Текст книги "Животное. У каждого есть выбор: стать добычей или хищником"

Было время, когда мне хотелось иметь много денег. Я желала самого лучшего во всем, потому что пришла к осознанию, что дорогие вещи на самом деле сделаны качественнее, дольше живут сами и помогают дольше жить тебе. Средства для уборки по более высокой цене не провоцируют рак. Лак для ногтей от «Шанель» держится как минимум на четыре дня дольше, чем тот, что используется в обычных салонах.

Это по-прежнему было так, но теперь я думала о жизни иначе. Больше всего в тот период – который, как я чувствовала, мог оказаться последним годом моей жизни – я хотела быть бедной, с ребенком. Подъезжать к окну для автомобилистов в ресторане фастфуда и заказывать две позиции из секретного меню и одну кока-колу на двоих. Сидеть в «Додже» вместе на передних сиденьях, притворяясь, что мы едим культурно, словно на чаепитии у королевы, а не на парковке все той же закусочной. Желтый выплеск света от вывески освещал бы грязь в держателях. Утром мы завтракали бы молоком и печеньем – тем, которое дают бесплатно на завтрак в домиках для туристов.

В магазине я примерила красивые изумрудно-зеленые замшевые слингбэки. Продавщице ничего не оставалось делать, кроме как следить за мной. Ступни у меня были пыльные. Я приподняла платье, чтобы посмотреть, как будут смотреться в этих туфлях мои лодыжки.

Я стала расхаживать в изумрудных слингбэках туда-сюда. Пыталась чувствовать себя нормальной или даже не нормальной, а как минимум той девушкой, которой я являлась до знакомства с Виком. Разумеется, я знала, что к моменту встречи с ним уже была наполовину мертва: очень-очень много моих составляющих представлялись мне в виде ромовой бабы, которую некогда обожала моя мать, маленького дрожжевого кексика, щедро пропитанного алкоголем. Мои легкие, например. Когда по ночам я не могла вдохнуть, я воображала свои легкие вымоченными в сладком ликере.

К тому времени как я добралась до Калифорнии, стало еще хуже. Я ощущала стыд даже просто за мысль, что я могла бы быть матерью. Стремление быть красивой вытеснила низменная боязнь выглядеть уродливо. Но встреча с Элис сотворила что-то такое, чего я никак не ожидала. Ее красота заставила меня вспомнить мою собственную.

Запиликал телефон, и я ответила, потому что номер выглядел знакомо, и мне вдруг показалось, что это может быть моя тетка, хоть она и умерла.

Звонила женщина, с которой я никогда не разговаривала, зато много о ней знала.

– Это Джоан, – сказала она. Не вопрос – утверждение.

– Кто это?

– Меня зовут Мэри. Я жена… Я была женой Вика.

В первый раз секс у нас с Виком был в Шотландии, но секс имеет мало отношения к любому первому разу. Для некоторых он означает положить руку на колено. Убрать прилипшую прядь с чужого лба.

Весь коллектив приехал на конференцию на остров Джекилл. Я уже начала воспринимать номера с видом на океан как должное. В первое утро я пропустила общий завтрак и отправилась одна в столовую под названием «Жасминовая веранда», заказала там сладкий чай, кукурузную кашу и кусок окорока по-деревенски с подливой. Я сидела в просторном зале и смотрела на всех этих людей, которые не так много жили. В основном они были старше меня, но я видела, что они впервые в жизни пьют из бокала с глазированной орхидеей внутри.

Я была загорелой, юной и беспечной. Официант наполнил мою большую кофейную чашку из полированного серебряного кофейника. Я увидела женщину лет тридцати с небольшим, которая вошла в ресторан, опираясь на две трости. Муж и ребенок шли впереди нее, следуя за старшей официанткой к столику, а старуха, наверное, ее мать, поддерживала женщину под локоть. У меня возникло импульсивное желание прислать им что-нибудь в подарок, например французские тосты. В конце концов, наше питание оплачивала компания. Я подозвала официанта, но не успела обратиться к нему с просьбой, как материализовался Вик.

