Текст книги "Мор"

Глава 6

Я все еще не заболела.

И до сих пор жива. Впрочем, последнее не вызывает у меня большого энтузиазма.

На следующий день все тело болит еще сильнее. Раны на руках – сплошная острая, пульсирующая боль, плечи сводит и дергает, потому что я связана и часами сижу в одной позе, желудок уже готов переварить сам себя, а ноги ватные и ни на что не годны.

И я по-прежнему привязана к этим гадским перилам.

Единственная радость – несколько стаканов воды, принесенных мне Мором (один из которых я нечаянно вылила на себя, потому что руки связаны, а Бог явно ненавидит меня), да тот факт, что всадник любезно согласился снова отвести меня в туалет, «чтобы не пришлось чувствовать мою мерзкую вонь».

Ненавижу ублюдочного красавчика.

– Но главное, будь верен сам себе, – бормочу я себе под нос. Строчка из «Гамлета» возникает в памяти ни с того ни с сего. Ее смысл стал избитым, истерся, как речные камни, от времени и бесконечных повторений – и все равно эти слова производят на меня впечатление. – Тогда, как вслед за днем бывает ночь…[1]1
  Уильям Шекспир, «Гамлет», пер. М. Лозинского.


[Закрыть]

Мой голос прерывается при виде Мора.

Вчера вечером он был одет в джинсы и фланелевую рубашку, зато сегодня утром облачился в черный костюм, который сидит на нем как влитой. Что ткань, что покрой его одежды выглядят, как ни странно, одновременно древними и остромодными, но я не могу объяснить, в чем тут хитрость. Может быть, дело даже не в костюме, а в этой короне на его голове или в луке с колчаном, небрежно закинутыми за плечо. В любом случае, вид у него явно нездешний.

– Я собираюсь отвязать тебя, смертная, – говорит он вместо приветствия, – но имей в виду: если попытаешься сбежать, я подстрелю тебя и снова притащу сюда.

Я смотрю в глубокий V-образный вырез его темной рубашки, где виднеется край светящейся татуировки.

– Ты слышишь меня? – спрашивает он.

Растерянно моргнув, я поднимаю глаза на его лицо.

Все зажило окончательно, не осталось и воспоминания об ожогах – даже волосы отросли до прежней длины. Всего сутки понадобились ему, чтобы полностью восстановиться. Какая досада.

– Если дам деру, мне крышка. Усекла.

Сдвинув брови, он секунду смотрит на меня, хмыкает. И тащит меня на кухню.

Ногой подталкивает ко мне стул.

– Садись.

Я корчу ему рожу, но команду выполняю.

Отойдя от меня, Мор открывает дверцы шкафа, кажется, наугад, потому что захлопывает их и двигается дальше. В конце концов, он открывает холодильник и достает из него хлеб (кто кладет хлеб в холодильник?) и бутылку вустерширского соуса.

– На, подкрепись, – говорит он, бросая их мне. Мне чудом удается поймать связанными руками бутылку соуса. Хлеб летит мне в голову.

– Есть тебе придется на бегу, – сообщает Мор. – Сегодня я не стану тратить время на перерывы.

Я все еще разглядываю бутылку соуса. Неужели он действительно думает, что я могу это пить?

Он дергает за привязь и шагает к двери. Приходится упасть на четвереньки, чтобы поднять с пола хлеб. Пока Мор привязывает меня к задней части седла, мне удается сунуть в рот два толстых ломтя хлеба и несколько распихать по карманам. А потом мы уходим, и я вынуждена бросить оставшийся хлеб и полностью сосредоточиться на том, чтобы не отстать. С самого начала я понимаю, что сегодня не будет, как вчера. Слишком болят ноги, а сама я полностью выдохлась. Каждый шаг – пытка, и никакой страх не может заставить меня бежать с такой скоростью и на такое расстояние, как требуется.

Через двадцать, может, двадцать пять километров я падаю, с размаха ударившись о дорогу.

