Текст книги "Сияющие"

В панике он вгоняет нож ей под мышку. Удар неумелый: глубины не хватает, чтобы достать до сердца, но она вскрикивает и отдергивается, инстинктивно хватаясь за бок. Пользуясь возможностью, он заваливается на нее, прижимает коленями за плечи к земле. Да, руки у Зоры накачанные, как у бойца, но на ринге она не бывала.

– У меня же дети, – говорит она, плача от боли. Нож задел легкое, и на губах ее пузырится кровь.

Никогда в жизни ей не было так страшно. Даже в четыре года, когда город вокруг бушевал в огне расовых беспорядков. Папа спасался бегством, закутав ее в пальто, потому что черных вытаскивали из трамваев и забивали до смерти прямо на улице.

Даже когда она думала, что Мартин, родившийся на пять недель раньше, умрет. Он был совсем крохотным, и она заперлась с ним в комнате, а остальных отослала прочь – и так и сидела, минута за минутой справляясь с горем, пока два месяца спустя не вытащила его с того света.

– Они только-только проснулись, – хрипит она через боль. – Сейчас Нелла приготовит малышам завтрак… соберет их в школу… хотя Мартин попытается одеться сам, но он всегда натягивает ботинки не на ту ногу. – Она кашляет, давясь от рыданий; понимает, что у нее истерика, но остановиться не может. – А близнецы… у них своя тайная жизнь. – Привести мысли в порядок не получается. – Такая ответственность… для одной Неллы. Она же не справится… Мне же всего… двадцать восемь… Я хочу видеть, как они вырастут. Пожалуйста…

Мужчина молча качает головой, и нож в его руках вонзается в плоть.

В карман рабочего комбинезона он вкладывает бейсбольную карточку. Джеки Робинсон, игрок второй базы в «Бруклин Доджерс». Он забрал ее у Чжинсук Оу. Сияющие звезды соединены воедино сквозь время. Это созвездие смерти.

Карточку он обменивает на металлическую литеру «З» из типографского набора, которую она носила в качестве талисмана. Подарок от папы, принесенный им из «Дефендера».

«Эти буквы нам хорошо послужили, – сказал он детям, раздавая каждому по литере с клеймом «Барнхарт бразерс энд Спиндлер», расформированной словолитни. – Но прогресс не остановить».

Для Зоры война закончена. Дальше прогресс справится без нее.

Кирби
13 апреля 1992

– Здоро́во, практикантка! – Мэтт Харрисон подходит к столу в сопровождении пожилого мужчины в синем костюме, который напоминает Кирби этакого щеголеватого дедушку.

– Здоро́во, редактор. – Она спокойно прикрывает папкой письмо, адресованное адвокату подростков, которых осудили за убийство Джулии Мадригал. Он у них один, общий: значит, парни не пошли друг против друга, чтобы сократить себе срок.

Ее рабочее место – временное убежище за столом какого-то культуролога, потому что Дэна в редакции почти не бывает и собственного стола у него нет. По идее, она должна собирать информацию по Самми Соса и Грегу Мэддоксу на случай, если «Чикаго Кабс» победят.

– Хочешь позаниматься настоящей журналистикой? – спрашивает Мэтт. Он перекатывается с пятки на носок: настроение у него явно отличное. Вот черт. Кирби жалеет, что в прошлый раз попалась ему на глаза.

– А мне не рано? – спрашивает она, но по голосу ясно, что подразумевает она «возможно».

– Слышала про потоп?

– Еще бы. Половину делового квартала эвакуировали.

– Ущерб оценивают в миллиарды долларов. В подвале Выставочного центра, говорят, рыба плавает. Теперь у нас есть не только Великий чикагский пожар, но и Великий чикагский потоп.

– Исторические шутки. Неплохо. Из-за чего затопило-то? Вроде случайно пробили старую угольную шахту, да?

– Ага, и вся река хлынула внутрь. Но это только один из вариантов. Знакомься, мистер Браун, – он указывает на разодетого старика. – У него есть другая версия развития событий. Не хочешь взять у него интервью? Если ты свободна, конечно.

