Текст книги "Красотка 13"

Ее вдруг словно молнией поразило. От этой ужасной догадки у нее даже засосало под ложечкой. Может быть, они уже ей не друзья. У нее с ними, наверное, уже нет ничего общего. Она не знает, какие они теперь любят песни, какие телешоу смотрят и на каких сайтах любят сидеть. Да и сама она будет для них чем-то диковинным – девочка, которая пропала на три года, а потом внезапно вернулась.

– Папа прав! – в сердцах выпалила она. – И мне, наверное, лучше перейти в другую школу.

– Хорошо, мы подумает об этом, – сказала мама. Всякий раз, когда ей приходилось признавать свое поражение, она произносила именно эту фразу. – Детектив Броуган оказал нам большую услугу – он договорился с психотерапевтом. Этот доктор примет тебя завтра во второй половине дня. А ближайшие двадцать четыре часа ты должна только есть и отдыхать, все остальное выбрось из головы.

– Я уже сделала это, – сказала Энджи с некоторой горечью.

Отец завел машину в гараж и выключил двигатель. Его плечи напряглись и стали твердыми, как стена.

– Анжела, с учетом того, что нам рассказал доктор Кренли, думаю, тебе ничего не хочется вспоминать. Вытеснить, вытолкнуть все из головы – это вполне естественная защитная реакция. Даже если половина из того, что, по его предположению, могло с тобой происходить, правда, то… Ладно, не обращай внимания, забудь все, что я сейчас сказал…

Он отвернулся, но Энджи все-таки успела заметить выражение ужаса и отвращения на его лице и слезы в его глазах.

– Возьми себя в руки, а то я сейчас тоже расплачусь, – укоризненно прошипела мама, сжимая пальцами нос. – Теперь мы будем праздновать чудесное возвращение нашей Энджи. Как хорошо, что это все-таки произошло!

Выйдя из машины и захлопнув дверцу, она сказала:

– Пока ты будешь мыться, я приготовлю обед. Чего тебе хочется? Может быть, приготовить твои любимые макароны с сыром?

Они вели себя довольно странно. Были очень возбуждены, взволнованы. У Энджи снова свело живот. Она смогла только кивнуть в ответ, сделав вид, что ничего не замечает.

– Добро пожаловать домой, Энджи! – сказала мама. – Помни, что мы, несмотря ни на что, очень любим тебя – всем сердцем, всей душой.

Она обняла Энджи так крепко, что той стало трудно дышать.

Несмотря ни на что? Что она этим хотела сказать? Через минуту Энджи осторожно высвободилась из материнских объятий.

Взбежав по лестнице на второй этаж, она открыла дверь своей комнаты. Эта дверь была машиной времени. В комнате царил идеальный порядок. Все вещи были на своих местах. Именно там, где она их оставила перед тем, как уйти в поход. Ее любимое, такое теплое и уютное шерстяное одеяло лежало на кресле-качалке, сложенное правильным квадратом. Ее гитару убрали в нишу возле окна.

На комоде стояли четыре отделанные разноцветным бисером пластиковые баночки из-под сливочного сыра, в которых она хранила свои украшения – кольца, ожерелья, браслеты, серьги. Все было рассортировано по отдельным баночкам. Пластмассовая лошадка, пегая с белой гривой, которую она принесла в комнату из кладовой, где хранились старые, ненужные вещи, скакала в сторону фотографии. На ней Энджи, Ливви и Кейти, прижавшись щека к щеке, сидели в огромной чайной чашке. Это фото было сделано в Диснейленде. Энджи провела пальцем по толстому слою пыли, покрывавшему не только фотографию, но и все вещи.

Ее палец остановился возле фарфоровой статуэтки ангела, которую ей подарила бабушка в день конфирмации несколько месяцев тому назад – во всяком случае, ей казалось, что с того дня прошло всего несколько месяцев. Она взяла статуэтку в руки и погладила пальцем белые фарфоровые крылья, смахнув тонкую паутинку пыли, которая образовалась между ними. «Довольно странная вещица», – подумала она, глядя на статуэтку. Это был не женоподобный милый ангелочек, а сильное, лишенное половых признаков существо (полудевочка-полумальчик) с тонкими губами и яркими глазами. Казалось, что у этого ангела есть какая-то особая миссия – его глаза пылали праведным гневом. Он был похож на ангелов из Ветхого Завета, которые своими сверкающими мечами наводили ужас на смертных. Она осторожно поставила фигурку на место, точно на небольшой чистый кружок, на котором не было пыли.

