Текст книги "Мор"

Глава 18

Лихорадка уносит человека за три дня. Иногда за четыре, если кому-то особенно не повезло.

Как этой семье.

Не пойму, то ли это зависит от свойств организма, то ли Мор как-то управляет течением болезни (либо наказывает меня за то, что постоянно вывожу его из себя, либо, наоборот, решил со мной помириться и позволил этим людям пожить подольше).

Прошло четыре долгих, мучительных дня болезни, прежде чем все члены семьи умерли. Мать, отец, сын и дочь. Всех четверых унесла эта тупая, бессмысленная зараза.

Четыре дня я оставалась в их доме по настоянию Мора, который заявил, что мне необходимо восстановить силы. Четыре дня, в течение которых сам всадник появлялся редко, а я ухаживала за семьей – вопреки их желанию. Они требовали, чтобы я ушла. По крайней мере, пока не ослабели настолько, что уже не могли заботиться о себе сами.

– Почему он это делает? – спросила меня женщина, Хелен, за день до смерти.

Я стояла на коленях у ее кровати.

– Я не знаю.

– Почему он спас тебя? – настаивала она.

– Я попыталась его убить, – объяснила я. – Он оставил меня в живых, чтобы наказать.

Она покачала головой.

– Вряд ли, – пробормотала она. – У него могут быть свои причины, но я сомневаюсь, что наказание – одна из них.

От этих слов я похолодела, и впервые за все время, подумав о своем положении, почувствовала неуверенность.

Зачем еще всаднику держать меня при себе, если не для наказания?

Я вспомнила пытки, которым он меня подвергал, и неуверенность улетучилась. Хелен просто не знает, через что Мор заставил меня пройти. Все дело в этом.

Первым умер отец. Это был рослый детина, здоровенный, как танк. Я была уверена, что он продержится дольше остальных. И вот, поди ж ты, в самом начале четвертых суток он в последний раз хрипло закашлялся и скончался на широкой кровати, которую делил с женой.

К этому времени у Хелен уже не осталось сил, чтобы переложить его. Я как-то умудрилась стянуть на пол его покрытое язвами тело, но вытащить его из комнаты Хелен мне не позволила.

– Дети не должны видеть его… таким, – слабо протестовала она.

Так что я дотащила его до ванной комнаты, а Хелен вынуждена была лежать в нескольких метрах от его остывающего, гниющего трупа. И, хотя ее собственная смерть уже была близка, она прожила достаточно долго, чтобы осознать весь ужас происходящего.

Следующим был сын. Перед тем, как он умер, я принесла его в родительскую спальню, чтобы Хелен могла обнять его.

Она последовала за ним через два часа.

Последней уходила Стейси, их маленькая дочурка. Она умирала в пижамке с единорогами, лежа под потолком с наклеенными звездочками, светящимися в темноте. В горячечном бреду она звала маму, плача, просила о помощи папу, когда вскрывающиеся нарывы причиняли ей невыносимые страдания.

Я все время держала ее за руку, гладила по волосам, делая вид, что я ее мама – эта ложь приносила ей хотя бы небольшое утешение. Наконец и она отправилась вслед за родными. Тихо и мирно, словно вышла из одной комнаты и вошла в другую. Ее грудь поднималась и опускалась все реже и тише, пока не замерла совсем.

Это было двадцать минут назад. Или, может быть, час. Время насмехается над нами, когда этого меньше всего ждешь.

Я сижу рядом со Стейси и держу ее за руку, хотя знаю, что она умерла. Я многое повидала, служа пожарным, и, казалось, стала толстокожей, но это… это что-то совсем другое.

Она была ребенком. И умерла последней, и никто, кроме бывшего пожарного, не провожал ее в мир иной.

У меня за спиной со скрипом отворяется дверь.

– Пора ехать, – говорит Мор.

Я вытираю мокрые от слез щеки. Перекладываю руку Стейси ей на грудь, встаю и иду к двери.

Я прохожу так близко от него, что чувствую тепло его тела.

– Разве так необходимо забирать детей? – хриплым шепотом спрашиваю я.

Опустив руку мне на плечо, Мор выводит меня из комнаты.

– Хочешь, чтобы они умирали медленно?

– Хочу, чтобы они не умирали.

– Что, по-твоему, произойдет с ними, смертная, когда умрут все их родные? Когда эти дети останутся совсем одни? Думаешь, они смогут охотиться? Добывать себе пропитание?

Все заготовленные возражения камнями застревают в глотке. Я стою и молча смотрю на него.

– Видишь, – говорит он, – ты и сама понимаешь, что я прав, как бы ты меня ни презирала.