– Серьезно?

– Обычно я предпочитаю, чтобы практиканты придерживались темы своего отдела, но у нас тут город затопило и вокруг жуткая неразбериха, так что рук не хватает.

– Ну ладно. – Кирби пожимает плечами.

– Вот умница! Мистер Браун, прошу, присаживайтесь. – Он отодвигает кресло, а сам встает рядом и складывает руки на груди. – Не обращайте на меня внимания. Я просто понаблюдаю.

– Секунду, только ручку найду. – Кирби лезет в ящик стола.

– Надеюсь, я не зря трачу время. – Старик недовольно смотрит на Мэтта. Брови у него тонкие, едва заметные, и из-за этого он кажется совсем хрупким. Руки дрожат – от Паркинсона или просто от старости. Ему лет восемьдесят, не меньше. Интересно, он специально приоделся, чтобы произвести впечатление?..

– Ну что вы. – Кирби, разыскав шариковую ручку, заносит ее над бумагой. – Итак, я готова. Давайте начнем. Скажите, что вы видели? – спрашивает она. – Где вы были, когда обвалился тоннель?

– Я этого не видел.

– Хорошо. Тогда скажите, зачем вы пришли? Вы из компании по ремонту мостов? Насколько мне известно, мэр Дэйли отдал подряд тем, кто предложил наименьшую цену.

– Все-то ты, оказывается, знаешь, – замечает Мэтт.

– Что в этом удивительного? – огрызается Кирби, но с улыбкой, чтобы не потревожить славного мистера Брауна.

– Не знаю я ни про какую компанию, – говорит дедушка. Голос его дрожит.

– Совет для юных интервьюеров: дай ему хоть слово вставить, – говорит Мэтт. – Веласкес, что, совсем тебя ничему не учит?

– Простите. Не расскажете, о чем вы хотели поговорить? Я слушаю.

Мистер Браун нервно оглядывается на Мэтта, и тот коротко кивает. Старик прикусывает губу, жует ее, тяжело вздыхает, а потом склоняется над столом и шипит:

– Во всем виноваты инопланетяне.

На мгновение воцаряется полнейшая тишина, и Кирби замечает, что вся редакция тоже умолкла.

– Ну-у-у, я, в общем, пошел, – с ухмылкой говорит Мэтт и уходит. Бросает ее наедине с безумным дедом, который кивает так часто и быстро, что голова буквально болтается на его тонкой шее.

– Да-да. Они не любят, когда люди лезут в реку. Это их дом. Инопланетяне – водородная жизнь, все это знают!

– Ну да. Все это знают. – За спиной Кирби демонстрирует остальной редакции средний палец и слышит, как люди сдерживают смешки.

– Если бы не пришельцы, мы бы не смогли развернуть течение реки. Все толкуют про инженеров, но ты им не верь, дочка. Они просто договорились с инопланетянами. Но к ним лучше не лезть. Если они могут развернуть реку и затопить город, только представь, на что еще они способны!

– Действительно, на что? – вздыхает Кирби.

– Сейчас расскажу. Записывай, – нетерпеливо машет рукой мистер Браун, и новостной отдел вокруг них сдерживает новую волну смеха.

Бар, куда они приходят, оказывается дешевым кабаком, пропахшим сигаретами и сомнительными подкатами.

– Какой ты все-таки засранец, – говорит Кирби и со всей силы бьет кием по белому шарику. Проверенная временем тактика, когда не осталось хороших вариантов. – Как будто у меня других не было!

Это Мэтт предложил собраться поиграть в бильярд после работы. Помимо Кирби, пришли Виктория, сам Мэтт и Чет. Эмма осталась работать – в отличие от них, она действительно пишет статью про наводнение.

– Считай это обрядом посвящения для практикантов. – Мэтт облокачивается о бар, попивая водку с лаймом и краем глаза поглядывая на телевизор, где включены новости. Он играет в команде Чета, но постоянно забывает про свою очередь.

