Текст книги "Судьбы и фурии"

– Да, – отозвался он. – А у моей жены очень нежные руки.

– Да? Я пожимаю руку твоему одноглазому королю.

– О милая, ты великолепна! Это лучшее название.

– Я знаю, – сказала она. – Можешь его использовать.

– Прекрасно!

– Но, знаешь, мне не очень нравится, как твой король на меня смотрит. Какой-то у него злой взгляд. Одноглазый.

– Тогда голову с плеч, – прошептал Лотто и отнес ее в спальню.

«Острова», 2001 год

– Не то, чтобы я была с ними согласна, – говорила Матильда. – Но с твоей стороны это было слишком смело – написать пьесу про снежную бурю и трех карибских горничных бостонского отеля.

Лотто даже головы не поднял. Он лежал, уткнувшись в собственную руку. По всей гостиной второго этажа, который они недавно купили, были разбросаны газеты. Ковер они все еще не могли себе позволить. И терпкий блеск дубовых полов только лишний раз напоминал Лотто о ней.

– Эта Фиби Дельмар, – сказал он. – Она ненавидит все, что я делаю. И все, что я когда-либо сделаю, она уже заранее ненавидит. «Культурное несовпадение», или что там, «слишком жестко, слишком резко» – может быть. Но зачем рецензенту «Таймс» приплетать сюда деньги моей матери? Какое это вообще имеет отношение к делу? Черт возьми, да мы обогреватель себе позволить не можем, им-то что? И почему, если я вырос в достатке, я не могу писать от лица бедняков? Они вообще знают, что такое выдумка?

– Мы можем позволить себе обогреватель, – сказала Матильда. – Кабельное, возможно, нет. Но в целом это же неплохая рецензия.

– Ну да, как же, – простонал он. – Я умираю!

[Через неделю после этого разговора в миле от офиса Матильды взорвутся самолеты, чашка выпадет у нее из рук и разобьется вдребезги. Лотто влезет в кроссовки и пробежит сорок три квартала до ее офиса и ворвется в вертящуюся стеклянную дверь как раз в тот момент, когда Матильда, целая и невредимая, будет выходить на улицу. И тогда он почувствует стыд за свою панику, забыв об отчаянии, которое ее вызвало…]

– Ты просто долбаная королева драмы, Лотто, – сказала Матильда. – От твоей смерти Фиби Дельмар только выиграет. Напиши еще одну пьесу.

– О чем? – страдал Лотто. – Я выжат. Тридцать три, а от меня уже ничего не осталось!

– Вернись к темам, которые хорошо знаешь.

– Я ничего не знаю.

– Ты знаешь меня.

Лотто посмотрел на нее. На его лице, перепачканном газетной краской, внезапно расплылась улыбка.

– Да, я знаю, – сказал он.

«Домик в лесу», акт II, сцена I 2003 год

[На крылечке дома, построенного в колониальном стиле, Оливия в белой одежде для тенниса поджидает, когда наконец придет Джозеф. В кресле-качалке сидит мать Джозефа с бокалом спритца в руке.]

Ледиберд. А теперь подойди ко мне и сядь. Я рада, что у нас выдалась минутка поговорить. Джозеф нечасто приводит к нам своих девушек, знаешь ли. Почти все Дни благодарения мы проводим исключительно в семейном кругу. Расскажи о себе, дорогуша. Откуда ты? Чем занимаются твои родители?

Оливия. Ниоткуда… и ничем. У меня нет родителей, миссис Даттон.

Ледиберд. Чепуха. У всех есть родители. Или, может, ты выскочила из чьей-то головы? Мне жаль, но ты не похожа на Минерву. Тебе, конечно, могут не нравиться твои родители, и, видит Бог, мне не нравились мои, но все же они у тебя есть.

Оливия. Я сирота.

Ледиберд. Сирота. И что же, никто не пожелал удочерить такую красавицу? Ни за что не поверю. Ты, конечно, можешь быть довольно замкнутой девушкой… о да, я вижу, ты была довольно замкнутой в детстве. И что хуже всего, слишком умной.

Оливия (после долгой паузы). Джозеф что-то задерживается.

Ледиберд. Самовлюбленный мальчишка. Наверняка пялится в зеркало, строит рожи и любуется своей жуткой прической.

