Текст книги "Исповедь послушницы (сборник)"

Глава VI

Наступил 1566 год. Четыре года назад Филипп II выбрал Мадрид местом пребывания королевского двора и в короткий срок сумел окружить новоявленную столицу ожерельем прекрасных дворцов. Резиденцией монарха был избран замок Алькасар, древняя мусульманская крепость, выстроенная на высоком холме в западной части города.

Теперь по мостовым некогда тихого, скромного городка грохотали кареты, а его жители с гордостью заявляли: «Нет другой столицы, кроме Мадрида». В город хлынула аристократия, прежде обитавшая в Толедо. Недавние провинциалы быстро усвоили новую моду: мужчины начали завивать волосы и носить парики, пользоваться духами и пудрой, женщины сменили традиционные черные платья на разноцветные одежды. Хорошим тоном считалось наличие многочисленной прислуги и предметов роскоши. Мадрид быстро стал городом богатства и нищеты, господ и слуг.

Центром города была Большая улица, по которой можно проехать в королевский дворец. Она была самой оживленной и самой красивой и вскоре стала излюбленным местом прогулок знати: кавалеры и дамы бродили в тени крытых галерей, обрамлявших улицу с двух сторон, останавливались возле дорогих лавочек, где покупателям предлагались роскошные ткани, золоченое и чеканное оружие, заморские украшения и ковры.

Паола Альманса долгое время не подозревала о существовании Большой улицы и ее соблазнов. Ей исполнилось семнадцать лет, и она привыкла носить скромное темное платье и грубоватые башмаки. Волосы расчесывала на прямой пробор и заплетала в косу, которую перевивала узкой черной лентой и заворачивала в ткань, закрепляя ее на макушке. Такой головной убор считался традиционным, и Паола не обращала внимания на то, что многие сеньориты заменяют его покрывалом из тонкой прозрачной ткани, которое удерживалось обручем, усыпанным драгоценными камнями. Отец так часто внушал ей мысли о скромном и благочестивом образе жизни, что она не задумывалась о том, что можно существовать как-то иначе.

Однако скорее небо упадет на землю, чем девушка – не важно, красива она или нет, – рано или поздно не заинтересуется нарядами. Пришло время – и Паола прозрела.

Девушка заметила, что на улице и даже в церкви кавалеры и дамы обмениваются взглядами, что порой тот или иной кабальеро передает приглянувшейся сеньорите записку или даже заводит с ней беседу, приблизившись к дверце ее экипажа. Паола не ездила в карете, но часто бывала в церкви, причем без сопровождения, поскольку у нее не было горничной. Несмотря на это, никто никогда не глядел в ее сторону. Не то чтобы она желала с кем-либо познакомиться или страстно мечтала о любви, но все-таки это казалось немного странным.

Армандо Диас считал свою дочь самостоятельной девушкой; в его отсутствие она распоряжалась расходами, и он не спрашивал у нее отчета.

При этом Паола не знала, бедно или богато они живут. В доме никогда не было дорогих, а тем более роскошных вещей. Однако они хорошо питались, отец не жалел денег на книги, а в храме всегда щедро подавал милостыню. Армандо ни в чем ей не отказывал, но она не привыкла просить. И все же на этот раз Паола нашла в себе силы сказать:

– Отец! Я бы хотела купить себе новую одежду. Мне кажется, что в этом платье я похожа на ворону.

Армандо вздрогнул и с горечью посмотрел на Паолу. Она была прекрасна, ослепительна, как солнце или яркая звезда. Роковой миг наступил. Никакая, даже самая убогая одежда не могла спрятать ее красоту. Запреты уничтожат доверие Паолы, доверие, которого он сумел добиться лишь спустя много лет. Оставалось смириться и уповать на милосердие Бога.

Инквизитор опустил глаза и произнес:

– Ты можешь купить все, что хочешь. Я также думаю, что тебе пора обзавестись горничной.

Паола удивилась.

– Горничной? Зачем? Я привыкла все делать сама. Я не хочу, чтобы в нашем доме жили чужие люди.

– Девушке твоего возраста неприлично появляться в общественных местах без сопровождения.

Паола лукаво улыбнулась.