Жаль, что я не могу вставить сюда его фотографию. У меня нет ни одной. Иногда Вик был скорее ощущением. Красивые, но великоватые ему костюмы. Столько костюмной ткани, целая фабрика.

– Привет, ребенок, – сказал Вик, маяча передо мной.

– О, привет.

– Наслаждаешься в одиночку?

– Не хотелось компании.

– Мне тоже. Не против моего вторжения?

У меня был с собой номер журнала Departures, и я отчаянно жаждала одиночества. Я знала, какого именно цвета кофе люблю и как получить оргазм меньше чем за тридцать секунд. Все в мире – включая официантов – были нужны мне меньше, чем я была нужна им.

– Конечно, – сказала я.

– Конечно, против или?..

Вик ужасно боялся меня. Он был самым потрясающим слушателем на всем белом свете.

– Конечно, не против.

Как Вик меня нашел? А как он всегда меня находил? Однажды – необъяснимо – этот мужчина обнаружил меня на втором этаже гастронома с островками старой, но поблескивающей курицы в апельсиновом соусе.

Вик уселся, и я позабыла о том, что хотела послать французский тост той женщине-калеке. И вспомнила об этом только поздно вечером в гигантском номере моего начальника, где прямо под нами дышал океан. Я никогда не жила в таких отелях вместе с родителями.

Мы сидели в номере вчетвером: он, я и другая девушка из копировального центра, которая подала жалобу о нежелательной сексуальной агрессии в кадровый отдел, и тот молодой человек, что-то вроде Виковского лакея – впрочем, такими были они все. У Вика была бутылка «Джонни Уокер Блю», и мы пили его на балконе из бокалов для виски с рифлеными донышками. Моему боссу полагался сьют, так что у него был диван в номере, и еще мы вытащили из спальни два кресла. Вначале на диване сидели мы, две девушки, но потом произошла перегруппировка, и уже Вик был на диване со мной. Я выпила два бокала скотча плюс к трем бокалам вина за ужином. Не знаю, сама ли я положила голову. Догадываюсь, что Вик выверенными промежуточными движениями помог мне ее опустить: ой, бедненькая усталая деточка. Помню только взлетно-посадочную полосу его коленей, темно-синие мили. Шуршание океана. Остальные двое смотрели, как я лежу поперек Вика. Ничего такого не происходило, но уже само положение моей головы на его коленях было чем-то вроде изнасилования. Вик так спокойно загонял меня-дичь, что я позволила своей холке попасть в зубы какому-то дураку. Я прикрыла глаза, чтобы это происходило только для других, а не со мной, и вот тогда-то вспомнила о женщине-калеке. И опечалилась оттого, что все-таки не послала ей французский тост с ванильным кремом и лавандовыми цветочками сбоку. А мгновением позже подумала: да сто лет ты ей не нужна, дура. У этой женщины есть мать и ребенок. У тебя нет ничего.

Это и был первый раз с Виком. Он ласкал мои волосы. Мочку уха, которая после этого казалась шлюшьей и больной.

В общем, как раз об этом жена Вика – Мэри – как раз об этом она и спросила меня:

– Как все началось?

Я попросила Мэри подождать. Это, мол, займет некоторое время.

Я вышла из «Ланвена» в туфлях, которые мерила. Легче всего красть, когда сама не сознаешь, что крадешь. Та сильно накрашенная блондинка следила за мной все время, но в тот момент, когда я выходила, она энергично с кем-то переписывалась. Это были туфли с витрины, так что они не пискнули на выходе, когда уносили меня из магазина.

Внезапно я оказалась в ярких, красивых слингбэках от «Ланвен» под горячим солнцем. Их ремешки обвивали мои щиколотки, как тоненькие змейки. Туристы выбирали капкейки в торговом автомате. Они говорили по-итальянски и хохотали. Туфли понесли меня в «Спаго». Меня усадили во дворике. Там было безветренно. Я рано заявилась на обед, и всем, казалось, доставляло наслаждение мое присутствие, особенно водителям автобусов. Я заказала салат с мэнским лобстером и бокал вина Dr. Loosen. Снова включила звук на телефоне.