(Они дружно смеются.) В любом случае я вижу, что ты не хочешь об этом говорить, и я тебя не виню. Я вижу, что для тебя это как соль на рану, милая. Но семья – это самая важная вещь на свете. Самая. Ты – тот, кем считает тебя твоя семья. Без семьи ты никто и ничто.

Оливия вздрагивает и поднимает взгляд. Ледиберд смотрит на нее и широко улыбается.

Оливия. Я не никто.

Ледиберд. Не хочу тебя обидеть, милая, но я в этом очень сильно сомневаюсь. Безусловно, ты красотка, но этого недостаточно, чтобы претендовать на такого мальчика, как Джоуи. Ах да, он в тебя влюблен, но он во всех влюблен! Если ты боишься разбить ему сердце, можешь не переживать на этот счет. Он найдет себе новую девушку за считанные секунды. Ты же можешь просто сбежать – и сэкономишь нам время. Дай ему возможность найти кого-нибудь более… подходящего.

Оливия (медленно). Подходящего. Вы имеете в виду – девушку из богатой семьи? Это даже забавно, миссис Даттон, потому что у меня есть семья. И они по-королевски богаты.

Ледиберд. Скажи мне, ты лгунья? И когда же ты лгала – сейчас или когда говорила, что ты сирота? Так или иначе, я не верю ни единому твоему слову, как не верила с тех пор, как ты появилась здесь.

Джозеф (неожиданно выходит, беззаботно насвистывая и ослепительно улыбаясь). Привет, красотки!

Оливия. Я никогда не лгу, миссис Даттон. Я патологически честная. А теперь, если вы не против, я пойду и сыграю партию в теннис с моим будущим муженьком! Му… я сказала муженьком. Мужем, конечно. Джозефом!

– Ты попал прямо в десятку, – сказала Матильда, поднимая взгляд. В уголках ее рта скопилась горечь.

– Ты еще познакомишься с моей матерью, – сказал Лотто. – Просто хочу, чтобы ты была готова к этому. Она до сих пор спрашивает, когда я найду себе какую-нибудь милую девушку и остепенюсь.

– Ауч, – сказала Матильда. Она посмотрела на него поверх кофе и рогаликов. – Патологически честная, значит?

Он посмотрел на нее. Повисла пауза.

– Ладно, – кивнула она.

«Гэси», 2003 год

«Что могло подтолкнуть молодого сценариста, Ланселота Саттервайта, чей талант до сих пор проявлял себя в основном как воплощение дикого Юга, написать пьесу, восхваляющую Джона Уэйна Гэси, серийного убийцу и педофила, наряжавшегося в костюм клоуна? Возможно, если бы не деревянные диалоги, жуткие песни а капелла, которые исполняет Гэси, и не графические сцены убийства и насилия, публика не покинула бы зал через три часа, задаваясь одним-единственным вопросом: зачем мы купили билет?! Эта пьеса не только невероятно плоха, но еще и совершенно безвкусна! Возможно, это поклон лучшим работам Саттервайта или дань Суинни Тодду, но, как бы это ни было печально, Ланселот Саттервайт определенно не Стивен Сондхейм и никогда им не станет».

Дочитав статью, Матильда отшвырнула газету.

– Ты был прав. Это снова Фиби, мать ее, Дельмар.

– А остальным понравилось, – сказал Лотто. – Обычно я расстраиваюсь из-за плохих отзывов, но эта сучка настолько предвзята, что мне уже даже наплевать.

– Как по мне, так пьеса очень забавная! – сказала Матильда.

– Забавная, – согласился Лотто. – Все чуть животы не надорвали.

– Фиби Дельмар. Пять пьес, пять разгромных статей. Эта женщина совершенно не разбирается в искусстве.

Они переглянулись с улыбкой.

– «Напиши еще одну»? – опередил ее Лотто. – Да, я знаю.

«Гримуар», 2005 год

– Ты чертов гений, – сказала Матильда, откладывая рукопись.

– Ну так отблагодари, – предложил Лотто.

– С радостью, – отозвалась она.

«Зимний Хэмлин», 2006 год

На премьеру пришли Салли и Рейчел со своим новым мужем. Мужем. Мужчиной! А куда же подевалась Элизабетт? Матильда и Лотто ехали на бранч на такси, держась за руки и общаясь без слов. А вот новоиспеченный муж трещал без умолку.

