Текст книги "Сияющие"

Дэн
2 марта 1992

По-хорошему, Дэну бы стоило готовиться к командировке. Весенние сборы начинаются завтра, а самолет в Аризону вылетает ранним утром, потому что такие билеты дешевле всего. Но сама необходимость собирать холостяцкие пожитки вгоняет в тоску.

Едва он успевает устроиться в кресле, чтобы пересмотреть лучшие моменты Зимних Олимпийских игр, как некогда нормальный дверной звонок издает свой предсмертный электронный хрип. Нужно его починить – и не только его. Дэну и так приходится менять местами батарейки между пультами от видеомагнитофона и телевизора. Поднявшись с дивана, он идет к двери и обнаруживает за ней Кирби, которая держит в руках три пивные бутылки.

– Привет, Дэн, можно войти?

– А что, у меня есть выбор?

– Пожалуйста. Тут жесть как холодно. А у меня есть пиво.

– Я не пью, забыла?

– Оно безалкогольное. Но могу сбегать до магазина, купить морковки.

– Нет, обойдусь, – говорит он, хотя называть безалкогольное варево «Миллер Шарпс» пивом могут только заядлые оптимисты. Но дверь он открывает. – Учти, убираться не буду.

– И не надо, – отвечает она, проскальзывая у него под рукой. – О, неплохая квартирка.

Дэн фыркает.

– Она хотя бы есть. Что неплохо само по себе.

– А ты живешь с матерью? – Он подготовился: почитал о ней в газетах, просмотрел собственные заметки, вспоминая основные детали. На распечатке интервью с ее матерью, Рэйчел, он написал: «Какая красавица! Постоянно отвлекается. (И отвлекает.) То и дело спрашивает про пса. Пытается справиться с горем?»

Нашлась даже любимая цитата из интервью с ней: «Мы это заслужили. Наше общество – отравленное беличье колесо». Разумеется, помощник редактора выкинул это на первом же чтении.

– У меня есть квартира рядом с Уикер-парк. Шумное место, учитывая, сколько там банд и наркоманов, но мне нравится. Люблю, когда рядом есть люди.

– Ну да, чем больше народа, тем безопаснее. Тогда к чему это? «Она хотя бы есть»?

– Просто поддерживаю разговор. Не у всех есть жилье.

– Предпочитаешь жить одна?

– Я не особо лажу с людьми. И мне снятся кошмары.

– Могу представить.

– Не можете.

Дэн согласно пожимает плечами. Что уж тут спорить?

– Ну, что раскопала в библиотеке?

– Кучу всего. – Она оставляет себе бутылку пива, а остальные протягивает ему. Потом присаживается, удерживая бутылку под мышкой, и снимает тяжелые черные ботинки. На диван она заваливается в одних носках, и, на взгляд Дэна, это слишком уж фамильярно.

Она расчищает журнальный столик, сгребая бумажки в сторону. Среди них – счета, еще счета, лотерейный билет из «Ридерз дайджест» с остатками позолоченного защитного слоя («Победа при любом раскладе!»), а еще – порножурнал «Хастлер», при виде которого Дэна передергивает от унижения. Он купил его в момент слабости, подстегнутый одиночеством и возбуждением – на тот момент это показалось наименее позорным решением. Но Кирби журнала не замечает. Или молчит из вежливости. Или жалеет его. О боги.

Она достает из сумки папку и выкладывает на стол вырезки из газет. Это оригиналы, не копии – Дэн не представляет, как она пронесла их мимо Харрисона. Он надевает очки и изучает статьи. Все они изобилуют сведениями об ужасных убийствах. Ножевые ранения, угнетающие детали – раньше он только о них и писал. Но сейчас они лишь приносят усталость.

– Ну, что думаете? – вызывающе интересуется Кирби.

– Ay bendito[2]2
  Господи боже (исп.).


[Закрыть], девочка, – отвечает он, подбирая несколько вырезок. – Ты посмотри на жертв. Они же все разные. Начиная от черной проститутки, которую бросили на детской площадке, и заканчивая домохозяйкой, зарезанной у гаража, потому что хотели угнать машину. А это что, убийство 1957-го? Серьезно? Тут даже почерк не совпадает. Ее голову нашли в бочке. Кстати, ты сама говорила полиции, что нападавшему было около тридцати. Так что ты не нашла ничего полезного.

