Текст книги "Седьмая функция языка"

31

Жак Байяр прибывает на место, когда полиция уже оцепила периметр, но японцы исчезли, и второй усач, тот самый, которого они сбили на «Фуэго», тоже. Тело Хамеда еще лежит на мостовой, там же, где и труп нападавшего с зонтом, воткнутым в грудь. Симон Херцог курит, закутавшись в одеяло. Нет, с ним все в порядке. Нет, что это за японцы, он не знает. Они ничего не сказали, спасли ему жизнь и уехали. На «Фуэго». Да, второй усач, видимо, получил травму. Вообще здоровый он бычина, раз после такого удара очухался. Жак Байяр растерянно смотрит на пазл из двух сцепленных безжизненных тел. Почему именно «богиня»? Их перестали выпускать в семьдесят пятом. С другой стороны, «Фуэго» – модель, едва сошедшая с конвейера, ее даже пока не вывели на рынок. Мелом рисуют контур трупа Хамеда. Байяр закуривает «Житан». В общем, жиголо просчитался: информация, которую он хранил, его не спасла. Отсюда Байяр делает вывод, что убийцы хотели заставить его не говорить, а молчать. Почему? Симон пересказывает ему последние слова Хамеда. Байяр спрашивает, что ему известно об этой седьмой функции языка. Измученный, но не утративший менторского инстинкта Симон объясняет: «Функции языка – это лингвистические категории, описанные великим русским лингвистом по имени…»

Роман Якобсон.

Лекция, которую собрался прочесть Симон, осталась без продолжения. Он вспоминает книгу на столе у Барта – «Очерки по общему языкознанию» Романа Якобсона, открытую на странице с языковыми функциями, и вместо закладки – лист с записями.

Симон втолковывает Байяру, что документ, из-за которого уже убили четырех человек, возможно, лежал у них под носом во время обыска в квартире на рю Сервандони, и не обращает внимания на полицейского, который стоит у них за спиной, а затем, услышав достаточно, уходит звонить. На левой руке полицейского недостает пальца, но этого Симон видеть не может.

Байяр также полагает, что достаточно всего узнал, хотя так и не въехал, что там за фигня с этим Якобсоном; он сажает Симона в свой 504-й «пежо» и шпарит в сторону Латинского квартала; их сопровождает фургон, набитый полицейскими в форме, среди них – тот самый, с оттяпанным пальцем. На площадь Сен-Сюльпис они въезжают под вой сирен из всех динамиков, и это, конечно же, было напрасно.

На тяжелых воротах кодовый замок, им приходится барабанить в окно консьержке, она открывает, ничего не соображая.

Нет, никто не просил открыть каморку. После установки кодового замка мастером из компании «Венси» месяц назад ничего особенного и не вспомнить. Да, у него русский акцент, или югославский, или, может быть, греческий. Кстати, занятно: он сегодня как раз пришел. Сказал, что хочет составить смету установки домофонов. Нет, ключи от комнаты на шестом не просил, с какой стати? Ключ висит на доске, где и все, вот, посмотрите. Да, он поднялся наверх, минут пять назад, не больше.

Байяр берет ключ и бежит вверх по лестнице, перескакивая через ступени, за ним – полдюжины полицейских. Симон остается внизу с консьержкой. Дверь каморки на шестом заперта. Байяр вставляет ключ в скважину, но во что-то упирается: внутри еще один ключ. Тот, которого не было при себе у Барта, – думает Байяр, колотя в дверь с криком «полиция!». Внутри слышен шум. Байяр приказывает выбить дверь. На столе, похоже, ничего не трогали, но книги там теперь нет, как нет и листка с записями, и в помещении никого. Окна закрыты.

Зато открыт люк, ведущий в квартиру на пятом.