– Простите, – проговорила я. – Можете повторить вопрос?

– Я хочу знать, как все началось.

Я долго ничего не говорила, прижимая телефон к уху и закрывая рукой микрофон, пока официант наливал мне вино. Он заговорщицки улыбнулся мне, словно мы с ним тут предавались вакханалии, а женщина на другом конце, возможно, складывала белье после стирки.

– Вы понимаете мой вопрос?

– Да, прекрасно, – ответила я. – Наверное, мне бы тоже хотелось это знать. Все началось у него на коленях.

Мэри издала звук, выражавший отвращение, а заодно служивший упреком. Типа глупо было с моей стороны класть голову на колени женатого мужчины.

– Ты, конечно, знаешь, что мой муж мертв. Но знаешь ли ты, что мой маленький сын месяц назад стал жертвой несчастного случая, и теперь он тоже мертв? Ты этого не знала, нет? Ты пизда!

Вплоть до этого момента я и так и этак старалась не думать о детях.

Поскольку я заказала холодное блюдо, которое нужно было только собрать, и поскольку я была первой посетительницей после полудня, мой салат с лобстером принесли быстро. Яркие дольки авокадо. Стручковая фасоль была лаковой и темной, бекон – хрустким и рыжевато-коричневым, а лобстер – настолько свежим, что казался сырым.

– Не знала. Как…?

– Он утонул.

Теперь Мэри на том конце начала издавать характерные тихие звуки, похожие на писк морской свинки. Вик познакомился с ней еще в школе. Он говорил мне, что никогда не изменял жене ни с кем, кроме меня. Может, и врал, но я так не думаю. До Мэри Вик спал, наверное, с пятью-шестью девушками; школьницы шестидесятых, отсутствие презервативов, и я так и представляла себе, как девочки просто приходили домой и подставлялись под кран, чтобы вымыть из себя то самое. Вероятно, не обошлось и без одного-двух абортов. Готова спорить, я была первой женщиной, в которую Вик не кончал, а для мужчины все новое может стать эротическим открытием.

У меня потекли слезы. Я кое-что знала о мире, в котором теперь жила Мэри. Сердечные таблетки, которые мужу больше не нужны. То, что лежит в холодильнике, хуже всего, потому что это нельзя хранить бесконечно долго. А что, если умерший вернется и захочет свой кофейный йогурт?

Но ребенок! Я не могла себе представить. Или могла представить. Еще до того, как найти тебя, я представляла, как теряю тебя. Ощущение было такое, словно кто-то подает мне мое сердце на тарелке и заставляет отрезать пульсирующие куски и поедать их без приправ.

– Почему ты плачешь?

– Простите, – сказала я. – Мне не следовало плакать. Я не вешалась на Вика. Я так соболезную по поводу вашего сына!

– Ты лживая пизда!

Мэри бы не поняла. Если бы я сказала Вику, отправляйся домой к жене, ты, свинья, он захотел бы меня еще больше, а ее – еще меньше. Такое нельзя говорить ни одной женщине, тем более скорбящей.

– Мне жаль, – произнесла я еще тише.

– Я звоню, – сказала Мэри, – по другому поводу. Моя дочь, Элинор… это на случай, если он никогда не называл тебе их имена… я не знаю, где она. Элинор тебя ненавидит. Она сказала, что хочет тебя убить. И я вот тут думаю. Если дочь придет к тебе. Если она придет к тебе, ты окажешь мне честь, сообщив об этом?

Я кивнула в трубку.

– Слышишь меня, ты, пизда?!

– Да, – сказала я. Подумала о слове «честь», и мне захотелось себя убить.

Глава 7

По пути домой я приняла два миллиграмма клонопина. Этого хватило, чтобы чуть-чуть забыть о ребенке. Но мысль о нем возвращалась в ужасных образах – анимешные глазки, моргающие внутри детского гробика.