– Вы боитесь, что меня украдут? Я не хожу никуда, кроме церкви и рынка.

Армандо невольно испытал облегчение. Он тоже был против того, чтобы в доме после стольких лет уединенной и тихой жизни появился кто-то посторонний. И все же тревога не отпускала его душу.

Девушка поблагодарила отца, взяла деньги и отправилась выбирать наряды. У нее не было никакого опыта, однако помог врожденный вкус, унаследованный от матери. К тому же Паола долго наблюдала за другими сеньоритами и интуитивно угадывала, к мнению каких торговцев стоит прислушаться.

Когда Армандо впервые увидел дочь в новом облачении, у него перехватило дыхание.

Эта девушка, сама того не ведая, владела оружием, способным ранить любое, самое бесчувственное сердце.

Длинные, рыжевато-каштановые волосы Паолы, заплетенные в толстые косы, были уложены вокруг изящной головки и скреплены янтарным гребнем. Маленькие ушки украшены звенящими серьгами, стройную шею обвивало жемчужное ожерелье. Вышитый корсаж плотно облегал тонкую талию, из-под многослойных юбок выглядывали остроносые атласные туфельки. Но главное заключалось не в этом. Один лишь невинный взгляд осененных длинными густыми ресницами медово-карих глаз Паолы был способен внести смятение в душу подобно тому, как малейшая искра вызывает пожар в зарослях сухого тростника.

Девушка вышла на улицу с тайной надеждой. Ее ждало разочарование: никто не посмотрел в ее сторону и на этот раз. Минуло несколько дней, прежде чем прошли первое смущение и неловкость и Паола почувствовала себя так легко и свободно, будто новая одежда стала ее второй кожей.

Как ни странно, с тех пор она выкинула из головы мысли о том, что кто-нибудь обратит на нее внимание, и была вполне счастлива сознанием своей красоты, нового необычного образа.

Погруженная в мечты, Паола не замечала того, что за ней наблюдают, и очень удивилась, когда однажды в церкви услышала за спиной тихий мужской голос:

– Не пугайтесь, сеньорита. Возьмите записку. Не оборачивайтесь, чтобы никто не заметил.

Потом чья-то рука вложила в ее ладонь бумажку. Паола затаила дыхание. Когда она все-таки обернулась, позади уже никого не было.

Девушка с трудом дождалась конца службы, вышла из церкви, отошла на некоторое расстояние и развернула послание. Оно было написано изящным слогом и без ошибок. Некий Энрике Вальдес, дворянин, сообщал, что много дней любовался «прекрасной сеньоритой» и наконец осмелился назначить ей свидание на площади Пуэрта-дель-Соль в полдень ближайшей пятницы.

Паола замерла. Она не знала, радоваться или пугаться. Ей написал настоящий кабальеро, он был сражен ее красотой и умолял о встрече! Девушка задумалась. Пуэрта-дель-Соль была людным местом, да еще в полдень, – стало быть, едва ли ей, Паоле Альманса, грозит опасность стать жертвой похитителя и насильника, и она может рискнуть пойти на свидание. Вместе с тем девушка знала, что отец ни за что не одобрил бы такой поступок. Пойти одной на встречу с мужчиной! Паола долго ломала голову над тем, кроется ли в этом что-то непристойное, а потом попыталась представить, как выглядит Энрике Вальдес.

Он не написал, сколько ему лет, но у него был приятный молодой голос. С тех пор как Мадрид сделался столицей королевства и сюда хлынуло испанское дворянство, Паоле случалось тайком любоваться всадниками на грациозных андалузских жеребцах с заплетенными в косички гривами и пышными хвостами, которые касались земли, всадниками, чьи плащи, шляпы и шпаги казались символами мужской отваги и доблести.

Паола подошла к своему дому. Сад давно привели в порядок, но решетка, как и калитка, по-прежнему оставалась старой и ржавой. Возле нее росла стена кустарника; вероятно, это было сделано для того, чтобы жилище не привлекало внимания посторонних.

В комнатах было пусто, и Паола прошла в сад. Она сжимала записку в кулаке, все еще не зная, держит ли в руках ключи от рая или ада.

