Текст книги "Дурная кровь"

Прокурор знал, он помнил, что она сделала, в отличие от многих сегодня. В редакции хватало сплетен об этом в первые годы, но кто-то увольнялся, происходили новые громкие события, былое стиралось из памяти. Порой кто-нибудь из только что взятых на работу временных сотрудников с благоговейным трепетом спрашивал ее, действительно ли она убила своего парня? И тогда Анника в качестве ответа предлагала им не верить слухам, а обратиться к источнику, в результате чего они обычно сразу же исчезали, хотя, по сути, и действовали так, как она советовала им поступить. К настоящему моменту со времени самого трагического события прошло уже столько лет!..

Многие забыли о нем, оно уже почти никого не заботило.

Мост в Меллёсе ремонтировали, она повернула налево у киоска и медленно поехала в сторону Харпсунда. Ее бабушка в течение нескольких десятилетий была домоправительницей в летней резиденции премьер-министра. Встречалась со шведскими топовыми политиками, а также с величинами мирового масштаба вроде Никиты Хрущева и Жоржа Помпиду. Мама и другие взрослые обычно спрашивали ее о сильных мира сего: какую еду они любили, кто пил больше всех, но бабушка никогда ни слова не говорила о своих гостях (именно так она смотрела на них, когда они приезжали к ней домой).

Огромный хлев появился слева от машины, и Анника сбавила скорость. Она переключилась на пониженную передачу, когда подъехала к самому господскому дому, проползла мимо въезда в усадьбу. На парковке не стояло ни одного автомобиля СЭПО, значит, премьер-министра здесь не было.

Харпсундское озеро отчасти залило долину, ей показалось, что она увидела знаменитый дуб, вокруг которого шведские премьер-министры катали на весельной лодке иностранных сановников.

Лес становился гуще по мере того, как она приближалась к Гранхеду, а дорога уже. Ветер уже не трепал с такой же злостью кроны деревьев, солнце палило. Она опустила боковое стекло. Запах мха и свежескошенной травы ворвался в салон, и Анника снова сбросила скорость.

Не сделала ли она ошибку, перебравшись в Стокгольм?

Могла остаться жить в родных местах, трудиться в «Катрихольмс-Курирен», у нее был бы сад и нашлись бы другие занятия.

Биргитта так и не получила никакого образования, предпочла работать кассиршей в продовольственном магазине во Флене. Красивая блондинка, она пользовалась успехом в компании друзей и среди коллег, и мама любила ее именно такой.

Проехав Гранхед, Анника повернула направо. Стволы берез сверкали на солнце, о чем-то перешептывались ели. Несколько лошадей подняли голову и посмотрели на нее, когда она проезжала мимо, среди них был почти новорожденный жеребенок.

Сразу за Юханнеслундом Анника снова сбавила скорость, поискала взглядом ответвление дороги. Там находился заросший травой и еле заметный съезд к Лукебю, маминому летнему домику, стоявшему на принадлежавшей Харпсунду земле. Она машинально свернула на него, проехала несколько метров по невидимым корням и камням, поставила машину на ручной тормоз и выключила мотор. Тишина эхом отдавалась в салоне. Сидела несколько секунд и слушала пустоту. Дальше впереди ей удалось различить идущую между сосен наполовину заросшую дорогу к хутору. Здесь она училась ездить на велосипеде, плавать в озере Хушён. Здесь проводила все лета своего детства, с восторгом встречая каждый новый день.

Анника вышла из машины, повесила сумку на плечо и направилась в сторону просвета среди деревьев.

Дальнейший сценарий был ей хорошо знаком, но все равно чужой для нее. Она не появлялась здесь более десяти лет, да и мало кто наведывался сюда, судя по состоянию дороги.

Земля скользила под ее ногами после вчерашнего дождя.

Шлагбаум оказался запертым на замок, она обошла его вместо того, чтобы перелезть.

Большая птица взлетела рядом, Анника вздрогнула, пожалуй, это был тетерев, она не успела рассмотреть.