Войдя в дом, я обнаружила, что на моем диване сидит хозяин участка. Меня объял страх, а бежать было не к кому.

– Милая! – сказал Ленни, вставая. – Мне так жаль, я ужасно переживаю! Я был здесь, ходил из угла в угол и хотел покончить с собой.

– Леонард?..

– Да, моя милая. Все кончено? Ты это сделала?

– Сделала – что?

– Ты этого не сделала, и хорошо. Это замечательно, дорогая. Мы справимся. Мы переживем. Иди, присядь рядом со мной, жизнь моя. Давай-ка славно поужинаем и посмотрим смешное кино.

В одной руке у Леонарда был бокал со спиртным, а в другой книга. Уильям Карлос Уильямс «Весна и все остальное». Волосы Ленни были взъерошены. На белой рубашке с воротничком – зеленые пятна.

– Ленни, кажется, вы что-то перепутали.

– Да, и тебя я перепутал. Я ужасный человек, Ленор, и я не заслуживаю нашей жизни. Иди ко мне поближе, тело мое. Моя женщина в голубом.

Я пару месяцев проработала в супермаркете в Юте, упаковывая в пластик куриные грудки. Моим начальником был мужчина в ковбойской шляпе и галстуке боло, который всегда держал руки в карманах. В один прекрасный день он рехнулся и выстрелил жене в шею. Разумеется, такие вещи случаются не в один день. Вероятно, у мужчины накипало месяцами, но как я могла это заметить, упаковывая курицу и подолгу не глядя на часы, чтобы потом приятно удивиться, узнав, как много времени прошло? Но когда приехала полиция и начала задавать вопросы, я вспомнила, что мой босс несколько раз называл меня Шелли: Шелли, нам нужно еще грудок в холодильник, а вчерашние надо переложить в секцию со скидкой. Я его не поправляла. В тот момент не видела в этом смысла.

– Ленни.

– Да, любовь моя?

– Леонард, – сказала я. – Я не Ленор. Думаю, у тебя эпизод.

Я сказала это спокойно. И стала наблюдать, как разум возвращался в тело Ленни. Когда реальность прокралась внутрь, с него разом слиняли все краски. Лицо обвисло, и Леонард, казалось, в одночасье постарел на десяток лет.

Мой арендодатель обвел взглядом комнату, осознавая, что это его старый дом и что он здесь больше не живет.

– О, боже!..

– Все в порядке. Почему бы вам не присесть? Я принесу стакан воды.

– Иисусе. Какой позор! Мне так стыдно.

– Не надо.

– Скорбь проделывает с человеком странные вещи.

– Могу только вообразить.

– Это ужасно. Вот сегодня она орет на тебя за то, как ты водишь машину. А на следующий день ты свободен.

Я принесла Леонарду теплой воды из-под крана в пыльном стакане.

– А помимо скорби, – проговорил он, – еще и наркотики, которые я употреблял в юности.

– Какие именно?

– ЛСД. Мескалин. Пейот. И так далее. Они заставляют меня терять разум на какой-то период. Время от времени.

Я подумала о продуктах, которые купила по пути домой, о молоке, греющемся там, на жаре. Смерть этого второго ребенка выкручивала мне внутренности. Поход по продуктовым магазинам был одним из лучших известных мне способов успокоиться. Чистые, прохладные ряды. Все ярко освещено в любое время суток.

– Если вы не возражаете, Ленни, мне нужно достать продукты из машины. Я сейчас вернусь.

– Давайте я их принесу. Позвольте мне побыть джентльменом, чтобы я не чувствовал себя позорищем.

– Нет. Останьтесь.

Было почти четыре часа, и я решила приготовить Леонарду ужин. У меня было много свежих овощей, и все они не влезли бы в холодильник.