Байяр орет, чтобы его люди спускались, но, пока все разворачиваются, этот тип уже на лестнице, и полицейские натыкаются на брата Барта, Мишеля, с перепугу выскочившего из квартиры, потому что какой-то тип влез к нему через потолок, так что мастер из «Венси» получает фору в два этажа, а Симон внизу, конечно, ничего не успевает понять: неизвестный тип толкает его, несется со всех ног, а когда закрывает за собой ворота, установленный им же механизм срабатывает, и замок блокируется.

Байяр бросается в комнату консьержки и завладевает телефоном. Он хочет вызвать подкрепление, но аппарат дисковый, и, пока он набирает номер, становится ясно, что за это время неизвестный успеет добраться до Орлеанских ворот, а то и до самого Орлеана.

Но неизвестный бежит вовсе не туда. Он хочет скрыться на машине, однако двое оставленных на страже полицейских преграждают ему путь к автомобилю, припаркованному в конце улицы, и он улепетывает к Люксембургскому саду под первые предупреждающие оклики ему вслед. «Не стрелять!» – кричит через ворота Байяр. Естественно, он нужен ему живым. Когда подручным удается наконец разблокировать механизм, нажав на кнопку, врезанную в стену, беглеца и след простыл, но Байяр уже объявил тревогу и знает, что квартал сейчас оцепят, поэтому далеко парниша не уйдет.

Неизвестный припустил через Люксембургский сад, следом слышны полицейские свистки, но прохожие, привыкшие к оздоровительным пробежкам и свисткам парковых сторожей, не обращают на это внимания, пока беглец нос к носу не сталкивается с полицейским, который хочет уложить его на землю; тип наскакивает на него, как в регби, сбивает с ног, перепрыгивает и продолжает бежать. Но куда? Сам-то он знает? Он меняет направление. Ясно, что надо убираться из сада, прежде чем перекроют все выходы.

Байяр теперь в фургоне, отдает приказы по рации. Полицейские силы рассредоточились по всему Латинскому кварталу, неизвестный окружен, ему конец.

Но еще не все потеряно, и вот он устремляется вниз по рю Месье-ле-Пренс – улица узкая, с односторонним движением, а значит, на машине за ним не погонятся. Никто, кроме него, не знает, зачем ему нужно попасть на правый берег. На рю Бонапарт он сворачивает к Новому мосту, но дальше пути нет, поскольку за мостом уже выставлены полицейские грузовики, а обернувшись, он видит фургон Байяра, перекрывший ему путь к отступлению. Он загнан в угол, как крыса: даже если прыгнуть в воду, далеко не уйти, но он соображает, что у него еще есть, пожалуй, последний козырь.

Тип забирается на парапет и на вытянутой руке держит лист бумаги, который достал из куртки. Байяр приближается к нему, идет один. Неизвестный предупреждает: еще один шаг, и он бросит лист в Сену. Байяр резко останавливается, как будто уперся в невидимую стену.

– Спокойно.

– Не пр-риближайтесь!

– Чего ты хочешь?

– Машину с полным баком. Иначе бр-рошу документ.

– Так давай бросай.

Неизвестный взмахивает рукой. Байяр невольно вздрагивает. «Погоди!» Он знает, что с этим листком может раскрыть убийство как минимум четырех человек. «Давай все обсудим, хорошо? Как тебя зовут?» Подходит Симон. Полицейские по обе стороны моста держат неизвестного на мушке. Тот запыхался, согнулся, держась за сердце, а свободной рукой тянется в карман. В этот момент раздается выстрел. Неизвестный делает пируэт. «Не стрелять!» – кричит Байяр. Неизвестный падает как подкошенный, а лист, вспархивая, летит теперь над рекой, Байяр с Симоном бросаются вперед и, свесившись через каменный парапет, как завороженные провожают взглядом грациозные изгибы, пока он спускается, блуждая в воздухе. Наконец бумага осторожно ложится на воду. И плывет. Байяр, Симон, полицейские, которым интуиция подсказала, что этот документ и был их настоящей целью, все, замерев и не дыша, смотрят, как листок дрейфует на волнах.