– Почему тебе вообще нужно убивать? – спрашиваю я, когда он выводит меня в коридор.

– Почему тебе нужно было разрушать этот мир? – парирует всадник.

– Я его не разрушала.

– Разрушала. Как я не должен дотрагиваться до каждого человека, чтобы его убить, так и ты не обязательно должна была собственноручно поджигать этот мир, чтобы стать причиной, по которой он горит.

Я тру глаза. Каждый раз, разговаривая с всадником, я словно бьюсь головой о стену и, как ни стараюсь, ничего не могу добиться.

– Но почему все это должно быть таким кошмаром? – шепчу я. – Язвы, нарывы…

– Это чума. Она не должна приносить удовольствия.

Он выводит меня из дома. Там уже ждет Джули. Седельные мешки набиты добром, взятым из этого дома. Я чувствую себя осквернительницей могил, мародером, обирающим мертвецов. Знаю, знаю, им больше не нужны ни еда, ни теплые куртки – но все равно не могу отделаться от мысли, что все это неправильно.

Я безучастно забираюсь на коня, следом за мной в седло вскакивает Мор. И, как ни в чем не бывало, мы покидаем дом и бывших его обитателей.

Проехав всего с километр, всадник извлекает из седельного мешка завернутый в бумагу сэндвич и протягивает мне.

– Ты не позавтракала, – объясняет он.

Я сжимаю сверток в руке.

– Ты что… приготовил его для меня?

– Мне понравился вкус джема. Я подумал, что и тебе, может быть, он нравится.

Значит, так и есть, он приготовил для меня завтрак. Тот, кто сеет смерть, сделал для меня сэндвич с джемом, потому что заметил, что я не поела.

Я жмурюсь и протяжно вздыхаю. Почему все так запутано? Почему он не может сидеть в аккуратном ящичке с надписью «Зло» – и дело с концом? Эти короткие вспышки, когда он становится заботливым, даже нежным, постепенно меня ломают.

Открыв глаза, я разворачиваю обертку, а внутри – кто бы сомневался, два увесистых ломтя домашнего хлеба, сдобренных щедрой порцией джема. И все.

От меня не укрывается, что эта конструкция отдаленно напоминает пирог: два слоя хлеба и сладкая фруктовая начинка. Подношу ее ко рту и откусываю.

Недурно. И почему я решила, что это должно быть невкусно. Просто показалось почему-то, что сэндвич с вареньем – это неправильно. А может, думала, что после дня, который мне пришлось пережить, кусок в горло не полезет.

А он, наоборот, кажется сладким, как отпущение грехов. Я жую и представляю себе, как Мор в тесной кухоньке мажет для меня хлеб джемом, упираясь в неработающий холодильник с магнитным алфавитом и детскими рисунками. А я в это время смотрю из коридора на маленькую девочку, которая заканчивает свой последний рисунок.

Приторный сэндвич вдруг становится кислым. Я делаю несколько глубоких вдохов, прежде чем откусить еще раз.

– Мне не нравится смотреть, как они умирают, – говорит Мор у меня за спиной.

Я опускаю сэндвич.

Он почти не появлялся все четыре дня, пока я оставалась с семьей. Я была уверена, что у него на это были иные причины.

– Почему же тогда мы не уехали раньше? – этого можно было бы избежать, а он решил застрять в одном месте так надолго.

– Тебе требовался отдых, – слышу я в ответ.

Машинально трогаю бинт на запястье.

Он таскает меня с собой для того, чтобы наказать, сказала я Хелен.

Сомневаюсь, ответила она. У него могут быть свои причины, но вряд ли наказание – одна из них.

Я не делюсь с ним этими воспоминаниями.

– И все же ты их заражаешь, – говорю вместо этого.

– И все же я их заражаю, – соглашается он. – И буду это делать, пока не окончится мое время. Но я не люблю смотреть, как они умирают.

Остаток дня мы проводим в пути, оставив позади череду маленьких заброшенных поселков. Со временем я привыкла к седлу и больше не натираю им бедра, а там, где постепенно заживают раны от стрел, спина чешется.

Погода тоже решила дать мне передышку, и в чистом небе светит холодное зимнее солнце. Холод все равно собачий, но хоть не льет. Уже хорошо.

Слева от дороги тянется живая изгородь, а справа открывается живописный вид на залив Хау. Пестреют многочисленные острова, а за ними вдалеке – берег. При виде такой красоты можно было бы задохнуться от восторга, если бы не множество ржавых машин, рядами громоздящихся между нами и чудесным пейзажем.