Поначалу я всегда готовила Вику в своей квартире. Тебе не стоит этого делать. Если готовишь для мужчины и готовишь очень хорошо, как я, он решит, что ты ему принадлежишь. Истина же заключается в том, что я всегда тренировалась готовить ради человека, которого могла бы полюбить по-настоящему. Ради Бескрайнего Неба, например. С каждой хрустящей перепелкой, которую я запекала для Вика, я оттачивала свою технику для Бескрайнего Неба. Были бы длинные дубовые столы, накрытые к Благодарению в его роскошном доме в горах. Были бы повсюду раскиданные прутья и сосновые шишки, никаких скатертей и свежая минеральная вода с лаймовой кожурой.

Ленни уселся на один из моих современных барных табуретов, которые были не к месту в этой деревенской хибаре. Стал смотреть, как я измельчаю чеснок. Моя мать измельчала чеснок очень быстро, так быстро, что я всегда проверяла, все ли ее пальцы были на месте, когда она заканчивала. Я не торопилась. В отличие от матери у меня не было ребенка, ползающего под ногами, и мужа, едущего с работы домой.

Но на этот раз я измельчала чеснок небрежно. Едва не порезала палец. Мои мысли были в том телефонном разговоре. Я не думала о людях, которых оставил Вик, во всяком случае, думала недостаточно, пока не услышала голос Мэри. Когда настрадаешься столько, сколько настрадалась я, начинаешь видеть все в перспективе. Точно знаешь, как именно люди будут жить дальше, и уверена, что они снова научатся смеяться. От этого их нынешние страдания кажутся прозаичными.

– Что вы готовите?

– Обжариваю брокколи в панировочных сухарях с чесноком и красным перцем.

– Остро даже на слух.

– Вы из тех стариков, которые не переносят острое?

– А в вас есть некоторая жестокость.

Вот что я тебе скажу: мужчины обожают жестокость. Она напоминает им обо всех тех моментах, когда их отцы или матери думали, что эти парни недостаточно хороши. Жестокость к лицу женщине больше, чем идеальное платье.

– Как насчет глютена? Соли? Сердечко не шалит?

Леонард постучал по груди.

– Оно сильное, – сказал он. – То немногое, что у меня есть, еще полно сил.

Я понимала: Ленни имел в виду то, что у него между ног. Мне хотелось, чтобы этот старик узнал, что в мире не осталось ни одной женщины, которая пожелала бы с ним трахаться.

Мы откупорили бутылку вина. Чеснок подпрыгивал на сковороде. Когда я покрошила туда же толстые стебли порея, Ленни сказал: «Ценность женщины можно определить по тому, сколько продуктов она выбрасывает». Бывали такие моменты, как этот, когда мне хотелось его придушить. А потом Леонард делал мне комплимент, говорил, что мои волосы подобны ониксу, или тянулся старческой рукой, чтобы наполнить мой бокал.

Я спросила о Ленор, потому что мне было приятно слышать, как люди рассказывали о любви так, словно она была реальной. Я хочу, чтобы ты знала о Ленор, о тех женщинах, которые, как убеждают тебя мужчины, лучше, чем ты. Я хочу, чтобы ты знала обо всем, чему я, возможно, не сумею научить тебя сама.

Ленни с радостью ухватился за эту просьбу. Они были знакомы всего месяц, когда Леонард попросил Ленор выйти за него замуж, а свадьба состоялась две недели спустя. Далее старик стал рассказывать об их медовом месяце на Ангилье. Плаванье с маской и сливочно-ананасные коктейли. Друг помог им снять сьют в одном из лучших отелей. Две спальни, две гигантские ванные в мраморе. Ленор говорила, что могла бы делиться девичьими секретиками со второй ванной как минимум еще дней десять. Новобрачные занимались любовью в обеих кроватях; бедная горничная, сказал Леонард с ухмылкой, словно его возбуждало то, что приходилось перестилать сразу две грязные постели. На балконе было джакузи, каменное и круглое. Прямо под их номером пальмы и белые муслиновые зонтики обрамляли гигантский голубой бассейн. Там были ведерки с игристым вином, и бикини ярких цветов, и женщины – их было больше, чем мужчин – в солнечных очках и соломенных шляпах, читавшие толстые глянцевые журналы, и ни одного несчастного человека, насколько хватало глаз, никого такого, кто только что выписался из больницы или знал, что ему, возможно, придется туда вернуться. Ленни говорил, что смотрел на всех этих женщин в купальниках, некоторые были в трусиках-танга с обнаженными красивыми ягодицами, и ни одна из них, по его словам, даже рядом не стояла с Ленор. А чуть подальше, сразу за этой роскошью, лежало Карибское море, зеленовато-голубое и бесконечное, мягко накатывавшее на голый берег.

