Текст книги "Тина и Тереза"

ГЛАВА VII

Роберт серьезно вывихнул лодыжку, сильно ушиб бок и рассадил руки.

Тина искренне переживала и раскаивалась в своем поведении, а еще больше – в тайных мыслях. Конрад тоже был расстроен. Отец в порыве бессильной злобы накричал на него и выгнал из комнаты. Никогда еще Тина не видела Роберта в таком состоянии – казалось, он совсем не владел собой. Оставшись наедине с мужем, она нежно ухаживала за ним. Тина подумала, что этот случай – предупреждение ей, зашедшей в грешных сомнениях непозволительно далеко.

Вечером разразилась сильная гроза. Оставив уснувшего Роберта, Тина, в отчаянии ломая руки, на коленях молила Бога о прощении. Она будет любить и уважать своего мужа, в сущности неплохого человека, готового исполнять ее желания, полного терпения к ее выходкам после свадьбы. Ей, воспитанной в традициях патриархальной морали, в обществе, где покорность жены мужу, дочерей отцу была возведена в ранг самых строгих законов, ее собственное поведение представлялось верхом ослушания. Она дала Роберту клятву, и это свято!

Доктор прописал больному несколько дней постельного режима, и все это время Тина не отходила от постели мужа: говорила с ним, читала книги… Роберт, похоже, был рад – для него словно вернулись те времена, когда они встречались по вечерам в эвкалиптовой роще, где девушка поверяла ему свои нехитрые секреты.

– Ты добрая девочка, – сказал он однажды, погладив ее по голове, и Тина, сидевшая на низкой скамеечке возле его кровати, наклонившись вперед, припала губами к его руке. – Все образуется, вот увидишь!

Она кивнула, пряча лицо, и молила только об одном: чтобы Роберт не заметил ее слез.

Как же могло случиться, что она так быстро разочаровалась в своем шаге, в столь непостижимо короткий срок прозрела и увидела истину в образе юноши с черными глазами и оливковой кожей! Или она ошибалась вновь?

К несчастью, у Роберта обнаружилось еще и нервное расстройство, развившееся, как сказал врач, вследствие переутомления, хотя Тина подозревала, что причина кроется в переживаниях, вызванных неурядицами с сыном и молодой женой.

Доктор прописал микстуру, и, поскольку Джулия была занята стиркой, Тина взялась сама съездить к аптекарю в Кленси. К тому же ей захотелось попутно развеяться и привести в порядок свои мысли.

Она решилась на достаточно смелый шаг: взяла в конюшне лошадь, чтобы ехать верхом. Так будет скорее, и на обратном пути она еще успеет навестить мать. Что ж, не век же прятаться, когда-то надо показаться на глаза знакомым и друзьям. Хорошо, что не придется идти пешком, здороваясь со всеми и отвечая на ненужные вопросы.

Тина надела зеленое платье, короткий жакет, перчатки, взяла хлыст и спустилась вниз.

Она шла с лошадью на поводу по той же тропинке, на которой когда-то встретилась с Робертом. Не так уж давно это было, а сколько воды утекло с тех пор! И ее слез тоже…

Тина вздохнула и прибавила шагу. Еще сверху сквозь ветви кустарника девушка заметила всадника, поджидавшего кого-то. Неужели… ее?! Да, очевидно ее, потому что это был… Конрад!

– Наша прошлая прогулка не удалась, и я решил восполнить этот пробел, – не тратя времени на пустые вступления, заявил юноша.

Он держался уверенно – так, как прежде его отец.

Девушка не знала, что ответить, но Конрад заметил: хотя она и старается держаться как монахиня, свет в полуопущенных глазах выдает ее истинные чувства. Трудно бывает спрятать такой огонь, особенно если пламя успело разгореться!

Тина села верхом, и они направились по дороге в Кленси.

Первая же встреча больно ранила девушку. Под холмом, в тени высоких кедров стоял приземистый, похожий на старую полуразвалившуюся коробку давно не беленный дом родителей Карен Холт. В захламленном дворе сушилась уйма тряпья и пеленок – в семействе Холтов всегда были младенцы. Издали Тина увидела Карен, которая выволокла на крыльцо огромную корзину, поставила ее, вытерла лоб рукой и тут же кинулась успокаивать упавшего возле ступенек двухлетнего братишку: она сызмальства была им всем не хуже родной матери.