– Приветливый тупица, – вынесла свой вердикт Матильда чуть позже.

– Безграмотный червяк, – добавил Лотто. – Что она делает? Я думал, она лесбиянка. Мне нравилась Элизабетт. У нее были просто великолепные сиськи. Где она только подобрала этого обдолбыша?

– То, что у него на шее татуировка, еще не значит, что он обдолбыш, – сказала Матильда и после паузы добавила: – Наверное.

После колледжа Рейчел просто не знала, куда себя деть. Целыми днями носилась по дому как неугомонная колибри, занималась то кухней, то своими волосами, то фигурой, и этому не было конца.

– Люди не женятся в двадцать три только потому, что у них был плохой год, – сказал Лотто.

– Ты женился в двадцать три, – сказала Рейчел. – Умоляю, поведай нам еще раз эту историю.

– Туше, – улыбнулась Матильда.

Лотто покосился на нее.

– И вообще-то нам было по двадцать два, – сказала она.

В любом случае, как уже было сказано, у Рейчел был плохой год. Элизабетт бросила ее, и виновата была Рейчел – она сделала что-то такое, отчего и сейчас краснела, а ее муж сжимает под столом ее коленку.

Тогда она вынуждена была вернуться домой, в пляжный домик, под крыло Салли. А Пит работал неподалеку, в «Морском мире».

– Ты, наверное, ученый, Пит? – спросила его как-то Матильда.

– Нет, я кормлю дельфинов, – ответил тот.

По словам Рейчел, Пит оказался в нужное время в нужном месте. А еще Рейчел собиралась поступать на юридический, и, если Лотто не будет против, по окончанию хотела бы забрать то, что ей причиталось.

– Неужели ма отлучила и тебя тоже? – удивился Лотто. – Боже, бедная женщина. Ей придется отменить праздник передачи наследства, которого она так долго ждала. Теперь ей некого будет пригласить, да никто и не придет, но она все равно получит удовольствие – планируя событие. Твои любимые бараньи отбивные, Рейчел. Торт размером с пирамиду ацтеков. Девушки с цветами и в пышных юбочках. Все ее родственники-янки с ожогами от солнца готовы лопнуть от зависти. Не удивлюсь, если она превратит передачу законного наследства в чокнутую церемонию спасения от бедности или во что-то вроде того.

Салли вздрогнула и принялась с преувеличенным интересом изучать свою салфетку.

– Она… не отлучала меня, Лотто, – тихо сказала Рейчел, и повисла долгая пауза. Лотто моргнул.

– Мне пришлось подписать брачный контракт, – сказал Пит. – Согласно ему, я получу только два миллиона. – Он скорчил притворно-печальную мину.

Все опустили взгляд в свои стаканы с «Кровавой Мэри». Пит покраснел и добавил:

– Я имею в виду… если что-то случится.

– Ничего не случится, милый, – сказала Рейчел.

Однако его опасения не были напрасны. Через шесть месяцев светлокожая, светловолосая Элизабетт с мягкой грудью и кошачьими глазами вернулась к Рейчел, и уже навсегда.

В театре Лотто наблюдал за сестрой и тетей. Через десять минут, когда их тушь потекла, он облегченно вздохнул и потер лицо.

После всех выходов на бис, поздравлений и объятий, а также речи, которую он прочитал обожающим его актерам с горящими глазами, Матильда увела его через заднюю дверь в бар, куда ассистент уже привел всю его семью.

Салли рыдала у него на груди, Рейчел с силой обняла его за пояс, и, пока они тискали его, Пит все пытался пролезть между ними и похлопать его по плечу.

– Подумать не могла, что ты так хочешь детей, – прорыдала ему на ухо Салли.

Лотто удивленно взглянул на тетушку.

– С чего ты это взяла? Что я хочу детей? – спросил он.

– Ну, это… пьеса о семье, о том, как многое передается от поколения к поколению, – сказала Рейчел. – О том, как человек прикипает сердцем к земле, на которой родился. Это очевидно. К тому же Дороти беременна, у Джули тоже есть ребенок. Даже Гувер носит ребенка в переноске, как кенгуру. Разве не очевидно?

– Нет, – рассмеялась Матильда.

Лотто пожал плечами.

– Возможно, – сказал он.