– Это пока. – Она бесстрастно пожимает плечами. – Начнем с широкого профиля и постепенно сузим круг поисков. У серийных убийц всегда есть определенный тип жертв. Я пытаюсь его отыскать. Банди любил студенток. С длинными волосами, пробором посередине, обязательно в брюках.

– Думаю, Банди мы можем убрать, – говорит Дэн и запоздало понимает, насколько бестактно звучат его слова.

– Бз-з-з, – пародирует Кирби жужжание электрического стула. Она абсолютно невозмутима, и от этого неуместная шутка становится только смешнее. Поразительно, как легко они обсуждают смерть. Даже шутят. Конечно, когда он работал с полицией, каждые две недели освещая ужасные преступления, они тоже не чурались черного юмора. Лягушки в кипящей воде; человек ко всему привыкает. Но те смерти не касались их лично.

– Ладно, ладно, очень смешно. Допустим, твой тип не охотится за легкой добычей. Проститутки, наркоманки и бездомные его не интересуют. Кто еще на тебя похож?

– Джулия Мадригал. Мы в одной возрастной группе: ей тоже было около двадцати. Студентка университета. Убита в лесу.

– Не то. Ее убийцы гниют в тюрьме округа Кук. Кто дальше?

– Я вас умоляю, вы же сами в это не верите.

– Уверена? Или ты просто не веришь, что Джулию убили чернокожие, потому что на тебя напал белый мужчина? – спрашивает Дэн.

– Что? Нет. Просто полиция и так плохо работает, а тут на них надавили. Она из хорошей обеспеченной семьи. Дело нужно было закрыть побыстрее.

– А как же почерк преступления? Раз на тебя напал тот же убийца, чего же он не украсил лес твоими кишками? С годами маньяки ведь расходятся только сильнее? Как тот каннибал, которого поймали в Милуоки.

– Вы про Дамера? Ну да. Нарастающая жестокость для них типична. Приходится изощряться, потому что насилие перестает приносить удовольствие. Нужно постоянно повышать ставки. – Она встает и начинает расхаживать по комнате, машет бутылкой: восемь с половиной шагов в одну сторону и обратно. – И он бы не остановился, Дэн. Просто ему помешали. Он же стандартный серийный убийца: частично импульсивный, частично организованный психопат.

– Вижу, ты подготовилась.

– Пришлось. Денег на частного детектива не хватило. Да и в результате они не заинтересованы, в отличие от меня. В общем: импульсивные убийцы спонтанны. Убивают, когда подворачивается возможность. Поэтому ловят их обычно быстрее. А вот организованные готовятся. Продумывают план. Стараются обездвижить жертву. От тел они избавляются, но любят издеваться над полицейскими. Иногда даже пишут в газеты, чтобы похвастаться, как Зодиак со своими криптограммами. А еще есть совсем чокнутые: они считают, что одержимы, как Б.Т.К. – его, кстати, до сих пор не поймали. Он писал все подряд. То хвалился убийствами, то раскаивался и сваливал все на демона в голове.

– Ну ладно, мисс ФБР. Тогда вот тебе вопрос на засыпку. Ты уверена, что это был серийный убийца? Не пойми неправильно, мужик, который пытался тебя… – Он спотыкается и неосознанно машет в ее сторону пивом, словно хочет выпустить ей кишки; потом понимает, что делает, и поспешно прикладывается к горлышку, жалея, что в пиве нет и пары процентов алкоголя. – …В общем, он больной урод, это точно. Но он мог напасть просто так, потому что ты подвернулась под руку. Это ведь основная версия, да? Что он обдолбался «ангельской пыли»?

Интервью с детективом Диггсом, записанное его практически нечитаемой скорописью, описывает все куда жестче: «Действовал под наркотиками. Жертве не стоило идти гулять в одиночестве». Как будто она сама напросилась, господи боже!