Стволы хвойных деревьев качались по сторонам от нее, ветер гулял в их кронах, но не доходил до самого низа. Земля была покрыта ярко-зеленым мхом.

Анника попала в паутину, липкие нити застряли в ресницах.

Ощущение того, что время здесь невластно, затмило все иное. Так все здесь выглядело до появления человека и в таком виде останется, когда человечество исчезнет, если ему раньше не удастся убить все живое на земном шаре.

Она добралась до лишенного растительности выступа горы.

Здесь Свен гнался за ней через лес, здесь она бежала в тот день.

Анника посмотрела вперед, за деревьями озеро Хушён выдавало свое присутствие блеском зеркальной поверхности. А потом лес расступился перед ней.

Некошеные дикие луга спускались к самому берегу. Сооруженный на яблоне шалаш частично обвалился, она помнила, как строила его вместе с отцом. Дом окружали заросли высотой в человеческий рост. Некогда посаженный у угла малинник сейчас захватил всю территорию до кустов шиповника, образовав вместе с ними почти непроходимую стену.

А сам дом оказался меньше, чем она помнила.

Здесь она нашла бабушку на полу в кухне после инсульта.

Сумка своей тяжестью уже начала давить ей на плечо, Анника несла ее в руке последний отрезок пути до дома. По старой привычке потрогала входную дверь, та была заперта, и ее требовалось красить. Она осторожно подошла к кухонному окну и заглянула внутрь. Половик на полу отсутствовал, и поэтому уродливый люк, закрывавший вход в подвал, сейчас предстал перед ее глазами. Раздвижной стол стоял на своем месте, но без клеенки, картину с ангелом, охранявшим детей у обрыва, кто-то снял. По темному прямоугольнику на светлой стене Аннике удалось догадаться, где картинка висела, маленькой она восторгалась ею. Дети, наклонившиеся над краем пропасти в попытке достать цветы, улыбающийся ангел, распростерший свои белые крылья над ними. Дом какое-то время использовали в качестве охотничьей сторожки, но сейчас о нем явно все забыли.

Анника сделала глубокий вдох, почувствовала, как глаза стали влажными от слез.

Как долго бабушка арендовала хутор, почти сорок лет?

Куда делась картина? Кто опустошил дом?

Она села на крыльцо и смотрела на озеро Хушён, здесь все требовалось приводить в порядок.

Ветер шумел в верхушках сосен.

Анника достала свой мобильный телефон и попробовала позвонить на номер Биргитты, разговор сразу же переключился на автоответчик.

Анника смахнула волосы со лба, посомневалась немного, но потом набрала номер криминальной полиции Стокгольмского лена, попросила соединить ее с ответственным дежурным. Та представилась Сесилией. Анника объяснила, что у нее пропала сестра, описала когда, где и как, назвала имя и адрес Биргитты и номер ее мобильного телефона, прочитала эсэмэски, полученные от нее, и сообщила, в какое время они были отправлены.

– Она обычно просит тебя о помощи? – поинтересовалась Сесилия.

– Иногда, – сказала Анника.

– О какого рода помощи?

– Присмотреть за ребенком, – сообщила Анника. – Порой переночевать, когда опаздывала на последний поезд домой…

Ей показалось, что она услышала, как Сесилия тихо вздохнула.

– Какие отношения у Биргитты с мужем… как там его зовут, Стивен?

– Я не знаю, честно говоря, – призналась Анника.

– Я думаю, тебе не стоит особо беспокоиться, – сказала Сесилия. – Но я записала твои данные и зарегистрирую заявление. Попробуй еще позвонить сестре и спросить, в чем ей нужна помощь.

– Конечно, – сказала Анника.

С облегчением она убрала мобильник, и ей вдруг стало интересно, не появились ли уже в лесу грибы. Пожалуй, нет.

И все равно она зашла за хлев и проверила место, где обычно росли лисички, но там были только мох и прошлогодние листья.