«Элеонора Аквитанская», 2006 год

Невысокий мужичок ворвался в темную клетушку ВИП-зоны. Его седые волосы растрепались. На нем был длинный зеленый плащ с широкими рукавами, который делал его похожим на гигантскую бабочку сатурнию.

– О, мой милый мальчик, мой дорогой, дорогой Лотто, ты это сделал! Я всегда знал, что ты добьешься успеха! Театр у тебя в крови. Позволь же Талии поцеловать тебя в щеку!

Лотто улыбнулся коротышке, подражающему Талии, и позволил ему расцеловать себя в щеки. Он взял бокал шампанского с подноса проходящего мимо официанта.

– Мне всегда нравилась Элеонора Аквитанская, – сказал Лотто. – Она гениальна, мать современной поэзии. А теперь, простите меня, я вижу, что мы с вами знакомы, но напомните, как мы познакомились.

Коротышка отстранился, удивленно моргая.

– Ох. Мой милый мальчик, не знаю, простишь ли ты меня, но я следил за твоей карьерой, и с таким удовольствием! Твои пьесы… Я вижу тебя в каждой из них! Я следил за тобой так долго, что мне начало казаться, что и ты знаешь обо мне все. Старый учительский предрассудок! Да-да, я был твоим учителем в средней школе. Дентон Трэшер. Это… – Он вдохнул, и выглядело это несколько наигранно. – Это имя никак не отзывается у тебя в памяти?

– Простите, мистер Трэшер, – сказал Лотто. – Но нет. Не припоминаю. У меня просто беда с памятью. Но все равно спасибо, что вы пришли и… – Он улыбнулся коротышке.

– Ты… не помнишь? – заикнулся тот, а затем вдруг резко покраснел, и вид у него сделался такой, словно он готов был лишиться чувств прямо на месте.

Матильде, которая все это время стояла рядом с мужем, стало любопытно. Память Лотто была поистине феноменальной, острой, как грань алмаза. Он не забыл еще ни одного лица и мог запросто пересказать пьесу, прочитав ее дважды.

Под ее пристальным взглядом Лотто обернулся к какой-то очередной звезде и поцеловал ее руку. За всем показным обаянием и легкими смешками она ощутила в нем внезапный всплеск каких-то странных эмоций.

Дентон Трэшер удалился.

Матильда тронула мужа за руку. Лотто договорил со звездой, а когда та отплыла в сторону, неожиданно повернулся к Матильде и уткнулся лбом в ее плечо. Пара минут – и он снова вернулся к остальным.

«Стены, потолок, пол», 2008 год

– «Стены, потолок, пол»? – недоверчиво спросил продюсер. Он был мягким человеком с очень сонными глазами, во влажной груди которого билось поистине каменное сердце.

– Первая часть трилогии о потере наследства, – сказал Лотто. – Та же семья, другие главные герои. И они теряют фамильное поместье, где хранилось все самое ценное, вся их история, воспоминания, вся их любимая мебель. Трагедия. Мы надеялись, все три части можно будет запустить параллельно.

– Параллельно. Боже. Как амбициозно, – сказал продюсер. – И какая часть трилогии эта?

– Самая важная, – твердо ответил Лотто. – Психологически.

«Последний глоток», 2008 год

– «Последний глоток». Хм, дайте угадать. – Продюсер призадумался. – Тема – алкоголизм?

– Лишение права выкупа закладной, – сказал Лотто. – А последняя – «Благодать» – про ветерана Афганистана, который только что вернулся домой.

– Военная история под названием «Благодать»?

– Я две недели прожил в корпусе морских пехотинцев в Афганистане, – сказал Лотто. – И каждую минуту мне казалось, что я вот-вот умру. И не умирал. Я чувствовал на себе чье-то благословение, и это даже несмотря на то, что ушел от религии еще в детстве. Верите или нет, но это самое подходящее название.

– Вы меня убиваете. – Продюсер на секунду прикрыл глаза, а затем сказал: – Ладно. Я прочту их, и если они мне понравятся, мы ими займемся. Вы сразили меня своими «Источниками» и «Гримуаром». У вас в голове определенно происходит что-то интересное.

– Договорились, – прозвучал голос Матильды со стороны кухни, где она выкладывала на тарелку свежеиспеченное бельгийское печенье.

– Только не на Бродвее. Где-нибудь в Нью-Джерси.

– Первое время. – Матильда примостила поднос и чай на столике.