Конь рвется вперед, почувствовав, что весу добавилось, и у меня вырывается вопль, потому что руки дергает с такой силой, что почти выбивает их из суставов. Веревка впивается в раны на запястьях, и я снова кричу от дикой, слепящей боли.

Он не останавливается. Плечи и запястья тянет невыносимо. Я хватаю ртом воздух и готова снова заорать, но даже этого не могу: боль настолько сильна, что у меня перехватывает дыхание.

Мор наверняка заметил, что я упала, он должен был почувствовать сопротивление, да и крики мои он слышал, я уверена, но он даже не смотрит на меня.

Я и раньше его ненавидела, но что-то в его беспощадности режет больнее ножа.

Он здесь, чтобы уничтожить человечество, чего еще ты ожидала?

Нужно поднять голову, чтобы не разбить ее, пока конь тащит меня за собой. Вчерашний снег почти растаял, и голый асфальт скребет спину, как наждачная бумага. Я почти чувствую, как моя толстая куртка разваливается слой за слоем. Скоро от нее ничего не останется, и тогда… не знаю, сколько смогу продержаться.

Проверить это на собственной шкуре мне не удается.

До того, как дорога разорвет мне кожу, Мор останавливает лошадь перед каким-то домом.

Я, совершенно измотанная болью, роняю голову на руки. Смутно, как в тумане, чувствую, что всадник отвязывает мою веревку от седла.

Слышу шаги, он подходит ко мне, останавливается.

– Вставай.

В ответ я могу только застонать. Черт, как же все болит.

Секунду спустя он наклоняется и поднимает меня. У меня вырывается жалкий всхлип. Больно даже от прикосновений.

Прикрываю глаза и, пока он несет меня к крыльцу, устало опускаю голову ему на грудь, прислонясь щекой к золотой броне.

Я не вижу, как Мор стучит в дверь, только слышу. Из дома доносится голос.

– Боже ты мой, – причитает женщина. – Боже ты мой, Боже.

Я заставляю себя открыть глаза. Женщина средних лет смотрит на нас затравленным, полным ужаса взглядом.

Почему она не эвакуировалась со всеми? О чем только думала?

– Мы здесь не задержимся, – бросает он, шагая мимо нее.

Она изумленно оборачивается, наблюдая за этим вторжением.

– Только не в мой дом! – пронзительно кричит она.

– Моей пленнице нужно поесть, отдохнуть и воспользоваться вашими удобствами, – продолжает Мор, будто хозяйка и не подавала голоса.

Слышу, как позади нас она захлебывается, давится словами и, наконец, говорит:

– Вы должны уйти. Сейчас же.

Слова падают в пустоту. Мор уже идет к лестнице. Поднявшись на второй этаж, он опять открывает двери пинками, и женщина ничего не может с этим поделать. Ворвавшись в скудно обставленную спальню, он так же ногой захлопывает за собой дверь.

Он кладет меня на кровать и отходит, скрестив на груди руки.

– Ты меня задерживаешь, смертная.

Лежа на кровати, я смотрю на него.

– Так отпусти меня.

Или убей. Честно, смерть может оказаться для меня лучшим выходом.

– Ты так быстро забыла мои слова? Я не намерен отпускать тебя, я собираюсь заставить тебя страдать.

– И хорошо с этим справляешься, – тихо бормочу я.

Его неодобрительный взгляд после моих слов становится еще более недовольным. Странно, я-то думала, что его это порадует.

Он кивает в сторону кровати, на которой я лежу.

– Спи, – это звучит, как приказ.

Ох, если бы это было так просто.

Даже при том, что меня замордовали до полусмерти, я не могу просто так закрыть глаза и заснуть – особенно, если в окно светит солнце, а за дверью во весь голос рыдает хозяйка дома.

– Сначала развяжи, – говорю я и поднимаю связанные руки.

Он недоверчиво прищуривается, но все же подходит ко мне и распутывает веревку.

Потом наклоняется ко мне.