– Что, теперь вы решили взять у меня интервью? – Она подносит бутылку к губам и отпивает. Дэн замечает, что в отличие от его жалкого подобия она пьет настоящее пиво. – Чего же раньше не брали?

– Эй, ты лежала в больнице. Практически в коме. Меня к тебе не пускали. – Это правда, но только отчасти. Он бы мог пробиться к ней на прием одним только очарованием, которое помогало ему в сотнях дел. Медсестра Уильямс из приемного отделения закрыла бы на него глаза, пофлиртуй он немного. Всем нравится ощущать себя желанными. Но ему было наплевать – он уже выгорел, хотя и умудрился проработать потом целый год.

Но ситуация вгоняла его в депрессию. То детектив Диггс со своими намеками, то мать, которая вырвалась из оков изначального оцепенения и начала названивать ему ночами, потому что полиция не смогла найти виноватого. Она надеялась, что Дэн ей поможет – а потом начала орать в трубку, потому что он ничего не знал. Не ожидала, что ее личная трагедия окажется для него очередной жуткой историей про психанутых ублюдков, и он не в силах ответить на терзающие ее вопросы. Не мог же он сказать, что дал ей свой номер, просто потому что она оказалась красоткой.

К тому времени, как Кирби выписали из реанимации, Дэну осточертела ее история, и он не хотел писать продолжение. Да-да, он понимает, что у нее была собака, большое спасибо, мистер Мэттью Харрисон, это чудесно, ведь все любят собак, особенно когда они храбро погибают, защищая свою хозяйку. Прямо «Лэсси» и «Техасская резня бензопилой» в одном флаконе. Но никаких подвижек не было: ни зацепок, ни заявлений полиции, которые до сих пор не поймали больного урода, напавшего на девчонку, – он оставался на свободе, поджидая новую жертву. Так что насрать на собаку, и на все хреновое расследование тоже насрать.

Поэтому Харрисон назначил на дело Ричи, но к тому времени мать уже вбила себе в голову, что все журналисты козлы, и отказалась с ним разговаривать. В наказание Дэна заставили писать про перестрелки в Кей-тауне, которые оказались типичными разборками тупых бандюганов.

В этом году убийств стало еще больше. К счастью, Дэн больше не освещает криминальные новости. Чисто технически работать в спортивном отделе сложнее – ему постоянно приходится путешествовать, – зато это дает возможность уехать куда подальше и не думать о своей одинокой квартирке. Подлизываться к менеджерам не сложнее, чем подлизываться к полиции, зато в бейсболе нет утомительного однообразия убийства.

– Такая легкая отмазка, – недовольно говорит Кирби, возвращая его в настоящее. – Наркотики. Не употреблял он наркотики. Ну, или я с ними незнакома.

– А ты эксперт, да?

– Вы мою мать видели? С ней кто угодно подсел бы. Хотя мне наука наркотиков не особо дается.

– Это не работает, кстати. Зря ты все переводишь в шутку. Сразу становится ясно, чего ты пытаешься избежать.

– Годы работы в убойном отделе превратили его в знатока человеческой натуры, философа жизни, – произносит она, понизив голос, словно наговаривает текст для трейлера фильма.

– Как я и говорил, – замечает Дэн. Но у него горят щеки. Она цепляет его, и это бесит. Как в первые годы работы, когда он вел светскую хронику под руководством Лоис, старой крысы, которая так злилась, что он попал в ее отдел, что даже не называла по имени. Только твердила: «Джемма, скажи этому мальчишке, что объявления о свадьбах так не пишут!»

– Я была трудным подростком. Начала ходить в методистскую церковь, а мама постоянно бушевала, что лучше бы я пошла в синагогу. В общем, приходила я, вся такая набожная и всепрощающая, смывала травку в унитаз, а потом мы три часа орали друг на друга, она уходила и возвращалась только под утро. Дошло до того, что мне пришлось переехать к настоятелю Тодду с женой. Они как раз хотели устроить реабилитационный центр для проблемной молодежи.

– Дай угадаю: он попытался залезть к тебе в штаны?