Продюсер рассмеялся, но его никто не поддержал.

– Вы не шутите, – ухмыльнулся он.

– Прочтите это и увидите, – ответила Матильда.

Неделей позже продюсер перезвонил им и сказал всего одно слово:

– Увидел.

– Я не сомневалась, – отчеканила Матильда. – Это трудно не увидеть и не понять. Все понимают. В основном.

– Не сомневались, значит? Он же обыкновенный выпендрежник. Все эти шуточки и кривляние. Как вы, черт возьми, смогли разглядеть в нем это?

– И тем не менее, разглядела. С первого же взгляда. Он чертова звезда. И я ни разу в этом не усомнилась – ответила Матильда, чуть было не обронив опасное «почти».

ПОСЛЕ ТОГО КАК ОНИ ДОГОВОРИЛИСЬ С ПРОДЮСЕРОМ, Матильда пошла к Лотто, сидящему на веранде их нового загородного дома.

[Дом все еще был в катастрофическом состоянии: дрянная обшивка снаружи и сухая кладка внутри, но Матильда точно знала, что под всем этим беспорядком скрывается красота. Она видела ее в узорчатой мозаике гладких камней в стене и старинных деревянных балках.]

Спереди дом укрывал вишневый сад, а на заднем дворе со временем мог бы прекрасно разместиться небольшой бассейн. Матильда уже несколько месяцев как ушла со своей прежней работы и взяла на себя всю деловую часть работы Лотто. Они решили оставить квартирку с одной спальней в городе и использовали ее как временное жилье, пока Матильда приводила дом в порядок. Жизнь полна возможностей. Или просто полна. Вскоре ей уже не придется беспокоиться о телефонных счетах и нервно потирать кредитку перед новой покупкой. Матильда буквально светилась от радости, прямо как лучи холодного солнца, выманивающие из промерзлой почвы ростки зеленой ариземы.

Лотто лежал, лениво наблюдая за тем, как мир постепенно пробуждается после зимы. Они с Матильдой были женаты уже семнадцать лет. Она жила в самой теплой комнате его сердца. Иногда ему казалось, что жену и спутницу он разглядел в ней прежде, чем саму «Матильду». Ее образ возник перед ним до того, как облекся в физическую форму. Но сейчас все изменилось. Когда она шла к нему по веранде, он внезапно увидел ее, увидел целиком. И какой-то странный темный хлыст, свернувшийся у нее внутри. Каким-то образом она умудрялась хлестать им достаточно нежно и осторожно, чтобы Лотто продолжал двигаться.

Ее холодная рука легла на живот, который он подставлял солнцу, надеясь немного подрумянить зимнюю белизну.

– А ты тщеславен, – промурлыкала она.

– Актер в теле сценариста, – грустно отозвался Лотто. – Я всегда буду тщеславным.

– Ну… в этом весь ты, – сказала Матильда. – Ты всегда нуждался в любви незнакомцев. Нуждался в том, чтобы люди тебя видели.

– Меня видишь ты, – сказал он, с удовольствием услышав отголоски своих недавних мыслей.

– Это правда, – сказала она.

– А теперь. Пожалуйста. Скажи мне все, – сказал Лотто.

Матильда вытянула над головой свои длинные руки. За зиму ее подмышки покрылись пушком и стали похожи на два гнездышка. Она могла бы выносить там птенцов малиновки.

Она взглянула на него, наслаждаясь этим мгновением, – она уже знала хорошие новости, а он еще нет. Затем она резко опустила руки и вздохнула.

– Правда, хочешь услышать?

– Господи, Эм, ты меня убиваешь! – не выдержал Лотто.

– Твои пьесы берут. Все три, – наконец сказала она.

Лотто рассмеялся, стиснул ее ладонь, покрытую строительной пылью, поцеловал, укусил за палец, переключился на предплечье, шею, а затем вдруг вскинул ее на плечо и крутил, как на карусели, до тех пор, пока земля не закачалась под ногами. А после, в ярком свете и под пристальными взглядами птичек, оставил след долгого поцелуя на ее животе и стянул с нее белье.