– У вас когда-нибудь были сомнения? – спросила я. – Вы ведь знали ее не так долго?

– Позвольте, я вам вот что скажу, – проговорил Леонард, глядя мне в глаза, как последняя сволочь. – Если мужчине требуется больше двух-трех месяцев, чтобы сделать вам предложение, то он вас не любит. И никогда не будет любить. В вашей жизни есть мужчина?

– До недавнего времени был.

– Он обеспечивал вас – с финансовой точки зрения?

Я на секунду задумалась. Вик действительно меня обеспечивал. Несколько раз давал мне повышение. Покупал мне авиабилеты, диваны и компьютеры, тонкие вина и вместительный винный холодильник, в котором следовало их хранить.

– В каком-то смысле я не нуждалась.

– Значит, этот мужчина вас обеспечивал?

Я кивнула.

– Это вы бросили его в Нью-Йорке? Или он вас бросил?

– Полагаю, в каком-то смысле мы бросили друг друга.

– Так не бывает.

Старики так уверены во всем. Леонард закидывал брокколи вилкой в рот. Я пыталась определить, есть ли у него протезы. Или коронки. Ленни был из богатой семьи. А теперь его беспокоили кондиционеры, но этим заканчивают все старики. Вернее, чем летим мы к смерти, мы к скупости бредем.

– Он покончил с собой, – сказала я.

Глава 8

Когда мне было десять лет, я пила граппу в Гроссето. Удрав от родителей и кузенов вниз по горе в поле, которое не имело ничего общего с фермами или лошадьми; зато там было полно стогов сена. Стоял конец сентября. Горизонт – частокол кипарисов, пара разбросанных облачков и сухое поле. Остатки древней оливковой рощицы.

Я познакомилась с мальчиком по имени Масси, это уменьшительное от Массимильяно. Макс, говорила я потом подружкам дома. Он был намного старше – четырнадцать лет. Рыжие волосы мальчишки были слишком густыми, но все остальное было сознательно подобрано Богом специально для того, чтобы в это влюбилась маленькая американка. Масси был последним, с кем я чувствовала себя достойной, кто возвел меня на пьедестал так, как Ленни возводил Ленор. Разумеется, это ощущение самоценности совпало с тем фактом, что в аду я еще не побывала.

Мы были на сельской вечеринке, которую устраивали богатые дальние родственники моей матери. Тот день длился вечно. Струнный квартет играл «Аллилуйя» на высокой хрусткой траве. В ней лежали фиги, тяжелые, как сердца.

Я видела, как этот мальчишка играл в футбол, смотрела на его сильные, загорелые ноги и умелое владение мячом. Что любит девочка в десять лет? Что будешь любить ты? Я любила сам воздух вокруг этого мальчишки. Он был смешан с крепкими сигаретами мужчин, цветочными духами женщин и лимонами на деревьях.

Я смотрела на Масси, сидя рядом с отцом. И чувствовала себя малявкой оттого, что папина ладонь лежала на моем плече, пока он разговаривал с сидевшими в кружок мужчинами, которые курили и пили; у большинства из них было заметное брюшко. Я съела столько креветочного коктейля, который передавали по кругу, что один из присутствующих отвесил мне комплимент – я совершенно уверена, сексуальный. Он сказал моему отцу: «Этой девочке нравятся дорогие вещи. Ей придется выйти замуж за мужчину с деньгами». Отец улыбнулся. «Нет, – сказал он на своем достойном итальянском, – Джоан будет сама их зарабатывать». Я потом часто думала о ней, об отцовской вере в меня. Моя мать считала, что мне нужно будет выйти замуж за человека с деньгами, может быть, она делала такой вывод на примере собственной жизни. В любом случае тот мальчик, Масси, был из богатой семьи. Я думала о том, чтобы угодить матери. А сверх этого – или из-за этого – я хотела целоваться с ним больше, чем когда-либо чего-либо хотела, если не считать любви моей матери.