В одной из пластиковых баночек с украшениями она заметила толстое серебряное кольцо. О-о! Она оставила его в ванной, но оно каким-то образом попало в ее комнату. Она вытащила его для того, чтобы получше рассмотреть.

По всей окружности была нанесена гравировка – тонкий стебелек, от которого ответвлялись шесть маленьких листочков. Кольцо сверкнуло в ярком солнечном свете, проникавшем в комнату через окно, и она увидела на его внутренней стороне какой-то прерывистый узор. Что это такое? Какая-то надпись? Прищурившись, она прочитала: «ЛЮБИМОЙ АНЖЕЛЕ, МОЕЙ МАЛЕНЬКОЙ ЖЕНУШКЕ». Эти слова, ударившись о кирпичную стену, образовавшуюся в ее памяти, вызвали у нее какую-то смутную тревогу. Этого никто не должен видеть.

Скользнув по среднему пальцу руки, кольцо попало прямо в продавленную им бороздку. Ширина кольца и ширина бороздки совпадали. Так, словно оно было неотъемлемой частью ее пальца. Должно быть, она так долго носила это кольцо, что на пальце остался глубокий след. Она крутила и дергала кольцо до тех пор, пока не стянула его с пальца. Казалось, что оно не хотело покидать свое привычное место. Ее рука без него выглядела бледной и голой.

Она снова надела кольцо на палец и моментально забыла о нем.

Ее кровать была аккуратно застелена лоскутным одеялом, которое летом сшила ее бабушка. На прикроватном столике лежала книга в бумажной обложке с закладкой в том месте, где она закончила читать перед турпоходом. Под книгой лежал ее дневник. Замок был сломан, и дневник сразу раскрылся. Посмотрев на страницу, она поняла, что запись была сделана примерно в начале второго полугодия седьмого класса. Она переворачивала страницы, исписанные ее волнообразным почерком, до последней записи. Она была сделана второго августа. Энджи писала эти строки при свете электрического фонаря, сидя в палатке. Прошлой ночью. Нет, не прошлой ночью, с тех пор прошло уже более трех лет.

Читая свои собственные записи, она попыталась вспомнить тот наивный детский восторг, который ощущала, когда писала все это. «Уф! Сегодня у нас был очень длинный переход. Все тело ломит от усталости, но тушеное мясо с картошкой, приготовленное на костре, было просто сказочным. Завтра мы пойдем по тропинке вдоль хребта. Это круто. Скорее бы наступило завтра».

Это была последняя запись. Все следующие страницы были пустыми. Она невольно вздрогнула, услышав голос мамы, которая стояла в дверях ее комнаты:

– Когда они вернулись из похода, то привезли только дневник. Это все, что осталось от тебя.

Энджи опустила глаза.

– Ты сломала замок, – прошептала она. – Ты прочитала все, что здесь написано, да? Это мой личный дневник.

Нет, у нее не было каких-то страшных тайн, но в дневнике она много писала о Греге, это были очень личные, не предназначенные для посторонних глаз, откровения. Она описывала его тело, его руки, его губы. Энджи почувствовала, как кровь приливает к щекам.

Мама медленно подошла к Энджи и, осторожно обняв ее за талию, уткнулась подбородком в ее плечо.

– Прости меня, Энджи. Но нам пришлось это сделать. Полиция начала расследование, и любая информации, любая зацепка…

– О боже! Он тоже это читал.

– Папа? Нет-нет. Я сказала ему, что там нет ничего такого, о чем ему нужно знать. Так, всякая чепуха, которую обычно пишут в своих дневниках девочки-подростки.

– Я имела в виду детектива Броугана, – сказала Энджи, сжавшись от смущения и досады. Конечно же он прочитал. Это его работа.

Боковым зрением она увидела, что мать кивнула.