5

ПОЛНОЕ НЕПОНИМАНИЕ, сырая рыба, долгий перелет, затем короткий и, наконец, – дом. Сквозь толстое стекло иллюминатора Лотто наблюдал за тем, как трап пересекает залитый солнцем асфальт взлетной полосы, приближаясь к самолету. Когда они приземлились, короткий весенний дождь брызнул на землю и тут же стих. Больше всего на свете Лотто хотел сейчас уткнуться лицом в шею Матильды и почувствовать умиротворяющую нежность ее волос. Целых две недели он писал пьесу в резиденции для писателей в Осаке. Лотто еще никогда не проводил так много времени вдали от жены. Это слишком. Каждое утро он просыпался в одиночестве, чувствуя опустошающий холод на том месте, где должна была лежать его Матильда. Трап покрутился и три раза слепо ткнулся в самолет, точно какой-то неумелый девственник, прежде чем наконец состыковалась с дверью.

Какое же это счастье – остановиться на пару минут на верхней ступеньке трапа и потянуться всем своим большим и длинным телом, вдыхая запахи масла, навоза и озона, пропитавших маленький аэропорт в Олбани. Чувствовать поцелуи солнца на своих щеках и знать, что где-то есть дом и жена, которая ждет его на ужин. Холодное вино, горячий душ, гладкая кожа Матильды, а затем – здоровый сон, который прогонит усталость из его тела. Счастье снова захлопало крыльями. Лотто так увлекся, что совсем забыл об остальных пассажирах, которые уже начали проявлять нетерпение.

Вспомнить его заставил толчок тяжелой руки в спину.

И не успел Лотто подумать, что это оскорбительно, как его толкнули снова.

Твердый асфальт скатертью расстелился перед ним. Перед глазами мелькнул нервный ветроуказатель, скошенная крыша здания аэропорта, дорожки для пассажиров сверкнули в солнечных лучах, нос самолета и потягивающийся пилот каким-то образом отпечатались у него на сетчатке. Все это пронеслось перед его взглядом за какое-то мгновение, хотя Ланселоту казалось, что он оборачивается целую вечность, чтобы взглянуть на того, кто его толкнул. Но вот его правое плечо ударилось о перила трапа, невоспитанный пассажир прорвался наконец к выходу из темной пещеры салона – крикливый мужчина с лицом и волосами ярко-помидорного цвета, изборожденным морщинами лбом да еще и в жутких клетчатых шортах – писаный красавец, ничего не скажешь. Лотто ударился головой о ступеньку и кубарем скатился вниз. Перед глазами все поплыло. За спиной у неприятного мужика он увидел стюардессу, ту самую, которая принесла ему две мини-бутылки бурбона, после того как он испытал на ней свои старые актерские приемчики. До того как он успел себя одернуть (все же он женат и верен своей жене), ему в голову успела прийти короткая фантазия о том, как они с ней могли бы закрыться в туалете самолета, где она, с задранной юбкой, обвивала бы его ногами за пояс и зажимала ладонями рот, в то время как он спускался все ниже и ниже, двигаясь в соблазнительном ритме стаккато.

Теперь же он совсем в другом ритме летел вниз, инстинктивно пытаясь остановиться, услышал странный хруст в области голени, а затем – еще более странное онемение. Когда падение наконец замедлилось, Лотто чуть ли не с облегчением шлепнулся в мелкую, согретую солнцем лужу. Его плечо промокло, уши наполнились водой, хотя ноги все еще оставались на трапе, причем одна из его ступней совершенно жутко вывернулась наружу, подрывая достоинство своего владельца.

Томатный мужик спустился по трапу. Не человек, а ходячий стоп-сигнал. Его тяжелые шаги вызвали в теле вспышку боли. Когда он приблизился, Лотто машинально закрылся рукой, той, что не онемела, но неприятный тип просто переступил через него. Причем так, что Лотто на секунду увидел белое, покрытое волосами бедро в распахнувшейся штанине его шорт, и неприятный клубок лобковых волос. После тип пересек сверкающую от воды полосу и скрылся в дверях терминала.

Столкнул и просто ушел?

Кто вообще так поступает с людьми? И почему именно с ним? Что он такого сделал?

[Ответа не было. Мужчина скрылся.

Перед глазами Лотто замаячило нежное лицо стюардессы. Ее ноздри раздулись, как у лошади, когда она коснулась его шеи. Лотто закрыл глаза. Последнее, что он услышал, – чей-то крик.]

Рентген показал перелом.