Несмотря на все мольбы Тины Всевышнему, Карен, конечно, ее заметила. Выпрямившись, девушка, смотрела на всадницу, в которой едва сумела признать недавнюю подружку. И с нею был спутник… Этот человек с Тиной, вероятно, не ее муж – тот, говорят, немолод… В семействе Холтов, как и во многих других семьях, немало говорили о браке дочери Дарлин Хиггинс. Рита, мать Карен, считала, что Тине очень повезло. Вот бы спросить у самой Тины! Интересно, как ей живется там! Но Тина не приблизилась к дому Холтов. Наверное, не заметила свою прежнюю подругу!

На самом деле Тине просто стало очень стыдно – хвастать перед Карен было выше ее сил!

Вскоре всадники свернули на главную улицу, и тогда девушке показалось, что весь город состоит из глаз: они были за каждым забором, в каждом окне, на каждом крыльце. Тина готова была провалиться сквозь землю, а Конрад, казалось, не замечал ничего.

Подъехали к лавке мистера Паркера.

– Интересно поглядеть на местные достопримечательности! – вполголоса произнес Конрад. – Может, сойдем?

Тине вдруг тоже этого захотелось. Девушка прямо, уверенно сидела в седле и с несколько холодноватым, равнодушным видом смотрела на тех, кто во все глаза смотрел на нее. На крыльце лавки собрались все, кого она желала видеть в этот момент: Дорис Паркер, Фей, Салли, Керри Миллер, Майкл, а на углу дома, прищурив блеклые глаза и сжав в бессильном гневе тонкие губы, стоял Фил Смит.

Конрад спешился, помог сойти своей спутнице и галантно подал ей руку. Тина прошла, как сквозь строй, гордая, прямая в своем великолепном наряде наездницы, рядом с которым голубое платье первой красавицы Кленси казалось линялой тряпкой; прошла, пронзаемая взглядами, точно острыми стрелами. Впервые девушка видела, как Дорис и Фей теряют свою невозмутимость: она сползала с них, точно со змей – старая кожа. Фей распирало от злости, готовой прорваться наружу, разорвать ее рыхлое тело и широкое, плоское, похожее на блин лицо. А Дорис, казалось, вот-вот заплачет от обиды.

Тина испытала головокружительное, сладкое, несравнимое ни с чем острое чувство мести. Она словно била их всех по щекам, восклицая: «Это вам за Терезу, за ее слезы, унижение и боль!» И Филу Смиту: «За меня! За твой гадкий поцелуй, за твои слова!» Ей безумно хотелось послать сквозь слезы, через время и расстояние отчаянный крик: «Сестренка, вернись! Я за тебя отомстила!»

Она ни с кем не поздоровалась, ни на кого не посмотрела, разве что слегка кивнула Керри Миллер; она никого и ничего не боялась рядом со своим спутником; она была горда и спокойна. И поняла: Дорис и Фей, возможно, еще простили бы ей породистого коня, дорогое платье, красивую прическу, но Конрада О'Рейли—никогда!

А Конрад вошел с нею в лавку, повергнув в изумление Сару и Лу, пересмотрел товары, переговариваясь со спутницей, лицо которой пламенело взволнованным румянцем. Вот оно, счастье – появиться под руку с Конрадом на крыльце, залитом ослепительным солнцем, почувствовать, что ты с ним, точно вы принадлежите друг другу навечно! Разве нельзя позволить себе этот яркий упоительный обман?!

Потом они вышли, прошли мимо замершего в безмолвии «общества», прямо-таки закоченевшего от зависти и злобы. Тина видела, как Фил Смит сжал кулаки, но не решился приблизиться к ним.

Тина и Конрад легко и почти одновременно вспрыгнули в седла и повернули коней назад.

– Кто они такие? – Спросил Конрад: от него не укрылась разыгравшаяся на крыльце молчаливая сцена.

– Они насмехались над моей сестрой! – с неожиданно потемневшими глазами отвечала Тина.