– Господи, да с чего бы? – Она качает головой. – Не все священники любят малолеток. Нет, они были хорошими людьми. Просто мы не сходились характерами. Уж слишком они усердствовали. Хотели изменить мир – и пусть бы меняли, но на мне экспериментировать не обязательно. Да и непривычно было иметь отца, у меня же его никогда не было.

– Ага, логично.

– В этом же суть любой религии – оправдать ожидания, возложенные папашей с небес.

– Ну и кто тут начинающий философ?

– Теолог, попрошу. В общем, ничего с ними не вышло. Я думала, что хочу стабильной жизни, а она оказалась скучной до чертиков. И я стала делать все ровно наоборот.

– Связалась с плохой компанией.

– Основала плохую компанию, – ухмыляется она.

– Панк-рок и не до такого доводит. – Он салютует ей полупустой бутылкой.

– А то. Наркоманов я повидала немало. И он был на них не похож. – Она замолкает. Но Дэн знаком с этими паузами. Затишье, в котором стакан балансирует на краю стола, отчаянно борясь с гравитацией. Вот только гравитация всегда побеждает.

– И еще кое-что. В газетах про это не писали, только в полицейском отчете.

«Бинго», – думает Дэн.

– Да, так часто бывает. Они утаивают информацию, чтобы отличать звонящих в участок психопатов от настоящих свидетелей. – Он допивает пиво, избегая ее взгляда. Ему страшно услышать, что она скажет; он так и не прочитал статьи, описывающие ее дело, и в глубине души ворочается стыд.

– Он мне кое-что бросил. После… всего. Зажигалку, черную с серебром. Винтажную, ар-деко. С гравировкой: «В. Р.»

– Что это значит?

– Не знаю. Полиция сопоставляла ее с подозреваемыми и другими возможными жертвами.

– А отпечатки были?

– Ну конечно, но только частичные, так что пользы от них никакой. Все как всегда.

– Нашли бы какого-нибудь дряхлого перекупа, если отпечатки были бы в базе.

– Их не смогли отследить. И да, можете не уточнять, я уже прошлась по телефонной книге и обзвонила всех «В. Р.», которые живут в окрестностях Чикаго.

– И больше про зажигалку ничего не известно?

– Я общалась с одним коллекционером с дорожной выставки. Он сказал, что по описанию она похожа на «Ронсон Принцесс Делайт». Не самая редкая зажигалка, но пару сотен за нее выручить можно. У него была похожая, примерно того же времени выпуска, между тридцатыми и сороковыми. Хотел продать мне ее за двести пятьдесят долларов.

– Двести пятьдесят баксов? Видимо, не тем я занимаюсь по жизни.

– Бостонский душитель связывал девушек капроновыми чулками. Ночной охотник оставлял на месте преступления пентаграммы.

– Ты чересчур много про них знаешь. Нельзя постоянно копаться у них в головах, ничего хорошего из этого не выйдет.

– Но тогда я не выброшу его из своей собственной головы. Спрашивайте, не стесняйтесь, я все про них знаю. Обычно они начинают в возрасте от двадцати четырех до тридцати лет, но убивать будут долго, пока их не поймают. В основном это белые мужчины. Они не способны сопереживать людям, что выражается в антисоциальном поведении или в эгоистическом обаянии. Им свойственны склонность к насилию и ограблениям, издевательство над животными, трудное детство и проблемы с сексом. Но это не значит, что они становятся общественными изгоями. Известны случаи, когда убийцами оказывались достойные лидеры общественности, женатые и с детьми.

– А все вокруг каждый раз оказываются в шоке, хотя они улыбались и махали через забор, пока их славный соседушка выкапывал во дворе камеру пыток. – Дэн больше всего ненавидит людей, которым нет ни до чего дела: слишком часто он сталкивался с жертвами домашнего насилия. Да даже одного случая бы хватило.

Кирби заканчивает расхаживать и садится рядом с ним. Пружины дивана натужно стонут. Она тянется к последней бутылке, а потом вспоминает, что оно безалкогольное. Но все равно забирает.

– Пополам? – предлагает она.

– Мне хватит.

– Он сказал, что это подарок на память. Не мне, разумеется. Мертвые ничего не помнят. Он говорил про родных, про полицию, может, про все общество в целом. Он посылает мир на хрен. Потому что считает, что мы его не поймаем.