После этого она отправилась к причалу, он сохранился на удивление хорошо. Она села и обвела взглядом озеро, а потом посмотрела за него туда, где проходила дорога из Юханнеслунда в усадьбу Гаммель-Густавс.

А может, ей арендовать Лукебю, хутор ведь выглядел заброшенным. Джимми, наверное, смог бы узнать, кто из правительственной канцелярии занимался Харпсун-дом…

Анника закрыла глаза. Что она вообразила? Через несколько дней ей, пожалуй, грозило остаться без работы, откуда у нее нашлись бы средства на аренду дома для отдыха в свободное время? Все ее сбережения ушли на то, чтобы выкупить Томаса у похитителей. В качестве газетного репортера она не имела никаких дополнительных источников дохода или льгот, ее собственной зарплаты хватало на еду, квартплату и одежду детям, но не более того. Джимми и так платил больше, чем она. Анника не собиралась просить его взвалить на себя ее летнее удовольствие, и так уже получила слишком много – его самого.

Он так разительно отличался от Томаса.

Порой она размышляла, чем, собственно, Томас когда-то приглянулся ей.

Он был неотразим с белокурыми волосами и широкими плечами, это само собой, но прежде всего она страдала от одиночества, когда встретила его, интересного и внимательного, считавшего ее восхитительной и не похожей на других. Ей следовало уже тогда понять, что он из тех, кто ходит налево (он ведь состоял в браке с Элеонорой, когда их свела судьба), и, естественно, быть готовой к такому его поведению. К несуществующим тренировкам по теннису, работе до полуночи, после возвращения с которой он сразу вставал под душ.

А когда до нее дошло, как в действительности обстояло дело, она своим поведением только все ухудшила. Стала необщительной и холодной, а кому понравится быть женатым на куске льда?

А как она сначала ненавидела Софию. Она не писала под псевдонимом гадости о ней в Интернете, зато занималась гораздо худшими вещами.

Она лгала и интриговала, злоупотребляла своим положением журналиста, пока не добилась увольнения любовницы Томаса.

Хотя для Софии все закончилось хорошо. Она получила другую работу и осталась жить в пентхаусе в Остермальме, своей семейной недвижимости.

А сегодня они могли общаться, и вовсе не благодаря Аннике. Когда все другие стремились просто заработать на ее беде, София предложила ей помощь и позаботилась о детях, когда Томас находился у похитителей в Сомали, а ей самой пришлось отправиться в Восточную Африку. Калле и Эллен, похоже, очень любили ее, они с удовольствием иногда ночевали у Софии.

Анника открыла глаза, но сразу же зажмурилась, ослепленная отраженным от волн солнечным светом, а потом посмотрела на часы и потянулась за своей сумкой.

«Люди как люди в большинстве своем, даже убийцы».

Она не стала распаковывать компьютер, а взяла блокнот и ручку и под аккомпанемент булькавшей под причалом воды попыталась окончательно сформулировать мысли, бродившие у нее в голове во время долгой поездки на машине.

Ей требовалось снова привлечь внимание прессы к убийству Жозефины, чтобы полиция возобновила расследование, а прокуратура не осталась в стороне. Кьелль Линдстрём предложил ей два интересных угла зрения: во-первых, данное преступление считалось, по мнению полиции, раскрытым, а во-вторых, как считал прокурор, приговоры в отношении самозваного убийцы Густава Холмеруда являлись судебной ошибкой.

«Ты не можешь оставить меня, что я буду делать без тебя? Анника, черт побери, я же люблю тебя!»

Свен преследовал ее на этом берегу, она провалилась в яму и промочила ноги, вода хлюпала в обуви, когда она бежала через лес. Все эти жалкие мужчины, с диктаторскими замашками, безответственные, трусливые и самонадеянные. Убивают, поскольку женщина не подчиняется, для них характерно катастрофическое мышление. По их глубокому убеждению, они не переживут, если признаются, чему подвергли свою жертву. Они переделывают действительность таким образом, чтобы она устраивала их. И отрицание, отрицание, отрицание…

Анника снова зажмурилась от отраженного от волн солнечного света. Здесь она обычно сидела и писала свой дневник.