– Да ладно! – воскликнула она весело.

Однако Энджи сразу уловила в ее тоне фальшь. Казалось, мать заставляла себя радоваться и старалась, чтобы это выглядело естественно.

– Я ничего не меняла в твоей комнате. Мне хотелось, чтобы здесь все осталось так, как было. Я верила, что тебя рано или поздно найдут.

Повернувшись к матери лицом, Энджи крепко обняла ее. Она была спасательным жилетом в этом сумасшедшем, бурном море жизни. Плечи матери вздрогнули, и Энджи почувствовала, что она плачет.

– Я всегда верила, что ты вернешься, – всхлипывая, сказала она. – Это чистая правда.

Энджи потерлась лицом о плечо матери.

– Как ты думаешь, ко мне когда-нибудь вернется память? – спросила она.

Мама довольно долго молчала. Отстранившись от нее, Энджи увидела искаженное от боли лицо и невероятно печальные глаза. Однако буквально через мгновение лицо матери снова стало спокойным.

Наконец она заговорила:

– Все эти три года, долгие три года, я хотела только одного – узнать, что с тобой случилось. Теперь же… признаюсь честно, я не знаю, хочу ли я, чтобы к тебе вернулась память.

И с этим мы должны были согласиться.

Глава 3
Диагноз

Сквозь закрытые шторы в комнату проник утренний свет; случилось это приблизительно в половине седьмого. Энджи как будто что-то толкнуло, и она резко открыла глаза. Ей захотелось выпрыгнуть из кровати, побежать в кухню и начать готовить завтрак. «Что за нелепые фантазии, ведь я совершенно не умею готовить!» – подумала она и потянулась, словно кошка, разминающаяся после долгого лежания. Став ногами на ковер, она поморщилась от боли. Судя по всему, волдыри и ссадины за ночь не успели зажить. Она заставила себя отвернуться, чтобы не видеть ужасных шрамов, которые опоясывали ее лодыжки.

– Если я их не вижу, значит, их там нет, – сказала она, понимая, что это явная чушь.

Энджи слушала, как родители ходят по дому. Зашумела вода. Наверное, папа принимает душ. Она подошла к платяному шкафу, ей нужно было подобрать какую-нибудь одежду. Она вытащила одну из своих любимых футболок. Ту, с длинными рукавами, темно-синим силуэтом альпиниста на светло-голубом фоне и вышитой блестками надписью «Скалы зовут». Эту футболку ей подарила Кейти, поздравив таким образом подругу с получением альпинистского значка. Это было в мае прошлого года… Прошлого года… В мае. О нет. Энджи приложила футболку к груди и поняла, что теперь эта вещь примерно на два размера меньше, чем нужно.

Ну и как ей быть? В чем она теперь будет ходить? Скомкав футболку, Энджи швырнула ее в противоположный конец комнаты. Она упала на то место, где обычно стояло кресло-качалка. Там на ковре остались вмятины. Кресло передвинули ближе к окну, примерно на метр. От того места, где оно стояло вчера, по ковру тянулись две параллельные полосы, похожие на следы от полозьев саней. Недоуменно вскинув брови, Энджи перетащила кресло на прежнее место.

Тяжело вздохнув, она снова подошла к платяному шкафу и достала огромный серый свитер. Его она любила надевать, когда ей хотелось уюта и спокойствия. Раньше ей приходилось закатывать рукава свитера, теперь же они были как раз нужной длины и закрывали запястья. Чтобы как-то поднять себе настроение, она посмотрела на покрытые пылью баночки, в которых хранились ее украшения, и вздрогнула. На них уже не было пыли. И не только на них, но и на платяном шкафу. И на письменном столе, и на прикроватном столике, и на подоконнике.

Может быть, ночью мама тихонько пробралась в ее комнату и навела порядок? Странно, однако, все это, но очень мило с ее стороны.

– Тук-тук! – раздался из коридора мамин голос, и Энджи вздрогнула от неожиданности.

Она снова запрыгнула в постель. Ей не хотелось, чтобы ее застали стоящей перед шкафом в одном нижнем белье.

– Заходи, мама! – крикнула она.

