставляет публике, выглядит в ее исполнении менее естественным и искренним?

Любовь совсем задурила ему башку, он терялся в мешанине противоречивых мыслей, захлестывающих сознание. Чего он ищет? Правды? Разве ему самому не хочется быть одураченным? Жить надеждой на то, что она способна ответить на его чувства? Он запустил в волосы обе пятерни, закрыл глаза и постарался выбросить из памяти то, как держал ее в объятиях, как она подняла свое лицо и поцеловала его с почти детской невинностью.

Нужно сосредоточиться, хотя он не представлял, как это можно сделать, когда сверху доносится скрип половиц под ее шагами, вот она подходит к постели в нескольких футах над его головой. Нет, он больше так не может. Надо выйти и подышать свежим воздухом.

Габриел отложил кочергу, выпрямился, потер ноющее колено и, покинув дом через заднюю дверь, остановился на крыльце.

Ночь была светлая, ее озаряла почти полная луна, такая яркая, что свет факела казался излишним. Озеро, розовое в лучах заходящего солнца, теперь закуталось в полотнища мглистой пелены. Вокруг была абсолютная тишина. Он побрел вниз, к небольшим мосткам, которые много лет назад они соорудили с отцом, прошел в самый конец дощатого настила и остановился там, в нескольких футах над водой. Надо обдумать, как помочь Клаудии. Вновь и вновь рассмотреть все, что случилось. Но очевидная истина заключалась в том, что он и не мог думать о ком-нибудь, кроме нее.

Он потер руками лицо. Кожа от долгого сидения у камина перегрелась, высохла, ощущение было такое, что она туго натянута на скулы и горяча. Надо бы принять душ, лучше всего холодный. Впрочем, перед ним чернело озеро. Ему и раньше доводилось плавать в нем ночью, вот и теперь, когда и тело его, и сознание, изнуренное бесплодными размышлениями, настоятельно нуждались в том, чтобы освежиться, он решил, что самое время искупаться.

Обернувшись, он посмотрел на окно спальни, надеясь и страшась увидеть в нем Клаудию, но там было темно, ни проблеска свечи, ничего, и он представил себе, как она лежит на огромной старомодной кровати, может быть, уже спит, а может, сон бежит от нее и она истерзана мыслями и сомнениями. Вдруг ему показалось, что он заметил легкое движение, но это скорее всего лишь ночной ветерок, шевельнувший занавеску. Просто его воображение, распаленное чувственностью, показало то, что он хотел бы видеть.

Он даже толком не понял, рад ли ее отсутствию в окне или огорчен, но разбираться в этом не стал.

Слишком уж здесь тихо. Истинная горожанка, теперь Клаудия лишилась привычного шума уличного движения, денно и нощно доносившегося до ее окон и убаюкивающего. Да нет, это просто мысли не дают ей заснуть, тревожные мысли о Маке, лежавшем некогда в этой постели, обнимая свою жену; эта маленькая комната наполнена тихими бормотаниями любви, которая здесь творилась.

Когда ее воображение зашло слишком далеко, заставив устыдиться, она откинула одеяло, встала и подошла к окну, где, оперевшись о подоконник и закрыв глаза, несколько раз глубоко вдохнула свежий воздух, с наслаждением наполнив им легкие.

Его жена. Дженни. Чудовищная глупость завидовать мертвой женщине, но она так сильно хочет Габриела. В какой-то момент, когда он обнял ее, поцелуями осушая ее слезы, ей показалось, что он испытывает те же чувства. Но это был лишь момент.

Звук отодвинутой щеколды прервал смутившие ее мысли, мысли, которых сама она никак не могла изгнать из сознания. Она повернулась, надеясь, что увидит в дверном проеме Габриела. Но дверь оставалась закрытой. Все было так тихо здесь, что каждый звук казался преувеличенно громким, и, когда ее смущенный ум успокоился, когда утихло заколотившееся было сердце, она, не зная, радоваться этому или огорчаться, осознала, что звук, послышавшийся совсем рядом, пришел откуда-то снизу.