«Я иду на ощупь. Слишком темно вокруг».

Благодаря дневнику ее осудили не за умышленное убийство, а за причинение смерти по неосторожности. Издевательства в отношении ее, описанные там, продолжались довольно долго, несколько лет, практически все время, пока существовала связь между ними. Содержание дневника заставило суд принять точку зрения защиты, что она действовала в целях самообороны.

Ей не требовался психолог, чтобы понять, почему ее по-прежнему волновал случай Жозефины. Это произошло в то же лето, когда умер Свен, и сейчас ей приходилось думать о нем снова, и тогда она видела перед собой Жозефину – фактически подростка, с ее безмолвным криком, чье убийство так и осталось ненаказанным.

Когда Анника вернулась к машине, ее спина была мокрой от пота, а по предплечью полз клещ.

Она опустила боковое стекло на пути к Хеллефорснесу и позволила ветру трепать ее волосы. Судя по черному цвету, асфальт на дороге только недавно положили, и он, как клейстер, прилипал к шинам.

У ответвления к пляжу озера Таллшён она посмотрела вперед, именно здесь ее отец заснул в сугробе на пути домой, здесь водитель снегоуборочной машины нашел его в половине пятого утра, замерзшего насмерть и занесенного снегом.

Анника не осмелилась посмотреть направо, там он лежал, у дороги, идущей к пляжу, она никогда не купалась там после этого, никогда больше не проезжала мимо на велосипеде с купальником, полотенцем и бутылкой лимонада.

Она повернула налево.

Преобразившийся после немалых вложений в улучшение его экологии промышленный район сейчас благодаря своей растительности выделялся зеленым пятном впереди.

Слева стоял металлургический завод, который позволял поселку существовать в течение нескольких сотен лет, а сегодня превратившийся в торговый центр, где продавали бракованную одежду известных производителей. И прекрасно, главное ведь, что помещения не пустовали, здесь можно было купить морковную лепешку в кафетерии и дешевые чулки и дождевики прямо с грузовых поддонов.

Анника сбросила скорость и направила машину вверх на холм позади доменной печи.

Холмом Бродяг называли его в ее детстве, это название теперь, пожалуй, все уже забыли, во всяком случае, она надеялась на это. И сама она заслужила лучшего, чем быть Анникой с Холма Бродяг, или нет?

У нее возникло странное ощущение, что улицы дали усадку, стали уже со времени ее детства, ответвления от них, однако, казались более широкими и вроде встречались реже. Высокая трава местами пробивалась сквозь гравий.

Она не поехала по Уденвеген, а остановилась на поперечной улице сразу за подстанцией. Наискось и чуть впереди от нее находился дом номер 12, красный, двухэтажный, построенный в 40-х годах прошлого столетия в качестве жилья для заводских рабочих. Никакие дети не играли во дворах, все, наверное, ходили в садик или в центры молодежного досуга, во всяком случае, для послеобеденного времени вокруг было слишком тихо и пустынно.

Окно на самом верху слева принадлежало ее старой комнате, она делила ее с Биргиттой. Занавески были задернуты, Анника смогла разглядеть ткань за блестящим от солнца стеклом. Они оказались новыми, она никогда не видела их раньше. В свои трезвые периоды мама любила менять занавески и наводить порядок в доме.

Окно по соседству было кухней, она заметила, что одна его рама приоткрыта. Ей даже показалось, что кто-то движется там внутри, или просто крона растущей по соседству ели отражалась в стекле. Окна гостиной и родительской спальни выходили на северную сторону, она не могла видеть их отсюда.

Не сводя взгляда с кухонного окна, Анника позвонила на свой старый домашний номер. Окно закрыли, потом Барбра ответила хриплым голосом.

– Привет, мама, это Анника.

Занавеску задернули снова для защиты от солнца или, пожалуй, от посторонних глаз.