– Никаких подвохов, смертная.

Да уж, сейчас я – сплошное коварство.

Теперь запястья свободны, но по рукам течет кровь, а болят они просто убийственно. У меня вырывается глухой стон.

– Если ты ждешь моей жалости, будь готова к разочарованию, – говорит Мор, отходя к двери.

Нет, этот тип совершенно невыносим – даже несмотря на то, что раздражающе хорош собой. Наоборот, от этого только хуже. Потому что Мор относится к наиболее агрессивной форме самого ненавистного для меня типа мужиков: смазливый козел.

Я кошусь на него: скрестив руки, он продолжает смотреть на меня. Видно, это доставляет ему удовольствие, но на лице легкая брезгливость.

Наши чувства взаимны.

– Я не смогу уснуть, пока ты на меня смотришь.

– Очень жаль.

Вот, значит, как теперь будет.

Я сажусь, кое-как стягиваю верхнюю одежду, которая к этому времени превратилась в сплошные лохмотья. Отбросив рванье, я забираюсь под одеяло и стараюсь не ужасаться мысли, что лежу в спальне женщины, которую вскоре поразит зараза Мора.

Все так запутано.

Под одеялом пробую коснуться запястья и едва не взвиваюсь, прикусив нижнюю губу, чтобы не заорать. До рук невозможно дотронуться. Даже прикосновение мягкого постельного белья – настоящая пытка.

Мор сидит на полу, спиной опираясь о стену, и весь его вид говорит: я никуда отсюда не уйду.

Переворачиваюсь на другой бок, чтобы хоть на пару секунд забыть о том, что он существует, и вообразить, что этого нет – ни его, ни этого дня, вообще ничего.

Так я лежу некоторое время. Достаточно долго, чтобы подумать о своих ребятах из команды – живы ли они, пережили ли лихорадку? Я заставляю себя представить, что они в порядке, прячутся в охотничьем домике моего деда и играют себе в покер, сидя у костра, как мы сиживали, бывало, когда я была совсем девчонкой.

Они думают, я умерла.

Я вспоминаю папины слезы в начале этой недели. В каком шоке были они все. Он ведь так гордился, когда я поступила в пожарную команду. Он никогда и не хотел, чтобы я шла в университет, и неважно, что с раннего детства я была помешана на английской литературе, настолько, что однажды пришла на праздник в костюме Эдгара По (вот такая я была сексапильная девица), или что по выходным я часами сидела и писала длинные поэмы. А уж когда появился всадник, университет навсегда отошел в область сладких грез.

Слишком непрактично, говорил мне папа. Да и куда ты потом подашься со своим дипломом?

Интересно, что бы он сказал сейчас…

– Всадник, – зову я.

Тишина.

– Я знаю, что ты меня слышишь.

Он не отвечает.

– Ты серьезно? Решил мне бойкот объявить?

Он недовольно вздыхает. Ура.

Я вытягиваю из покрывала торчащую нитку.

– Мы тянули жребий, – начинаю я. – Чтобы решить, кто будет тебя убивать.

Мор молчит, но я чувствую его взгляд на спине.

– Нас оставалось четверо, – продолжаю я. – Я, Люк, Бриггс и Феликс. Мы вместе работали в пожарной части, а в последние несколько дней до твоего появления помогали городским властям оповещать горожан, что им необходимо эвакуироваться. Конечно, мы не были уверены, что ты проедешь через наш городок. Уистлер не такой уж большой, зато он лежит прямо на трассе Си-ту-Скай, того самого шоссе, вдоль которого ты двигался, судя по сводкам в новостях. Когда мы затеяли историю со жребием, остальные пожарные уже уехали, вместе с семьями. А мы, у кого своих семей нет, остались.

Перед глазами у меня встает папино лицо.

У тебя была семья, как и у Феликса, Бриггса и Люка. Только своих детей не было и мужа, а у ребят жен. И в конечном итоге именно поэтому мы и остались на эту последнюю смену.