– У вас есть сестра?

– Да. – Тина коротко рассказала о Терезе и прибавила:– Она мечтала когда-нибудь вернуться, чтобы отомстить.

– Отомстить? – задумчиво произнес Конрад. – Возможно ли это?

– Почему бы и нет? – спросила Тина, помня чувство, которое испытала минуту назад.

– Ваша сестра может многие годы готовиться к этому часу, думать о нем, мечтать – это, конечно, придаст ей сил; может в конце концов, добившись успеха, приехать в Кленси, но тогда она, наверняка, поймет, что месть бессмысленна, и, поверьте мне, не испытает того, чего ждет – ни радости, ни удовлетворения.

– Разве?

– Думаю, да. Так всегда случается, когда чего-то долго ждешь. Все проходит, человек меняется, сам не замечая того. И потом, эти люди, если они не просто заблуждаются относительно вашей сестры, а по-настоящему злы и порочны, все равно не станут ни уважать ее, ни любить, а будут только завидовать черной завистью и по-прежнему строить козни! Она так и останется для них «дурочкой Хиггинс», которой неизвестно почему и совершенно несправедливо повезло. Она ничего не докажет им. Докажет, может быть, только самой себе, хотя… это, пожалуй, и будет главным!

Они заехали к аптекарю, потом повернули домой. Они скакали по пыльной дороге, на которой оставались следы копыт их лошадей. Тина оглянулась и подумала, что следы заметет ветер, годы уйдут далеко вперед, унося этот миг в цепочке бесконечно текущего времени, но она запомнит его навсегда, он будет жить в ее памяти до тех пор, пока глаза ее не накроет вечная тьма. И она будет жить им.

О, если б можно было удержать время, поймать его, сжать в кулаке и держать – бесконечно, всегда!

Тина не мечтала о большем, потому что знала – такое невозможно. Но если… Как бы она тогда была счастлива, если уже сейчас сердце ликует, и весь этот день кажется светлой песней, которая переполняет душу чем-то невыразимо приятным и чистым!

Девушка еще сама не до конца поняла, что переживает период сумасшедшей юношеской влюбленности. Несмотря на все свои клятвы, она опять позабыла о Роберте – бесхитростный эгоизм молодого влюбленного сердца!

Ей нравилось смотреть на Конрада, слушать, что он говорит, чувствовать его рядом…

– Что это за девушки? Цвет местного общества? – с улыбкой спросил юноша.

– Да, – нехотя отвечала Тина. Она вновь ощутила себя запертой в клетку, несвободной, как и тогда, когда жила в бедности. Она наслаждалась мнимой победой, на самом деле Дорис и Фей все равно обыграли ее!

– А эта, белокурая? Господи! Он заметил Дорис!

– Самая красивая девушка в Кленси, – тихо произнесла Тина, глядя прямо перед собой.

– Эта? – искренне удивился Конрад. – В голубом платье?

– Да.

Он рассмеялся.

– Ну и ну! Забавный город!

Тина в недоумении смотрела на него. В чем дело? Впервые она видела молодого человека, которому не понравилась Дорис. Может, он притворяется? Хотя ради чего! Или ему не нравятся блондинки? Но она, Тина, тоже светловолосая… Впрочем, при чем тут она?

– А та, рядом, неужели тоже красавица? – весело продолжал Конрад.

– О нет, это Фей! – Тина неожиданно тоже развеселилась.

– Она похожа на огромную жабу, – заметил юноша.

Тина удивилась: так сказать о девушке… Да, но это же правда!

А Конрад между тем наклонился и, опершись рукой о седло идущей рядом лошади своей спутницы, прошептал на ухо девушке несколько смешливых слов в адрес ее врагов.

Тина звонко расхохоталась. Конрад вел себя сейчас как мальчишка, и это нравилось ей, как нравилась и запретно манила вновь возникавшая атмосфера интимности.

– А этот здоровенный парень – ваш бывший поклонник? – выпрямившись, произнес юноша.

Тина смутилась. Однако ему не откажешь в наблюдательности!

Она не нашлась, что ответить, но Конрад не настаивал. Он только пошутил:

– В следующий раз предупреждайте, Тина, а то ведь я могу справиться далеко не с каждым! – И после скомандовал: – Вперед!