На всю левую часть тела Лотто наложили гипс, затянули его в ремни, запутали в марлю и напичкали таблетками, от которых у него возникло чувство, будто его тело засунули в плотный резиновый кокон. Если бы в нем были эти таблетки во время падения, то он ударился бы об асфальт только для того, чтобы отпружинить повыше и вспорхнуть с голубями ввысь, а после славно расслабиться с ними на крыше аэропорта. По пути в город он фальцетом спел гимн Земле, Воздуху и Огню. Матильда позволила ему съесть два глазированных пончика, и Лотто разрыдался, потому что это были лучшие пончики в его жизни, настоящая пища богов.

Теперь им придется провести за городом все лето, а ведь его пьеса «Ледяные кости» находились в стадии репетиций и ему надо было присутствовать на них. Но что он может сделать в таком состоянии? Он не сумеет взбираться по лестницам на декорации и не решится просить режиссера носить его. Да он даже не способен взобраться по лестнице в их квартирку!

Он сидел на лестничном пролете, разглядывая черно-белую плитку. Матильда бегала туда-сюда, перенося из квартиры в машину еду, одежду и все, что могло бы им понадобиться.

Дочь управляющего выглянула из-за двери и смущенно посмотрела на Лотто.

– Эй, привет, малышка! – обратился к ней Лотто.

Девочка сунула в рот палец, а когда вытащила, он был весь мокрым.

– Что это за странненькая бедолажка сидит тут на лестнице? – спросила она, словно маленькое эхо какого-нибудь взрослого.

Лотто позвал управляющего. Тот высунулся из своей двери, чуть более красный, чем обычно, окинул взглядом гипс и повязку Лотто, сграбастал ребенка, вернул в квартиру и быстро захлопнул дверь.

В машине Лотто залюбовался Матильдой. Какая же гладкая и нежная у нее кожа, точно рожок мороженого. Ему хотелось облизать ее. Если бы вся левая часть его тела не была залита гипсом, он бы точно ударил по кнопке аварийной остановки и вылизал Матильду, как корова – соляную голову.

– Все дети – придурки, – сказал он. – Боже, благослови их. Мы могли бы завести такого, Эм. Особенно сейчас. Ты все лето будешь моей сиделкой, так что у тебя бесплатная лицензия на использование всего моего тела и на самое безумное желание, какое у тебя есть. В результате мы могли бы произвести на свет очаровательного маленького ссыкунишку.

Они уже давно не использовали противозачаточные средства, да и ни один из них не был болен, так что вся проблема заключалась исключительно в удаче и времени. Но когда он не был пьян или под кайфом, всегда был более осторожен, спокоен и чувствителен к ее желаниям.

– Похоже, эти твои таблетки просто супер, да? – спросила Матильда. – Со стороны точно супер.

– Сейчас как раз пора, – настаивал Лотто. – Даже больше, чем пора! У нас есть деньги, дом, и ты еще… можешь забеременеть. Твои эти скоро могут сморщиться, и все. Нам уже сорок. Еще немного, и мы рискуем заполучить ребенка с подтекшей крышей. Нет, не то, чтобы иметь ребенка-тупицу очень плохо. Умники быстро просекают что к чему и сбегают, не успеешь и оглянуться. Тупица задержится дольше. Но, с другой стороны, если мы еще немного затянем с этим делом, то пиццу на его день рождения будем нарезать, когда нам будет по девяносто три. Нет, нужно заняться этим как можно скорее. Например, когда доедем. Когда доберемся до дома, я забеременею тебя к чертовой матери, так и знай.

– Это самая романтичная вещь, которую ты мне когда-либо говорил, – сказала Матильда. Они съехали с грунтовой дороги, и под колесами зашуршал гравий.

А вот и знакомые вишни. Господи, они живут в вишневом раю.

Стоя у задней двери, Лотто наблюдал за тем, как Матильда открывает стеклянную дверь и выходит на веранду, спускается по траве к новенькому сияющему бассейну. Возле него возились два загорелых, мускулистых садовника. Их тела поблескивали на солнце. Белоснежное легкое платье великолепно смотрелось на точеной фигурке Матильды, а в сочетании с коротко остриженными платиновыми волосами делало ее просто ошеломительной. Она сама, раскаленное от солнца небо, мускулистые садовники – все это было просто невыносимо для сердца драматурга. Живая картина. Лотто внезапно сел. Его глаза заволокло чем-то теплым.

