Текст книги "Леди в озере"

Подозреваемый

Первое письмо приходит вместе с ее фотографией. Похоже, симпатичная дама. Хочет узнать мою версию событий. Ей интересен я. Я.

Знаете, на самом деле я ведь не сознался. Как они меня арестовали, просто перестал говорить. Что бы я им сказал? Аквариумный песок и информация, что она заходила в магазин – что тут еще скажешь? Я сказал, что больше не буду говорить и, когда мне наконец разрешили позвонить, не стал тратить звонок на адвоката. Я позвонил моей ма, зная, что она захочет обо всем позаботиться. Она сказала, что я дурак, но я к этому привык. И утром того дня, когда все произошло, она сказала, что я дурак. Говорила почти каждый день.

Но она так не считает. Просто ма легко раздражается. Она нервная. Ей надо принимать таблетки. У нее была тяжелая жизнь, ведь мой отец ушел, и ей приходилось воспитывать такого мальчика, как я. У меня мало что получалось хорошо. Мне бы хотелось, чтобы я мог вам сказать, что я люблю мою работу в магазине, что мне нравятся рыбки и змеи, потому что, наверное, умный человек ответил бы именно так. Владельцу магазина нужен был кто-то такой, кто мог бы работать по субботам, потому что по субботам торговля в магазине идет хорошо. Евреи – не единственные люди, которые покупают рыбок и змей, сказал он. Я не смогу держаться на плаву, если мой магазин не будет открыт по субботам. К тому же все будут знать, что ты не еврей.

Не знаю, что это значит – быть непохожим на еврея. У меня рыжие волосы, голубые глаза и очень светлая кожа, хотя веснушек нет. Наверное, вы могли бы предположить, что я ирландец, но вообще-то у нас испанская фамилия[58]58
  Сомнительно; фамилия Корвин имеет латинское происхождение, от слова «corvus», т. е. «ворон».


[Закрыть], хотя мы, ясное дело, не испанцы. Ма говорит, что на самом деле рыжих ирландцев не так уж много, просто ирландцы чаще бывают рыжими, чем люди других народов. Ма умная. Поэтому-то и раздражается на меня. Я не могу ее за это винить.

Нет, я не тупой и не умственно отсталый, просто не такой умный, как ма, а она очень умная. Будь она мужчиной, она могла бы стать тем, кем захотела. Но вместо этого вышла замуж за человека, который был недостаточно хорош для нее, за лодыря, бросившего нас, когда я был маленьким. Это еще одна причина, почему я ответил той даме, которая написала мне письмо. Хотел показать ей, что я не идиот. К тому же дама просто взяла и написала мне; что тут такого. Я не знал, что она покажет мое письмо кому-то еще.

Да и на самом деле я не сказал ей ничего особенного. Вообще-то я написал, что не могу говорить ни с ней, ни с кем-то другим, что так мне велел адвокат. Да, то, что та девочка заходила в магазин, выглядит плохо, но это не доказывает, что это сделал я. Я запер магазин в пять часов. Когда ушел, там могло случиться все что угодно. Ведь задняя дверь была взломана.

Я сказал только одно – что столкнулся с той девочкой, и она была груба со мной. У меня был плохой день. Утром мы с ма поругались. Так глупо. Наши ссоры всегда глупые. В тот день она, я думаю, разозлилась на меня, потому что я оставил ей только два яйца. Сказала, что из двух яиц не сделаешь хорошую яичницу-болтунью, а я сказал, что сделаю глазунью, а она сказала, что не хочет ни глазунью, ни яйца-пашот[59]59
  Отваренные без скорлупы.


[Закрыть], хочет болтунью, а два яйца нельзя взбить как надо. И тут мы начали орать друг на друга. И поссорились. Как кошка с собакой, как Энди Кэпп и Фло[60]60
  Персонажи английских коротких комиксов, непутевый мужичонка из рабочего класса и его жена.


[Закрыть], мы орали друг на друга, и она сказала, что не разрешает мне поехать на работу на машине, что придется идти туда под дождем.

Тащась на работу, я знал, что она будет чувствовать себя виноватой, когда вернусь домой. Извинится, принесет мне полотенце для волос, высушит ботинки, чтобы они не стали жесткими и не потеряли форму от того, что я долго шел пешком. Приготовит чай, и мы вместе поужинаем с подносов. Мы часто ругаемся, но всегда миримся. Но пока не помиримся, мне всегда бывает не по себе, как будто с миром что-то не так. Поэтому я и наорал на ту девочку и велел ей убраться из магазина. Должно быть, она потом вернулась. Может, взломала дверь, желая набедокурить, и кто-то вошел в магазин вслед за ней. Думаю, так все и произошло, и так я и написал той даме, которая написала мне. Ладно, ладно, еще я рассказал ей про армию и про то, что там творили со мной.

Как уже говорил, я не такой умный, как ма. Эта дама использовала меня. Красивая дама вложила в письмо свою фотографию, сказала, что у нас с ней есть что-то общее, что я последний, кто видел Тэсси Файн живой, а она первая, кто увидел ее мертвой, и это связывает нас. Я не настолько глуп, чтобы попасться на эту удочку. Я написал: Нет, последним Тэсси Файн видел тот, кто убил ее, и это не я. Но все равно сказал слишком много, а все это не защищено адвокатской тайной, и адвокат с ма орали на меня, когда это выплыло.

Но потом адвокат успокоился и сказал: Может, это даже хорошо. Может, я смогу это использовать. Поначалу ма разозлилась. Она сказала:

– Нет, никто не посмеет сказать, что мой Стивен сумасшедший.

Но адвокат быстро заставил ее передумать.

Май 1966 года

Мэдди оделась особенно тщательно для своего визита в редакцию «Стар». Инстинкты подсказывали, что туда нужно явиться в прежнем обличье. И она надела шляпу и перчатки, хотя на улице наконец стало тепло. Как же странно она выглядела сейчас, как не похоже на себя настоящую. Но ее более короткие юбки и платья, одежда ярких цветов, к которой она пристрастилась, придали бы ей несерьезный вид. А нужно произвести впечатление человека серьезного и верящего в свои силы.

Спуститься по склону холма до здания газеты было нетрудно, от дома дотуда было меньше мили. Как просто было бы, если бы у нее была работа в редакции, на которую надо ходить с понедельника по пятницу, и какое бы она испытывала удовлетворение, возвращаясь домой вверх по склону холма, усталая после тяжелого дня. Интересно, общаются ли сотрудники неформально и будут ли они приглашать ее?

И интересно, как Ферди отнесется к тому, что она перестанет быть всецело в его распоряжении? Станет сожалеть или же, наоборот, испытает облегчение? Это могло бы стать поводом для достойного расставания, если он захочет.

Но, переступив порог здания, она почувствовала, как ее уверенность в себе сходит на нет. Надо было подойти к огромному столу, за которым перед батареей телефонов восседала женщина, восседала на возвышении, будто судья.

– К кому вы? – вопросила она.

– К мистеру Бауэру, – ответила Мэдди, ощутив недовольство от того, каким высоким вдруг стал ее голос, как будто она не имеет права находиться в этом священном месте, прося о встрече с известным журналистом, который менее двух недель назад сидел в ее квартире и просил ее дать ему возможность поведать ее историю.

– Он вас ждет?

– Нет.

– Как вас зовут?

Она назвала свое имя шепотом, как будто боялась, что ее кто-то подслушает, затем по указанию женщины-оператора телефонного коммутатора села на деревянную скамью и стала ждать. После долгого бормотания и вздохов женщина сказала:

– Пятый этаж.

– Что?

– Вам на пятый. Он в воскресном офисе на пятом этаже.

Редакция показалась Мэдди грязной и неопрятной. И шумной. Везде валялись пачки газет. Вокруг кричали, слышался стук печатных машинок, где-то звонил колокольчик. И так много мужчин. Но тут работают и женщины, напомнила она себе. Она читала их статьи, видела их имена в подзаголовках статей.

У мистера Бауэра был угловой стол в помещении, где работали сотрудники, занимающиеся воскресным выпуском. Окна выходили на юг, на реку, и из них открывался бы приятный панорамный вид, если бы не покрывающий их толстый слой пыли и грязи. Кто-то написал на нем: «Стар». Одна из газет мира. Мэдди не сразу поняла эту шутку. «Бикон», более серьезная утренняя газета, имеющая корпункты в зарубежных странах и немалый штат сотрудников в Вашингтоне, называла себя «Одной из лучших газет мира».

– Странно видеть вас здесь, – сказал Бауэр, откинувшись на спинку своего стула.

Поначалу Мэдди показалось, что он стал каким-то другим, но потом до нее дошло, что, разговаривая с ней в ее квартире, он играл роль. Делал вид, будто она ему интересна, будто он ей сопереживает, притворялся, чтобы получить от нее то, что нужно. Теперь же ему ничего не было нужно – во всяком случае, он так считал.

– Я хочу получить работу в вашей газете.

Он улыбнулся.

– Я не редактор, миз[61]61
  Нейтральное обращение к женщине, не подчеркивающее ее семейное положение и возраст.


[Закрыть] Шварц. И не занимаюсь наймом. А если бы занимался, не думаю, что стал бы ратовать за то, чтобы принять на работу женщину, не имеющую опыта.

– Но вы можете мне помочь.

– Возможно. Но с какой стати мне вам помогать? Это серьезное место для серьезных людей. К нам не приходят с улицы.

– Я помогла вам… – Использовать или не использовать это слово? Не подумает ли он, что в ее устах оно звучит смешно? – Я помогла вам раздобыть сенсацию.

Еще одна улыбка. Но ее не запугать. И она вовсе не чувствовала себя смешной. Она знала, что у нее есть, что лежит в сумке.

– Вы перевели стрелки. Вам повезло, что это сработало.

– Я предложила вам то, что было лучше ожидаемого. Не стала бы называть это переводом стрелок.

– И теперь думаете, что хотите поработать в нашей газете? И что же вы можете дать нам?

Мэдди достала из сумочки пачку бумаг, связанных бечевкой.

– Письма. От Стивена Корвина. Я написала ему письмо об убийстве Тэсси Файн, и он мне ответил. Дважды.

В комнате не стало тихо – тут никогда не бывало тихо, Мэдди это чувствовала. Но что-то изменилось. Теперь к их разговору прислушивались другие, во всяком случае, пытались. Наверное, мистер Бауэр тоже это заметил, поскольку сказал:

– Давайте прогуляемся.

Она подумала, что он хочет выйти на улицу, но газетчик вывел ее сначала в коридор, а потом провел по черной лестнице вниз.

– Я могу их увидеть?

– Покажу первое, – ответила она.

Мистер Бауэр умел читать очень быстро.

– Ну и что? – сказал он. – Он тут ни в чем не признается, а просто повторяет эту свою галиматью насчет того, что девочка будто бы вернулась в магазин после того, как он ушел. Никто этому не верит.

– Я тоже не верю, – согласилась Мэдди. – Но тут имеется одна деталь, говорящая о том, что у него был сообщник.

Собеседник поднял брови.

– Я слыхал о чтении между строк, но чтобы так? Он выдумал историю о том, что это якобы сделал не он, а кто-то другой. Каким образом из этого можно сделать вывод, что у него сообщник?

– Не из этого, – сказала Мэдди. – Для этого надо вернуться к предыдущей части письма, где говорится, что утром того дня он поссорился со своей матерью.

– Вы про эту ахинею насчет яиц? Даже я не смог бы выжать из этого что-то интересное.

– Нет, не про это, а про то, что в тот день он ходил на работу пешком.

– И что с того?

– Тело Тэсси Файн было обнаружено почти в двух милях от зоомагазина. Как оно попало туда? На чьей машине он привез его туда? Я сходила в библиотеку имени Еноха Прэтта и прочла все статьи о нем. – Какой целеустремленной она чувствовала себя, когда явилась в центральное отделение этой библиотеки, находящееся всего в нескольких шагах от дома, и попросила подшивки ежедневных газет. Она редко пользовалась библиотекой. Та была слишком уж похожа на средневековый замок, особенно по сравнению с современной плавностью линий библиотеки в Рэндаллстауне, где она брала популярные романы.

– Вероятно, на ночь он оставил тело в подвале и вывез его только на следующий день.

– Возможно. Но возможно также, что до него дошло: он допустил промах, поведав мне информацию, которая свидетельствует либо о наличии у него сообщника, либо о том, что кто-то знал о сделанном. Поэтому и написал второе письмо о своей армейской службе в Форт-Детрике.

– И что с того?

– Стивен Корвин был призван на службу пять лет назад. Он заявил, что не может нести военную службу в силу своих религиозных убеждений как адвентист седьмого дня, и его отправили в Форт-Детрик, где он стал участником эксперимента, известного как «Операция «Белый халат»[62]62
  Реальный эксперимент.


[Закрыть].

– Смехотворно, – сказал мистер Бауэр. – Армия не проводит опытов, которые превращали бы призывников в убийц маленьких девочек.

– Мне это тоже кажется смехотворным, – согласилась Мэдди. – Впечатление такое, будто он хватается за соломинки. Но ведь это интересно, не так ли? Эту информацию еще никто не публиковал. Мне бы хотелось написать статью о нашей переписке.

– Разве это не приведет к огласке, которой вы побоялись, когда я нанес вам визит? К тому, что пресса начнет изучать вашу личную жизнь? И это затронет вашего сына?

– Этого не произойдет, если статья выйдет под моим именем. Если автором буду я.

Ему понадобилось несколько секунд, чтобы понять, о чем именно она просит.

– Вы хотите, чтобы в подзаголовке стояло ваше имя. Хотите, чтобы мы наняли вас и чтобы первый же ваш материал стал сенсацией, напечатанной на первой полосе. Но так дела не делаются, Лоис Лейн[63]63
  Возлюбленная и жена Супермена, журналистка, как и он сам, под личиной Кларка Кента.


[Закрыть]. Вы что же, собираетесь отныне встревать в каждую историю о резонансном убийстве? Замаскироваться под пьянчужку и попытаться разоблачить серийного убийцу, прозванного «Крестиком-ноликом», который терроризирует балтиморских выпивох? А может, сообщите что-то новенькое об убийстве президента Кеннеди? Это не журналистика, это сделает вас всего-навсего трюкачкой, чем-то вроде второсортного переиздания Нелли Блай[64]64
  Нелли Блай (наст. имя Эмили Джейн Кокран; 1864–1922) – знаменитая американская журналистка-расследователь, известная своими острыми репортажами о дискриминации женщин и условиях жизни бедноты, а также тем, что проникла в психлечебницу, симулировав безумие, и разоблачившая царившие в ней ужасающие порядки.


[Закрыть].

Она задела газетчика, и с его лица спала маска. И Мэдди, всегда безошибочно знающая, что нужно мужчинам, сразу же поняла, как исправить положение.

– А если я напишу с вашей помощью, и это станет испытанием при приеме на работу? Готова начать с самой нижней ступеньки и делом доказать, что чего-то стою. Не прошу какого-то особого отношения к себе.

– О, Мэдди, работа в газете огрубляет женщин. Видели бы вы ту бой-бабу, которая освещает у нас вопросы трудовых отношений.

– Мне бы хотелось думать, что чем бы я ни занималась, всегда буду прежде всего женщиной.

– Несомненно. Послушайте, было бы проще, если бы вы отдали мне эти письма, я бы показал их своему начальству…

Мэдди положила письмо Корвина обратно в свою сумочку.

– Второе письмо сейчас не при мне. Сначала я пришла сюда, к вам. Но в городе есть и две другие газеты, «Бикон» и «Лайт». Возможно, мне бы стоило заглянуть туда и посмотреть, что предложат они.

* * *

Через два дня – в течение этих двух дней она сидела рядом с мистером Бауэром, иногда печатая на машинке, иногда разговаривая с ним, позволяя ему переделывать текст, но время от времени настаивая на том, чтобы тот или иной момент остался как есть, и именно ее собственные слова были напечатаны его капризной печатной машинкой – материал Мэдди был опубликован на первой полосе. «ИЗЛИЯНИЯ УБИЙЦЫ». Перед ним в подзаголовке стояло имя мистера Бауэра, а ее имя фигурировало в подзаголовке, набранном курсивом: «Основано на переписке с Мэдлин Шварц, участницей поискового отряда, обнаружившей тело Тэсси Файн».

Переписка с Корвином стала частью более обширного материала, включающего в себя также то, что накопал мистер Бауэр. Представитель вооруженных сил твердо заявил, что «процедуры», которым подвергался Стивен Корвин, никак не могли вызвать психоз. Его мать сказала, что Стивен несчастный человек, что он всегда разочаровывал ее, что все его утверждения – ложь, включая историю про яйца. И что друзья у него скользкие типы, которых она не одобряет.

В конце концов адвокат попытался официально привлечь Мэдди к участию в деле, однако ему было заявлено, что записи защищены законом Мэриленда об освобождении журналистов от обязанности раскрывать источники конфиденциальной информации, поскольку она является сотрудницей «Стар». И если юрист газеты и намекал, что ее контракт якобы предшествовал переписке с Корвином, а вовсе не был составлен в спешке после обращения в газету, напрямую он этого не говорил. В результате неопытный публичный защитник Корвина оставил Мэдди в покое и решил сосредоточиться на том, чтобы доказать, что его клиент невменяем и потому не может нести ответственность за свои деяния.

Материал стал сенсацией и несколько дней оставался среди самых горячих. Частью сенсации стала и сама Мэдди – привлекательная женщина, разводящаяся с мужем, хитростью заставляет детоубийцу проговориться о том, что у него был сообщник, – но она никогда не забывала, что является не просто эпизодом истории, а ее автором (при помощи мистера Бауэра). В конце концов, хотя ей хватило ума не говорить об этом ни мистеру Бауэру, ни кому-либо еще в «Стар», когда-то она хотела стать писателем, писать поэзию и прозу, и работала в школьной газете. Там она и познакомилась с Алланом Дерстом, что косвенным образом едва не разрушило ее жизнь.

Теперь же работа в газете косвенным образом поможет ей начать новую жизнь, найти себя.

Наградой за добытую сенсацию стала работа в качестве помощницы Дона Хита, который вел в «Стар» колонку, носящую название «Служба помощи». Мистер Хит был крайне недоволен.

– У меня никогда не было помощника, так с чего они вдруг решили, что мне требуется помощь? – брюзгливо сказал он. – Думаю, вы могли бы открывать нашу почту. А когда войдете в курс дела, позволю вам заниматься некоторыми из вопросов попроще, теми, о которых мы не пишем.

Зная, какие неинтересные вопросы все-таки попадают в газету, Мэдди гадала, насколько идиотскими могут быть остальные. Но это не имело значения. Теперь у нее имелся свой стол. Имелась работа. Занимаясь сизифовым трудом, состоящим в разрезании конвертов с письмами, которые приходили в газету каждый день и содержали мелкие жалобы, она представляла, как будет объяснять кому-то юному и полному чувства преклонения, как все началось. Может, это будет Сет, может, студенты колледжа.

– Говорят, что путь в тысячу миль начинается с первого шага. Так вот, мой путь менее чем из пятидесяти шагов от стола «Службы помощи» до отдела настоящих новостей начался с тысячи разрезанных конвертов.

По вечерам Ферди втирал крем в ее руки и беспокоился об уроне, который работа наносила ее красивым ногтям. Мэдди говорила ему с уверенностью, отличающейся от прежней уверенности в себе:

– Я не всегда буду открывать почту.

Глава «Службы помощи»

Никогда не просил, чтобы мне дали кого-то в помощь, и испугался, когда вдруг заявили, что требуется помощница. Меня определили на работу в «Службу помощи» четыре года назад, когда я начал допускать… назовем это ошибками. Нет, ничего фатального или такого, что можно было бы истолковать как клевету. Как-то раз кое-что перепутал – написал, что один местный банкир, которому присудили награду, учился в Университете Крауна на Лонг-Айленде. Нет, я никогда не слыхал о таком учебном заведении, но мне показалось, что его название прозвучало именно так. Черт бы побрал эту современную молодежь, вечно у нее каша во рту, ничего не разберешь. В общем оказалось, что это был Университет Брауна в Род-Айленде. Ошибку выловили до того, как номер вышел в печать. Разве не для этого и существует редактура? Меня отправили к врачу-ушнику, но оказалось, что со слухом все в порядке. Я тогда сказал, что в тот день за обедом немного выпил. Ведь другие репортеры тоже пьют. Как-никак мы вечерняя газета. Надо было сдать номер к двум часам. И я сдал материал, сделал свое дело и ушел на обед. Мне нравится заведение «У Коннолли», оно находится практически напротив. Съел хороший сэндвич с рыбой, вернулся, взял интервью. Такое может случиться с любым. Пообещал, что больше не буду пить. И не сказал, что на самом деле не пил.

Они купились, но отняли колонку и передали ее этой змее подколодной Бауэру. О, такой милый человек с милыми историями о милой семейке. Я бы лучше выколол себе глаза, чем писал эту сентиментальную дребедень. А мне дали «Службу помощи» и хорошего редактора и время от времени незаметно (так им казалось) принюхивались к моему дыханию.

Если бы только это имело запах. Лично я предпочел бы, чтобы от меня разило джином или водкой. Но, думаю, когда у тебя начинают гнить мозги, такое не унюхать.

Врач говорит, у меня нет признаков деменции. Он забыл – ха-ха, доктор, которого я попросил определить, есть ли у меня деменция, сам все забывает, – что я это уже проходил, наблюдал вблизи. Эта штука забрала мою мать, и не говорите мне, что такие вещи не передаются по наследству. У нее это началось точно так же, как у меня. Осечка тут, осечка там. Врач говорит, забывчивость тут не главное. Он спрашивает, всегда ли я узнаю тех, кого знаю, не случается ли мне забывать простые слова. Так что пока все идет хорошо. Но тогда зачем дали помощницу? Обучи ее, сказали мне. Она полна энтузиазма, хотя ее и не назовешь молодой. Но меня не обманешь. Ей почти сорок; кто начинает работать в газете в такие годы? Может, она медсестра или ей поручили шпионить за мной? Если тебя в самом деле пытаются прижать, то это не паранойя. Благодаря профсоюзу трудно избавиться от меня, но если допущу крупный прокол, если я действительно болен, профсоюз не сможет меня защитить. Сидя в углу редакции, можно упиться до смерти. Как раз в эту минуту, пока мы с вами говорим, это делает Нед Браун. И это сходит ему с рук. Но если я явлюсь сюда без штанов, мне крышка. К счастью, заведуя «Службой помощи», крупный прокол допустить нелегко. Такой работой могла бы заниматься и обезьяна. При условии, что она не начала выживать из ума.

В первую неделю после того, как мне дали помощницу, я не мог придумать, что делать с ней. Я сижу в углу; наверное, так легче забыть о моем существовании. Ей тоже выделили стол, что раздражает меня. Я привык к своему уединению, к тому, что мне можно говорить по телефону, не опасаясь, что кто-то подслушает разговор. Я посылаю ее за кофе, на что уходит, наверное, минут десять каждый день. Наконец я поручаю ей сортировать почту.

– Это даст мне больше времени на работу над бессмертной прозой, – говорю я ей. Она смеется. Она одна из тех женщин, которые смеются над шутками мужчин, даже когда те не смешны.

Вообще-то у меня самая идиотская колонка в газете, но она также и самая популярная. Трудно представить, сколько людей присылают мне письма, и да, должен признаться, что руки у меня доходят не до всех. Я читал их, пока не набиралось достаточно вопросов, чтобы хватило на четыре колонки – столько их печатается в неделю. Для этого мне нужно по меньшей мере двенадцать хороших вопросов. И они должны касаться потребительских жалоб, то есть таких дел, относительно которых я реально могу что-то предпринять. Я не даю советов на житейские темы, хотя по моей почте этого не скажешь.

Не думаю, что можно встретить такого долгожителя, который смог бы правильно представить себе, каким будет следующее десятилетие его жизни. Ты доживаешь до тридцати и думаешь, что знаешь, на что будет похожа твоя жизнь, когда тебе будет сорок, но на поверку оказывается не так. Затем тебе бьет пятьдесят, и тут ты понимаешь, что в сорок жил совсем неплохо. Мне сейчас пятьдесят восемь, и я понятия не имею, каким будет мой седьмой десяток, могу сказать о нем только одно – он не оправдает моих надежд. Потому что до сих пор так и было – каждый новый такой десяток не оправдывал ожиданий, так почему со следующим должно быть иначе?

Признаюсь также, что у меня есть система выбраковки писем. Я отдаю предпочтение машинописным перед написанными от руки, мужской почерк предпочитаю женскому, никаких печатных букв и никаких жалоб от заключенных. Плевать, даже если есть фотографии, доказывающие, что копы сфабриковали их дела. Моя работа состоит в том, чтобы добиваться хорошего функционирования светофоров и выяснять, почему универмаг «Хатцлерз» не принимает обратно перчатки из овчины, хотя на них есть этикетки. (В конечном итоге магазин согласился принять без возврата денег, но с возможностью купить другой товар, из которого стоимость перчаток исключат. Думаю, в «Хатцлерз» сочли, что эти перчатки были украдены, и, возможно, так и было. Но в задачи главы «Службы помощи» не входит выносить моральные суждения.)

Итак, я отдаю сортировку почты новенькой, и она справляется хорошо, пожалуй, даже слишком. Быстро вникает в суть, понимает, каким должен быть хороший вопрос и как отличать вопросы-пустышки. Делает телефонные звонки, прежде чем показывать письма мне, и добивается ответов. Она создает целый новый вид работы – легкие проблемы, которые не стоят упоминания в моей колонке, но которые можно решить звонком. Поначалу мне это не нравится, но потом решаю – почему бы и нет? Я же все равно пишу колонку, и популярной ее делает именно мой стиль. Мой стиль и тот факт, что в газетах это один из двух разделов, которые действительно пытаются помогать людям. Второй такой раздел – некрологи. В редакции я никогда такого не скажу, но люди правы, когда говорят, что по большей части газеты отдают предпочтение не хорошим новостям, а плохим. Потому что газеты продаются именно благодаря плохим новостям. Нет и не может быть «Газеты Счастливой долины».

Она пышет амбициями и честолюбием. «Откуда ты взялась? – хочется мне спросить ее. – Разве у тебя, такой красотки, нет мужа? Боб Бауэр пытается залезть тебе под юбку? Насколько мне известно, ты была бы не первой. Мистер Семьянин, профессиональный Хороший Парень. В нашем деле не бывает хороших парней, но скоро ты и сама это узнаешь».

Начинаю посылать ее в ресторан, чтобы она приносила мне обед.