Тина послушно направила лошадь рысью. Они понеслись по ровной дороге, то и дело перегоняя друг друга. Мелкие камешки сверкали на солнце, и дорога казалась посыпанной серебряной пылью, тополя по обочинам шумели, точно воды реки, а на небе не было видно ни облачка. Море виноградников и зеленых тенистых рощ простиралось до горизонта, и Тина любовалась всем этим так, словно впервые увидела – любовь дала ей новое зрение, способность по-особому остро и ярко воспринимать мир.

– Вы любите Австралию? – слегка запыхавшись, спросила она, когда лошади замедлили бег.

– Да, – серьезно ответил Конрад, и лицо его на мгновение исказила внезапная душевная боль.

Конечно же, он очень любил Австралию, эту богоданную зеленую страну! Любил бывать на побережье океана, смотреть, как огромные волны набегают одна на другую, оставляя на песке быстро тающие, похожие на кружево пенные разводы, как качаются на вершинах крутых берегов высоченные тонкие пальмы со стволами, точно обернутыми ворсистой бумагой, и остроконечными листьями, развевающимися на ветру, будто зеленые флаги. А ночи с огромной луной и бесконечным звездным дождем! Корни его души, души мечтателя и вечного странника Конрада О'Рейли, здесь. И одиночество там, вдали от родины, покажется тяжким вдвойне!

– Не уезжайте! – робко произнесла Тина, и это прозвучало как просьба.

Он только вздохнул в ответ и покачал головой.

– Не будем об этом.

Вернувшись назад, они остановились в саду, в самом начале длинной аллеи, густо усаженной туями, образующими темно-зеленый туннель; косые лучи солнца, местами проходящие сквозь твердое плетение остро пахнущей смолою хвои, скрещивались в воздухе, бросая желтые пятна света на серые плиты дорожки.

– Постоим? – спешившись, предложил Конрад. Тина кивнула.

– Только недолго.

– Хорошо, – согласился Конрад. – Но вы не беспокойтесь, я на всякий случай предупредил Джулию – она скажет отцу, что я весь день провел один в своей комнате. Джулия всегда на моей стороне.

Такая предусмотрительность удивила и одновременно порадовала девушку. Он ищет ее общества? Зачем, почему?

Между тем Конрад как бы невзначай взял руку девушки в свою, и это прикосновение обожгло Тину.

Зеленоватые тени блуждали по его лицу. По выражению его глаз трудно было догадаться, о чем он думает. Девушке казалось, что внутри он весь опутан бесконечными нитями сложных противоречий, суть которых ей не разгадать вовек, тогда как ее чувства были бесхитростны и просты.

– Хотите я погадаю вам по руке? – неожиданно предложил Конрад.

Тина встрепенулась.

– А вы умеете?

– Конечно! – полушутливо произнес он и принялся изучать ее ладонь. – У вас интересные линии! Вы проживете долгую жизнь и будете любить только одного мужчину, хотя это не последний ваш брак! Впрочем, это неудивительно… У вас родится ребенок, наверное сын, но еще нескоро. Вам предстоит преодолеть в жизни ряд трудностей, но в конце концов вы будете счастливы!

– Так я выйду замуж еще раз? – негромко переспросила Тина.

– Да. Учитывая возраст моего отца, ничего в этом странного нет, хотя при его энергии и здоровье он еще нас с вами может пережить!

Эти слова напомнили Тине о Роберте.

– Я пойду, – сказала она, мягко освобождая руку. Голос звучал неуверенно и печально: ей не хотелось уходить. Быть может, это их последний разговор наедине, ведь Конрад скоро уедет! Уедет! О Господи!

– Вы торопитесь? Почему?

– Ваш отец болен, и я должна быть рядом, – ответила девушка и тут же подумала о том, что Конрад, должно быть, давно прочитал ее истинные мысли.