– Ты что-то узнала о Биргитте?

Она явно выпила.

– Да, мама, я получила два сообщения на мой старый мобильный телефон.

Голос матери сорвался на фальцет:

– Почему ты ничего не сказала? Что она хочет?

– Она хочет, чтобы я помогла ей, но я не знаю, о чем идет речь.

– Помогла? Она в опасности? Почему ты ничего не делаешь?

Анника сразу заметила, как душно в машине, как трудно дышать.

– Я разговаривала и с полицией, и с прокурором, и никто из них не верит, что существует какая-то опасность, – сказала она.

– Откуда им знать!

Судя по голосу, Барбра совершенно вышла из себя.

– Я официально заявила о ее исчезновении и…

– Стивен уже заявил о ее исчезновении, и знаешь, как беспечно они к этому отнеслись!

Окно открыли снова, настежь. Анника машинально пригнулась.

– Он обратился в полицию Мальмё?

– Они едва записали его данные! Не спросили даже, как она выглядит!

– Мама, – сказала Анника, – Биргитта, пожалуй, не хочет, чтобы ее нашли. Возможно, она пропала исключительно по собственной воле. Ты уверена, что Стивен говорит правду? Он никогда не поднимал на нее руку?

Мать заплакала. Окно хлопнуло.

– Биргитта рассказала бы мне, она все мне рассказывала, всегда звонила. Почему она не дает знать о себе?

Ладонь Анники стала настолько потной, что ей пришлось переложить мобильник в другую руку. Она поняла, что у нее вот-вот начнется неконтролируемая гипервентиляция, и заставляла себя дышать легко и медленно.

– Мама, – сказала она, – я сообщу тебе, как только узнаю что-то, хорошо? Мама?

Однако Барбра положила трубку, не произнеся больше ни слова, а оконная рама продолжала хлопать на ветру.

Он любил ездить на поезде. И его брат тоже.

Даже если колеса вагонов не стучали больше на стыках, как в их детстве, когда они путешествовали между Корстреском и Стурблолиденом, он чувствовал себя очень уютно здесь, чего никогда не случалось с ним в автомобилях или самолетах. Езда по железной дороге укачивала его, он с восторгом наблюдал, как за окном проплывали, казалось, непроходимые леса. Ему нравился время от времени долетавший до его ушей скрип рельс, запах моющего средства.

Сумку он положил на полку для шляп над своим местом и смело оставлял ее без присмотра, нимало не беспокоясь, когда уходил в вагон-ресторан и покупал себе чашечку кофе. Знал, что она никогда никого не прельстит, потертая и грязная, они как-то ели яйца всмятку, используя сумку вместо стола, и испачкали ее немного, желток растекся и высох. Он помнил тот эпизод, словно все случилось только вчера, хотя с той поры минуло несколько лет. Они были на своей «свалке для отходов» и на обратном пути остановились передохнуть около Москоселя и съесть захваченные с собой продукты. Вагон накренился на повороте, он бросил взгляд на сумку и констатировал, что она не сдвинулась с места.

Отсутствие брата приносило ему нестерпимую боль, и поезд не мог помочь.

Самолетов он старательно избегал при любой возможности. И не только из-за всех камер, билетов и проверок документов (порой, правда, требовалось засветиться, и тогда он, само собой, летал). Казалось неестественным оставлять землю под собой таким образом, ему не нравилось это. Поезд подходил лучше, билет можно было купить за наличные, не показывая паспорт или другие удостоверяющие личность бумаги, но с точки зрения безопасности на первом месте, конечно, стояло какое-нибудь скромное транспортное средство.

Хотя он, как уже было сказано, всему иному предпочитал железную дорогу. Опять же имелась возможность, пока едешь, пользоваться Интернетом, что выглядело еще одним немаловажным плюсом. Он научился ползать в нем с помощью хитрых телефонов, ни один из которых не смог бы привести ни к нему, ни к брату, и поэтому мог совершенно спокойно лазить в Сети и часто считал это приятным и интересным, а порой даже весьма полезным занятием.