Девушка заметила сквозь ветви Ниола и поспешила к нему. Он давно перестал быть мальчиком-слугой, но в свободное время, как и раньше, охотно возился в саду, подрезал деревья, вскапывал клумбы, чтобы Паола могла сажать и выращивать свои любимые цветы.

Стоял жаркий день, и Ниол разделся до пояса. Паола, остановившись, смотрела на игру мускулов под смуглой кожей, на жгуче-черные волосы, которые растрепал ветер. Она знала, что, когда юноша повернется, она увидит темные задумчивые глаза и особенную улыбку, которая предназначалась только ей.

Рассказать ему о записке? Нет, не стоит. Ниол может решить, что ей угрожает опасность, и примется отговаривать или, чего доброго, увяжется следом.

Паола окликнула его, и юноша обернулся. Он выпрямился и стал, опершись на лопату, а она вдруг почувствовала, как по ее телу пробежала странная волнующая дрожь. Девушке нравилось сочетание загадочности, гордости, суровости его облика и трогательной наивности, которая порой сквозила в улыбке и взгляде. Ниол был беден и стоял на низшей ступеньке мадридского общества, но никогда не терял достоинства, что вызывало уважение.

Вот уже много лет он, его мать и Армандо Диас были ее маленькой семьей. Ниол, или Николас, называл отца Паолы «сеньор Армандо», а Хелки, или Химена, умудрялась обходиться без обращения. Все четверо так привыкли друг к другу, что, казалось, между ними не осталось ни тени непонимания или каких-то обид.

На самом деле все обстояло куда сложнее. Паола знала, что Армандо ей не отец, однако постепенно притворство перешло в привычку, а не вполне понятная игра стала частью жизни. Девушка знала, что Армандо служит инквизиции, но он столь умело и тщательно скрывал от дочери эту сторону своей жизни, что Паоле не приходило в голову задумываться о том, не его ли жертвы корчатся в полыхающих кострах на площадях Мадрида. Что касается Ниола и Хелки, у них были свои тайны.

Юноша оделся, вымыл руки и сел на скамью рядом с девушкой. Ниолу исполнилось девятнадцать лет, он был высоким и сильным, и времена, когда его могли безнаказанно оскорбить или унизить, давно остались позади. Однако в нем сохранилась некая настороженность, присущая существу, которое постоянно готово к неведомой опасности, подстерегающей его.

Юноша и девушка долго любовались садом, озаренным потоками яркого солнечного света, и колыханием теней под своими ногами. Потом Паола сказала:

– Интересно, сколько времени мы еще проживем так?

– Как именно?

– Годы идут, но ничего не меняется.

– Мы меняемся, – возразил Ниол и окинул Паолу взглядом, в котором сквозили тревога и грусть.

– Тебе не нравится мой новый наряд? – спросила девушка.

– Нравится. Просто мне кажется, что в нем ты стала другой. Ты незаметно отдаляешься, уходишь. Я бы хотел, чтобы ты оставалась прежней.

Паола рассмеялась.

– О нет! В том платье я была похожа на огородное пугало! Не беспокойся, ты привыкнешь к моему новому виду. Прежде я тоже чувствовала себя неуютно, а теперь мне так хорошо, как никогда еще не было.

В улыбке Ниола появилось почти неуловимое, а потому необидное чувство превосходства.

– Ты всегда была и будешь самой красивой. Одежда тут ни при чем.

Лицо девушки залила краска удовольствия и легкого смущения.

– Помнишь, ты обещал мне перемены?

Взгляд Ниола сделался мрачным.

– Да. А мне обещала мать. Но теперь она об этом не говорит.

– Почему?

– Не знаю. Иногда мне кажется, что, как это ни страшно, она просто привыкла.

– А ты?

– Я умею мечтать. Однако нельзя жить одними мечтами. Ты первая из нас доказала, что они должны исполняться.

Паола вспомнила о записке и почувствовала себя предательницей. И все же что-то подсказывало ей, что в данном случае Ниол никогда ее не поймет. Он привык к тому, что они были вместе с самого детства, играли, мечтали и делились своими желаниями. Наверное, он считает ее неотъемлемой частью своей жизни, частью себя. Однако она никому не принадлежит, даже Армандо, хотя он, конечно, думает иначе.