Впервые за всю ее речь в голосе слышится трещина, и Дэн с особой тщательностью подбирает слова. Телевизор приглушенно бормочет что-то о лыжниках, прыгающих с трамплина, но он старается не думать об этом странном аккомпанементе.

– В общем, скажу как есть, ладно? – пробует он, потому что знает: так надо. – Не тебе, девочка, ловить серийных убийц.

– И что, мне просто забыть? – Она снимает черно-белый пятнистый шарф, открывая шрам поперек горла. – Серьезно, Дэн?

– Нет, – отвечает он просто. Потому что она не сможет. Никто бы не смог. «Не зацикливайся на прошлом, – говорят люди. – Жизнь продолжается». Но этот сраный мир ежедневно забывает про творящийся в нем кошмар, и пора бы ему начать отвечать за поступки.

Он возвращается к теме:

– Ладно, значит, ты ради этого полезла копаться в статьях? Ищешь антикварные зажигалки?

– Вообще-то, – говорит она, повязывая шарф обратно, – ей меньше ста лет. Так что она винтажная, а не антикварная.

– Не умничай, – ворчит Дэн. Они перешагнули опасное обсуждение, и это радует.

– Но заголовок бы вышел хорошим, согласитесь.

– «Винтажный убийца»? Да просто блестяще.

– Вот-вот.

– Э, нет. Помочь я тебе помогу, но лезть в этот ящик Пандоры не стану. Я пишу про спорт.

– Забавное выражение, кстати. Учитывая, что в итоге ящик Пандоры все же открыли.

– Ну, я этого делать не буду. Мне через девять часов лететь в Аризону, смотреть, как мужики машут битами. А вот для тебя есть задание. Читай свои вырезки. Попроси библиотекарей поискать что-нибудь конкретное. Необычные находки на трупах, вещи, которые не вяжутся с убитыми, – что-то такое. На теле Мадригал ничего не нашли?

– Об этом нигде не сказано. Я пыталась связаться с родителями, но они переехали и сменили номер телефона.

– Ничего. Дело закрыто, так что информация должна быть в публичном доступе. Сходи в суд, проверь, там оно или нет. Поговори с ее друзьями, опроси свидетелей, можешь даже разыскать прокурора.

– Хорошо.

– И дай объявление в газету.

– «Разыскивается серийный убийца, белый, мужского пола. Хорошее времяпрепровождение и пожизненное заключение гарантируются». Ну да, он точно откликнется.

– Не буянь.

– Давно хотели меня осадить? – дразнит она.

– Через объявление можно найти близких погибшей. Полицейским плевать, но семья-то заметит все мелочи.

– Спасибо за совет, Дэн. Правда.

– Про работу тоже не забывай, у тебя все-таки практика. Пришлешь мне в гостиницу информацию о новом составе. И узнай уже, как играют в бейсбол.

– Да что узнавать. Берешь мяч. Берешь биту. Все просто.

– Уф…

– Шучу. Там хоть понятные правила, в отличие от этой фигни.

Какое-то время они просто сидят и смотрят, как мужчина в блестящем синем комбинезоне и шлеме, присев на корточки, несется по отвесному склону на двух пластиковых дощечках, а потом выпрямляется, и изгиб трамплина подкидывает его высоко в воздух.

– Кто вообще это придумал? – спрашивает Кирби.

«Вот уж действительно», – думает Дэн. Абсурд и изящество человеческих устремлений.

Зора
28 января 1943

Корабли возвышаются над равниной стальными громадинами, в любой момент готовыми покинуть причал и попрощаться с расстилающимися за ним замерзшими полями кукурузы. Они отправятся вниз по реке Иллинойс, через Миссисипи проплывут мимо Нового Орлеана и выйдут в Атлантический океан, а его бурные воды принесут их к вражеским берегам на другом конце света. Тогда в носовой части корабля распахнутся массивные двери, опустятся рампы, словно подъемные мосты, и в ледяную воду линии огня высадятся солдаты и танки.