Выглянув в окно и посмотрев вниз, в запущенный сад, она увидела Габриела, вышедшего из-под прикрытия карнизов; его высокая фигура хорошо была видна в лунном свете, темные волосы, тронутые сединой, отражали этот свет, когда он бесшумными шагами не спеша направился к озеру и прошел по деревянным мосткам, нависающим над водой.

Клаудия смотрела на него, страшно жалея, что она сейчас не там, не рядом с ним, ей даже хотелось побежать туда, на эти мостки, подойти, обнять его и предложить самое верное средство для исцеления сердечной боли. Предложить ему свою любовь.

Но нет, она осталась на месте и почти убедила себя, что нужно вернуться в постель, а не подглядывать за ним, когда он предается воспоминаниям, которые так долго удерживали его от посещения коттеджа. Вдруг он неожиданно обернулся и посмотрел на ее окно. Клаудия окаменела. Заметил ли он ее, подглядывающую за ним из темноты? Она стояла как статуя, не шевелясь и надеясь, что за занавеской ее не видно. Надежды ее, очевидно, оправдались, потому что он, взглянув в сторону дома, спокойно отвернулся к озеру. Прежде чем она успела выполнить свое доброе намерение и вернуться в постель, он поднял руки и, стянув через голову рубашку, бросил к ногам. Она так и не смогла отойти от окна и смотрела, как он скинул ботинки и снял носки.

Лоб Клаудии сурово нахмурился, она подняла руку ко рту, чтобы заглушить возглас вожделения, вырвавшийся из ее гортани. Ее охватил жар, так что даже ночной ветерок, слегка касавшийся щек и прижимавший к разгоряченному телу тонкий батист ночной рубашки, казался ей слишком теплым. А Габриел Макин-тайр собирался, как видно, поплавать в озере нагишом.

И будто в подтверждение ее мыслей, он неторопливо расстегнул пряжку ремня. Она услышала характерный звук освобожденного ремня, затем скрип молнии, после которого ему ничего другого не оставалось, как только стянуть джинсы с бедер и одним экономным движением стащить их с себя вместе с трусами. Теперь, когда он полностью обнажился, у нее перехватило дыхание.

Даже при первой встрече, когда ей было совсем не до того, краешком сознания она все же отметила, что под грубым комбинезоном и толстым свитером таится нечто неординарное, хотя слишком уж, на ее вкус, грубоватое.

А в то воскресное утро, когда он предстал перед ней в обычной летней одежде, она увидела, что он значительно элегантнее, чем ей показалось раньше. Плечи, пожалуй, слишком уж мощные, но он высок, пропорционального сложения, с хорошо развитой мускулатурой, которую она имела случаи ощутить, находясь в его объятиях. Когда он прижал ее к стене своей спальни, куда она неслышно прокралась на рассвете с идиотской чашкой чая, она вполне могла убедиться в мощной силе его торса и железной твердости плоского живота, а упругости его ягодиц позавидовала бы любая манекенщица.

Клаудия смотрела на обнаженного мужчину, стоящего на мостках, и ее восторгу и восхищению не было предела. Невероятно красив. Статуя Микеланджело, да и только, правда, изящнее, поскольку живое тело одухотворено движением; она не могла не признать, что он стократ великолепнее и гармоничнее тех красавчиков-актеров, что нередко сопровождают ее на премьеры и приемы.

Опустившись перед окном на колени и склонив голову на руки, она залюбовалась красотой этого человека, его в меру мускулистой спиной, вообще всей его скульптурностью, так удачно оттененной лунным светом. Затем, когда он повернулся, чтобы положить часы на кучку одежды, она не удержалась от того, чтобы бросить краткий взгляд на островок темных волос, расположенный внизу его плоского живота, и на то, что светлело на фоне этого затемнения.