– Разве Химене плохо в этом доме? – испытывая неловкость, произнесла девушка.

– Наверное, нет, но она не из тех, кто способен до конца жизни запереть себя в кухне!

После разговора Ниол вернулся к себе. Теперь он занимал отдельную крохотную комнату без окон, почти такую же, в какой некогда обитал вместе с матерью. Юноша опустился на узкое ложе и задумался. До недавнего времени Ниол наивно полагал, что Паола и он равны, но теперь понял свою ошибку. Она – красавица, дочь дворянина, а он… он никто.

Юноша давно знал, что его удел в этом мире – грубая физическая работа, но относился к этому спокойно. Будучи незаконнорожденным, да к тому же наполовину белым, что закрывало для него пути обучения какому-либо ремеслу, Ниол перебивался случайными заработками и выполнял такую работу, какой зачастую брезговали другие: таскал тяжести, разгребал грязь. Однако ему платили намного меньше, чем белым.

И все-таки, если прежде в него могли кинуть камнем или бросить вслед обидное слово, то теперь сочетание ловкости и силы со злобой и дикостью, которые порой угадывались в глубине его зрачков, отбивали всякое желание переходить ему дорогу.

Часть денег, которые ему удавалось заработать, Ниол старался откладывать. Он хотел уехать из Мадрида, из Испании, из Европы – и не один. С Хелки. А еще – с Паолой. Юноша мечтал вернуться туда, где его кровь могла быть признана благородной, а его поступки заслуживали бы уважения.

Он не знал, как сказать девушке о своих планах и чувствах, и полагал, что рано или поздно она сама обо всем догадается. Теперь Ниол понял, что едва ли дождется того, чтобы его мечта осуществилась.

С некоторых пор, пока Армандо не было дома, Паола часто уходила гулять, но никогда не звала юношу с собой. По-видимому, она стыдилась его общества. Ниол прошел в кухню, взял до блеска начищенное медное блюдо и попытался разглядеть свое отражение. Вероятно, он был некрасив, а еще – навсегда заклеймен позором незаконного рождения и присутствия индейской крови. То, чем мать призывала гордиться, было его проклятием. В самом деле, что привлекательного могла найти в его лице белая девушка?!

Хелки неслышно переступила порог кухни и замерла, уставившись на сына. Она и не заметила, когда ее Ниол повзрослел. Он был красивее Токелы, всех других мужчин, которых ей когда-либо доводилось встречать в жизни. В нем чувствовались порода, древняя могучая кровь, его облик был пронизан гармонией и чистотой. Какое удивительное сложение, какая красивая кожа, какие благородные черты лица!

Заметив мать, Ниол положил блюдо на место и неожиданно спросил:

– Почему ты больше не говоришь мне о Белой Лошади?

– Потому что ты уже не ребенок.

– Значит, ее не существует?

Лоб Хелки прорезали морщины, она судорожно сцепила руки и промолвила:

– Белая Лошадь умерла. Ее убили испанцы. Будущее принадлежит им. У нас его нет.

Ниол был так потрясен словами матери, что отшатнулся от нее, как от прокаженной, и не нашелся что ответить. Юноша пытался понять, что с ней стряслось. Судя по всему, годы не прошли для нее даром. Горечь вынужденного изгнания, необходимость приспосабливаться к чужому языку и обычаям опустошили ее душу и убили волю.

Вернувшись домой, Армандо отказался от ужина и заперся в кабинете. Инквизитора терзали тревожные мысли. Его любовь не знала ни возраста, ни времени, ни истинной страсти, потому что женщина, которую он любил, давно умерла. Однако он сумел найти утешение и много лет кропотливо создавал и выстраивал жизнь, которую принимал за счастье. Днем он слышал вопли и стоны и сражался с невидимым врагом. Дома его ждали мир и покой. Улыбка Паолы, ее трепетная утонченность и робкая привязанность. В этой второй, закулисной жизни не было никого, кроме них двоих. Химена и Николас, два странных существа, не мешали Армандо, потому что тоже жили в собственном мире.