Затем, выйдя из созерцательного ступора и решив, что не все потеряно, Байяр снимает пиджак, рубашку, брюки, перелезает через парапет, несколько секунд колеблется. Прыгает. И исчезает в огромном столбе брызг.

Вынырнув, он оказывается метрах в двадцати от листа, и Симон с полицейскими начинают дружно кричать с моста, подсказывая ему, куда плыть, – точь-в-точь орущие болельщики. Байяр изо всех сил принимается грести, чтобы подобраться поближе, но лист относит течением; и все же, несмотря ни на что, расстояние сокращается, он дотянется, всего несколько метров, они исчезают под мостом, Симон и полицейские бегут на другую сторону и ждут, когда они появятся, а когда появляются, снова кричат, еще метр – и он его схватит, но в этот момент проплывает прогулочная баржа, от нее идут мелкие волны и накрывают лист, когда Байяру остается лишь руку протянуть: бумага уходит под воду, тогда Байяр тоже ныряет, и несколько секунд видны только его трусы, а когда он снова появляется на поверхности, в руке у него мокрый документ, и он, тяжело пыхтя, возвращается к берегу под громкие «ура – да здравствует!»

Но когда его вытаскивают на набережную, он разжимает ладонь и видит, что лист превратился в бесформенное месиво, а все буквы смыло: Барт писал перьевой ручкой. И это вам не «C.S.I.: место преступления»[127]127
  Американский сериал 2000-х гг. о работе криминалистической лаборатории в Лас-Вегасе.


[Закрыть], так что текст воссоздать не удастся – нет ни волшебного сканера, ни ультрафиолетовых лучей, документ утрачен навсегда.

Подходит полицейский, который стрелял, оправдывается: он увидел, как неизвестный достает из кармана пистолет, раздумывать было некогда – вот и выстрелил. Байяр замечает, что у того не хватает фаланги на левой руке. Спрашивает, что с пальцем. Полицейский отвечает, что отхватил, когда рубил дрова у родителей в деревне.

Когда водолазы вытащат из воды труп, в кармане куртки они обнаружат не пистолет, а бартовский экземпляр «Очерков по общему языкознанию», и Байяр, едва обсохнув, спросит у Симона: «Да кто, блин, кто этот Якобсон?» И тогда Симон сможет наконец продолжить лекцию.

32

Роман Якобсон – русский лингвист, родился в конце XIX века, основоположник направления, которое называется «структурализм». Среди основателей лингвистики, после Соссюра (1857–1913) и Пирса (1839–1914), наряду с Ельмслевым (1899–1965), это, несомненно, ведущий теоретик.

Исходя из двух стилевых фигур, зародившихся в античной риторике, а именно метафоры (когда одно понятие заменяется другим по принципу сходства: например, «стальной птицей» называют «Конкорд», а «бешеным быком» – боксера Джейка Ламотту) и метонимии (когда одно понятие заменяется другим по принципу смежности: например, «острый глаз» говорят о метком стрелке; а «выпить стаканчик» – когда пьют то, что в него налито: содержащее выступает в роли содержимого), Якобсону удалось описать, как языковой механизм действует по двум осям – парадигматической и синтагматической.

Если кратко, парадигматическая ось – это вертикаль, она связана с выбором лексики: каждый раз, произнося какое-либо слово, вы выбираете его из списка слов, который прокручиваете у себя в голове. Например, «козочка», «экономика», «смерть», «брюки», «я», «ты», «он» – любое.

Затем вы соединяете его с другими словами – «господина Сегена», «в кризисе», «с косой», «мятые», «нижеподписавшийся», – и получается фраза: такая цепочка дает горизонтальную ось, порядок слов, который позволит вам составить предложение, а затем еще несколько, чтобы получилась речь. Эта ось – синтагматическая.