Меньше народу будет по нам тосковать.

– Нас осталось четверо, – продолжаю я, – и мы подумали, что…

– Зачем ты мне это рассказываешь? – перебивает Мор.

Я делаю паузу.

– Разве тебе не интересно узнать, почему я в тебя стреляла? – спрашиваю я.

– Я знаю, почему ты стреляла в меня, смертная, – голос всадника звучит резко. – Ты хотела остановить распространение лихорадки. Все эти оправдания нужны не мне, а тебе самой.

Это заставляет меня заткнуться.

Я пыталась спасти мир. Я не злая и не жестокая, какой ты меня считаешь, хотела я сказать. Но почему-то его слова выжигают все мои объяснения, как кислотой.

В комнате надолго становится тихо.

– Ты прав, – заговариваю я после долгой паузы, переворачиваясь, чтобы видеть его. – Так оно и есть.

Мои доводы не имеют для него никакого значения, они не меняют того факта, что я стреляла в него и подожгла. Что я не слушала, когда он умолял меня остановиться.

Всадник сидит, положив руки на согнутые в коленях ноги, уставившись на меня пронизывающим взглядом.

– Чего ты надеешься добиться, соглашаясь со мной? – спрашивает он.

– Ты тот, кого все называют Мором Завоевателем, – отвечаю я. – Разве ты можешь вспомнить хоть раз, когда ты проиграл спор?

Мор хмурится.

Я снова тяну за нитку.

– Хочешь верь, хочешь нет, но вообще-то я сожалею.

– О чем?

– О твоем убийстве – или, по крайней мере, попытке, – двойной, между прочим, потому что после того выстрела в упор Мор выжил только потому, что он бессмертный.

Он отвечает мне сухим смешком.

– Ложь. Ты говоришь так только потому, что ты моя узница и боишься того, что я собираюсь с тобой сделать.

Это верно, мне страшно при мысли об ужасных муках, которые приготовил для меня Мор, но…

– Нет, – говорю я вслух, – я сожалею не о том, что пыталась тебя убить. Я в полном ужасе от того, что именно с тобой сделала и ненавижу себя за это, но не жалею о том, что вызвалась на это. И все-таки, мне жаль.

Всадник очень долго молчит, сверля меня взглядом.

– Спи, – говорит он наконец.

И я засыпаю.

Глава 7

Я просыпаюсь посреди ночи, вырванная из сна звуками плача.

Удивленно осматриваюсь.

Думала, что все соседи успели эвакуироваться…

Только пошарив рукой вокруг кровати и не нащупав масляной лампы, я понимаю, что здесь нет лампы.

Это не моя комната. Не моя квартира.

Воспоминания последних дней окатывают меня холодным душем.

Жребий на спичках, покушение на Мора, жестокое испытание бегом, которое продолжалось, пока я не свалилась без сил. Вместе с нахлынувшими воспоминаниями возвращается боль.

Ты заварила эту дерьмовую кашу, Берн, тебе ее и расхлебывать.

Звуки плача сбивают меня с мысли, и я вспоминаю про хозяйку дома. Сколько часов назад мы остановились у ее двери?

Двенадцать? Больше? Меньше?

Я снова пытаюсь нашарить лампу. Теперь, когда с электричеством постоянные перебои, люди держат масляные лампы и фонари. Пальцы скользят по прикроватному столику, однако натыкаются не на лампу. Это стакан с водой, а рядом кувшин.

Неужели это Мор поставил?

Это не укладывается в голове. Слишком уж добрый поступок для такого, как он.

Я выбираюсь из-под одеяла, встаю и тихонько выхожу в прихожую, собираясь идти на звук, который слышится, кажется, из комнаты в глубине дома. Но останавливаюсь.

Что ты хочешь сделать, Сара? Утешить ее? Ты вторглась в ее дом, как та девочка из сказки про трех медведей. Неужели ты думаешь, что она захочет иметь с тобой дело?