Кладбище мертвых автомобилей раскинулось по обе стороны шоссе. Видимо, этот городок так и не дождался, пока правительство изыщет средства на ликвидацию свалки и очистку территории. Явление всадников лишило нас не только электроэнергии. Многие тысячи автомобилистов были захвачены врасплох, в машинах посреди дороги.

Стоит только прикрыть глаза, и я до сих пор вижу ужасные картины: машины теряли управление, сталкивались и разбивались вдребезги, а внутри были беспомощные водители и пассажиры. Когда Мор явился снова, мы старались не упоминать эту первую волну, но тогда смерть унесла очень много людей – они гибли в автокатастрофах, падали с неба в самолетах, умирали от отказа систем жизнеобеспечения, много было и совсем неожиданных и странных ситуаций, которые и предугадать невозможно.

Для меня ржавые машины вокруг – скорбное напоминание о том дне, когда мир изменился. Мор не удостаивает их взглядом. Что он, что Джули – оба смотрят только на горизонт.

Мы едем весь день, не останавливаясь даже, чтобы перекусить. Подозреваю, что Мор это предвидел: ведь он сделал мне не один, а целых три бутерброда с джемом, да еще и прихватил стеклянную банку артишоков и жестянку с анчоусами. Я не обязана его предупреждать, что если открою банку с рыбой, то он вряд ли сможет находиться со мной рядом.

С другой стороны, можно уговорить его попробовать рыбу… тогда и увидим, действительно ли он умеет наслаждаться человеческой едой.

Только к вечеру, когда из голубого небо становится темно-синим, мы сворачиваем с шоссе. Мор, не останавливаясь, минует несколько домов, в одних темно, в других тускло мерцают масляные лампы. Наконец, мы направляемся по подъездной дорожке к дому каких-то несчастных.

Сетчатая створка двери с пронзительным скрипом мотается на ветру. Присмотревшись (я первым делом обращаю на это внимание), вижу, что окна заколочены. Ясно, что обитатели, кем бы они ни были, съехали давным-давно. Такие дома теперь не редкость. Может, колодец на участке иссяк или насос перестал работать, или дом оказался оторванным от цивилизации, когда не стало машин. Жильцов дома могли приютить у себя родственники… А может, все давно умерли, а на дом в глуши не нашлось покупателей. Истории таких домов могут быть разными, но все они ведут к одному – запустению и забвению.

Я слышала, есть целые города-призраки, где когда-то жили люди, но больше не живут. Лас-Вегас, Дубай…

Мысль об этих некогда процветавших городах, со множеством удивительных достопримечательностей, пришедших в упадок и запорошенных пылью, заставляет меня поежиться.

– Здесь Смерть себе воздвигла трон, здесь город, призрачный, как сон, стоит в уединеньи странном… – звучат в ушах слова Эдгара По.

Я снова обращаю внимание на дом перед нами. Не люблю смотреть, как они умирают, сказал Мор. Что-то мне подсказывает, что, возможно, именно поэтому он и выбрал это заброшенное место.

Всадник занимается Джули, а я вхожу в дом. Внутри я первым делом начинаю хлопать в темноте по стенам, пока не нащупываю выключатель. А найдя, сразу нажимаю, в вечной надежде, что в этом доме есть электричество.

На одно ослепительное мгновение прихожая освещается ярким светом. Затем раздается громкий хлопок, и свет гаснет так же внезапно, как и появился.

– Хреново.

Хотя, пожалуй, следует благодарить судьбу, что все обошлось, и мы легко отделались.

За последние несколько лет мне пришлось потушить намного больше пожаров от коротких замыканий, чем горящих лесов. Вечно эти земные блага барахлят и выходят из строя.

Сзади подходит Мор, на ходу снимая тяжелые латы. Он бросает лук и колчан на ближайший столик, туда же одна за другой отправляются части доспехов. Последней он снимает корону и проводит рукой по волосам.

Очень человеческие движения. Интересно, осознает ли он это?

– Что со светом? – интересуется он.

– Не работает, – подойдя к другому выключателю, я несколько раз щелкаю им. Ничего не происходит. – Нет, определенно нет.

Я брожу по гостиной в поисках свечей, ламп, фитилей, спичек – чего угодно, что может осветить это место после захода солнца.

Мор снова выходит на улицу, оставив меня в одиночестве.

Через несколько минут он возвращается с охапкой каких-то вещей. Пройдя мимо меня, он со своими трофеями скрывается, как я думаю, в кухне.

Чиркает спичка, и через мгновение Мор зажигает фонарь – наверное, прихватил его в одном из домов, где мы останавливались.