Определив существительное, вы должны решить, добавлять ли к нему прилагательное, наречие, глагол, сочинительный союз, предлог… и выбрать – что за прилагательное, что за наречие, какой глагол: на каждом синтагматическом этапе вновь будут запускаться парадигматические процессы.

Парадигматическая ось определяет наш выбор из списка слов с эквивалентными грамматическими признаками: существительное или личное местоимение, прилагательное или местоимение относительное, наречие, глагол и так далее…

Синтагматическая ось определяет выбор порядка слов: подлежащее—сказуемое—дополнение, или сказуемое—подлежащее, или дополнение—подлежащее—сказуемое…

Словарный состав и синтаксис.

Каждый раз, строя предложение, вы бессознательно совершаете два эти действия. Грубо говоря, парадигматическая ось задействует ваш жесткий диск, а синтагматическая задана процессором. (Сомневаюсь, правда, что Байяр имел представление об информатике.)

Но сейчас нас интересует другое.

(Байяр брюзжит.)

Якобсон, в частности, обобщил процесс коммуникации, представив его в виде схемы со следующими позициями: адресант, адресат, сообщение, контекст, контакт, код. На основе этой схемы он выделил языковые функции.

Жаку Байяру совсем не хочется вдаваться в подробности, но в интересах следствия разобраться нужно, хотя бы в общих чертах. Итак, вот эти функции:

референтивная (коммуникативная) – первая и наиболее очевидная функция языка. Язык нужен для того, чтобы можно было о чем-то сказать. Употребляемые слова отсылают к определенному контексту, реальности, о которой нужно сообщить какую-либо информацию;

так называемая эмотивная, или экспрессивная, функция призвана обозначить присутствие адресанта и его позицию по отношению к своему сообщению: это междометия, модальные наречия, признаки оценки, ирония… В том, каким образом адресант передает информацию, относящуюся к внешнему субъекту, заложена информация о самом адресанте. Это функция «Я»;

конативная функция (или функция усвоения) – это функция «Ты». Она соотносится с адресатом. Проявляется главным образом в повелительном наклонении или в звательной форме, то есть когда мы называем того или тех, к кому обращаемся, – например: «Солдаты, я вами доволен!» (Заодно заметьте, что фраза практически никогда не ограничивается единственной функцией и обычно сочетает их в себе. Обращаясь к войскам после битвы под Аустерлицем, Наполеон сочетает эмотивную функцию – «я доволен» – с конативной – «Солдаты / вами!»);

фатическая функция – самая занятная, коммуникация становится самоцелью. Произнося «алло» в телефонную трубку, вы говорите не что иное, как «я вас слушаю», то есть «я в ситуации коммуникации». Когда вы часами болтаете в баре с друзьями, обсуждаете погоду или вчерашний футбольный матч, вас интересует не столько информация как таковая – вы говорите, чтобы говорить, с единственной целью поддержать беседу. Собственно, это первопричина большинства наших речевых актов;

метаязыковая функция (или функция толкования) предназначена для подтверждения, что адресант и адресат понимают друг друга, то есть используют один и тот же код. «Ты понимаешь?», «Тебе ясно, что я хочу сказать?», «Ты это знаешь?», «Можно, я тебе объясню?», или же, со стороны адресата: «Что ты имеешь в виду?», «Что это значит?» и так далее. Метаязыковая функция охватывает все, что относится к определению слова или толкованию части текста, все, что связано с процессом изучения языка, касается всех высказываний о языке и любого метаязыка. Это единственная функция словаря;

и, наконец, последняя функция – поэтическая. Она рассматривает язык с эстетической точки зрения. Игра со звучанием слов, аллитерации, ассонансы, повторы, эффект звукоподражания или ритмизация – все это ее производные. Она, конечно же, проявляется в поэзии, а еще в песнях, в газетных заголовках, в ораторских выступлениях, рекламных слоганах и политических призывах… Так, CRS = SS[128]128
  CRS (Республиканские роты безопасности) – полицейские силы особого назначения, созданные в 1944 г., участвовавшие в подавлении массовых беспорядков. Во время шахтерских волнений 1947–1948 гг. появился слоган CRS = SS, ставший вновь популярным на фоне протестов 1968 г.