Обвожу взглядом полутемный коридор один раз, другой, ищу Мора. Крадучись возвращаюсь в свою комнату. В темноте видно неважно, но уж всадника я бы точно заметила, но его здесь нет.

Он ушел.

Я не позволяю себе терять время на раздумья, куда отправился Мор. Неизвестно, много ли у меня времени до его возвращения.

Так что не будем его терять.

Усилием воли я заставляю себя не обращать внимания на рыдания женщины. Помочь я ей ничем не могу. Она умрет, как и все они – как должна была бы умереть и я – и не в моих силах это изменить.

Я пыталась, хочу я сказать ей, я пыталась, но всадника невозможно убить, и мне очень жаль, но я не думаю, что хоть кто-то из нас выберется отсюда живым.

Может, только я. Сегодня. Сейчас.

Я хватаю одежду, которая валяется на полу там же, где я вчера ее бросила. Стараясь не шуметь, натягиваю ее, трясущимися пальцами застегиваю пуговицы.

Скорей, скорей. Пока он не вернулся.

Надеваю ботинки и тихо подхожу к окну. Открываю его и морщусь от порыва ледяного ветра, мгновенно обжегшего легкие и растрепавшего волосы.

Вот дерьмо. До чего же не хочется выходить на улицу в такую ночь.

Я замираю в нерешительности. Может, все-таки остаться с Мором – в конце концов, он не собирается меня убивать.

Он хочет заставить тебя страдать.

Значит, снова бег, снова окровавленные руки, снова такие дни, как этот, когда нет сил за ним поспевать. И это если предположить, что Мор не решит, что я должна страдать еще больше. Что-то не хочется оставаться ради того, чтобы узнать, какие еще изощренные наказания он изобретет.

Приняв решение, я выбиваю из окна противомоскитную сетку. Через секунду слышится тихий удар – это она упала на землю.

Делаю глубокий вздох, набираясь смелости.

Забираюсь на подоконник. На улице снова идет снег, он уже покрыл землю тонким слоем. Эта земля внизу сильно меня беспокоит. Как бы мне, спрыгнув отсюда, со второго этажа, не переломать ноги. Может, и обойдется, но шанс неудачного приземления надо учитывать. Осторожно сползаю по стене все ниже, пока, наконец, не повисаю на вытянутых руках, благодаря судьбу за то, что работа в пожарной части помогла укрепить мышцы плечевого пояса.

Разжимаю руки.

Бесконечно долгое мгновение я словно парю в невесомости. И в следующий миг ударяюсь ногами о землю. Медленно выпрямляюсь. Ни растяжений, ни переломов – на этот раз удача на моей стороне.

Я бросаю прощальный взгляд на дом и бегу прочь.

Несусь к дороге, хотя каждая мышца восстает против этого.

Я свободна. Черт возьми, я свободна!

Сзади раздается тихое шипение или свист. Я ошибочно принимаю этот звук за ветер, но тут мне в спину, под правую лопатку, втыкается что-то острое, вроде ножа.

От боли у меня перехватывает дыхание, ноги словно натыкаются на препятствие, а место ранения теплеет.

Кровь, догадываюсь я. Ты истекаешь кровью, потому что в спине у тебя стрела.

Можно было догадаться, что так будет, но, оказавшись в пустой спальне, я не могла не предпринять эту попытку.

Надежда – ужасная вещь.

А теперь – Иисус и святые угодники, рана печет так, что перехватывает дыхание.

Даже не пытаясь оглянуться, я заставляю себя бежать. К чему, я и так знаю, что там. Гордый собой Мор, с луком в руке, смотрит на меня, как охотник на дичь.

Если я сейчас остановлюсь, он меня схватит.

Я делаю нечеловеческое усилие и рвусь вперед, к опушке леса, под ботинками хрустит снег. Если доберусь до леса, у меня еще есть шанс скрыться от него.

С каждым движением стрела проникает в тело все глубже.