– Мы говорим, что человек должен заботиться о других! – отрывисто произнес он, глядя куда-то поверх головы Тины. – Но на самом деле человеку лучше всего заботиться о себе! Много ли вы знаете людей, которые, делая другим добро, счастливо проживали век? В случае беды они сами не могут достучаться ни в одни двери, не говоря уже о сердцах! И потом, если человек не будет любить самого себя, разве он чего-нибудь добьется в жизни? Нет, он растратит свои силы на благо неблагодарных, а сам останется на пепелище.

– Человек должен заботиться о себе, но в другом смысле, – о чистоте своей души! – возразила Тина.

– О чистоте души! – с легкой усмешкой повторил Конрад. – В наш век мрака и ненависти! Когда я впервые попал в большой мир, был наивен, как младенец, и верил – все пороки исцелимы, но потом понял—это не так!

– Все равно каждый должен пытаться сохранить в себе луч добра. Недаром говорится: «Свет светит во тьме, тьма его не объяла».

Конрад неожиданно засмеялся.

– Интересно, о чем вы думали, когда выходили за моего отца? О своей душе или о нем, мистере О'Рейли? А может, все же больше о своем благополучии? – это прозвучало презрительно и жестко.

– Я наказана! – ответила девушка, глядя ему прямо в глаза, обнажая в правдивости душу и сердце. – Я страдаю, потому что не люблю его! – И тихо добавила: – И, кажется, не полюблю никогда!

– Должно быть, вы полюбили другого? Кого? – спросил Конрад и в свою очередь пронзил собеседницу взглядом.

Тина молча смотрела на него: здесь, в темно-зеленой мерцающей подвижной тени, ее глаза приобрели неожиданный агатовый блеск.

Девушка ничего не ответила, но в ее взгляде Конрад ясно прочитал: «Вас!»

Он придвинулся к ней и обхватил руками ее плечи. Тина задрожала. Она почувствовала, как от его бархатистой, смуглой кожи исходит живительное тепло…

Незнакомое чувство охватило девушку. Она подумала, что, если Конрад захочет ее поцеловать или сделать нечто еще более запретное, у нее может не хватить разума и силы воли противиться.

– Все люди плохи, Тина, и я – более других, – сказал он.

Запрокинув голову, она прошептала пересохшими губами:

– Почему?

– Я хочу поцеловать вас и сделаю это, хотя знаю, что поступаю дурно!

– Не надо…– еле слышно пролепетала она, а сама подалась вперед, навстречу его губам.

Это был ее первый настоящий поцелуй, поцелуй, которого она желала, от которого боль в груди растворилась, ушла, уступив место блаженной истоме. Потом, когда его поцелуи стали еще более настойчивыми, страстными, она вздрогнула, точно ее тело пронзила молния, но не вырвалась и, когда Конрад мягко положил ее руки себе на плечи, обвила его шею, точно гибкими стеблями лиан, и крепко сомкнула объятия.

Это было плохо, очень плохо, об этом напоминал громкий стук сердца и пульсация крови в висках, но это же говорило о том, как незабываемо прекрасен желанный миг, который она не хотела терять.

И все же настал момент, когда тело девушки изогнулось, как тетива лука, она вырвалась и побежала по дорожке.

Она мчалась по зеленому туннелю, подол платья развевался, волосы распустились, каблуки стучали по каменным плитам, и слезы застилали лицо. Слезы горя и радости, восторга и боли. Она бежала сквозь солнечный свет, а душа ее наполнилась чувством, светлым и юным, как заря.

ГЛАВА VIII

Теперь Тина уже не могла успокоиться. Внутри ее сознания и души словно раскачивался огромный маятник, то туда, то сюда: с одной стороны была грызущая сердце совесть, с другой – волнующее чувство любви и приводящее в отчаяние ощущение скорой разлуки с любимым. Порой она чувствовала себя как узник перед казнью: мучение, раскаяние, страх и ожидание вечной тьмы. Темнота – вот что ждет ее после! Жизнь с нелюбимым человеком… Боже правый, на что она себя обрекла! Но ведь она хотела как лучше, думала, что полюбит Роберта… И все потому, что еще не знала любви, настоящей, сильной, сводящей с ума, такой, какую испытывала теперь к Конраду.

Девушка пока не осознавала, что любовь, как и все другое на земле, может быть не только наградой, но и наказанием за грех. Что сделала она? Ни много ни мало – предала свои девичьи мечты, мечты о настоящем избраннике, об истинных чувствах, она была достаточно взрослой, чтобы это понять.