[Закрыть] задействует поэтическую функцию языка.

Жак Байяр закуривает и произносит:

– Получается шесть.

– Простите?

– Шесть функций.

– А, ну да, точно.

– Седьмой функции не существует?

– Ну, в общем… по-видимому, да.

Симон стоит с дурацкой улыбкой.

Байяр вслух задается вопросом, за что Симону платят. Симон напоминает, что он вовсе не набивался ему в помощники и находится здесь против своей воли, по специальному распоряжению фашиствующего президента во главе полицейского государства.

И все же, подумав, а точнее – перечитав Якобсона, Симон Херцог обнаруживает след потенциальной седьмой функции, обозначенной как «магическая или заклинательная», механизм которой описан так: «превращение третьего лица, отсутствующего или неодушевленного, в адресата конативного сообщения». В качестве примера Якобсон приводит литовское заклинание: «Пусть скорее сойдет этот ячмень, тьфу, тьфу, тьфу». Так, так, так, – думает Симон.

Якобсон упоминает еще один заговор, северорусский: «Вода-водица, река-царица, заря-зорица! Унесите тоску-кручину за сине море в морскую пучину… Как в морской пучине сер камень не вставает, так бы у раба божия имярека тоска-кручина к ретивому сердцу не приступала…» И вишенка на торте – цитата из Библии: «Стой, солнце, над Гаваоном, и луна, над долиною Аиалонскою! И остановилось солнце, и луна стояла…» (Книга Иисуса Навина 10:12–13).

Ну хорошо, но это же смешно, нельзя всерьез говорить о полноценной функции – разве что о несколько сумасбродном применении функции конативной, когда она, по сути, становится катарсической, исключительно поэтической, но абсолютно неэффективной: магическое заклинание по определению работает только в сказках. Симон убежден, что это не седьмая функция языка, да и Якобсон упоминает о ней только для очистки совести, чтобы закрыть тему, а затем возвращается к серьезному анализу. Магическая или заклинательная функция? Забавный пустячок. Подурачились и дальше пошли. По-любому – не за что тут убивать.

33

К вам обращаюсь, друзья мои: волей манов, Цицероном к нам посланных, на закате этого дня энтимемы ливнем прольются! Зрю я тех, кто Аристотеля перечел, и тех, кто с Квинтилианом знаком, тоже знаю, но дово-о-о-льно ли этого, чтобы лексики западни обойти в слаломе синтаксическом? Кар, кар! Дух Коракса[129]129
  Коракс (V в. до н. э.) – сицилийский политический деятель, обязанный своим возвышением совершенному владению риторикой. Считается одним из первых авторов, письменно изложивших законы риторики. На латыни его имя (Corax) означает «ворон».


[Закрыть] говорит с вами. Слава отцам-основателям! Победивший нынешним вечером в Сиракузы поедет в награду. Что до побежденных… пальцы дверьми им прищемит. Всяко-то лучше, чем язык… Помните, что ораторы в настоящем трибунами станут в будущем. Слава логосу! Слава «Клубу Логос»!

34

Симон и Байяр в помещении, смахивающем не то на лабораторию, не то на оружейную мастерскую. Перед ними человек в рабочем халате изучает пистолет усача, пуля из которого чуть не вышибла Симону мозги. («Вот он, Q.», – думает Симон.) Эксперт-баллистик вертит оружие в руках и вслух комментирует: «9 миллиметров; 8 патронов; двойного действия; сталь, бронзовое покрытие, рукоять – ореховое дерево; вес: 730 граммов без обоймы». Похоже на «Вальтер ППК», но рычаг предохранителя защелкивается в другую сторону: это «Макаров ПМ», советский пистолет. Ну или…

С огнестрельным оружием, – объясняет эксперт, – как с электрическими гитарами. «Фендер», например, это американская фирма, выпускающая «Телекастер», на котором играет Кит Ричардс, или «Стратокастер» Джими Хендрикса, но существуют также мексиканские и японские модели – их делают по франшизе, это копии оригинальной американской модели, они не такие дорогие и обычно не доведены до ума, хотя часто вполне качественные.