Теперь это счастье грозило развалиться на части, растаять в воздухе, словно туман, ибо в жизни Паолы со дня на день мог появиться мужчина.

По вечерам инквизитор имел обыкновение приглашать дочь в кабинет и беседовать с ней, читать вслух отрывки из книг. Сегодня Армандо изменил своей привычке и позвал к себе Николаса.

Когда юноша предстал перед ним, Армандо невольно удивился. Кто бы мог подумать, что из мальчика-полукровки получится нечто, столь притягательное и необычное. Какое лицо! Словно созданное причудливой игрой света и тени и вместе с тем идеально вылепленное, а сложение безупречное, как у бессловесных созданий дикой природы.

– У меня к тебе поручение, Николас. Я не хочу доверять это дело посторонним людям и прошу тебя сохранить наш разговор в тайне.

Юноша молчал, и в его молчании таилась неприязнь. Армандо поморщился. Он знал, что парень себе на уме и способен ни с того ни с сего проявить норов.

– Это касается Паолы, – терпеливо продолжил он. – В последнее время она часто уходит из дома. Моя дочь совершенно не знает жизни, и я за нее волнуюсь. Если бы ты сумел проследить за ней, узнать, куда она ходит и с кем встречается, я бы тебе хорошо заплатил.

Инквизитор не очень-то надеялся на успех, однако Николас промолвил:

– Не надо денег, сеньор Армандо. Я выполню ваше поручение.

При этом его взгляд был таким неистовым и ярким, что, казалось, мог обжечь на расстоянии.

Инквизитор невольно задумался над судьбой юноши. Хотя и индейцы, и полукровки считались подданными испанской короны, мало кто принимал их за полноценных людей, потому и сами метисы нередко стыдились своего происхождения и вырастали озлобленными, недовольными своей участью людьми.

Когда юноша ушел, Армандо раскрыл дневник, которому доверял самые страшные и самые прекрасные моменты своей жизни, и сделал несколько записей. Все его нынешние слова и мысли были пронизаны страхом потерять Паолу.

Этот страх был связан не только с тем, что она с минуты на минуту могла влюбиться и попытаться упорхнуть из невидимой клетки, которую он сумел соорудить для нее за прошедшие годы. Паола была способна задуматься над тем, кто он, собственно, такой и какую роль сыграл как в ее судьбе, так и в судьбе ее близких.

Армандо никого не убивал своими руками: ни ее мать, ни ее отца. Церковь не имела права приговаривать к смерти, она умывала руки и передавала обвиняемых светской власти, которую молила о милосердии и снисхождении к несчастным. Это «милосердие» всегда означало смерть.

Когда Армандо подумал об этом, его глаза вспыхнули, как у Ниола, только этот огонь был подобен адскому пламени.

Глава VII

Площадь Пуэрта-дель-Соль по праву считалась сердцем Мадрида – новой столицы королевства. Здесь витал дух легкомыслия, праздности и веселья. Обрывки разговоров смешивались с выкриками возниц и ржанием лошадей; многочисленные торговцы предлагали разнообразные товары; кабальеро беседовали между собой, одновременно любуясь походкой дам, игрой их взглядов, движениями рук, державших пышные веера. Порой в пестрой толпе мелькала зловещая фигура служителя инквизиции, и тогда в жаркий воздух словно врывалась холодная струя, разговоры стихали, а дневной свет, казалось, тускнел, будто на солнце ложилась мрачная тень.

Паола растерянно стояла посреди площади, чувствуя, что ее сейчас закружит бурный водоворот. Двум наблюдавшим за ней мужчинам она казалась такой легкой и хрупкой, как будто вот-вот могла растаять в воздухе.

В следующий миг один из них сделал шаг навстречу девушке; его взор был полон восторга и нежности. Другой остался стоять на месте, охваченный противоречивыми чувствами: гневом и бессилием, жгучей ревностью и леденящей болью.

Заметив идущего к ней мужчину, Паола сразу поняла, что это он, Энрике Вальдес, молодой дворянин, который пригласил ее на свидание.

Его черный наряд был вышит золотом, плащ драпирован красивыми складками. Согласно новой моде он носил не берет, а шляпу с узкими полями и богато украшенной тульей. В руках мужчина держал бархатные перчатки, и при нем была шпага. Его красивое лицо выглядело благородным.