Отказ от мечты, от идеалов во имя земной корысти в глазах Бога и лучших из людей равносилен отказу от веры, но Тина была неопытна, молода, значит, достойна снисхождения, поэтому ей предстояло получить вместе, как два напитка в одном сосуде: и ни с чем не сравнимое счастье, и величайшее горе.

Девушка навестила мать, но никакого облегчения ей это не принесло. Впервые появилось что-то, о чем она ни за что не решилась бы рассказать никому, даже Дарлин, которой всегда доверяла. Разве можно признаться в том, что ты влюбилась в сына своего мужа, пусть взрослого, старше тебя самой, но все-таки сына, и целовалась с ним в саду?! И это всего лишь через две недели после свадьбы! Так поступают только самые-самые развращенные, бессовестные женщины! Впрочем, как ни странно, сколько бы Тина ни твердила об этом, все равно почувствовать себя бессовестной и развращенной не могла. Она ощущала себя всего лишь влюбленной девушкой, а в этом, признаться, не было ничего дурного.

Разоблачения она не боялась, дело было только в муках совести. В ближайшие дни Конрад уедет и увезет с собой тайну их поцелуя. А чувства?.. Любит ли он ее? Или она ему просто нравится? Или даже не нравится вовсе? Может, он всего лишь ищет способ отплатить отцу? Что ж, тогда он добился своего! Вдруг он смеется теперь над нею и Робертом? Можно ли уважать женщину, сдавшуюся так легко, готовую упасть столь непозволительно низко?! Хотя они просто целовались в саду… Великий ли это грех?

Все эти вопросы мучили Тину, не давая покоя ни днем, ни ночью. Днем она не в силах была смотреть в глаза Роберту, ночью же не могла заснуть, думая о Конраде, бьющаяся в сетях своих чувств, как муха в безжалостной паутине.

Конрад вел себя как обычно, его нельзя было заподозрить ни в каких излишних или неуместных чувствах к юной мачехе. Возможности увидеться наедине больше не представлялось, да он, похоже, ее и не искал. Большую часть времени проводил в своей комнате да еще уезжал на пару дней – куда, никто не знал.

Джулия молчала, не спрашивала ни о чем, но Тине казалось, что женщина о многом догадывается. Что ж, одного взгляда на девушку, которая то краснеет, то бледнеет при виде Конрада, было достаточно, чтобы все понять: Тина в свои шестнадцать лет еще не научилась скрывать чувства. Один только Роберт был настолько поглощен какими-то мыслями, что, кажется, ничего не замечал. Он относился к ней сейчас с печальной нежностью; часто не обращал внимания, а иногда гладил по голове так, как гладят любимую кошку. Эта девочка не вписалась в его жизнь, как он того хотел, стала то ли обузой, то ли досадной ошибкой… Впрочем, думал он сейчас не об этом.

Через день, ближе к вечеру, Конрад О'Рейли постучал в комнату отца.

Роберт сидел в кресле, нога все еще была туго забинтована, на коленях лежала книга. Тины в комнате не было: она ушла навестить мать.

Конрад вошел и огляделся. Это помещение отличалось от других: комната отца, безусловно, была самой красивой в доме. Светлая мебель обита золотистым атласом, белые хрупкие вазы, кремовые обои с золотым бордюром… На стене прямо перед входом оставалось много пустого места – Конрад подозревал, что прежде тут висел портрет его матери.

– Я хотел поговорить с тобой о своем отъезде, – сказал юноша. – Ты найдешь для меня время?

– Разумеется! – Роберт сделал жест рукой. – Садись!

Но Конрад не ответил на приглашение и остался стоять. Он будто бы внутренне готовился к чему-то, собирался с мыслями, сосредоточивая силы.

– Когда же ты едешь? – спросил Роберт. Он заметно нервничал: могло показаться, что ответ сына далеко не безразличен ему.

Конрад, как и при первом разговоре, стоял, отвернувшись к окну, и не видел лица отца.

– Завтра, рано утром.