– Браун к нам постоянно приходит, – объясняет Виктория. – Стоит произойти какому-нибудь наводнению, и он тут как тут. Но у нас таких куча. Как назвать толпу сумасшедших одним словом?

– Шизики? – предлагает Кирби.

– Каждый октябрь бездомная женщина приносит блокноты с какими-то нечитаемыми стихами. Местный экстрасенс постоянно названивает и предлагает помочь раскрыть убийство или поискать сбежавших домашних животных. Хорошо, что мне приходится разбираться только с подделками детского порно.

– Зато спортивному отделу не повезло. – Мэтт на мгновение отвлекается от новостей. – Тебе еще чудаки не звонили? Твой драгоценный Дэн даже трубку не берет, когда появляется на работе. А то они постоянно жалуются: то судьи у них паршивые, то менеджеры, то игроки, то поле, то вообще все в целом паршивое.

– Лично я люблю бабулю-расистку, которая приносит печенье, – говорит Чет.

– Почему их не разворачивают на входе?

– Давай-ка я тебе кое-что расскажу, практиканточка, – провозглашает Мэтт. Новости, играющие по телевизору, пошли по кругу, как будто в пятнадцать минут заголовков можно уложить историю всего мира.

– Ой-ой, – добродушно закатывает глаза Виктория.

Мэтт пропускает ее слова мимо ушей.

– Ты была в здании «Трибьюн»?

– Ну, мимо проходила, – отвечает Кирби. От ее удара белый биток отскакивает от края стола и врезается прямо в скопление шаров у левой лузы.

– Стой. Ты их просто гоняешь по столу, – произносит Виктория. Она поправляет руки Кирби на кие. – Так, теперь наклонись, прицелься, а когда будешь готова – медленно выдохни и бей.

– Спасибо, профессор. – Но в этот раз она попадает по четырнадцатому шару, и он мягко сваливается в угловую лузу. Кирби выпрямляется, ухмыляясь.

– Отлично, – говорит Виктория. – Осталось только научиться попадать по шарам нужного цвета.

Кирби осознает сказанное.

– Черт. У нас же цельные шары, а не полосатые. – Она опозоренно вешает голову и передает кий партнерше.

– Вы меня вообще, что ли, не слушаете? – жалобно тянет Мэтт.

– Слушаем! – одновременно восклицают они.

– Отлично. Короче. Раз вы были у здания «Трибьюн», то знаете, что нижний ярус башни включает в себя фрагменты исторических зданий. Пирамида Хеопса, Берлинская стена, Аламо, палата Британского парламента. Там даже есть камни с Антарктики и Луны. Видели?

– Как их до сих пор не украли? – спрашивает Кирби, уклоняясь от кия Чета.

– Не знаю. Какая разница?

– Суть в том, что это символ, – говорит Чет, так и не загнав шар в лузу. – Глобальный охват и сила печатного слова. Что, кстати, романтизированный идеал, потому что так было только во времена Чарльза Диккенса. Ну, или до изобретения телевидения.

Кирби смотрит на кий, мысленно приказывая бильярдному шару повиноваться. Тот приказ игнорирует. Она выпрямляется, раздраженно морщась.

– Как они вообще раздобыли камень с пирамиды Хеопса? Разве это не контрабанда исторических артефактов? Удивительно, как они избежали международного дипломатического скандала.

– И снова: какая разница?! – Мэтт взмахивает стаканом, подчеркивая слова, и Кирби понимает, что он изрядно напился. – Главное, что «Трибьюн» притягивает туристов! А мы притягиваем психопатов.

– Это потому, что у них здание охраняется. Приходится регистрироваться на входе. А к нам можно подняться на лифте.

– Мы – газета народа, Анвар. Наши двери всегда открыты! В этом и суть!

– Ну все, хватит с тебя алкоголя, Харрисон. – Виктория тащит редактора прочь. – Пойдем, купим тебе кофе. Оставь молодежь в покое.