Бывало и похуже, Берн. Ты оказывалась в огне, чувствовала, как пламя лижет кожу и поджаривает тело. Но ты справилась и осталась жива.

И это переживу… если только его стрела не отравлена ядом… или заразой. Я стараюсь не думать о ней. Стараюсь не фантазировать о том, что буду делать, если побег удастся. О том, что могу убежать от него только для того, чтобы тут же загнуться от лихорадки…

Я почти добегаю до подлеска, когда меня настигает вторая стрела, ее кончик впивается пониже спины.

И снова я спотыкаюсь, колени подгибаются. Вторая стрела, кажется, поразила не только мышцы. При каждом движении все тело болезненно подергивается.

Слышу топот копыт за спиной.

Пошевеливайся, – твержу я себе, а вокруг вьются снежные вихри.

Я поднимаюсь на ноги, заставляя себя идти.

Силы на исходе, я чувствую, как кровь пропитывает разорванную одежду, и ткань мгновенно становится ледяной.

Всаднику требуется меньше минуты, чтобы настичь меня. От дыхания коня в ночном воздухе клубится пар.

Взгляд Мора обжигает, но я не смею взглянуть на него. Бежать уже бесполезно, но я никак не могу остановиться.

Мор спешивается, я слышу грохот доспехов, хруст снега и сухих веток под его ботинками.

Два шага, и он нависает надо мной. Его рука сжимает пронзившую меня стрелу.

– Не надо…

Он безжалостно выдергивает ее. Я кричу, потому что, выходя, острие еще сильнее рассекает мышцы и сухожилия. Мор отбрасывает стрелу в сторону, так и не сказав ни слова. И снова меня пронзает нестерпимая боль, когда он хватается за вторую стрелу.

Умоляю. Это слово вертится на кончике языка, но мне кажется, что именно этого и добивается Мор – чтобы я молила сохранить мне жизнь так же, как он молил меня. И я скриплю зубами. Он скорее провалится в тартарары, чем получит от меня то, чего хочет.

Когда он выдергивает вторую стрелу, боль такая, словно мне отрывают ноги. По спине струйками стекает кровь, кажется, я едва не стерла себе зубы.

– Поскольку ты доказала, что так же вероломна, как и твои собратья, – голос Мора пронизывает насквозь, как и его стрелы, – отныне спать ты больше не будешь. Это роскошь, которая тебе больше не полагается.

Он грубо хватает меня за руки, разматывает притороченную к поясу веревку.

– Что ты делаешь? – спрашиваю я, начиная всерьез паниковать.

Только не это. Только не веревка.

Господи!

Мне становится совсем плохо при мысли, что, раз я пыталась сбежать и попалась, теперь все будет намного хуже.

Опустившись на колени прямо в снег, Мор с мрачным и злобным лицом связывает мне запястья.

Если я не вырвусь сейчас, то умру.

Собравшись с силами, я пинаю Мора, мой тяжелый ботинок с размаху бьет его в бедро. А ему хоть бы что, слегка качнулся – и только.

Он затягивает узлы на моих запястьях, и я воплю от острейшей боли. Поджав губы, всадник пропускает другой конец веревки под седло.

– Не надо. Пожалуйста! Нет-нет-нет, – бормочу я почти машинально, из глаз вытекают две слезинки.

У меня две открытые раны в спине, ночной морозный воздух проникает под одежду и обжигает кожу.

– Зачем ты это делаешь? – то ли спрашиваю, то ли всхлипываю я.

Мор смотрит на меня.

– Ты забыла, что совсем недавно сделала со мной? – он рывком дергает за веревку. – Вставай.

Я не встаю. Не могу, у меня нет сил на то, чтобы встать.

Всадник не тратит времени на то, чтобы посмотреть, подчиняюсь ли я его приказу. Он вскакивает в седло и цокает языком.

Конь трогает с места, у меня есть всего секунда, чтобы собраться и вскочить на ноги, пока он не поволок меня за собой.

И вот мы снова в пути.