Чикагская строительная компания «Чикаго Бридж-энд-Айрон» свое дело знает. Их корабли продуманы до последней детали, как и водонапорные башни, которыми они занимались до войны, но их строят в таких количествах, что даже не называют. Семь кораблей в месяц; каждый рассчитан на тридцать девять легких танков, «Стюартов», и двадцать средних, «Шерманов». Работа на верфи кипит круглосуточно: под лязг и бряцание они торопятся как можно быстрее выдать очередное танкодесантное судно. Люди работают всю ночь напролет: мужчины и женщины, греки, поляки, ирландцы, но только одна негритянка. «Законы Джима Кроу» о расовой сегрегации в Сенеке до сих пор здравствуют и процветают.

Сегодня на воду спускают очередной корабль. Чиновница из организации обслуживания вооруженных сил, натянувшая изящную шляпку, разбивает о нос танкодесантника LST-217 бутылку шампанского, хотя мачту до сих пор не подняли. Все хлопают, свистят, топают ногами, когда пять с половиной тысяч тонн металла отправляются вниз по рампе. Корабль входит в узкую реку боком – иначе не сможет развернуться. Он врезается в речной порт и безумно качается на поднявшихся волнах, пока они не успокаиваются.

На самом деле LST-217 спускают на воду уже второй раз, потому что он сел на мель в Миссисипи и его вернули на починку. Но это неважно. Людям нужен повод для праздника. Когда можно выпить и хорошенько потанцевать, боевой дух поднимается, как знамя на флагштоке.

Зоры Эллис Джордан нет в бригаде работников, которые «бросают корабль» своей ночной смены и идут напиваться. Дома ее ждут дети, четверо голодных ртов, и не ждет муж, который никогда уже не вернется с войны – его корабль подорвала незамеченная подводная лодка. С флота пришли его документы – прощальный подарок – и жалованье. Медалью его, чернокожего, не наградили, зато прислали письмо, в котором правительство выражало глубочайшие соболезнования и хвалило судового электрика за храбрую смерть и заслуги перед отечеством.

Раньше она работала прачкой в Чаннахоне, поселке рядом с Чикаго, но потом какая-то женщина принесла мужскую рубашку с обожженным воротником, и ей стало интересно, откуда такие следы. При приеме на работу перед ней поставили выбор: идти распиловщиком или сварщиком. Она спросила, где больше платят.

– Что, денег хочешь? – спросил начальник. Но Гарри погиб, а в правительственном письме не было сказано, на какие деньги теперь кормить, одевать и учить его детей.

Начальник сказал, что она не продержится и недели: «Цветные быстро отсюда сбегают». Но она крепче всех остальных. Может, потому, что женщина. Косые взгляды и грубые слова не беспокоят ее; все они меркнут перед пустотой, с которой она делит постель.

Но официального жилья для цветных не предоставляют и уж тем более не расселяют их семьи, поэтому ей приходится снимать маленький домик: две комнаты и туалет на улице, фермерское жилище в пригороде Сенеки. От работы до дома она ходит пешком, но час пути в одну сторону позволяет ей чаще видеть детей.

Она понимает: в Чикаго было бы легче. Ее брат, несмотря на эпилепсию, работает на почте. Он говорит, что помог бы с работой, а его жена помогла бы с детьми. Но возвращаться туда слишком больно. Весь город пронизан воспоминаниями о Гарри. Там живут не одни только белые, и иногда перед глазами мелькает лицо мертвого мужа – она бежит за ним, хватает за руку, но навстречу ей оборачиваются лишь незнакомцы. Она понимает, что наказывает себя. Понимает, что это всего лишь глупая гордость. И что? Этот балласт – единственное, что не дает ей опуститься на дно.

За час она зарабатывает доллар и двадцать центов, плюс пять центов за переработки. Поэтому, когда торжественный спуск завершен, а к двести семнадцатому причалу тащат следующее судно, Зора уже стоит на палубе очередного танкодесантника, вооружившись маской и сварочным аппаратом, а рядом сидит малышка Бланш Фаррингдон, которая безропотно подает электроды.