Чет машет кием в сторону бильярдного стола.

– Продолжать будем?

– Не. Я отстойно играю. Пойдем лучше на воздух? Меня уже тошнит от сигаретного дыма.

* * *

Они выходят на улицу, и на какое-то время повисает неловкая тишина. Деловой район постепенно пустеет – клерки расходятся по домам, хотя большую часть привычных маршрутов затопило сегодняшним наводнением. Чет мнется и крутит перстень с птичьим черепом, сидящий на пальце.

– В общем, – заводит он разговор, – ты их научишься замечать. Чудаков. Главное – не смотреть им в глаза, а если с тобой заговорят, нужно как можно быстрее переключить их внимание на кого-то другого.

– Я учту, – говорит Кирби.

– Ты куришь? – с надеждой спрашивает Чет.

– Нет, я поэтому и хотела выйти из бара. Мне нельзя курить. Когда кашляю, живот слишком болит.

– А. Да. Точно. Я про это читал. Ну, в смысле, про тебя.

– Неудивительно.

– Потому что я библиотекарь?

– Ага. – Она берет себя в руки, чтобы не выдать искру надежды, и как можно спокойнее спрашивает: – Нашел что-нибудь интересное?

– Нет. Ну, вряд ли. – Он нервно смеется. – Ты лучше меня знаешь, ты же там была.

Она улавливает в его голосе трепет и ощущает знакомый прилив безысходности.

– Да уж, – с фальшивым весельем отвечает она. Это ситуацию не исправит, но ее бесит, что случившееся с ней вызывает такое благоговение. Что тут такого особенного? Женщин убивают каждый день.

– Но я тут подумал… – говорит он, пытаясь сгладить неловкость, но уже слишком поздно.

– Ну?

Он бросается с головой в воду:

– В общем, есть один графический роман, тебе он понравится. Про девушку, которая сталкивается с ужасной трагедией и создает себе целый воображаемый мир. Ее защищает один бездомный парень-супергерой, и там есть тотемные животные. В общем, классные комиксы. Правда.

– Да, очень… занимательно.

Она надеялась, что он будет вести себя как-то… спокойнее, может. Но это ее проблема, а не его. Он ни в чем не виноват. Самой нужно было заметить, к чему все идет.

– Я подумал, что тебе будет интересно, – несчастно говорит он. – Или полезно. Но это глупо, я уже понял.

– Принеси, когда дочитаешь. Я посмотрю, – говорит она, но имеет в виду другое: «Не надо. Пожалуйста, просто забудь об этом и никогда больше не вспоминай, потому что моя жизнь – никакой, блин, не комикс». Она меняет тему, спасаясь от черной дыры неловкости, распахнувшей пасть в воздухе между ними: – Значит, Виктория с Мэттом?

– Боже! – Его взгляд светлеет. – Да, они то сходятся, то расстаются. Вроде скрывают, но все о них знают.

Кирби пытается проникнуться духом офисных сплетен, но ей плевать. Она могла бы спросить Чета о личной жизни, но только подставилась бы под ответный вопрос. Последний парень был ее одногруппником с курса по философии науки: острый на язык, умный, с интересной внешностью. Но в постели он оказался невыносимо нежным. Целовал ее шрамы, словно мог испарить их волшебством своего языка.

– Лучше целуй повыше, – как-то предложила Кирби: ей надоело ждать, пока он закончит целовать шрамы, тянущиеся по животу. – Или пониже. Сам выбирай, малыш.

Неудивительно, что их отношения не продлились долго.

– Но они так притворяются, что между ними ничего нет. Даже мило, – находится со словами она, но Чет молчит, и между ними вновь повисает неловкая тишина.

– Кстати. – Он лезет в карман штанов. – Твое объявление? – Он передает ей вырезку из субботнего номера.

«Ищу информацию об убийстве женщин в Чикаго и окрестностях, 1970–1992 гг., необычные находки на местах преступлений. Конфиденциальность гарантируется. К. М., а/я 786, Уикер-парк, 60622».