Этот «Макаров» – не русская, а болгарская модель. Поэтому его и заклинило: русские образцы очень надежны, болгарские – не настолько.

«Вы будете смеяться, господин комиссар, – говорит эксперт, показывая зонт, вытащенный из груди усача. – Видите это отверстие? Наконечник полый. Принцип действия – поршневой, как у шприца. Достаточно нажать на рычажок, выведенный здесь, на ручке, и открывается клапан – через него благодаря цилиндру со сжатым воздухом высвобождается жидкость. Механизм пугающе прост. Два года назад в Лондоне точно так же устранили Георгия Маркова, болгарского диссидента, помните?» Это убийство – комиссар Байяр действительно его помнит – записали на счет болгарских спецслужб. Тогда использовали рицин. Но теперь выбрали более сильный яд, ботулинический токсин, который блокирует нервно-мышечную проводимость, вызывая таким образом паралич мышц, за несколько минут приводящий к смерти от асфиксии или остановки сердца.

Байяр задумчиво играет с механизмом зонта.

Не припомнит ли случаем Симон Херцог болгар в университетских кругах? Симон задумывается.

Да, одно имя есть.

35

Два Мишеля, Понятовски и д’Орнано[130]130
  Мишель Понятовски (Michel Poniatowski, 1922–2002) – французский государственный деятель, министр внутренних дел Франции в 1974–1977 гг. Считается одним из организаторов победы Жискар д’Эстена на президентских выборах в 1974 г.; Мишель д’Орнано (Michel d’Ornano, 1924–1991) – французский политик; сторонник Жискар д’Эстена, в годы его президентства занимал различные министерские должности.


[Закрыть], в президентском кабинете с докладом. Жискар чем-то озабочен, он на втором этаже, стоит у окна, которое выходит в сад Елисейского дворца. Орнано курит, и Жискар просит у него сигарету. Понятовски расселся в большом кресле в гостевой части кабинета, налил виски, поставил бокал перед собой на кофейный столик. И начинает говорить: «Я пообщался со своими людьми, связанными с Андроповым». Жискар молчит – как любой человек, достигший такого уровня власти, он рассчитывает, что сотрудники избавят его от необходимости формулировать важные вопросы. И Понятовски на беззвучный вопрос отвечает: «Они считают, что КГБ ни при чем».

Жискар: «Почему ты думаешь, что их мнению можно доверять?»

Понятовски: «Тут много всего. Самое существенное – в ближайшем будущем они не смогли бы воспользоваться таким документом. В политических делах».

Жискар: «В этих странах пропаганда – решающий фактор. Документ принес бы им пользу».

Понятовски: «Сомневаюсь. Не сказать, чтобы Брежнев особо приветствовал свободу слова после того, как сменил Хрущева. В СССР не бывает прений, а если и случаются, то в партии, за закрытыми дверьми, и до сведения общественности это не доводят. Критерий – не убедительность, а соотношение политических сил».

Орнано: «Как раз поэтому несложно представить, что Брежнев или другой член ЦК захочет использовать возможность для внутренних целей. Руководство партии – серпентарий. Преимущества налицо».

Понятовски: «Не думаю, чтобы Брежнев решил утверждать свое превосходство таким способом. Ему незачем. Оппозиции нет. Система железная. А больше никто из членов ЦК не смог бы проплатить подобную операцию в собственных интересах без ведома аппарата».