Фонарь он отдает мне, а сам идет по темному коридору. Я смотрю ему вслед, слушаю, как он открывает и закрывает одну дверь за другой. Приглушенный звук гаражных ворот, поднимаемых вручную, равномерный стук копыт по цементу – Мор привел Джули под кров.

Я поднимаю фонарь повыше и оправляюсь осматривать дом. Половина мебели укутана грязными простынями, а то, что не закрыли, покрыто толстым слоем пыли.

Подхожу к камину. На полке остались фотографии в рамках. Беру одну, стираю пальцем пыль. Это портрет молодой женщины лет двадцати с небольшим, волосы обесцвечены и тщательно уложены.

Выбираю наугад другое фото, стряхиваю пыль и вижу группу детей с прищуренными от солнца глазами. Все они в пляжной одежде и с надувными манжетами на руках.

Возвращаю снимок на место, и мне становится не по себе. Жизнь здесь замерла, внезапно остановилась. И, в конечном счете, не так уж важно, что унесло этих людей – смерть или поспешное бегство.

В недалеком будущем так будут выглядеть целые города.

И не только Вегас и Дубай. Так будет в любом месте, которое посетит Мор. И в этом зловещем будущем кто-то вроде меня будет ходить из дома в дом, старательно обходя разложившиеся трупы, оставленные непогребенными.

Представив себе это, я вздрагиваю.

Дверь в гараж открывается, хлопает, и я слышу тяжелые шаги возвращающегося в гостиную Мора. Вскоре он появляется с несколькими сухими поленьями. Сначала он находит меня глазами, потом подходит к камину и начинает складывать дрова.

Час спустя в камине полыхает огонь, в гостиной мерцает с полдюжины свечей, из шкафа извлечен матрас и несколько траченных молью одеял. Все это положено в гостиной, так что я могу спать в тепле.

Я сижу на матрасе, обхватив колени, и, уставившись на огонь, потягиваю кипяток из старой глиняной кружки (колодец пока еще в порядке). Рядом на матрасе сидит Мор, вытянув скрещенные ноги.

– Зачем ты им помогаешь? – спрашивает он.

Он смотрит на меня, в его глазах пляшут языки огня. Даже освещенный огнем он похож на ангела.

Сатана тоже был ангелом.

– Кому помогаю? – спрашиваю я.

– Той семье. И раньше, мужчине.

Он это серьезно?

Я всматриваюсь в его черты. Сердце неохотно набирает обороты. Меня бесит, что мое собственное тело ведет себя, как идиот, не способный отличить злобных негодяев от жгучих сексуальных красавцев.

– Как я могла не помочь им? – отвечаю я вопросом.

– Ты знала, что они все равно умрут.

Какие холодные, прагматичные рассуждения. Как будто важна лишь цель и не имеет никакого значения, какими средствами она будет достигнута.

– И что это меняет? – я снова смотрю на огонь. – Если я могу хоть немного облегчить их страдания, я это делаю.

Чувствую на себе его взгляд, жарче огня.

– Ты же делаешь это не только чтобы облегчить их боль? – говорит Мор. – Но еще и затем, чтобы заглушить свою собственную.

Какой догадливый всадник.

Я сжимаю губы, хмурюсь, думаю.

– Да, ты прав, – киваю я. – Страдания – для живых, и ты заставил меня страдать.

Заставляя смотреть на этих детей, умирающих, тонущих в собственных выделениях, вынуждая слушать их крики…

– И знал бы ты, как я тебя за это ненавижу.

– Что ж, я и не ожидал другого отношения от смертной, которая сожгла меня заживо.

Я резко разворачиваюсь в его сторону, меня трясет от ярости.

– Ах, так все дело, значит, в твоих мучениях? Ты стираешь с лица земли целые города, и вдруг кто-то обидел тебя самого. А знаешь что? Я охотилась на тебя, выслеживала, как долбаного зверя, потому что ты это заслужил. И я буду делать это снова и снова, и снова.

Правда ли это? Где-то внутри меня шевелится предательское сомнение.

Решительно отогнав неуверенность, я продолжаю:

– Ты убиваешь нас всех, жестоко, и нас же за это ненавидишь.

Мор ничего не отвечает на эту вспышку, просто сидит и молча меня рассматривает.

– Часть жизни, – говорю я, – состоит в том, чтобы чувствовать боль, бессмысленную боль.

Я могла бы рассказать ему тысячу историй о том, как несправедлив этот мир. Но зачем? Его же не волнуют наши проблемы.