Разумеется, Кирби подала объявление в «Сан Таймс», но не только: она разослала его по другим местным газетам, расклеила листовки в продуктовых магазинах, женских центрах и табачных от Эванстона до Скоки.

– Ага. Дэн предложил.

– Круто, – говорит он.

– Что? – раздраженно спрашивает Кирби.

– Осторожнее с этим.

– Да, да, конечно. Ладно, пойду я.

– Да. Я тоже, – говорит Чет. Они оба явно рады поскорее избавиться друг от друга. – Вернемся, попрощаемся с ними?

– Ничего, обойдутся. Тебе куда?

– На красную ветку.

– А мне в другую сторону.

Она врет. Просто не хочет идти с ним на станцию. Давно надо было понять: у нее не получается ладить с людьми.

Харпер
4 января 1932

– Слышали, что случилось с Сияющей девушкой? – спрашивает медсестра-свинка. В этот раз она представилась – так величаво, словно дарила подарок, перевязанный ленточкой. Этта Кэппел. Поразительно, как меняется жизнь, когда в кармане есть деньги. Например, вместо палаты, забитой пациентами, что скотный двор, можно остановиться в отдельной комнате. Линолеумные полы, шкаф с зеркалом, хороший вид из окна – богатые люди знают, что это такое. Не приходится даже просить – вместо них говорят деньги. Пять долларов за ночь, и во дворце болезни он чувствует себя королем.

– М-м-м-ф-фх! – Харпер нетерпеливо указывает на стеклянную ампулу морфина, лежащую на столике у кровати, которая наклонена под углом, чтобы ему было легче присесть.

– Убита в ночи, – взволнованно шепчет она, запихивая резиновый шланг ему в горло. Зубы удерживает металлический каркас: его вкрутили прямиком в челюсть, так что побриться не получается.

– Н-н-нгк.

– Ах, да не нойте. Повезло, что у вас просто вывих. О чем я говорила? А, танцовщица – ну, стоило ожидать, что она так закончит. Потаскушка. – Она щелкает ампулу, разгоняя воздушные пузырьки, а потом срезает кончик скальпелем и набирает морфин в шприц. Спрашивает, словно между прочим: – А вы на такие выступления ходите, мистер?

Харпер качает головой. Голос у нее переменился, что интересно. Харпер знаком с такими женщинами, как она. Смотрят на всех с высоты своей благонравственности. Он устраивается в кровати удобнее, дожидаясь, пока подействует обезболивающее.

На то, чтобы добраться сюда, ушло два дня агонии. Он прятался в сараях, рассасывал лед, грязный от копоти, долетавшей из доков, пока не запрыгнул на поезд из Сенеки в Чикаго. Вместе с ним ехали одни бомжи да бродяги – народ, которого синяками не напугать.

Железная конструкция на зубах помешает охоте на девушек. Он не сможет с ними заговорить. Придется на время залечь на дно. Придумать новый подход к делу.

Больше он в драку не полезет. Нужно придумать, как их можно связать.

Ну, хотя бы боль потихоньку проходит, утопая в морфине. Только чертова медсестра все крутится у постели, хотя смысла в этом нет никакого. Харпер не понимает, что ей здесь нужно. Лучше бы она поскорее ушла.

– Фто? – Он устало машет рукой.

– Просто проверяю, все ли у нас в порядке. Вы зовите, если что-то понадобится, ладно? Спросите Этту. – Она сжимает его ногу под покрывалом и выходит, цокая каблучками.

«Хрю-хрю», – думает он и забывается наркотическим сном.

* * *

Его держат в больнице три дня. Говорят, что нужно понаблюдать за состоянием – за состоянием его кошелька, не иначе. Время, проведенное в постели, оставило за собой зуд нетерпения. Как только его выписывают, он отправляется на прогулку – и плевать на металлический каркас вокруг челюсти. Больше его врасплох не застанут.