Чувствуя, что краснеет от собственного бесстыдства, глаз она все-таки не отводила и, когда он вновь повернулся к озеру, позволила себе осмотреть его стройные, хорошего сложения ноги. Он помассировал ногу. Даже при слабом лунном свете можно было разглядеть шрам, который зазубренным рельефом выделялся на поверхности его левого колена и на икроножной мышце, где пуля, очевидно, вышла наружу. Не успела она и глазом моргнуть, как он совершил простой и эффектный прыжок в воду, почти не подняв брызг, и скрылся из виду.

Сеанс подглядывания можно было считать завершенным, и Клаудия понимала, что она должна вернуться в постель прежде, чем он возвратится и заметит ее, взглянув наверх, на окно.

Но он так долго оставался под водой, что она запаниковала и, тревожась, вскочила на ноги. Может, он ударился головой об какую-нибудь корягу? Или запутался в водорослях? Наконец, увидев светлую дугу его руки, появившуюся над темной поверхностью воды, Клаудия с облегчением перевела дыхание; теперь он плыл неторопливым, свободным кролем, который, однако, быстро пожирал расстояние.

Какое-то время он находился вне ее поля зрения, скрытый зарослями прибрежного тростника, и потом, когда она и не ждала, появился на причале, выпрыгнув из воды и подтянувшись на руках. Вода стекала с его освещенного луной тела.

Клаудия медленно отстранилась от окна, не желая того, но инстинктивно чувствуя, что, если протянуть минутой дольше, он может почувствовать ее наблюдение и посмотреть наверх. И вдруг она поняла, что хочет этого; пусть заметит ее и придет в спальню.

И вот, будто волна ее желания доплеснулась до него, он перестал обтираться рубашкой, поднял голову и бросил взгляд на ее окно. На какой-то момент он замер, а потом сразу заторопился к дому.

Она все еще стояла у окна, глядя вниз, в сад, когда он ворвался в дверь спальни.

– Что? Что случилось, Клаудия?

– Ничего худого, Габриел. Просто теперь вы здесь, – спокойно ответила она. Потом повернулась и направилась к нему. Лунный свет пронизывал ночную рубашку, внутри которой тонким силуэтом темнело ее тело. – Ведь вы сами говорили, что не оставите меня. – Приблизившись, она взяла его за руку. – Совсем холодный. Идем в постель, любовь моя, я тебя согрею. Тело его действительно было прохладным, а вот она просто исходила жаром.

– Клаудия?

Он выдохнул ее имя, желая удостовериться, что не ослышался, надеясь, что не ослышался.

– Я вас пойму, Габриел, если вы не захотите меня. Я знаю, как выгляжу в ваших глазах. Но я хочу, чтобы вы меня обняли. Я сама страшно хочу обнять вас.

Она нуждалась в успокоении, хотела забыться в любовной неге. Это ему понятно. Ну так он знает, что делать. И, помогай ему Бог, если она думает, что это для него трудно. В конце концов он выведет ее из заблуждения по этому поводу. Он уронил рубашку, которой прикрывался, и она удивленно ахнула, увидев, как сильно он возбужден.

– Чему вы удивляетесь? Разве не такой именно эффект вы производите на мужчин?

Он видел ее смущение, она явно старалась подыскать слова.

– Обычно это требует времени.

– Для меня тоже. – Он взял ее руку, поднес к губам и поцеловал в ладонь, другую руку он положил ей на бедро и притянул к себе. – Но, говорят, это не сложнее езды на велосипеде.

– Кто говорит? – пробормотала она. – Какой велосипед?

Она приложила свою ладонь к его щеке, а подушечкой большого пальца дотронулась до губ, пытаясь раздвинуть их, затем привстала на цыпочки и слилась с ним в долгом, эротичном поцелуе.

Пока она целовала его, он дюйм за дюймом поднимал ее рубашку, смакуя мучительно медленно обнажающееся тело, страстно льнущее к нему. Но вот она начала медленно двигаться, соприкасаясь с ним грудью, животом и бедрами, и ее сексуально замедленные движения довели его возбуждение до ощущения болезненности. Набухшие от желания, твердые соски ее грудей терлись о его грудь, а его руки производили свои собственные исследования, лаская ее упругий живот и медленно перемещаясь на талию, затем его пальцы переползли ей на спину, и он еще сильнее прижал ее к себе. Она тихо застонала, давая ему понять, что ее желание не сон, а настоятельная реальность. Затем немного отстранилась, что позволило ему снять с нее рубашку.