Взгляд Паолы помутился от волнения, взгляд следящего за ней Ниола – тоже. В этот миг площадь Пуэрта-дель-Соль стала для первой местом, где сбываются мечты, для второго – местом крушения надежд.

Подойдя к девушке, Энрике Вальдес отвесил галантный поклон и сказал:

– Приветствую вас, сеньорита! Вы не представляете, как я рад, что вы согласились встретиться со мной. Я много дней созерцал вашу красоту и теперь буду счастлив узнать ваше имя.

Смутившись, девушка залилась краской и тихо ответила:

– Паола Альманса.

В свою очередь Энрике еще раз назвал себя и предложил Паоле прогуляться. Она кивнула, и они пошли по озаренной солнцем площади.

Молодой человек исподволь задавал девушке вопросы, на которые она отвечала искренне и простодушно. Через несколько минут Энрике уже знал, что Паола – сирота и живет с дядей, довольно странным человеком, что его любовь к ней граничит с одержимостью и что ему нравится, когда она называет его отцом. А еще с ними живет странная служанка из какого-то индейского племени, неведомо как очутившаяся в Мадриде.

По непонятным ей самой причинам Паола не сказала Энрике о том, что Армандо служит в инквизиции, и умолчала о Ниоле.

Молодой человек улыбнулся. Наблюдая за Паолой в церкви, Энрике гадал, из каких заоблачных высей спустилась на грешную землю эта девушка? Она не выглядела ни аристократкой, ни простолюдинкой, одевалась лучше щеголихи из простонародья, но в ней было трудно признать сеньориту из высших слоев общества. Теперь все встало на свои места.

– Я удивился, отчего вы приходите в церковь одна, без сопровождения!

Паола покраснела.

– У меня нет горничной, но не потому, что мы бедны, просто я с детства привыкла все делать сама, а отец, то есть дядя, – очень замкнутый человек, он не терпит в доме посторонних.

– А ваша индейская служанка?

– Химена редко выходит из дома и не посещает храм. Мне кажется, она до сих пор верит в своих богов.

– Ваш настоящий отец был дворянином?

– Да, идальго. Он уехал в Новый Свет и не вернулся. А у вас есть родители?

– Я поздний ребенок, и они уже умерли. Я учился в Саламанке,[8]8
  Один из старейших университетов Испании и Европы. Основан в конце XII или начале XIII в. королем Альфонсом IX.


[Закрыть] потом был представлен ко двору, – сказал Энрике, и на Паолу повеяло новизной, острой и свежей, как морской ветер, ветер странствий и перемен.

Молодой человек принялся говорить о вещах, о которых она никогда не слышала. Девушка получила домашнее образование и, хотя многие сеньориты вовсе не умели читать и писать, подозревала, что в целом она не знает почти ничего.

Паола показалась Энрике очаровательной. Ее облик дышал благородной чистотой, и вместе с тем в ней было что-то от бесшабашной простолюдинки, искательницы приключений: об этом свидетельствовали золотистые искорки в глазах, порывистые движения, наивная, но смелая улыбка.

– Вы живете в Мадриде? – спросила Паола.

– Я приехал в город, чтобы немного развлечься и встретиться с приятелями, а вообще-то я живу в el campo.[9]9
  Сельская местность.


[Закрыть]

Паолу насторожило слово «развлечься», но от нежной улыбки Энрике все ее тревоги обратились в пыль. Темная бездна его взора притягивала, как магнит, и девушка сделала усилие, чтобы не смотреть ему прямо в глаза.

– Я бы с радостью пригласил вас в свои владения, но…

– Это невозможно! – с невольным испугом перебила его Паола. – Отец ни за что не позволит.

– Кто знает! – Энрике улыбнулся.

Молодой человек подумал о том, что сказали бы девушка и ее отец, если б узнали о размерах его поместья и о том, что он носит титул гранда.[10]10
  Гранды – в средневековой Испании представители высшего (духовного и светского) дворянства.


[Закрыть] Он еще не решил, какими будут их отношения, потому не торопился с признаниями.