Орнано: «Кроме Андропова».

Понятовски (раздраженно): «Андропов – теневая фигура. На посту главы КГБ у него больше власти, чем на любом другом месте. Плохо себе представляю, чтобы он пустился в политическую авантюру».

Орнано (с иронией): «Ну конечно, теневым фигурам это несвойственно. Все знают, что ни у Талейрана, ни у Фуше политических амбиций не было».

Понятовски: «Во всяком случае, они их не осуществили».

Орнано: «Спорно. На Венском конгрессе…»

Жискар: «Короче! Что еще?»

Понятовски: «Чтобы болгарские службы провели операцию без разрешения Большого Брата – это маловероятно. Зато можно предположить, что болгарские агенты нанялись выполнить частный заказ, – осталось определить источник».

Орнано: «Как будто у болгар в органах плохо приглядывают за своими!»

Понятовски: «Коррупция – она везде, во всех сферах общества, тем более в разведке».

Орнано: «Шпионы подрабатывают в свободное время? Ну-ну…»

Понятовски: «Для тебя новость, что у шпионов бывает несколько заказчиков?» (Опустошает бокал.)

Жискар (тушит сигарету о миниатюрного гиппопотама из слоновой кости, который служит пепельницей): «Допустим. Что еще?»

Понятовски (откидывается в кресле, обхватив руками затылок): «Кстати, похоже, брату Картера за информацию платят ливийцы».

Жискар (удивленно): «Которому? Билли?»

Понятовски: «Андропов вроде получил эти сведения от ЦРУ. И, видимо, долго смеялся».

Орнано (возвращается к теме разговора): «Что будем делать? Если сомнения – убираем?»

Понятовски: «Президенту нужен не документ, ему нужно знать, что он не попал к партии оппонента».

Никто, насколько я знаю, не отмечал, что знаменитая шепелявость Жискара становилась еще заметнее от замешательства или удовольствия. «Конешно, конешно… – говорит он. – Но если бы мы его нашли… Хотя бы выяснили, где он, или изъяли, по возможности, мне было бы спокойнее. За Францию. Представьте, что этот документ попадет… хм… не в те руки… Не то чтобы… Но все-таки».

Понятовски: «Тогда надо конкретизировать задачу Байяру: вернуть документ – и так, чтобы его при этом никто не прочел. Не будем забывать, что молодой лингвист, которого он к себе взял, способен это расшифровать, а значит, использовать. Или надо убедиться, что всё до последней копии уничтожено. (Поднимается и, направляясь к бару, бормочет себе под нос.) Левак. Определенно левак…»

Орнано: «А как узнать, не применялся ли уже документ в деле?»

Понятовски: «По моей информации, если им кто воспользуется, мы это быстро поймем…»

Орнано: «А если осторожно? Дозируя?»

Жискар (прислоняется к буфету под картиной Делакруа, нащупывает ордена Почетного легиона, уложенные в шкатулку): «Это маловероятно. Смысл любой власти – в ее осуществлении».

Орнано (с любопытством): «Атомной бомбы это тоже касается?»

Жискар (менторским тоном): «В первую очередь».

Упоминание о возможном конце света погружает президента в легкую задумчивость. Он вспоминает про трассу A71, которая должна пройти через Овернь, про мэрию Шамальера[131]131
  Коммуна в регионе Овернь. Жискар д’Эстен возглавлял мэрию Шамальера в 1967–1974 гг.


[Закрыть], про Францию, которую ему тянуть. Двое его подчиненных почтительно ждут, что он скажет дальше. «Но пока в своих действиях мы должны руководствоваться одним: наша задача – не допустить прихода левых к власти».

Понятовски (нюхает бутылку водки): «Пока я жив, министров-коммунистов во Франции не будет».

Орнано (закуривает): «Вот-вот, стоит притормозить, если хочешь победить на выборах».

Понятовски (поднимает бокал): «Na zdrowie!»