– Завтра…– медленно повторил Роберт и предложил:– Подожди еще день-другой, тогда я смогу тебя проводить! Мы с Тиной собираемся в Сидней…

Конрад в удивлении обернулся.

– Проводить? Это что-то новенькое! Нет уж, благодарю, не надо! И ни дня я тут больше не останусь с тобой и с твоей женой!

В последних словах Роберту почудились презрительные ноты.

– Тебе не понравилась Тина?

– Тина? Нет, почему же! Для провинциалочки она даже очень хорошенькая…

Роберт поморщился.

– Я не в этом смысле… Конрад пожал плечами.

– Она довольно развитая для девушки ее круга… А вообще, должен прямо тебе сказать, отец: Тина тебе не пара! И не только по возрасту. Она очень наивна, искренна в своих чувствах. Открытая натура, распахнутая душа – эта девушка никогда не сможет притворяться, как ты!

Роберт вслушался: нет, слова Конрада не были окрашены ревностью, он говорил как человек совершенно посторонний о вещах в своей жизни мимолетных и мелких.

– Я и так испортил тебе медовый месяц, – продолжал юноша.

– Тебя это огорчает?

– По правде говоря, нисколько!

– Я так и думал.

Они помолчали, потом Конрад, неожиданно поглядев отцу прямо в глаза, сказал:

– А теперь – о главном!

Роберт стиснул пальцы. Он с трудом выдерживал взгляд сына. Ощущение было такое, точно в светлые воды тихого озера упал большой черный камень, но Роберту казалось, будто этот камень лег холодной тяжестью прямо на его сердце.

Мистер О'Рейли заметно постарел за эти дни, налет молодцеватости сошел с его лица и фигуры, будто известка со старого дома. Внезапно обнажились все трещины и изломы все еще крепких, но уже далеко не новых стен, и этот дом стоял застывший и одинокий, живущий лишь голосами своих обитателей, давно забывших его и покинувших навсегда.

– Я тебя слушаю.

– Я уезжаю в Америку и хочу попросить тебя о том, чтобы ты не посылал за мною своих шпионов на другой материк, мне они и в Австралии до смерти надоели! Я уезжаю как раз потому, чтобы от них избавиться. Ты постоянно следишь за мной, ты знаешь все – где я живу, где работаю, что ем, с кем сплю! Это стало твоей болезнью, твоей, похоже, главной целью в жизни. Тебе доставляет удовольствие всякий раз узнавать, что я все еще никто и ничто! Одного только ты не знаешь и никогда не сможешь узнать – моих мыслей, истинных намерений и чувств! Так вот: оставь меня в покое, прошу тебя! Если я и в Америке по-прежнему буду чувствовать твои глаза за своей спиной, знай – стану переезжать с места на место до тех пор, пока не запутаю след. Я хочу жить спокойно, я хочу жить без тебя!

– Должно быть, ты успокоишься окончательно лишь тогда, когда меня совсем не будет на этом свете! – глухо произнес Роберт.

– Да! – Звук этого слова оглушил Роберта, как внезапная пощечина.

Конрад ждал не менее резкого ответа и очень удивился, когда отец всего-навсего сказал:

– А ведь наши тени, наши души не покидают землю – нередко к несчастью тех, кто на ней остается.

Это прозвучало задумчиво и печально, но Конрад не дал себе слабинки.

– Оставь философию, отец! Скажи лучше, даешь или нет слово?

– Хорошо, я обещаю.

Роберт вздохнул. Да, он и правда все время следил за юношей – сознание присутствия Конрада где-то рядом стало для него необходимостью. Конрада, его сына, которым он мог бы гордиться, которого мог бы любить, благодаря которому он смог бы избавиться от одиночества! Разве ребенок был виноват в том, что его мать, несравненная Одри, миссис О'Рейли, единственная, любимая, умерла при родах! О Господи! Он, Роберт О'Рейли, давным-давно своими руками вынул самые нижние кирпичи из фундамента того здания, что зовется семьей, и оно превратилось в груду обломков. Он говорил себе, что живет ради будущего, но только сейчас понял, что настоящим, единственным будущим был только Конрад, без которого все остальное – прах и тлен. Конрад – живое обвинение ему, Роберту О'Рейли, предавшему неприкосновенно-бессмертное – любовь и память Одри из-за беспочвенного злого наговора!