Корабли строятся поэтапно; над ними работают разнопрофильные команды, передавая дела из рук в руки. Зора предпочитает работать на палубе. В самом корабле слишком узко и тесно: раньше она варила листы обшивки, прокладывала основу для проводки и вентилей, которые заполняли водой балластные цистерны, помогающие плоскодонным судам удержаться на океанских волнах. Ей постоянно казалось, что она сидит внутри оболочки, оставшейся от огромного металлического жука. Но пару месяцев назад она сдала экзамен по воздушной сварке. Платят за нее больше, и работать можно на воздухе – но, главное, теперь она отвечает за сварку орудийных башен, которые будут разносить проклятых фашистов на ошметки.

На палубу падает снег. Большие пушистые хлопья оседают на плотной ткани их мужских курток и тают, оставляя за собой влажные пятна. Постепенно они впитываются глубже – так же, как искры сварочного аппарата прожигают ткань. Ее лицо защищает маска, но шею и грудь покрывают мелкие пятна ожогов. Но работа хотя бы ее согревает. Бланш мелко дрожит, и ее не спасают даже расставленные вокруг запасные горелки, включенные на полную силу.

– Так делать опасно, – резко говорит Зора. Она злится на Леонору, Роберта и Аниту – те ушли танцевать, бросив их здесь вдвоем.

– Мне все равно, – несчастно отвечает Бланш. Мороз разукрасил ее щеки румянцем. Между ними с Зорой до сих пор царит напряжение. Вчера Бланш пыталась поцеловать ее; встала на цыпочки, когда они пошли относить снаряжение в сарай, и прижалась к губам Зоры своими, стоило только снять маску. Поцелуй вышел невинным и робким, но полным очевидных намерений.

Внимание Зоре приятно. Бланш чудесная девушка, несмотря на худобу, общую бледность и безвольный подбородок; она немного тщеславная – один раз чуть не сожгла себе волосы, после чего начала убирать их в хвост, но краситься на работу не перестала, хотя макияж смывается по́том. Но Зора и так делит время между девятичасовыми рабочими сменами и уходом за детьми, и даже появись у нее лишняя минутка, ей это просто неинтересно.

Разумеется, предложение соблазнительное. Никто не целовал ее с того дня, как Гарри ушел на флот. Но крепкие руки, накачанные за время работы на верфи, не делают ее лесбиянкой, как и повсеместная нехватка мужчин.

Бланш совсем еще девочка. Чуть старше восемнадцати, и ко всему прочему – белая. Она не понимает, что делает, да и как Зора объяснит их отношения Гарри? Она говорит с ним, когда возвращается домой по утрам: рассказывает о детях, об изнурительном труде на кораблестроительной верфи, о том, что работа эта не только полезна, но и позволяет занять мысли и меньше по нему скучать. Хотя это «меньше» не вяжется с ноющей пустотой, которая всюду волочится следом.

Бланш суетится, приносит с другого конца палубы толстый кабель и бросает его Зоре под ноги.

– Я тебя люблю, – быстро шепчет она ей на ухо, но Зора делает вид, что не слышит. У нее толстый шлем – она действительно могла не заметить.

Следующие пять часов они работают молча, обмениваясь фразами только при острой необходимости: «подай», «принеси». Пока Зора наваривает крепление, Бланш придерживает обшивку, а потом сбивает шлак молотком. Бьет она сегодня топорно и невпопад. На это больно смотреть.

Наконец свисток оповещает о конце смены, освобождая от обоюдной агонии. Бланш бросается вниз по лестнице, а Зора идет следом: ее замедляют шлем и тяжелые мужские ботинки, которые она набила газетами, чтобы они сидели на ноге по размеру. Но однажды прямо у нее на глазах упавший ящик раздробил ступню женщине в мокасинах, и повторять чужих ошибок она не желает.

Зора спрыгивает на сухой док и лавирует в толпе пересменки. Из рупоров, висящих на столбах рядом с прожекторами, льется громкая музыка: бодрые воодушевляющие радиохиты. Бинг Кросби, которого сменяют Братья Миллс, а потом Джуди Гарленд. К тому времени как она убирает все инструменты и проходит мимо кораблей разной степени сборки, вокруг которых по траншеям ползают гусеничные краны, из громкоговорителей доносится голос Эла Декстера. «Детка с пистолетом». Что сердца, что пистолеты. «Положи их на место, детка». Зора не хотела обманывать малышку Бланш.