Он зашел на домашнюю страницу газеты «Квельспрессен» и покопался среди фотографий, видео и заголовков. Статья из раздела новостей о судебном процессе над его братом уже оказалась почти в самом низу материалов, рассказывавших о развитии событий в мире, и скоро ей предстояло исчезнуть среди других забытых сенсаций и стать невидимой. В отличие от «Документальной драмы» с описанием их жизни и истории, которая маячила на экране и прямо жгла глаза. Он провел стрелкой по ней, но не кликнул, взамен выбрал статью из раздела новостей.

Полицейского Нину Хофман допросили в качестве свидетеля относительно задержания подозреваемого в убийстве. И снова в суде прозвучал рассказ о допущенной ими ошибке, непостижимом клочке кожи из Наки, как такое могло произойти? Данные о расследованиях в других странах слегка обеспокоили его, многое изменилось за все годы, правила игры стали иными, мер, когда-то считавшихся безупречными, теперь не хватало, чтобы полностью замести следы. На его взгляд, это выглядело неспортивным поведением, но таким сегодня стал мир. Он понимал это и вынужден был принять. А куда деваться? Они не могли просто причинять боль другим и думать, что им всегда все будет сходить с рук.

Он закрыл глаза. Сумка наверняка по-прежнему лежала над ним. Завтра он доберется до места и приготовит следующий шаг.

Вагон плавно покачивался, а он в своих мыслях вернулся к поездкам в Стурблолиден с отцом, походам на рыбалку на озеро, бревенчатому дому, где они ночевали.

Именно там они впервые получили наслаждение от своих способностей, когда выловленные ими рыбины бились на дне деревянной лодчонки и задыхались на воздухе, а они вспарывали им животы и потрошили, одновременно отнимая жизнь.

Табличка на двери была латунной с четырьмя фамилиями, выгравированными на ней одинаковым шрифтом и залитыми черной краской:

ХАЛЕНИУС СИСУЛУ БЕНГТЗОН САМУЭЛЬССОН

Нина смотрела на нее несколько мгновений, прежде чем позвонила. Было что-то завораживающее в этой маленькой металлической пластине. Она не только объясняла любому и каждому, кто именно жил там, но также как бы выражала их позицию относительно сосуществования под одной крышей. Они решили, что это должно сработать: ты, и я, и мои дети, и твои дети, и объявили это всем, прибив как девиз на двери.

Ей открыла Серена. Дети, значит, еще не легли спать. Нина отодвигала свой визит как можно дальше по времени, но явиться позднее выглядело бы уже неприличным.

– Привет, Нина, – сказала девочка и улыбнулась, ее глаза блеснули. – Ты поймала каких-нибудь убийц сего дня?

Она стала большой, ростом почти до плеча Нины, уже красила тушью ресницы, а сотни маленьких косичек водопадом спадали ей на плечи.

– Я пыталась, – ответила Нина и заставила себя улыбнуться. – Но получилось не слишком хорошо.

Девочка рассмеялась и удалилась в направлении спален.

– Привет! – Анника Бенгтзон вышла из кухни в коридор с тряпкой в руке. – Не хочешь перекусить? Есть рагу из цыпленка.

– Спасибо, я сыта, – ответила Нина.

– Кофе без кофеина? Из аппарата?

– Да, спасибо, было бы хорошо.

– Садись на диван, я скоро закончу. Джимми сегодня займется детьми.

Нина сняла туфли и поставила их на обувную полку, взяла с собой портфель и, лавируя между ботинок и кроссовок, стоявших на полу в прихожей, пробралась в гостиную. Из кухни она слышала шум воды, лившейся из крана, потом характерное жужжание кофеварки с маленькими дорогими капсулами в алюминиевой фольге.

С Анникой Бенгтзон она чувствовала себя непринужденно, с остальными это ощущение посещало ее не слишком часто. Естественно, причина таилась в их общем опыте. Обе испытали одинаковые переживания, о которых никогда не разговаривали, ни между собой, ни с кем-то иным, но это было далеко не полное объяснение. У репортерши она вдобавок распознала израненную душу и далеко не самое благодушное отношение к действительности – все как у нее самой.