Мама открыла дверь ногой. В руках она держала поднос, на котором стояла тарелка с горячими, что называется с пылу с жару, оладьями. Вот это да – оладьи в постель! Так ее еще никогда не баловали. Энджи за ночь успела смертельно проголодаться, хотя вчера за ужином съела половину приготовленных мамой макарон с сыром.

– Только не подумай, что я буду делать это каждый день, – сказала мама, усмехнувшись. – Ну разве что семь раз в неделю, не чаще.

Она не могла оторвать глаз от лица Энджи. Смотрела так, словно, увидев дочь, испытала огромное облегчение, потому что боялась, что ночью та снова может исчезнуть.

– Спасибо, мама. Это просто замечательно, только я думаю, что тебе не нужно было так с утра напрягаться.

– Что за ерунда! Конечно нужно было, – не согласилась мама.

Сев на край кровати, она поставила поднос на ноги Энджи, а потом поправила подушки за ее спиной.

– Так ты меня избалуешь. Знаешь, ведь к хорошему быстро привыкают.

– Я так не думаю, – засмеялась мама, погладив ее по волосам. – Можно я расчешу твои волосы? Они у тебя такие длинные!

– Мне, наверное, нужно как можно быстрее подстричься, – сказала Энджи. – Я больше люблю короткую стрижку.

Она понимала, что, даже не смотрясь в зеркало, невозможно не замечать эти непривычно длинные шелковистые пряди, закрывавшие плечи. И каждый раз она начинала думать о том, что стерлось из ее памяти. Как она мыла голову, как расчесывала свои волосы? А эти вопросы, в свою очередь, рождали новые. Ей хотелось узнать, где она спала, что ела, кто готовил ей еду. Интересно, этот кто-то сейчас скучает без нее или нет? Уф! Столько всего странного и непонятного. Лучше вообще об этом не думать.

Она обильно полила кленовым сиропом четыре пышных, сложенных одна на другую оладьи, и наблюдала за тем, как сироп стекает с этой кручи, образуя на тарелке лужицу янтарного цвета.

«Интересно, почему замолчала мама?» – подумала Энджи и, подняв голову, снова посмотрела на нее. На лице у матери застыло выражение спокойной печали.

– Мне жаль, что ты не чувствуешь себя самой собою. Может быть, как только ты вернешься в школу или снова возьмешь в руки свою гитару – я уверена, что мисс Мэнда будет просто счастлива… – Она замолчала, не закончив фразу.

Энджи пожала плечами.

– Прости меня, – снова сказала мама. – Я хочу тебе помочь, но у меня, похоже, ничего не получается. Дорогая, а кем ты себя ощущаешь?

– Все очень странно и необычно, – сказала Энджи, отделив вилкой большой кусок оладьи. – Внутри я осталась прежней, такой, какой ушла в поход. Но моя одежда теперь мне мала, мои волосы почему-то стали длинными, и, когда я подхожу к зеркалу, мне кажется, что я вижу призрак той Энджи, в которую превращусь, когда повзрослею. Это меня пугает.

Она запихнула в рот весь кусок, с которого стекал сироп, и, прожевав, проглотила его. На губах остался сладкий привкус. Она вздохнула.

– Я не знаю. Скажи мне, кого ты видишь?

– Я вижу свою дочь, – сказала мама, взяв ее за руку. – Милую, прелестную девочку, которая скоро станет девушкой, – добавила она.

Погладив пальцы Энджи, она заметила серебряное кольцо.

– Красивое, – сказала она. – Я его не помню. По-моему, раньше у тебя его… не было.

Энджи тоже не знала, откуда оно у нее появилось, но почему-то решила, что не стоит об этом говорить матери.

– Конечно было. Я ношу его уже довольно долго, – сказала она. Вышла этакая полуправда-полуложь.

– У меня уже, наверное, старческий склероз. Ладно, лучше скажи мне, чем бы ты хотела сегодня заняться? – спросила мама. – Может быть, купим тебе кое-что из одежды? Как ты на это смотришь? И школьные принадлежности. К доктору тебе нужно будет ехать только после трех, а я взяла на работе выходной.

– Подожди. Ты работаешь? И давно? – удивилась Энджи.