Он возвращается в прошлое, чтобы почитать про убийство. Газеты трубят о нем долго, а потом становится ясно, что нападение не связано с военными действиями, и про женщину забывают. Некролог печатает только «Дефендер», и там же Харпер выясняет, где ее похоронят. Не на кладбище, где он ее убил, – то предназначено только для белых, – а в Чикаго, в «Берр-Оук». Искушению противиться сложно, и он тоже приходит. Стоит позади – он единственный белый мужчина. А когда его спрашивают, что он здесь делает, он просто бормочет: «Ы щнаомы», и дурачье само придумывает историю за него.

– Вы вместе работали? И вы приехали к ней на похороны? Прямо из Сенеки? – Они смотрят на него изумленно.

– Вот бы побольше таких людей, – говорит женщина в шляпке, и его пропускают вперед. Отсюда видно гроб, лежащий в могиле среди моря лилий.

Детей он узнает сразу. Трехлетние близнецы играют среди надгробий, не понимая, что происходит, но какой-то родственник раздает им оплеухи и тащит, рыдающих, обратно к могиле; двенадцатилетняя девочка сверлит Харпера взглядом, будто все о нем знает, и держит за руку младшего брата. Тот даже не плачет – потрясение не позволяет, – но то и дело судорожно сухо вздыхает.

Харпер бросает пригоршню земли на крышку гроба. «Я это с тобой сделал», – думает он, и конструкция вокруг челюсти скрывает истинную природу его ужасной широкой ухмылки.

Видеть ее под землей и понимать, что никто его не подозревает, неимоверно приятно. Наслаждаться воспоминаниями об убийстве не мешает даже боль в челюсти. Но покой быстро сменяется беспокойством. Харпер не может оставаться в Доме надолго. Тотемы гудят, выгоняя его обратно. Нужно найти следующую жертву. Уж ради этого-то ему не обязательно никого очаровывать, ведь правда?

Он пропускает войну, которая быстро надоедает скудными талонами на еду и вечным страхом, написанным на человеческих лицах, и оказывается в 1950-м. Твердит себе, что просто хочет тут осмотреться, но понимает: его девушка где-то рядом. Он ее чувствует.

В животе тянет, как в день, когда он пришел к Дому. Осознание всегда врезается острым клинком, когда он находит нужное место и видит талисман, что висит в Комнате. Это игра. Девушки прячутся от него в разных местах и эпохах. Они подыгрывают, с готовностью ожидая судьбу, которую Харпер для них подготовил.

В том числе и она: сидит в кафе в старом районе Олд-таун, а на столе перед ней блокнот, бокал вина и сигарета. На ней облегающий свитер с рисунком из скачущих лошадей. Она рисует и улыбается, а черные волосы падают на лицо, перекрывая лица посетителей и проходящих мимо людей. Харпер подглядывает через плечо и видит наброски, на которые уходит по паре секунд, остроумные карикатуры прохожих.

Возможность подойти появляется мгновение спустя: девушка хмурится, вырывает листок, комкает и выкидывает. Он катится к тротуару, и Харпер делает вид, что замечает его случайно. Склонившись, подбирает его и распрямляет.

– Ой, ну что вы, не надо, – смеется девушка в ужасе, как будто ее застали заправляющей юбку в колготки, но пораженно смолкает, заметив металлическую проволоку на его челюсти.

Рисунок вышел хорошим. Забавным. Он точно улавливает суть тщеславной красавицы в парчовом жакете, стремительно шагающей неподалеку от них: острый подбородок, треугольнички миниатюрной груди и точно такая же угловатая собачка. Харпер возвращает его на стол. На носу у девушки он замечает чернильное пятнышко – она бездумно потерла его грязной рукой.

– Вы уони-и.

– Да. Спасибо, – говорит она, а потом привстает. – Постойте. Можно вас нарисовать? Пожалуйста?

Харпер качает головой и уходит – потому что заметил на столе зажигалку, черную с серебром, и не уверен, что сможет сдержаться. Вилли Роуз.

Ее время еще не пришло.