Ожидая, она достала из портфеля копии материалов предварительного расследования убийства Жозефины Лильеберг и положила их на придиванный столик. Толстую папку со всем, начиная с фотографий с места преступления, заключений технической и судебно-медицинской экспертизы и заканчивая данными свидетелей и распечатками протоколов допросов обоих мужчин, подозревавшихся в убийстве: тогдашнего министра торговли с зарубежными странами Кристера Лундгрена и парня жертвы преступления Йоахима Седерберга.

Анника Бенгтзон села на диван с двумя чашками кофе в руках. Ее глаза стали размером с блюдца, стоило ей увидеть папку.

– Все? Действительно?

– Комиссар К. сказал, что ты вправе взглянуть на них, – сообщила Нина. – Это может принести пользу расследованию. Но согласно закону о защите источника, тебе нельзя ничего цитировать отсюда.

– Ого, – сказала Анника, отставила от себя чашки и схватилась за кипу бумаг. Она раскрыла папку, перелистала содержимое и остановилась на фотографиях с места преступления. Они были цветными, но качество копий оставляло желать лучшего.

Нина ждала, пока репортерша изучала их.

– Я была там, – произнесла Анника тихо. – Видела, как она лежала за надгробием. Хотя я стояла с внешней стороны.

Нина не подумала о том, что фотографии места преступления, появившиеся в прессе, делались с другого места.

– Я проходила там вчера, – сообщила Анника. – Даже немного жаль, что они вырубили кусты и привели в порядок могилы, магия частично исчезла.

Она закрыла папку.

– Тысяча благодарностей. Я прочитаю все внимательно, но, естественно, никаких цитат.

Они потянулись за чашками с кофе одновременно.

– Я слышала, защита жестко обошлась с тобой вчера, – сказала Анника.

Чашка не дрогнула в руке Нины, хотя недавняя неудача в зале суда огнем жгла ее изнутри. Она знала, что, если Берглунда оправдают, она никогда не простит себе этого.

Нина подула на напиток. Она не любила кофе, но он позволял ей чем-то занять руки. Обычно она никогда не пила его так поздно, потом пришлось бы проваляться без сна до четырех утра, хотя это не относилось к напитку без кофеина.

– Там не было ничего опасного, – сказала она и сделала маленький глоток, он действительно имел вкус обычного кофе, резкий и горький. – Слушания в малом зале всегда проходят в такой манере. Они гораздо более резкие по тональности, чем традиционные судебные процессы.

Анника слегка приподняла брови, как обычно делала, чего-то не понимая.

– Это связано с самим помещением, – объяснила Нина. – Стороны имеют собственные комнаты по соображениям безопасности, они проходят внутрь через две разные двери. Представители защиты и обвинения никогда не встречаются вне его.

– Не сталкиваются у кофейного автомата. – Анника подняла свою чашку.

– Точно. Никогда не обмениваются фразами вежливости, не разговаривают о погоде. Атмосфера в зале может сложиться по-настоящему напряженная.

– И как ты думаешь? Его осудят?

Нина погрела ладони о чашку.

– Если суд примет пробу ДНК в качестве доказательства, ему некуда деваться. Если он сам не совершил преступление, то помогал преступнику. Однако совпадение не стопроцентное, хотя результаты почти никогда…

Анника секунду смотрела на свое колено.

– Мне надо спросить тебя об одном деле, – сказала она потом. – Биргитта, моя сестра, не пришла домой с работы позавчера, никто не в курсе, где она, и от нее мне пришли два сообщения о том, что ей нужна помощь, но я не знаю, в чем дело. Я разговаривала с ответственным дежурным криминальной полиции лена, и она приняла мое заявление об исчезновении.

Нина сделала два больших глотка из своей чашки, чтобы потом отодвинуть ее от себя с чистой совестью.