В свое время ее мать добровольно согласилась стать домохозяйкой, и такое положение вещей ее вполне устраивало.

– Библиотека наконец получила дополнительное финансирование, это было примерно два года назад, и поскольку нам нужны были… в смысле, поскольку я всегда помогала им, так сказать, на добровольных началах, они взяли меня на работу.

Энджи заметила ее обмолвку.

– Вам нужны были деньги? Неужели отец потерял работу?

Мать так энергично замотала головой, что ее каштановые с проседью локоны совершенно спутались.

– Нет-нет, у него все хорошо. Его даже повысили – сделали заведующим отделом сбыта местного филиала компании. Нет. Мы просто… Понимаешь, искать пропавшего человека – дело весьма дорогостоящее. Частные детективы, объявления в газетах и на телеканалах. Только, ради бога, умоляю, не смотри на меня так! Мы с отцом совершенно не жалеем о том, что потратили такую кучу денег.

Усилием воли Энджи подавила внезапно возникшее чувство вины. Она не совершила ничего предосудительного. Она не сбегала из дому и не состояла на учете в полиции как малолетняя преступница. По крайней мере, ей так казалось.

– Не волнуйся, дорогая. Теперь все будет хорошо, – сказала мама и крепко сжала ее руку, словно пыталась убедить в этом саму себя.

Капля сиропа упала на одеяло. Энджи сразу сняла ее пальцем, а потом облизала его.

– Ты уже кому-нибудь рассказала? В смысле, не толпятся ли на лужайке перед нашим домом репортеры, ожидая, пока я позавтракаю и приму душ?

Испуганная мама, вскочив с кровати, подбежала к окну и раздвинула шторы.

– Нет. Не вижу ни одной телекамеры. Фил, детектив Броуган, сказал, что постарается сделать все возможное, чтобы журналисты ничего не узнали о твоем возвращении. Об этом знают только в полиции. Ты пообщаешься с прессой, когда будешь готова. Даже не представляю, как сохранить это в тайне. Дело в том, моя дорогая, что твое исчезновение наделало очень много шума, – пояснила она, вглядываясь куда-то вдаль. – Кстати, раз уж мы заговорили о том, кто должен знать о твоем возвращении, а кто не должен, ты не хочешь позвонить Ливви?

О боже! И что же она скажет? Привет, Ливви, я вернулась, хотя все считали меня мертвой. Меня не разорвали кугуары. Что у тебя нового? Нет, сегодня она не в состоянии вести подобные разговоры.

– Ну, не знаю. Думаю, что мне сначала нужно поговорить с психологом.

Мама недоуменно подняла брови.

– Но, может быть, твои друзья… – Она замолчала, поняв, что неправа. – Прости. Конечно, тебе нужно сначала освоиться, свыкнуться с переменами, которые в тебе произошли, разобраться в себе самой. Ты еще не готова к общению с другими людьми. Я все понимаю. Однако я все-таки позвонила бабушке. Вчера вечером, после того как ты уснула. Дядя Билл привезет ее к нам в воскресенье, – сказала она и задернула шторы.

– Модя Билл? – удивилась Энджи.

Так она называла младшего брата отца, который был намного младше него и всего на восемь лет старше самой Энджи. Это прозвище она дала ему, когда ей было шесть лет, а ему всего четырнадцать: молодой дядя стал модей. Она не видела его целую вечность.

– А дедушка? Он что, не приедет?

Мама молчала, неподвижно глядя в одну точку. Это молчание длилось довольно долго, и Энджи все поняла. «О нет, прошу тебя, только не надо ничего говорить!» – закусив нижнюю губу, мысленно попросила она мать.

Однако мать все-таки сказала:

– Энджи, дорогая, ты, конечно, ничего не знала. Мы потеряли дедушку. Это случилось полгода назад.

Ей показалось, что внутри у нее образовался вакуум. Она не могла говорить, лицо словно окаменело. Слезы катились по щекам, капая прямо в тарелку с оладьями. Что еще случилось за время ее отсутствия? Чего еще она не знает?

Охнув, мама закрыла правой рукой рот, а левую прижала к животу. Она оглядывала комнату так, словно что-то искала.