Постепенно толпа редеет: часть женщин уходит к казенным машинам, часть плетется к дешевым рабочим баракам. Деревянные кровати там многоярусные, такие же высокие, как койки в каютах танкодесантников.

Зора идет на север по Мэйн-стрит. Сенека, бывший поселок без кинотеатра и школы, разросся до оживленного трудового лагеря на одиннадцать тысяч человек. Война идет предприятиям на пользу. Обычно семьи рабочих селят в здании средней школы, но на нее это не распространяется.

Щебень хрустит под ногами, когда она переходит железнодорожные пути – они ведут к Рок-Айленду, и когда-то именно здесь проходил путь, окультуривший Запад. Вагоны, набитые мигрантами – белыми, мексиканцами, китайцами, но особенно черными, – приносили надежду. Спасаясь из ада, творящегося на юге, люди запрыгивали на поезд в Город мечты. Их приманивали вакансии, размещенные в «Чикаго Дефендер» – или сам «Дефендер», где папа Зоры проработал за линотипом тридцать шесть лет. Сейчас по железной дороге доставляют запчасти. А папа ее давно покоится под землей.

Она переходит шестое шоссе, над которым стоит жутковатая тишина, и поднимается на холм, где лежит кладбище Маунт-Хоуп. Она могла бы жить еще дальше. Но ненамного. Где-то на середине склона из-за деревьев навстречу выходит мужчина, опирающийся на костыль.

– Добрый вечер, мэм. Можно вас проводить? – спрашивает он.

– Не нужно, – отвечает она, качая головой. Она не представляет, что он мог тут забыть в это время суток. «Диверсант, – приходит первая мысль, навязанная работой, и только потом – насильник». – Но спасибо за предложение. День был тяжелым, а я возвращаюсь домой, к детям. К тому же сейчас не вечер, а утро.

И действительно. Время едва перевалило за шесть, хотя на улице все еще темно и холодно так, что стучат зубы.

– Ну что вы, мисс Зора. Неужели забыли меня? Я же говорил, что мы еще встретимся.

Она резко останавливается. Какого черта?

– Мистер, я устала и хочу отдохнуть. Я только что отработала девять часов, а дома меня ждут дети. Меня от вас в дрожь бросает. Так что валите отсюда и оставьте меня в покое. А не то я вам врежу.

– Не сможешь, – отвечает он ей. – Ты же сияешь. Ты мне нужна.

Он улыбается, как святой или как безумец, и, как ни парадоксально, это приносит извращенное чувство спокойствия.

– Мне сейчас не до комплиментов, сэр, и о Боге я говорить не желаю, если вы из иеговистов, – небрежно бросает она. Даже в дневном свете она не смогла бы узнать мужчину, который говорил с ней двенадцать лет назад на ступеньках ее квартиры. Хотя папа в тот день так долго рассказывал, что нужно соблюдать осторожность, что ужас и нелюбовь к белым мужчинам преследовали ее еще долгие годы. Однажды какой-то лавочник даже ударил ее, потому что она на него пялилась. Но она давно уже про это не вспоминала, а сейчас темнота и изнеможение пронизывают до костей. Все мышцы ноют, и сердце болит. Она не хочет тратить время на разговоры.

Усталость испаряется, когда краем глаза Зора замечает нож, который он достает из пиджака. Она оборачивается в удивлении – и практически подставляется под удар в живот. Ахнув, она сгибается пополам. Мужчина вытаскивает нож из ее тела, и ноги разъезжаются, как дрянная сварка.

– Нет! – кричит она, злясь на него и на собственное тело. Она хватает его за ремень, тянет вниз, и он пытается вновь поднять нож, но она бьет его с такой силой, что выбивает ему челюсть, а себе ломает три пальца. Кости хрустят, как лопающаяся на плите кукуруза.

– Шука! – орет он, шамкая: челюсть у него разбухает на глазах. Зора хватает его за волосы и бьет лицом о щебенку, а сама пытается забраться сверху.