Отбросив этот легкий покров, он испробовал на вкус ее кожу, покрывая маленькими поцелуями ее шею, плечи, милую ложбинку между грудей. Его язык начал кругообразно ласкать темный кружок вокруг соска; потом он взял его в рот и почувствовал, как она затрепетала, ноги ее слегка раздвинулись, и его пальцы скользнули вниз, туда, в потаенный жар.

– Габриел, пожалуйста, – хрипло заговорила она, но он не нуждался во втором напоминании и опрокинул ее на постель. – Теперь, Габриел, теперь, – настаивала она.

Ее бедра раскрылись перед ним, не оставляя и тени сомнения в ее желании и готовности принять его и находясь в гармонии с его собственной настоятельной потребностью, и он устремился в нее.

Да, она хотела его, но, увы, была слишком зажата. Возглас удивления сорвался с его губ, он замер над ней, ничего не поняв.

Клаудия открыла глаза и смотрела на него.

– Неужели ты забыл, как это делается? – пробормотала она, обвиваясь вокруг него и как бы напоминая нужное движение на тот случай, если он его забыл.

Он перевел дыхание, ощутив необходимость сделать усилие и взять то, что она ему предлагает. За ним дело не станет. Но с ней что-то не так, она не впускает его. Он старался изо всех сил, так что даже в ушах звенело от напряжения, но вновь терпел неудачу. Его к тому же немало смущала эротичная красота Клаудии, откинувшейся на подушку, ее раскрытые губы, ее ресницы, темной бахромой лежащие на щеках. Он попытался сконцентрироваться на чем-то невероятно неясном, на какой-то формуле выработки скорости падающего объекта: на сражениях Столетней войны, на определении температуры, при которой… Затем, будто очнувшись, нашел в себе силы смирить свою плоть, обуздать становящуюся на дыбы потребность в удовлетворении, пытаясь осмыслить положение. Женщина исходила жаром, как в приступе горячки.

– Что за дела, сердце мое? – спросил он, склоняя голову к ее груди и щекоча языком один из тугих сосков. Она вздохнула и опять судорожно прижалась к нему. – Мне кажется, ты торопишься.

– Нет, – всхлипнула Клаудия, ее глаза расширились от изумления. – Да… Послушай, я хочу тебя.

– Потерпи немного. Сейчас все будет.

И когда он возобновил ласки, она подчинилась ему, расслабилась, и нервный спазм отпустил ее.

Наконец Габриел начал неспешно штурмовать ее жаркие глубины, бормоча слова, и она полностью отдалась ему, послушно следуя ритму его движений. Постепенно он увеличил темп, и через какое-то, неизвестное ей время она вцепилась в его плечи, вонзив в них ногти, потому что уже невозможно было остановить неумолимо приближающийся момент наивысшего наслаждения, которое возносило ее на головокружительную высоту, в мир, где царило абсолютное счастье, но где нельзя было пребывать слишком долго, и крик триумфа так и не вырвался наружу, сгорев где-то в потаенных глубинах падения.

Падение совершалось медленно, она долгое время спускалась с вершин, на которые была вознесена, и какое-то время в спальне было слышно только их неровное дыхание.

Но вот Габриел прижал Клаудию к себе и натянул на них обоих одеяло. Она чувствовала себя просто великолепно, как давным-давно потерявшееся дитя, которое наконец обрело дом. Но она все еще дрожала от интенсивности пережитых ею ощущений. Пугало к тому же молчание, повисшее в комнате. Неужели произошедшее между ними не имеет для него значения? Но, с другой стороны, ей не хотелось, чтобы он чувствовал себя загнанным в ловушку. Нет, он должен знать, что свободен и может уйти в любую минуту. Откинув голову, она посмотрела на него. Он зарылся лицом в подушку, закинутая за голову рука скрывала его, и она не могла понять, что он испытывает.