В это время внимание собравшихся на площади людей привлекли бродячие артисты. Энрике и Паола тоже остановились, чтобы посмотреть выступление карликов, фокусников, танцовщиц и дрессированных животных.

Красивая девушка-цыганка кружилась в страстном, огненном танце. Густые черные волосы разлетались веером, развевающиеся юбки распространяли терпкий, дразнящий запах, чувственное лицо выглядело странно сосредоточенным, словно она видела нечто, недоступное остальным. Пронзительный стук каблуков, щелканье кастаньет пленяли слух, а изящный взлет тонких рук, вращение крутых бедер завораживали взор.

Закончив танцевать, девушка принялась обходить публику с большой глиняной чашкой.

Монеты сыпались дождем и со звоном падали на дно. Подойдя к Энрике, цыганка с усмешкой произнесла:

– Не обижайте бедную девушку, благородный господин!

Энрике смутился: ему показалось, что цыганка имеет в виду его и Паолу. Он поспешно опустил деньги в чашку, и танцовщица пошла дальше.

Ниол стоял во втором ряду зрителей, зорко наблюдая за Энрике и Паолой. Он не смотрел на цыганку, однако она сама выделила юношу из толпы и, бесцеремонно растолкав народ, легонько ткнула его чашкой в грудь.

Ниол очнулся и уставился на танцовщицу.

– Возьми, – сказал он и опустил в чашку серебряную монету.

Девушка удивилась.

– Ты не ошибся?

– Нет.

Цыганка посмотрела ему в глаза и медленно произнесла:

– Тебе не жаль расставаться с деньгами, потому что твое сердце разрывает печаль. Приходи завтра, возможно, я смогу тебе помочь.

И, не дожидаясь ответа, пошла дальше.

Глядя на фокусников и дрессированных животных, Паола веселилась, как ребенок. Ее лицо было нежным, как цветок, а глаза пылали живым огнем.

Потом она сказала Энрике, что ей нужно возвращаться домой, и он добился от нее обещания прийти через три дня на это же место, а после долго смотрел ей вслед.

Несколько раз в год, устав заниматься делами и пресытившись интригами королевского двора, он уезжал из поместья с одним-единственным слугой и поселялся в Мадриде, в скромной гостинице, где его никто не знал. Неделю или две Энрике вел бесшабашную жизнь: посещал театральные представления, ел и пил в скромных кабачках, проводил ночи с продажными женщинами, а случалось, что соблазнял хорошенькую служанку из таверны или дочку бедного дворянина. Он наслаждался свободой с той жадностью, с какой пьют воду в пустыне: это было то, чего в свое время его лишили добропорядочные, набожные и чрезмерно любящие родители.

В первую минуту, сраженный красотой Паолы, он подумал об обычной легкомысленной интрижке, но теперь в его голове возникли иные мысли. В среде Энрике наименее всего при заключении брака принимались в расчет чувства. Он знал, что когда-нибудь ему предстоит жениться на одной из блестящих испанских наследниц, а пока развлекался по мере сил.

Для начала молодой человек решил, что станет относиться к Паоле с уважением и не откажет себе в удовольствии исполнить любой ее каприз. А там, кто знает, она, возможно, окажется достойной того, чтобы он поселил ее в своем доме и тем самым открыто признал своей возлюбленной.

В этот день Энрике Вальдес решил вернуться в поместье, расположенное недалеко от Мадрида, рядом с королевскими охотничьими угодьями Каса де Кампо. Он приехал туда в общей карете, благодаря чему Ниол смог сопровождать его, купив себе место на козлах, рядом с кучером.

Когда они прибыли на место, юноша взобрался на каменную стену, ограждавшую владения соперника, чтобы подглядеть за его жизнью. Ниол был потрясен, увидев то, чего пока не видела Паола. Дом Энрике напоминал драгоценную жемчужину, покоящуюся на зеленом бархате лужаек. Это был настоящий дворец в два этажа с великолепными галереями, широким крыльцом и высокой лестницей.