Масси несколько раз бросал на меня взгляд. Юные итальянцы знают толк в переглядывании. Я выглядела старше своих десяти лет в платье, спадавшем с плеча, с длинными темными волосами и коралловой губной помадой, добытой из материнской сумочки. Я мечтала влюбиться с самого детского сада. У меня всегда были увлечения, мне нравились мальчики, начиная с Джереми Бронна с его мозолистыми большими пальцами. Четырьмя годами раньше в отделе белья универсального магазина я сняла с вешалки сапфировое тедди с тоненькими чулочными подвязками и сетчатым корсажем. Я умоляла мать купить мне его, и она, то ли восприняв просьбу как невинную, то ли проявив уникальное понимание, позволила мне заполучить эту шелковую будуарную штучку. Дома, уединившись, я натянула ее, мешковатую и яркую, на свои жеребячьи ножки и плоскую грудь.

Я наблюдала, как пьянела моя мать. Она смеялась громко, нехарактерно для себя, разговаривая с музыкантами. Бóльшую часть времени мать простояла рядом с красивой женщиной с каменным лицом, державшей сигаретный мундштук из слоновой кости. В тот день я почувствовала, как во мне вздымалась ненависть, та, что вечно таилась внутри. Мать частенько запиралась от меня в спальне по ночам, и я плакала и умоляла под дверью, упираясь подушечками пальцев в дешевую сосновую доску, а где был в это время мой отец? Тогда я не могла думать, ведь это было так давно, но мне помнилась злость, которую я ощущала, и она вернулась теперь, при виде того, как моя мать шутила с новыми знакомыми и смеялась блудливым смехом. С костяным ожерельем на шее. Ах! Костяное ожерелье моей матери.

И потому, когда этот мальчик, когда Массимильяно подошел ко мне со своими густыми рыжими волосами, и своей уверенной походкой, и своими попытками говорить на моем языке – Не желать ли прогуляться со мной? – я ушла с ним. Отец отвлекся, к тому же он всегда считал меня маленькой девочкой – бесполо прекрасной, – и мы ушли, скрывшись от взглядов гостей, вниз, в прохладную тень кипарисовой рощи. Масси подобрал в траве пару фиг и сложил их мне в ладони. Потом стянул с одного стола полбутылки граппы. Это показалось бы худшим поступком на свете, будь Массимильяно одним из моих кузенов, но я не просила, только подумала об этом, и мои щеки запылали, точно обогреватели, которые были в нашем доме в горах Поконо, стеклянные, без железа, которые раскалялись и краснели за спиной.

«Подожди меня», – сказал Масси – и ушел, и вернулся с двумя стаканами для сока. Взял из моих ладоней фиги, положил их в стаканы и влил туда граппы на два дюйма. «Твое здоровье, да?» – произнес мальчик, и мы пригубили напиток, и я едва не задохнулась, но первая любовь, такая как эта, ко всему приучает.

Это было за год до того, как умерли мои родители, и если бы я только знала. Но я знала. Я знала это весь тот солнечный день; когда вечером мы вернулись к фигам, и они разбухли, пропитанные одним из самых крепких спиртных напитков, я знала. Когда этот мальчик поцеловал меня – язык и губы, более чувственные, чем я могла вообразить, – меня накрыло более зрелым хмелем, чем любое опьянение, которое мне предстояло испытать в будущем, и я знала, что это первый и последний идеальный день моей жизни. Я хотела рассказать Элис о том дне. Я хотела повозить ее лицом по истоптанной коровами траве. Я хотела, чтобы эта женщина узнала обо всем, что отняла у меня.