Конрад уедет, а кто останется? Тина? Игрушка, забава… Зачем?

– Послушай, – нерешительно начал Роберт, – останься – я изменю завещание…

– О! – В черных глазах юноши заплясали золотистые огни, сделавшие их похожими на раскаленные угли. – Не трать чернила, отец, все равно ты потом пожалеешь! И не надо пытаться меня купить!

– Я не покупаю тебя, – сдержанно произнес Роберт, – просто будем считать, что ты победил.

– Да, верно, победа будет за мной, только чуть позже. А пока – оставь эти глупости и наслаждайся тем, что еще имеешь!

– О чем ты?

Конрад передернул плечом и не ответил. Потом спросил:

– Зачем я понадобился тебе? Ты как собака на сене…

Роберту показалось, что в голосе юноши зазвучали наконец нотки человечности, и ухватился за это.

– Ты – мой сын! – произнес он твердо.

– Да? Ну и что? Я же плохой сын! А вот Тина родит тебе хорошего, ты же сам говорил!

– Не смейся, – бессильно промолвил отец.

– Смеяться? О нет, я не смеюсь, напротив, мне хочется плакать!.. Я старался быть хорошим, хотя, признаться, не совсем понимал, чего ты от меня хочешь! Ты вызывал меня в эту самую комнату и отчитывал строгим тоном, а за что? Я хорошо учился, был послушным… Иногда мне казалось, что ты с удовольствием высек бы меня или даже просто вцепился мне в волосы и таскал бы по полу! В твоих глазах было столько ненависти ко мне, ребенку, который и без того вырос сиротой. За что, ну за что, открой мне этот секрет?! За то, что я своим рождением убил мать, за цвет моей кожи?.. Ничего другого не приходит на ум! Почему ты решил лишить меня наследства? Что я – обманывал, грабил, убивал? Ты всю жизнь носишься с тем, что дал мне образование, одевал, поил и кормил до семнадцати лет! Но извини, даже животные выкармливают своих детенышей, а что насчет образования – согласись, было бы очень странно, если бы нормальный ребенок, единственный сын миллионера не был обучен читать и писать. Родители обязаны заботиться о детях, понимаешь! А если ты не хотел этого делать, так бросил бы меня под забором или отдал на воспитание! Знаешь ли ты, что в Сиднее приличные люди шарахались от меня, когда узнавали, чей я сын? Нет, тебя-то они уважали, просто думали: раз ты открестился от меня, то я невесть знает какое чудовище! Я черствый, да? Холодный и бездушный? Что ж, верно! Я никого не люблю, никого, но, да будет тебе известно, в семьях, где дети и взрослые не приучены заботиться друг о друге, редко вырастают чуткие, внимательные, добрые люди! Доброте и любви надо учиться, отец, на протяжении всей жизни, это большая наука, и учить своих детей, прежде всего примером и еще, наверное, лаской. А ты, видно, тоже никогда никого не любил, ни своих родителей, ни мою мать… Что заставило тебя жениться на ней?

Роберт стиснул ручки кресла до боли в руках, потом приподнялся и встал.

– Любовь меня заставила, любовь! Самая великая и безумная, что существует на свете! Я очень любил твою мать и тебя люблю, хотя бы потому, что ты ее плоть и кровь. Двадцать лет ты смотришь на меня ее глазами и улыбаешься ее улыбкой…

– Ты говоришь, любишь? Почему же все эти годы я не чувствовал этого? Ты ни разу не приласкал меня в раннем детстве, а после никогда не пытался поговорить по душам, не дал совета! Теперь я взрослый, и мне это не нужно, но раньше… видит Бог, как мне этого не хватало! Запомни, отец, когда у тебя родится другой сын, не повторяй подобных ошибок! Впрочем, у него будет мать, которая, конечно, подарит ему любовь…

Роберт потянулся к нему, будто хотел обнять.

– Конрад, сынок… Юноша резко отшатнулся.

– Ну нет! Не станем ломать комедию, отец! Ты уже не свяжешь эти нити, я не буду утешением твоей совести, запомни!