– Я полагаю, ты пробовала звонить своей сестре?

Анника кивнула.

– Могла она вляпаться в какую-то историю?

Репортерша колебалась.

– Что-то здесь не так, – сказала она. – Эсэмэски, где Биргитта просит о помощи, посланы 25 и 31 мая, а тогда она еще не исчезла. Последняя была отправлена около половины пятого в воскресенье утром, а она пропала в воскресенье вечером.

– Что говорит ее муж?

– Он также подал заявку об исчезновении Биргитты в полицию Мальмё, где они живут. Он ужасно обеспокоен…

– Большинство потеряшек возвращаются довольно быстро.

Репортер улыбнулась еле заметно:

– Я знаю.

– Каждый год в полицию поступает семь тысяч заявлений о пропаже людей, – сказала Нина, – и туда входят все краткосрочные исчезновения, подростки, сбегающие из дома, претенденты на политическое убежище, которые уезжают по собственной воле вместе с детьми…

Анника Бенгтзон допила содержимое своей чашки одним глотком. Нина уже раньше заметила, что та истребляла кофе, подобно одолеваемому жаждой путнику в пустыне.

– Что происходит с теми, кто не появляется? – спросила Анника и отодвинула от себя пустую чашку.

– Их родственников уведомляют, что они находятся в розыске, или регистрируют через шестьдесят дней, – сказала Нина. – С помощью уведомления проверяется, не забыл ли кто-то аннулировать заявление о пропаже, и отсеивают уехавших соискателей убежища.

– И сколько обычно бывает тех, кто не нашелся?

– Около сотни, сведения о них заносят в центральный полицейский регистр пропавших лиц. Тогда мы поднимаем их описание и стоматологическую карту, ее регистрируют у судебного стоматолога в Сольне…

Нина посещала этот регистр во время учебы, красное кирпичное здание с синими шторами, где царило состояние постоянной готовности, в любой момент могла случиться крупная катастрофа с множеством жертв, и тогда их специалисты мгновенно включились бы в работу, идентифицировали погибших и изувеченных…

– А потом?

– Через год в регистре от них остается порядка трех десятков человек.

Они сидели молча какое-то время.

– И как много находится там сейчас? Всего?

– Во всем регистре? Тысяча триста лиц.

Ее брат, Филипп, был одним из них.

Анника вытаращила на нее глаза:

– Шведов? Которые совсем исчезли? Поглощенные землей?

– Часть дел – старые, еще с пятидесятых годов.

– Ого. Когда их объявляют умершими?

– Это юридическая формальность. Раньше требовалось по меньшей мере десять лет, но после цунами срок уменьшился наполовину. Если, например, видели, как кто-то утонул, а тело так и не нашли, такого человека можно объявить мертвым примерно через год. Близкие должны ходатайствовать в налоговом департаменте, чтобы пропавшего объявили умершим. Речь идет о юридических и финансовых моментах, получить заключение, страховки, разобраться с банковским счетом…

– А если они никого не волнуют? Никому не надо объявлять их умершими?

Нина задержалась с ответом на секунду, перевела дух. Что происходило с никому не нужными? Вроде ее брата?

– Они остаются в регистре как несуществующие…

– Нет, она скоро вернется, – сказала Анника и заглянула в свою пустую кофейную чашку, словно та могла снова наполниться каким-то волшебным образом.

Нина колебалась мгновение.

– Если о ее исчезновении заявили и в Стокгольме, и в Мальмё, возможно, в данном случае потребуется координация действий со стороны ГКП, – заметила она. – Я могу поговорить с дежурным из лена и посмотреть, что можно сделать.

– Было бы здорово, – сказала Анника.

Нина поднялась.

– Я не хотела бы докучать тебе.

– Ты никогда не в тягость, – возразила Анника Бенгтзон, – и тебе это известно.

Нина вышла в прихожую. Джимми Халениус стоял там в носках и искал что-то в кармане куртки.

– Привет, Нина! Как дела?