– Я… нет, – пробормотала она.

Энджи поняла, что она не притворяется.

– Что, мама? Говори, раз начала. Не надо ничего от меня скрывать. Я больше никогда не увижу своего дедушку, что может быть хуже этого? – воскликнула Энджи. Она смотрела, как мать сжимается от боли, и ее осенила ужасная догадка: – У тебя рак? О господи! Неужели это правда?

– О нет, дорогая моя! Это не… это… хорошие новости, – сказала мама, кусая губу. – Я в положении.

Энджи недоуменно уставилась на нее.

– В каком положении?

– Энджи, дорогая, я беременна.

У нее зашумело в голове, и она уже не слышала того, что говорила мать. Энджи видела, как шевелятся ее губы, но в ее голове бушевал настоящий ураган и все слова матери тонули в этом шуме. О боже, значит, это правда! Еще один ребенок. Они сдались, отказались от нее, поверили в то, что она никогда не вернется домой. Они предали ее.

Но это еще не самое страшное. Хуже всего было то, что, пока ее держали где-то, всеми забытую, закованную в кандалы, страдающую от голода и холода, дрожащую от страха, подвергая пыткам и издевательствам, ее мама и папа в это время целовались, строили планы на будущее и занимались любовью, чтобы зачать еще одного ребенка и жить дальше без нее.

Она не успела ничего сказать – ее стошнило. Она вырвала на тарелку, на чудесное лоскутное одеяло, подаренное бабушкой. Мама, зажав рот обеими руками, выбежала из комнаты.

Помогая маме ликвидировать последствия своей рвоты, ты смущенно молчала. Девочка-скаут хотела помочь тебе навести порядок, но мы решили, что ты должна это сделать сама. Мы решили пока не возвращать тебя внутрь, ведь прошло слишком мало времени. Не стоило отчаиваться, мы все еще надеялись на то, что ты сможешь жить снаружи.

Пока стиралось белье, мама снова предложила тебе пройтись по магазинам. И поскольку твои старые вещи не налезали на наше тело, ты согласилась. Ты знала, что скоро тебе придется вернуться в школу и все равно понадобится новая одежда.

В торговом центре мама предпринимала отчаянные попытки возродить старый ритуал и поэтому сначала остановилась возле того места, где продавали сдобные крендельки с корицей. Раньше вы всегда там останавливались. Ей хотелось, чтобы вы, как в старые добрые времена, снова стали близкими подругами. Несмотря на то что у тебя скрутило желудок, ты, сделав над собой усилие, съела весь крендель. Удовольствия ты, конечно, никакого не получила, но маму порадовала. Она улыбнулась тебе.

Продавщица в «Аберкромби» удивленно посмотрела на тебя, когда ты сказала, что не знаешь своего размера. Перекинув через руку целую охапку одежды, ты зашла в примерочную кабинку и разделась. Тогда мы впервые увидели в зеркале отражение нашего тела, причем целиком. Я разрешила всем девочкам по очереди взглянуть на него, буквально одним глазком. Но потом в кабинку постучала твоя мама.

– У тебя все в порядке? Может быть, принести вещи другого размера? – спросила она.

Мне кажется, что я и так позволила им слишком долго смотреть на тебя. Ты вздрогнула, когда мы ушли, и поняла, что стоишь перед зеркалом и удивленно смотришь на свои груди, обхватив их ладонями (так, словно пытаешься определить, насколько они большие), а вся примерочная завалена одеждой, к которой ты даже не прикоснулась.

– Подожди! – крикнула ты ей, не скрывая раздражения. – Я еще даже не начинала примерять. Я тебя позову, когда закончу.

Примерив все принесенные вещи, но испугавшись непомерно высоких цен (подумать только, обыкновенная футболка стоила целых тридцать пять долларов!), ты выбрала только три футболки и одни джинсы.

– Это все? Ты больше ничего не хочешь взять? – удивилась наша мама. – Я думала, что это твой любимый бутик.

– Нет, здесь мне больше ничего не нужно, – сказала ты. – В этом бутике одни дизайнерские вещи. Пойдем поищем что-нибудь попроще.