Ниол видел большие деревья, ухоженные цветники, многочисленных слуг, а еще – лошадей, прекрасных андалузских лошадей, которых конюхи прогуливали в поводу. Юноша сходил с ума от ревности и сознания собственного ничтожества. Он и этот человек – все равно что придорожный камень и бриллиант чистой воды. Надо быть полным глупцом, чтобы не догадаться, кого выберет Паола, кого выбрала бы любая девушка на ее месте!

С другой стороны, каковы намерения этого мужчины? А если он надумал обмануть Паолу? Придется следить за ними, оберегать девушку издалека, изнывая от любви и тревоги.

Когда Ниол вернулся в Мадрид, ему не хотелось идти домой, и он вспомнил о цыганке и ее приглашении.

Повозки стояли в углу площади; привязанные к ним лошади лениво жевали сено. То были простые рабочие лошадки, которых даже нельзя было сравнивать с благородными красавцами, каких Ниол видел в поместье Энрике Вальдеса.

Цыганка незаметно подошла сзади и положила руку на плечо юноши.

– Пришел?

Юноша повернулся, и на мгновение темное пламя ее глаз растопило ледяную тоску его сердца.

– Да.

– Как тебя зовут?

– Николас.

– А меня Кончита.

– Зачем ты меня позвала?

Девушка пожала плечами.

– Вчера ты единственный из всех не смотрел на меня. Ты думал… о другой.

– Прости. Я с удовольствием посмотрю, как ты танцуешь.

– Я выступаю вечером, а сейчас мне нечего делать. Хочешь, поедим вместе? – Она держалась покровительственно, небрежно; вместе с тем в ее голосе проскальзывали просительные нотки.

Ниол вспомнил о том, что со вчерашнего дня у него во рту не было ни крошки, и кивнул.

Они отправились в один из маленьких бедных кабачков с плохо вытертыми столами и оловянной посудой, где подавали кислое вино, оливки, хлеб, сыр и жареную баранину.

Когда они устроились в темном, прохладном уголке, Кончита сказала:

– Зачем ты мне солгал? Твое имя не Николас.

– Я сказал правду, – резковато произнес юноша. – Что ты хочешь услышать?

– Ничего. Ты вправе иметь свои тайны.

Ниол нахмурился.

– Что ты еще обо мне знаешь?

– Что ты тоскуешь о свободе, видишь сны о лучшей жизни. И что ты совершенно слепой.

– И чего я не вижу?

– Посмотри в мои глаза. Они послужат хорошим зеркалом! Иди сюда. Ближе, еще ближе…

Когда Ниол наклонился к цыганке, она поцеловала его в губы, а после звонко расхохоталась.

– Ты напрасно мечтаешь о том, что далеко и недостижимо. Выпей вина и забудь обо всем, что тебя терзает!

Юноша улыбнулся.

– В этом и заключается твоя помощь?

– Нет. Главное – впереди.

Когда подали еду и вино, Ниол и Кончита по-настоящему разговорились. Девушка сказала, что она сирота и с раннего детства путешествует с балаганом. Они редко подолгу задерживаются на одном месте, потому что боятся преследований служителей Церкви.

– Мою мать объявили колдуньей и сожгли на костре, – призналась Кончита. – А у тебя есть родители?

– Только мать.

Девушка склонила голову набок и прищурилась.

– Я вижу, что ты не белый, но не могу понять, какая кровь течет в твоих жилах.

Ниол сделал большой глоток вина и ответил:

– Неважно. Думаю, ты не слышала о таком народе.

– Однако я рада, что это позволяет нам запросто сидеть рядом и разговаривать, – заметила Кончита и вдруг сказала: – Девушка, о которой ты мечтаешь, не похожа на меня.

– Я ни о ком не мечтаю. Все, что мне надо, у меня уже есть: здесь и сейчас.

– Именно такой ответ я хотела услышать больше всего.

Когда они вышли из полутемного кабачка на ослепительный солнечный свет, цыганка предложила юноше посмотреть, как она живет.

Внутри обтянутой плотной тканью повозки было душно. Повсюду валялись какие-то тряпки, дешевые украшения, посуда. Кончита задернула занавески, схватила глиняный кувшин с водой и принялась жадно пить. Потом протянула сосуд Ниолу и, когда он утолил жажду, сказала: