Текст книги "А дальше – море"

Потом они находят закусочную на углу 116-й и Бродвея.

– «Полный Балбес». – Джеральд улыбается, глядя на вывеску. – Уильям, они назвали заведение в твою честь.

Они заказывают сэндвичи из свежего орехового хлеба со сливочным сыром и по кружке черного кофе. Джеральд вливает в свою кружку половину кувшина сливок и кладет целых три куска сахара.

– Испакостил кофе, – комментирует Уильям.

Он воображает, как приходит сюда после занятий выпить кофе, встречается с другом, чтобы вместе готовиться к экзаменам. До сегодняшнего дня он не осознавал, что на месте этого друга всегда представлял Беа.

Итан

Итан и не припомнит, когда в последний раз оставался дома один. Прошла почти неделя без Нэнси и детей. Неделя благословенной тишины. В первые же дни он закончил проверку работ и расставил оценки, чтобы не висело над душой всю неделю. А потом делал ровно то, что наверняка не одобрила бы Нэнси: по утрам оставлял постель незаправленной; складывал в раковину горы грязной посуды; доедал остатки еды прямо из холодильника, ложкой. В день отъезда она продемонстрировала ему меню, которое составила на неделю. Каждый ужин был аккуратно уложен в стеклянный контейнер и подписан, получилась целая стопка коробочек. Она даже сделала шоколадный торт – его любимый – и сливочный пудинг.

Сегодня утром – это последний вольный день, они возвращаются вечерним поездом – Итан отрезает большой кусок торта и наваливает сверху щедрую порцию пудинга. Ставит тарелку на поднос вместе с чашкой кофе и несет все это в сад. В такой чудный весенний день с трудом верится, что в мире может происходить что-то дурное. Что на нескольких континентах идет война. Что знакомые мальчики – мальчики, которых он учил, – лежат, погибшие, на поле боя. Дыхание войны зачастую трудно ощутить, даже несмотря на введение карточек. Но иногда, стоя в очереди на почте или в банке, Итан оглядывается по сторонам и понимает, что он тут единственный мужчина. Слишком стар для этой войны, как был слишком юн для прошлой. Итан полагает, что это неплохо. И ему кажется, что солдат из него вышел бы гораздо лучший, чем ему хотелось бы.

На некоторых деревьях уже распускаются почки. В этом году они с Нэнси собираются расширить сад, занять под посадки часть газона. Сад Победы, так они его называют. Откинувшись на спинку стула, Итан смотрит в небо. Иногда он кажется себе таким провинциальным, таким ограниченным. Он дальше Чикаго никуда не уезжал из Бостона. Никогда не был в Канаде. Они с Нэнси планировали в свадебное путешествие отправиться в Париж и Рим, но заболел отец Нэн, и вместо путешествия пришлось ехать в Мэн. Наверное, когда придет его время, он и умрет здесь, в этом доме. В том же доме, в котором родился.

Ему до сих пор удивительно, чем же он приглянулся Нэнси еще в колледже. Они познакомились на вечеринке в Уэллсли[11]11
  Знаменитый женский частный колледж.


[Закрыть]. Он не хотел туда идти, но приятель настоял. И вот он уныло сидел там, мусолил свой скотч, как вдруг к нему подсела эта блондинка. Что-то такое в ней было, может, сам факт, что она способна вот так запросто плюхнуться на стул рядом с незнакомым парнем.

– Итак, скажите-ка, – начала она, – какого вы роста? – И улыбнулась. – Кое-кто только что сказал мне, что в вас шесть с половиной футов. Неужели правда?

Он не сумел сдержать улыбки.

– Да, мэм. Почти, – доложил он. – Шесть футов пять дюймов.

– Обалдеть, – выдохнула девушка. – Получается, сэр, вы на шестнадцать дюймов выше меня. – И она положила свою руку вплотную к его. – Взгляните, какого разного размера наши кисти. Так, поднимите руку. Давайте сравним.

Он был сражен ее непосредственностью, ее доброжелательностью, ее широкой улыбкой.

Забавно, что именно эти качества сейчас действуют ему на нервы. Нэнси рассказывает всем обо всем. Придет он, к примеру, на заседание кафедры, и тут кто-нибудь спросит, как дела у мальчиков, и становится ясно, что люди в курсе всех личных обстоятельств. Она хочет быть матерью для всех, включая его самого. Итан скучает по тем дням, когда между ними было нечто, не предполагавшее детей. А сейчас, с появлением Беа, стало совсем невыносимо. Нэнси слишком старается, постоянно, стать матерью этой девочке. Взять хоть тот случай, когда она рассказала Беа о смерти Реджа, не дожидаясь его возвращения с работы, а потом объясняла, что именно она лучше знает, как вести себя в такой ситуации. Раз за разом он твердит Нэнси, что у Беа есть мать, к которой девочка вскоре вернется. Он очень рад, что Беа сейчас с ними, – гораздо больше рад, чем ожидал от себя, – но он понимает, что в конечном счете это временно.

Все утро Итан моет посуду и прибирается в кухне. Застилает постель. Проверяет расписание уроков на следующую неделю. Наконец, за два часа до того, как нужно ехать встречать Нэнси с детьми на Саут-стейшн, он садится за стол и вытаскивает открытку, которую получил десять дней назад. Партия, которую они с Реджем играли накануне его смерти. Итан убрал открытку подальше, подумав, что кто-то нашел ее среди вещей Реджа и решил отправить. Он не хотел смотреть, что там. Сделал ли Редж очередной ход перед смертью? Или открытку просто вернули адресату?

Но, перевернув открытку, Итан видит, что ход был сделан, однако написан незнакомым почерком. И сам ход крайне неудачный. Шах и мат всего через два хода. А внизу приписка: Простите мою жалкую попытку. Но я учусь! Всего наилучшего Вам и Нэнси. Милли. Милли! Кто бы мог подумать? Он улыбается и тщательно обдумывает следующий ход. Разумеется, не тот, что приведет к победе. Но все равно ему неприятно записывать такое безрассудное решение. Милли наверняка раскусит его, поймет, что он поддается. Ну и ничего страшного. Нэнси вечно твердит, что он слишком азартен, слишком стремится победить, так что иногда неплохо поступить правильно. А это и есть, он считает, правильный поступок. Итан оглядывается на шахматную доску. Король, пожалуй. Король на f4.

Беа

Мальчики на три недели уезжают – в лагерь на севере Мэна. Все решилось внезапно. Только что все было как всегда, а на следующее утро, то есть этим утром, миссис Джи объявляет за завтраком, что через четыре дня они уезжают, автобусом из Портленда. Беа не знает точно, что случилось, но догадывается. Ей известно, что Уильям много времени проводит со своим другом Фредом, который уже учится в колледже. Миссис Джи не часто позволяет ему приплывать к ним на остров, поэтому Уильям все больше времени проводит на материке. На прошлой неделе Беа слышала, как он вернулся домой очень поздно, почти в полночь, и по тому, как он топал по дому, догадалась, что он пьян. Чудо, что он вообще сумел на веслах добраться до острова целый и невредимый.

Оба брата в ярости из-за отъезда. Уильям – по очевидным причинам.

– Это, черт побери, мое долбаное лето, – бурчит он под нос, и мистер Джи рявкает на него, в своей обычной сдержанной манере, велев убираться к себе в комнату.

Бедняжка Джеральд. Он ужасно не любит перемены. Слишком большое потрясение для нежной души.

– Пожалуйста, мамочка, – умоляет Джеральд, нависая над столом, – пожалуйста, не отправляй меня. Я уже начал организацию сбора металлолома на следующих выходных.

– Ты великолепно проведешь время, – взмахивает она салфеткой. – Я слышала, там восхитительная природа. Будешь ночевать в лесу, как и здесь. А со сбором металлолома справится Беа, правда ведь, милая?

Кивая, Беа размышляет, о чем же на самом деле думает миссис Джи. Неужели она не понимает, как ему будет трудно там?

В собственных чувствах Беа не может разобраться. С одной стороны, она поддерживает мистера и миссис Джи – в смысле, насчет Фреда и его дружков. Беа их побаивается. Однажды на рынке один из них прошел мимо, задев ее, когда она ждала своей очереди заполнить документы.

– Эй, Чак, – окликнул он приятеля, – смотри, тут эта англичанка, про которую нам все уши прожужжали.

И смерил ее взглядом, с головы до ног, а она не знала, что на это ответить, поэтому просто стояла, онемев и оторопев. Потом уже, в лодке по дороге домой, она придумала миллион остроумных ответов. Надо было постоять за себя. Уильям лишь отмахнулся, когда она пожаловалась ему.

– Он не имел в виду ничего такого, – сказал он.

Беа не стала рассказывать, как тот парень пялился на нее.

– Что ты рассказывал обо мне? – спросила она.

– А с чего я должен им что-то о тебе рассказывать? – тряхнул он головой, и тон такой, каким он обычно разговаривает с Джеральдом.

Уильям вечно стремится куда-то, норовит затеять что-нибудь необычное. Вот теперь у него есть шанс. Сама она не прочь была бы съездить в Северный Мэн. Три недели походов и жизнь в палатке. Но вот Джи, ему она сочувствует. Понимает, как ему тяжело. Беа стучится к нему их тайным кодом.

– Джи, – зовет его через дверь, – давай прогуляемся в город.

Тишина в ответ.

– Джи, – зовет она чуть громче. – Ну ладно тебе, поехали.

Он открывает дверь, весь в слезах.

– Это подло. – И бросается на кровать, истерично продолжая плести мячик из резинок. – Почему я должен туда ехать? Только потому что они разозлились на Уилли?

– Понимаю, – утешает она. – Но это всего на несколько недель.

Она подходит к окну, раздвигает шторы. Воздух такой прозрачный, что видно даже доски обшивки домов в городе.

– Представь, каково мне, – говорит она. – Я остаюсь тут одна с твоими родителями.

Обернувшись, она видит его улыбку и сразу вспоминает тот день на причале, давным-давно. Именно от его улыбки она почувствовала себя дома.

– Поехали, Джи, – повторяет она. – Давай наперегонки до эллинга!

И вот они сидят на городском причале, уже собираясь домой.

– Я недавно вспоминала, – говорит Беа, – тот день, когда познакомилась со всеми вами. Как ты подбежал здороваться. Уильям был весь такой правильный, а ты был просто самим собой.

– Тебе, наверное, было страшно ехать сюда, – говорит Джеральд.

– Наверное, – соглашается она. – Сейчас уже плохо помнится, все как в тумане.

– Это очень страшно? – спрашивает он, не глядя на нее. – Когда твой отец умирает?

Беа пожимает плечами:

– Думаю, хуже было бы, если бы я была тогда дома. Здесь все немножко иначе, верно? – Она смотрит на остров. – Я не видела отца больше двух лет. Его просто не было в моей жизни. Поэтому все кажется немного нереальным.

– Да, – отвечает Джеральд. – Я понял.

– Никак не могу толком уяснить, где он, – признается Беа. – Постоянно разговариваю с ним. Я чокнутая?

С Уильямом она не стала бы об этом говорить. А Джеральду может рассказать все и знает, что тот поймет. Он никогда не осудит.

– Вовсе нет, – смеется он. – Я вот разговариваю сам с собой. И это гораздо более ненормально. Говорю себе: тебе нужно сделать это, нужно сделать то. Как будто мама сидит в моей голове.

Теперь смеются оба.

– Иногда, – говорит Беа, – мне кажется, будто папа здесь, рядом со мной. И это помогает мне принимать решения.

– Это здорово, – радуется Джеральд. – Вот бы мне кто-нибудь так же помогал. – Он поворачивается к Беа. В ярком солнечном свете она видит зеленые отблески в его глазах. У Уильяма глаза такого же зеленого оттенка. – Как ты думаешь, что происходит, когда человек умирает? Ты веришь в эту церковную белиберду про рай, ад и всякое такое? Или просто жизнь заканчивается, и все? Твой папа просто исчез?

Беа понятия не имеет. Она даже задавала этот вопрос отцу в своих ночных беседах с ним или когда долго плавала в море или на лодке.

– Хотела бы я знать ответ, Джи. Но нет. До сих пор я не встречала подтверждений существования того милосердного Бога, о котором все твердят. Думаю, мне трудно поверить в церковные байки.

– Ага, – соглашается он. – Трудно разобраться. Но я хотел бы верить, правда хотел бы. Я хочу, чтобы ты встретилась со своим отцом после смерти. В смысле, – он взмахивает рукой, – я не хочу, чтобы ты умирала, но хочу, чтобы у тебя была возможность вновь быть с папой.

– Ох, Джи, – улыбается она, – какой ты милый. Честно, ты самый добрый. – И, наклонившись, Беа целует его в щеку. – О лучшем брате нельзя и мечтать. Мне так повезло оказаться здесь с тобой.

Щеки у Джеральда пылают, он пристально таращится в океанскую даль.

– Я люблю Мэн, – помедлив, говорит он. – Хочу приезжать сюда всегда, каждое лето. Хочу привозить свою семью и своих внуков. Хочу умереть здесь и чтоб меня похоронили на острове, чтобы я остался тут навеки. Это лучшее место на свете.

Беа согласна. Только подумать, что она могла бы всю жизнь прожить и так и не увидеть этот остров. Место, которое стало ей домом. Ей нравится и вид отсюда, на весь остров, на дальнем конце которого скрыт большой дом. Словно тайна, известная немногим.

Милли

На годовщину смерти Реджа Милли берет выходной и едет на кладбище. Смахивает опавшую листву с могильной плиты и опускается на колени прямо на холодную землю.

– Поверить не могу, что прошел год, – говорит она вполголоса, хотя вокруг никого нет. – Я в порядке. Много дел.

Она рассказывает ему про работу, про то, как водит машину «скорой помощи», про поездку на побережье вместе с Джулией.

– Просто немного развеяться, маленькие каникулы.

Милли не упоминает про двух парней, с которыми они там познакомились, летчиков-истребителей, и как с одним из них у нее было свидание в выходные. Зато выкладывает кучу новостей о Беатрис и как ей там, кажется, хорошо. В последнем письме Нэнси сообщила, что у Беа новые подружки и теперь она не так много времени проводит с Уильямом. Этот мальчик, писала Нэнси, вгонит меня в гроб. А вот с Джеральдом так легко. С ним мне никогда не приходится волноваться.

От Итана давненько нет вестей. На последней открытке, которую она от него получила, шахматный ход был замазан цензурой. Милли порасспросила знающих людей и выяснила, что с игроками по переписке такое случается. Чиновники, видимо, думают, что это может быть шифровка. Она не знала, как поступить, поэтому написала Итану короткое письмо с объяснениями и тщательно переписала все ходы, которые они успели сделать вплоть до этого момента. Но он до сих пор не ответил. Может, и это письмо было вымарано цензурой или вообще уничтожено. Для несведущего человека оно и впрямь может выглядеть как тайный код. Да и для нее самой оно так выглядело бы еще полгода назад.

Милли вздыхает, окидывает взглядом кладбище. Красивое место в любое время года, но осенью деревья пылают яркими красками.

– Да, Редж, – продолжает она, – я переехала в новую квартиру. В старой повсюду жил ты, постоянно, и мне нужно было пространство, где нет тебя. Думаю, Беатрис меня не одобряет, но надеюсь, что ей тоже будет так легче, когда она вернется домой. Совсем другое место, не заполненное воспоминаниями. Ближе к работе, что неплохо, и всего два лестничных пролета вверх вместо четырех.

Горе странная штука. У него есть приливы и отливы. Иной раз она думает про Реджа и вполне может с собой справиться, не раскисая. А бывает, кто-нибудь вспомнит о нем невзначай – и у нее сразу защиплет в носу, и надо поскорее отвернуться. Гнев тоже по большей части улегся, хотя иногда прорывается в самый неподходящий момент. Однажды ночью, крепко выпив, она написала письмо Беатрис, рассказала, что это именно Редж решил отправить ее за океан. А сама она хотела, чтобы дочь осталась дома, написала Милли, и умоляла мужа изменить решение. Но потом все равно не смогла отправить письмо. Это как-то нечестно по отношению к Реджу, а когда-нибудь, бог даст скоро, она сумеет все сама объяснить Беатрис.

Милли встает, целует кончики пальцев, прижимает их к могильной плите.

– Пока, любимый, – шепчет она. – Я скоро вернусь. – Хотя она не уверена, что это правда.

Проще забыть. Лучше просто жить дальше. Милли направляется к выходу с кладбища. Они с Джулией собрались в секонд-хенд, подыскать что-нибудь модненькое. Новый шарфик, может, или пару блестящих сережек.

Беа

Дом Эмери сияет в темноте, в каждом окне свечи, желтый свет падает на белые сугробы. Сразу после Рождества налетела снежная буря, и сейчас, почти неделю спустя, снег все еще высотой не меньше фута. Беа волнуется за свои новые вечерние туфли, с синими бархатными ленточками и даже на небольшом каблуке. Миссис Джи заставила мистера Джи поехать на машине, хотя до Эмери всего полмили. Джеральд остался дома, а Уильям придет позже, сразу после вечеринки с приятелями. Об этом Новогоднем Приеме все только и говорили.

Эмери пригласили джазовый ансамбль, и как только Беа входит, и пальто ее немедленно уносят прочь, и в руку ей вкладывают бокал, вокруг талии тут же крепко обвивается рука Люси.

– Пойдем посмотрим на бальный зал, – предлагает она.

И Беа с изумлением видит, что из громадной гостиной вынесена вся мебель и убраны все ковры. В дальнем углу обосновались музыканты, и гости уже танцуют вовсю. Так странно видеть одноклассников, вальсирующих рядом со взрослыми, учительницу французского в паре с преподавателем физики.

– Кто бы мог подумать, – шепчет Люси прямо в ухо, – что мистер Уайтакер решится положить ладонь на задницу мадемуазель Бруссар.

– Люси, – фыркает Беа, – ты невыносима!

Но Люси уже тащит ее дальше, в библиотеку, где толпятся одноклассники. «Беа!» – приветствуют ее дружным воплем, и она делает реверанс и машет рукой.

– Наконец-то ты здесь, – шепчет ей Натан, она поворачивается к нему, он в смокинге.

Все одеты празднично, но мальчики выглядят особенно непривычно – волосы приглажены, ноги втиснуты в лакированные туфли. А Натан надел даже специальные туфли под смокинг, она их узнала, потому что у мистера Джи такие же, и легонько постучала носком туфли по блестящей коже:

– Как изысканно.

И он в ответ коснулся ее туфельки:

– Тебе подражаю. – Выражение лица такое, что ей даже жаль стало, что она ничего к нему не чувствует.

Беа знает, что сегодня вечером он попытается ее поцеловать. Натан ей нравится, но встречаться с ним совсем не хочется. Ей ни с кем не хочется встречаться. Только бы Джи пришел поскорее, чтобы в полночь оказаться рядом с ним.

– Не бросай меня, – попросила она. – Я не хочу целоваться с Натаном.

– Да просто сбеги в туалет, – предложил Джеральд. – Я так всегда делаю, когда не хочу, чтобы ко мне приставали. И поглядывай на часы, всего делов-то.

– Ага, буду Золушкой, – вздохнула она. – Только не превратиться бы в тыкву.

Беа немножко болтает с Натаном, потом возвращается в бальный зал и там танцует с мистером Джи.

– Тысяча девятьсот сорок четвертый, – торжественно возглашает мистер Джи, кружа ее в танце, не совсем в такт музыке, но с ликованием, которое кажется ей удивительным. Мистер Джи в вихре вальса, надо же. – Верится с трудом, – продолжает он. – Каждый год проносится быстрее предыдущего.

Беа кивает, якобы соглашаясь, но на самом деле нет. Год – это очень долго. Прошло больше года, как папа умер, но до сих пор бывают дни, когда она отказывается верить этому очевидному факту. Подумает вдруг, что надо ему рассказать о чем-нибудь – о книге, об оценках, о красоте рождественского снегопада, – и застывает ошеломленно, вспоминая, что это невозможно.

– Война в этом году закончится? – спрашивает она.

– Хотел бы я знать. Будем надеяться, да? Хотя мамины молитвы громче наших надежд.

Они улыбаются одновременно. Миссис Джи каждый вечер за ужином повторяет одну и ту же молитву: Господи, молю тебя, пожалуйста, сделай так, чтобы война закончилась до того, как Уильяму и Джеральду исполнится восемнадцать.

Это такая смешная молитва, что Уильям раз за разом поясняет:

– Мама, если война закончится до тех пор, как мне исполнится восемнадцать, это определенно случится до того, как восемнадцать стукнет Джеральду.

– Пфу, – фыркает она в ответ всякий раз. – Когда я прошу милости у Бога, я прошу за обоих своих мальчиков.

Подходит Натан, и разговор прерывается. Беа неохотно отпускает мистера Джи.

– Только один танец, – предупреждает она. – У меня еще ни крошки во рту не было.

– Ну конечно, – Натан, как всегда, предупредителен. – Видела бы ты десерты!

Уильям называет его золотистым ретривером. Только свистни, и он у твоих ног, сказал он однажды с усмешкой.

Сам Уильям встречается с какой-то девушкой из соседнего городка, из школы-конкурента. Интересно, пригласит ли он ее к Эмери. Беа еще не видела ту девицу, но Люси Эмери рассказывала, что она блондинка и фигура у нее шикарная.

Неудивительно, заметила тогда Люси. Все девочки, с которыми встречался Уильям, были фигуристые.

И все засмеялись тогда, теснее сбиваясь в кучку на морозном кладбище и передавая по кругу сигарету. Беа чувствовала себя неловко и промолчала – как всегда, когда речь заходила про Уильяма. Для нее он просто Уильям. А они как будто думают, что он живет в этом мире иначе, чем другие. Но все равно она украдкой посмотрела вниз, на свою плоскую грудь, и подумала, что, возможно, Люси права.

Они с Натаном проходят в столовую, и там она ускользает от него в толпе. Миссис Джи машет ей от стола, где сидит со своей подругой.

– Какая прекрасная вечеринка, – восклицает она, расправляя складки на платье Беа. – Просто восхитительная. Ты не видела Уильяма? Как это на него похоже – заставить меня волноваться в канун Нового года, когда хочется просто расслабиться и провести вечер с друзьями.

– Он скоро появится, – успокаивает ее Беа, но сама в этом совсем не уверена.

– Хорошо бы, – фыркает миссис Джи. – В противном случае отец ужасно разозлится.

В половине двенадцатого Беа бродит по комнатам, пытаясь избавиться от Натана, избавиться от Люси, пытаясь найти убежище. И находит подоконник около парадной двери, частично прикрытый толстой бархатной шторой, садится на него и задергивает штору еще чуть-чуть, чтобы совсем скрыться от чужих глаз. Поджимает ноги, пряча их под подолом платья, и смотрит в окно; глаза постепенно привыкают к темноте, и она представляет, что сегодня вечером делала ее мама. Тоже пошла на вечеринку? Она даже не знает, встречается ли мама с другими мужчинами. Беа прикрывает глаза: она не хочет видеть, как чужой дядька обнимает маму, а она целует его в губы.

По обледеневшей дорожке к дому кто-то спешит, Беа наклоняется ближе к стеклу, щурится, пытаясь разглядеть, кто это. На Уильяма не похож, и она разочарована, непонятно почему. В последние месяцы они мало времени проводят вместе. Он ей даже не очень нравится теперь. Стал такой нервный и раздражительный. Почти всегда получает то, что хочет, но все равно вечно недоволен. Оркестр играет одну из ее любимых песен, задорный хит Томми Дорси[12]12
  Знаменитый композитор, тромбонист, создатель оркестра, с которым работали многие известные исполнители.


[Закрыть], и Беа начинает вполголоса подпевать, притопывая в ритм носком туфли. Ей очень нравятся эти туфельки. Недавно она стала размышлять, сможет ли забрать с собой домой одежду, когда настанет пора уезжать.

Мимо подоконника проходят люди, и Беа отодвигается глубже за штору. Она знает, что Натан ее ищет. Слышно, как мимо проходит Люси, болтая с кем-то.

– Все в бальный зал! – кричит кто-то.

Беа прикрывает глаза и прислоняется к холодному оконному стеклу. Гости смеются и поют. Стекло подрагивает. Оркестр начинает новую песню. Беа смотрит на часы. Десять минут до полуночи. Она улыбается сама себе. У нее почти получилось.

– Беа, – полушепотом зовет голос, и это Джеральд.

– Джи! – Она удивленно вскидывается и понижает голос: – Я здесь.

Он засовывает голову за штору, потом забирается и усаживается рядом.

– Что ты тут делаешь? – радостно улыбается она. – Я думала, ты не хочешь идти на праздник.

Он пожимает плечами:

– Дома скучно. И я знал, что как раз сейчас ты будешь искать пути к бегству. – Он оглядывает подоконник. – Но, похоже, ты и сама отлично справилась.

– Как ты догадался, что я здесь?

Он хмыкает:

– Вспомни, сколько уже мы с тобой играем в прятки? Ты же удивительно предсказуема.

Беа показывает ему язык.

– Да-да. Но вдобавок я обыскал все вокруг. Мама, папа и Уилли в бальном зале.

Беа резко выпрямляется:

– Уильям здесь?

Джеральд кивает:

– Пришел с какой-то девушкой. А мама и папа танцевали.

– О, – говорит Беа, – на это я хочу посмотреть.

Джеральд корчит рожу.

– Да на что там смотреть, они просто танцуют.

Беа уже сползает с подоконника.

– Но они никогда этого не делают. Они вообще редко прикасаются друг к другу. Давай, Джи, сходим глянем.

– Нет, – ноет он, – давай останемся здесь.

Беа решительно хватает его за руку:

– Пошли, Джи.

Они вместе бегут в бальный зал, как раз вовремя – собравшиеся начинают отсчитывать секунды до полуночи. Они останавливаются у входа, прислоняются к стене. Ровно в полночь все кричат «С Новым годом!». Оркестр играет «Старую дружбу». Беа поворачивается к Джеральду и стискивает его руку:

– С Новым годом, Джи.

– И тебя, – сжимает он ее руку в ответ, а потом коротко обнимает.

Позже Беа едет домой в машине Уильяма.

– Что случилось с твоей девушкой? – интересуется она, забираясь на переднее сиденье. – Разве ты не должен подвезти ее домой?

Она согласилась еще на один танец с Натаном, который отыскал ее сразу после полуночи, и видела, как Уильям выплясывал с какой-то блондинкой, и они так тесно прижимались друг к другу, что Беа пришлось отвернуться.

– Она поехала с подружками, – отвечает он. – Они все живут в Уэллсли.

Оба молчат, Уильям выруливает на шоссе.

– Я искал тебя, – говорит он, не отрывая взгляда от дороги. – Думал, ты ушла.

– Нет, просто пряталась от Натана, – признается она.

Уильям улыбается. И после короткой паузы продолжает:

– Она не моя девушка, мы просто весело проводим время вместе.

– Мне нет до этого никакого дела.

– Я так и думал. Просто хотел, чтобы ты знала.

Она кивает, и остаток пути они едут в тишине и темноте.

В теплой прихожей, пока они развешивают пальто и шапки, Беа решается наконец внимательно посмотреть на него. Уильям такой элегантный в смокинге. Будущим летом ему исполнится семнадцать, почти взрослый уже.

– Ты красивый. – Слова вырываются будто сами собой.

– Ты тоже. Я хотел сказать тебе это раньше, но возможности не было.

Он собирается сказать что-то еще, но тут в дверь врывается миссис Джи.

– О господи, такой холод, все заледенело, эти дороги такие скользкие, опасные. Нас страшно занесло, но папа настоящий мастер вождения. – Она поворачивается к Уильяму и грозит ему пальцем: – Уильям Грегори, вы выехали после нас, но уже дома. Ты ехал слишком быстро. И с таким драгоценным пассажиром.

Уильям целует мать в щеку.

– И тебя с Новым годом, мама.

Позже, раздеваясь, Беа улавливает на своей шали едва заметный запах одеколона Уильяма и, прежде чем аккуратно сложить ее и убрать в ящик комода, прижимает нежный шелк к лицу.

Нэнси

А в этом году уже Нэнси не хочется ехать в Мэн. Все больше времени у нее занимает разная помощь военным: вязание носков для солдат, консервирование овощей, а сейчас, весной, она решает заняться своим Садом Победы. Если они уедут на три месяца, сад погибнет. Она, конечно, может нанять какого-нибудь местного парнишку для присмотра за растениями, но это совсем не то же самое. Да и вообще как-то это сейчас чересчур. Потратить столько бензина, чтобы только греться на солнышке и провести лето, наслаждаясь жизнью, – это кажется неправильным.

– Я восхищаюсь твоей мамой, – признается она Беатрис однажды днем, возясь на кухне с печеньем к ужину. Беа сидит за столом, делает домашнее задание по французскому. – Только представь. Работает на нескольких работах, даже шофером на «скорой помощи».

Беа приподнимает бровь.

– Ну да, – говорит она. – Но, миссис Джи, у нее же нет такого большого дома, которым надо заниматься, как у вас. Вы вон сколько всего делаете: готовите и убираете за всеми нами, устраиваете праздники для школы. А еще ваша женская группа взаимопомощи. И помощь фронту. Вы же центр почти всего.

– Ой, чепуха, – отмахивается Нэнси, но ей приятно. Она подозревает, что мальчики не замечают, сколько она работает. – Мы, женщины, всегда в центре, мы хранительницы, отвечающие за порядок. – Понижает голос: – Но это не то, о чем я мечтала, скажем так. (Беа озадаченно вскидывает голову.) Я выросла в довольно фешенебельном доме, с горничными, дворецким и все такое. Ну, ты видела, наверное, как у тети Сары в Нью-Йорке.

– Да, – признает Беа. – Они живут совсем не так, как мы.

– Вот в таком доме я и выросла, – продолжает Нэнси. – Но когда я вышла замуж за папу, той жизни пришел конец.

– Но этот дом чудесный, – возражает Беа.

– Эта развалюха? – качает головой Нэнси. – Она вот-вот рухнет прямо нам на головы. И принадлежит школе, дорогая моя. Когда мы съедем, тут поселится семья другого преподавателя. Нам еще повезло. Мы живем здесь только потому, что до нас здесь жила папина семья.

– Я не знала.

– А с чего ты должна была знать? А вот дом в Мэне построил мой отец. Никто из моих сестер и братьев не захотел там жить, так что после смерти отца я его и получила. Это и есть все мое наследство, и еще немножко драгоценностей. Но вот остров… – Она умолкает, смешивая сухие ингредиенты теста с влажными.

– А что остров? – не понимает Беа.

Нэнси и так уже сказала лишнее. Нужно ли посвящать ребенка в их с Итаном планы насчет продажи острова? Его просто очень дорого содержать. Сама мысль ей, конечно, невыносима, Нэнси хочет лишь продержаться на плаву, дождаться окончания этой проклятой войны и чтобы Уильям с Джеральдом выросли, нашли работу и потом взяли на себя все заботы. Остров должен принадлежать им. Каждую ночь Нэнси молит Бога, чтобы так и случилось. Но Итан зовет ее в кабинет и показывает столбцы цифр, в которых она ничего не понимает.

Отчасти и поэтому она не хочет ехать в Мэн. Ей тяжело будет жить там, в месте, которое она так любит и которое может потерять.

– Все мои воспоминания остались там, – сказала она Итану однажды ночью. Она уже легла в постель, а он еще раздевался. – Это мой дом. Мой драгоценный север.

– У тебя останутся твои воспоминания, – возразил он. – Их никто не отберет.

– О, ради всего святого! – Нэнси отшвырнула книгу с такой яростью, что даже пес испуганно выскочил из комнаты. – У тебя совсем нет сердца? Ты что, не понимаешь, что этот остров значит для меня?

– Понимаю, – произнес он с таким спокойствием, что она едва не завизжала от злости. – Но и тебе следует уяснить, что наши расходы чрезмерны. А через год Уильяму нужно вносить деньги за Гарвард, кроме всего прочего.

Нэнси разглаживала складки на одеяле, не в силах поднять глаза на мужа. Будь проклята эта его чертова рассудительность.

Сейчас она поворачивается к Беа:

– Я просто беспокоюсь за свой бедный остров, если он окажется в руках Уильяма и Джеральда. Представляешь, на что это будет похоже? Как они будут вместе справляться с делами? Тебе придется их мирить.

В воздухе повисает молчание. Беа, уткнувшись в тетрадь, заканчивает писать предложение. Красивым уверенным почерком. Будет ли Нэнси получать письма от Беа, когда та вернется домой? Сохранят ли они отношения? Или Беа просто исчезнет без следа? Невыносимая мысль.