Ты заметила, как мама облегченно вздохнула, и поняла, что с деньгами у нее большие проблемы, хотя она и делала вид, что все в полном порядке.

Когда вы вышли из торгового центра, ты еще не знала, что на дне пакета с покупками для тебя припрятан небольшой сюрприз. У одной из нас весьма изысканный вкус и довольно шаловливые ручки.

Детектив Броуган приехал в два часа. Ему нужно было кое-что выяснить перед тем, как Энджи встретится с психологом. Папа ушел на работу, вернувшись к привычной жизни, как будто это был обычный понедельник. Мама и Энджи сидели на диване, между ними лежала подушка. Посмотрев на нее, Броуган удивленно приподнял бровь.

– Все в порядке? – спросил он.

Сегодня он выглядел совершенно иначе. Вместо домашней одежды на нем был темный костюм. Он был чисто выбрит, и от него даже исходил легкий цитрусовый аромат лосьона после бритья.

– Конечно, Фил, – ответила мама бодрым голосом, а Энджи подумала, что от этого парня ничего невозможно скрыть. Он все видит и все замечает.

Сев в кресло и внимательно посмотрев на Энджи, он сказал:

– Данные, полученные во время медицинского осмотра, дают нам основание полагать, что было совершено похищение. Поэтому, Анжела, очень важно, чтобы к тебе вернулась память. Тогда мы сможем разыскать и наказать преступника, и самое главное – предотвратить новое преступление. Ведь он может найти себе следующую жертву, если, конечно, уже не нашел.

Эти слова вырвались у Энджи против ее воли. Это сказала не она, а кто-то другой:

– Почему вы так уверены в том, что он еще жив?

– Хороший вопрос, – сказал детектив. Теперь он смотрел на нее с нескрываемым любопытством. – А разве нет?

Энджи увидела, что в его глазах с рыжеватыми крапинками появился особый блеск. Так обычно блестят глаза у охотника, напавшего на след зверя.

Она поерзала на диване, ощущая легкую тревогу. Следовало внести ясность.

– Что вы имеете в виду? Что значит «разве нет»?

– Разве он уже мертв? – спросил он спокойным, бесстрастным тоном. Так, чтобы Энджи не поняла, что он считает, будто она знает больше, чем говорит.

Но она поняла.

– Откуда я могу знать об этом?

– Ты сказала это таким тоном, как будто тебе что-то известно, – ответил детектив.

По его лицу было ясно, что он не станет развивать эту тему. Острый самодельный нож, который он вчера с такой осторожностью держал в руке, мог быть орудием убийства.

– Я не знаю, – сказала она.

– Ты сказала «он». Речь идет о каком-то мужчине? Об одном человеке?

Она попыталась напрячь память, сосредоточиться, но так ничего и не смогла вспомнить.

– Я не знаю. Просто это слово как-то само вырвалось.

– Хорошо, – сказал он, вставая с кресла. – Будем надеяться, что доктор Грант поможет нам найти ответы на некоторые вопросы. Я хочу, чтобы ты знала, что закон о защите конфиденциальной информации, сообщаемой пациентом врачу, в этом случае тоже действует. Даже несмотря на то, что заведено уголовное дело и начато расследование, доктор Грант имеет право не сообщать о том, что узнает от тебя, ни мне, ни твоим родителям, если ты официально не дашь на это согласия.

– Даже нам? – удивилась мама.

Несмотря на то что Броуган отвечал на вопрос мамы, Энджи понимала, что он разговаривает именно с ней, пытаясь ее как-то успокоить.

– Анжела должна знать, что ей нечего бояться, ей необходимо чувствовать себя комфортно, когда доктор начнет задавать ей вопросы, – сказал он. – Поверь мне, в данный момент меня больше волнует ее здоровье, чем расследование дела. Я хочу, чтобы она как можно быстрее выздоровела.

– Не волнуйся, мама. Может быть, мне не придется ничего скрывать от тебя, – сказала Энджи.

Увидев на лице матери обиженное выражение, она ощутила радость. Это была ее маленькая месть за то, что мать утром огорошила ее своей новостью.

– Что ж, желаю тебе удачи, – сказал Броуган, подходя к двери. – Я думаю, что тебе понравится доктор Грант.