– Я тот, кто я есть, – твердо говорит он. Он кажется почти… сломленным. – На меня возложена миссия, и я должен ее выполнить.

– Кто поручил тебе миссию? Бог? Дьявол? – я машу руками. – Или пасхальный кролик? Я думала, ты – Мор Завоеватель, а не долбаный мальчик на побегушках!

– Осторожнее, смертная, – предупреждает он, в его голосе звучит угроза.

– Осторожнее? Если мои слова тебя так оскорбили, заставь меня замолчать.

Я зашла слишком далеко. И понимаю это, едва успев открыть рот.

От такой наглости Мор молча поднимает брови. Секунду спустя он отрывает кусок пыльной простыни, которой накрыт соседний диван. Поднявшись, он крутит тряпку в руках. Выглядит это зловеще.

Он приседает передо мной на корточки, глядя мне прямо в глаза. А потом запихивает пыльную тряпку мне в рот.

Никогда в жизни никто еще не пытался заткнуть мне рот.

В первый момент я теряюсь, но затем шок проходит, и я, уронив кружку с водой, бросаюсь на Мора, как бык на корриде. Но это не помогает: он завязывает концы тряпки на моем затылке. Мне мало что удается – успеваю только съездить ему по физиономии, после чего он хватает меня за плечо и опрокидывает лицом в матрас. Он удерживает меня, давя коленом на спину.

Я безумно бьюсь, сопротивляюсь, пытаюсь стряхнуть его, но Мор крепче, чем обычная женщина из плоти и крови, так что мои усилия ни к чему не приводят.

Позади я опять слышу треск рвущейся ткани, Мор хватает меня за руки и полосой материи связывает запястья.

Я кричу в импровизированный кляп.

– Ыыыыыы гааааад! – рычу я.

Он крепко затягивает повязку на руках. Закончив, он сажает меня на диван и сам садится напротив на корточки.

Это он зря.

Я поднимаю ногу и наношу удар красавчику в лицо.

Он успевает откинуть голову назад и поймать меня за щиколотку.

– Ты хочешь, чтобы я связал и ноги?

– Эээааавиииуууу!!!!

Он держит мою ступню с таким терпеливым видом, будто я ребенок, ни с того ни с сего впавший в истерику.

Я дергаюсь, пытаясь высвободить ногу, но вынуждена сдаться. Этот парень зря не угрожает, а мне не улыбается быть связанной по рукам и ногам.

Как только я перестаю вырываться, Мор отпускает мою ногу и потирает щеку там, куда пришелся удар.

– А ты сильно бьешь, совсем неплохо для человека.

– Аааиии еееяяя, уууааа.

– Я не понимаю, почему ты так сердишься, ведь ты сама предложила заставить тебя замолчать.

Я снова начинаю визжать.

– Успокойся, маленькая смертная. Возможно, тогда я тебя освобожу.

Маленькая?

Мор отходит к камину и замолкает, глядя на пламя.

Я сижу неподалеку, вне себя от гнева, прерывисто дыша сквозь душный обрывок.

В следующий раз, когда подвернется возможность, лягну его прямо в поганые яйца.

Так проходит сколько-то времени. Мы сидим вроде бы рядом, но между нами бездонная пропасть.

Наконец Мор поворачивается ко мне.

– Ты согласна вести себя прилично?

– Ииии аааа ууу!

– Нет? Гм, пожалуй, нужно дать тебе побольше времени.

Гордость – одинокий солдат, несущий вахту, когда всем остальным нет дела. Я-то считала, что тренировки в пожарной части давно выжгли из меня горячность, а вот и нет. Откуда что берется.

Мало-помалу я остываю. Злиться на Всадника Апокалипсиса за то, что он несет людям смерть – все равно, что злиться на лед за то, что холодный.

Я ложусь на бок, не обращая внимания на боль в связанных руках.

Мор подходит молча, освобождает меня от пут – сначала убирает кляп, а затем, видя, что я не начинаю тут же осыпать его проклятиями, освобождает и руки.

Он возвращается к камину. Я тоже смотрю на огонь из-за его плеча, потом отворачиваюсь, ложусь на матрас и укрываюсь потрепанным одеялом.

Еще совсем рано, но для меня день окончен. Хватит с меня Мора с его зловещей миссией. Хватит скорби и гнева, и прочих эмоций, от которых на душе такая тяжесть, словно камень.

Я чувствую на себе взгляд Мора так же явно, как если бы он положил руку мне на спину, но не подаю вида. Закрываю глаза и уговариваю себя заснуть.

И отключаюсь через несколько минут. Я даже не подозревала, как сильно устала.