Вся эта красота была его апогеем, его удачей. Но на самой глубине этой впадины счастья все же скрывалась крошечной субмариной непонятная, странная боль…

ЛОТТО ПРОСНУЛСЯ В ПРИВЫЧНОЕ ВРЕМЯ, выныривая из странного сна, в котором он плескался в гигантском, намного больше его самого джакузи, заполненном воздушным пудингом. Лотто старался изо всех сил, но никак не мог из него выбраться. В конце концов мучения стали просто невыносимыми, и он застонал так громко, что разбудил Матильду. Она склонилась над ним, обдавая ужасным со сна дыханием. Ее волосы щекотали его щеку.

Когда она чуть позже вошла в комнату с подносом, груженным яичницей, сырным кремом с луком, черным кофе и влажной розой в вазочке, ее лицо было подсвечено непонятной радостью.

– Тебе нравится, когда я такой, да? – проворчал Лотто, кивая на свое увечье.

– Впервые за весь наш брак – да, – сказала Матильда. – Ты впервые не напоминаешь мне ни черную дыру депрессии, ни маньяка-трудоголика. Это мило. Теперь, когда ты не можешь сбежать, мы можем даже фильм посмотреть, да еще и до конца! – сказала Матильда, затаив дыхание, и даже слегка покраснела [Бедняжка!]. – Или мы могли бы вместе поработать над каким-нибудь романом.

Лотто попытался улыбнуться, но ничего не вышло. Утром мир почему-то выглядел намного хуже, и с Матильды вдруг сползла вся ее глазурь. Яйца заплыли жиром, кофе был слишком крепким, и даже запах розочки в вазе сейчас внушал ему отвращение.

– Или нет, – поколебавшись, сказала Матильда. – Это была просто идея, я не…

– Прости, любимая, – сказал Лотто. – Кажется, у меня пока нет аппетита.

Матильда поцеловала его в лоб и прижалась к нему прохладной щекой.

– У тебя жар. Принесу тебе эту твою волшебную таблетку.

С этими словами она ушла, и Лотто пришлось обуздать свое нетерпение и подождать, пока она сходит за водой, открутит крышку бутылки, наполнит стакан и таблетка наконец окажется у него на языке.

МАТИЛЬДА ПОДОШЛА К ГАМАКУ, где Лотто мрачно созерцал, как солнечные брызги проливаются из шумящей листвы деревьев и сверкают на поверхности бассейна. Его бутылка бурборна опустела на треть, хотя на часах и было всего половина пятого. Но кому какое дело? Ему никуда не надо идти, не надо ничем заниматься. Лотто был в глубочайшей депрессии, совершенно и абсолютно разбит. Секвенция Перголези «Stabat Mater» разрывала колонки в столовой так, что долетало даже до Лотто в его гамаке. Он хотел позвонить матери и закутаться в ее милый, нежный голос, но вместо этого смотрел документальный фильм о Кракатау на своем ноутбуке. В его голове клубились фантазии о том, как выглядел бы мир, если бы его покрыл вулканический пепел. Как если бы какой-нибудь вредный ребенок схватил его и измазал черными и серыми мелками. Все воды загрязнились бы, деревья обратились в прах и смешались с пеплом, а весь этот чудесный дерн покрыл бы слой блестящего масла. Царство Аида. Асфоделевы поля покаяния и наказания, крики, разрывающие ночь, клекот костей мертвецов. Лотто блаженствовал в созданном им же ужасе. Упивался своим несчастьем и сломленностью. Было в этом какое-то мазохистское удовольствие.

– Милый, – осторожно обратилась к нему жена, – я принесла холодный чай. Хочешь?

– «Будет ли погода холодной, погода ли будет жаркой, нам с тобой будет удобно, нам с тобой будет сладко. И неважно, какая погода»[17]17
  Стихотворение неизвестного английского поэта.


[Закрыть].

– Это даже слишком верно, – вздохнула Матильда, и тут Лотто заметил, что на ней старая голубая хиппи-юбка, та, которую она носила, когда они еще почти не знали друг друга и он запрыгивал на нее по четыре раза в день. Она все еще умудрялась его очаровывать, его милая женушка. Матильда осторожно забралась в гамак, но все равно каждое ее движение отдавалось болью в сломанных костях Лотто.