Губы Энджи зашевелились. Она снова произносила чужие слова, высказывала чужие мысли.

– Кстати, если он мертв, то это могла быть самозащита, а не убийство, не так ли? – спросила она.

Энджи казалось, что сейчас с детективом разговаривает другой человек.

Броуган посмотрел на нее, удивленно вскинув брови.

– Вполне возможно. Будут еще какие-нибудь вопросы?

– Нет, не будет, – ответила Энджи и крепко сжала губы.

Она не ожидала, что доктор Линн Грант окажется такой красавицей. Тонкий нос, седые волосы и заостренный подбородок – вот как она представляла себе врача с такой простой, незатейливой фамилией. Доктор Грант была похожа на голливудскую кинозвезду. Густая копна светлых вьющихся волос обрамляла ее круглое лицо. Вместо белого халата или какой-нибудь другой сугубо медицинской одежды на ней были кашемировый свитер светло-розового цвета и белые шерстяные брюки. Для завершения гламурного образа ей не хватало только жемчужного ожерелья. Нет, постойте! Все в полном порядке – ее шею охватывала нитка жемчуга.

Трудно изливать душу и рассказывать о своих проблемах, когда перед тобой сидит такое совершенство. Будь у этой женщины более заурядная внешность, Энджи было бы проще с ней общаться. Впрочем, она сомневалась в том, что ей есть о чем рассказать доктору. Конечно, именно поэтому ее сначала привели сюда – чтобы покопаться в ее психике и понять, что творится у нее в голове.

Пока они ехали в машине, мама пыталась ее как-то подготовить.

– Главное – ничего не скрывай и не стесняйся, – начала она. – Консультант действительно способен помочь тебе.

– Ладно. Ты говоришь так, как будто тебе уже приходилось прибегать к помощи психолога, – сказала Энджи, пытаясь поддеть ее. Однако ирония получилась какой-то горькой и мрачной.

– Мы с твоим отцом больше года посещали консультанта. Она нам очень помогла.

– Это она вам посоветовала в качестве утешения завести второго ребенка?

Мама вздрогнула, резко дернув руль.

– Я всегда, слышишь, всегда, всегда верила в то, что тебя найдут! – воскликнула она, после каждого «всегда» нажимая на педаль газа. Для большей убедительности.

«Чего, похоже, нельзя сказать о папе», – чуть было не ляпнула Энджи, но, спохватившись, закусила губу. Она понимала, что не совсем справедливо бросаться такими обвинениями, ведь ее слова могут ранить мать в самое сердце.

Уф-ф… Ей, похоже, действительно нужен психолог.

Мама сидела в приемной, сжимая в руках старый журнал. Энджи знала, что ей придется ждать целый час, и понимала, что за это время она не сможет прочитать ни строчки.

Энджи попыталась взять себя в руки и успокоиться. Вслед за психологом она прошла в ее кабинет. Стены кабинета были отделаны панелями из светлого дерева, сучки создавали красивый рисунок. Эти сучки по форме напоминали глаза. Их было невероятно много, не меньше сотни.

– Садись там, где тебе будет удобно, – сказала доктор Грант.

Энджи решила, что это первый тест. «Ничего не скрывай и ничего не бойся», – сказала она себе.

Кабинет был довольно большим. Кроме письменного стола, имевшего довольно внушительные размеры, здесь помещались кресло с вертикальной спинкой, которое было повернуто к кушетке, обтянутой синим велюром, кресло в форме большой круглой подушки (оно занимало весь угол) и шикарное кожаное кресло с откидной спинкой. Осторожно, стараясь не перевернуть вазу, в которой стояла всего одна белая роза, Энджи села на край стола.

Доктор Грант спокойно наблюдала за ней. Она, сидя на стуле на колесиках, объехала вокруг стола, подкатилась к Энджи и скрестила руки на коленях. Глядя на нее, Энджи вдруг вспомнила о своих руках, которыми она обхватила себя за плечи, прикрывшись ими, словно щитом. Она медленно опустила руки и тоже положила их на колени.

– Значит, ты Анжела Грейси Чепмен. Как бы ты хотела, чтобы я к тебе обращалась?