Текст книги "Свободное падение"

Мои глаза округлились от ужаса. Я знала: того, что мы видим на экранах, в реальной жизни не было, и тем не менее меня обуял неподдельный ужас. Сценарий напомнил мне сетевые тесты из серии «А как поступите вы?», оценивающие нравственный уровень человека. Бек любил ими развлекаться. Единственное, там не было ни звука, ни видео. Там бы я не услышала надрывного плача ребенка и не увидела застывших в отчаянии лиц его родителей.

– Человек, стоящий рядом с вами, весит четыреста восемьдесят четыре фунта, – продолжала доктор Тарсус. – Он одновременно страдает слепотой и глухотой. Вы учитесь на третьем курсе медицинского института и подрабатываете, присматривая за ним. Он беспрекословно вам подчиняется и пойдет туда, куда вы скажете. Если в течение ближайших десяти секунд он станет переходить через рельсы, трамвай собьет его, двигаясь со скоростью тридцать две мили. Столкновение существенно замедлит ход трамвая, и вагон остановится, не доезжая до застрявшей коляски. У вас есть несколько вариантов выбора. Вопрос: в свете известной вам информации какой вариант является наиболее благоразумным?

Через несколько секунд экран ожил. Я снова была участницей действия. Я повернулась направо и теперь смотрела на грузного мужчину. Тот стоял и явно ждал моего сигнала. Трамвай снова зазвонил. Я оглянулась на родителей малыша. Те лихорадочно дергали ручку коляски. Могла ли я убедить их отбежать подальше от путей и увести остальных детей? Достаточно было взглянуть на их отчаянные, перекошенные страхом лица, чтобы понять: бесполезно и пытаться.

Я оглянулась по сторонам, ища иной вариант. По другую сторону от рельсов стояла тележка торговца хот-догами. Сам он, в нахлобученной полосатой шляпе, с интересом глазел на происходящее. Тележка была на колесах. Сколько она могла весить: больше, чем толстяк, или нет? Этого я не знала. Я снова оглянулась на коляску. Смогу ли я помочь этому семейству уцелеть? Я задвигала ногами, как при беге на месте. Камера двигалась вместе со мной. Я бросилась к ним, и через пару секунд уже была рядом.

Колесо попало в канавку между стальными рельсами, где его и заклинило. Родители до сих пор безуспешно пытались вытащить коляску за ручку. А что, если ее толкать? Я попробовала толкнуть коляску. Колесо повернулось, и коляска передвинулась на несколько дюймов.

– Толкайте коляску! В противоположную сторону! – закричала я, совсем забыв, что эти люди – виртуальные персонажи, управляемые компьютером.

Смогут ли они меня услышать? Кажется, услышали. Родители малыша налегли на ручку и принялись толкать коляску. Я быстро вернулась к тележке торговца хот-догами. Если она весит меньше, нежели толстяк, столкновение с ней не так сильно замедлит ход трамвая, но все-таки частично погасит его скорость. Если родителям удастся оттащить коляску на десяток ярдов, то, быть может, трамвай не наедет на ребенка? Надо попробовать. Я не могла сделать слепого и глухого толстяка живым «замедлителем» трамвая.

– Помогите мне сдвинуть вашу тележку на рельсы! – крикнула я торговцу.

– Ишь чего захотела! – крикнул он в ответ.

Тогда я сама схватилась за ручку тележки. Та даже не шевельнулась.

Черт! Таймер в нижнем углу экрана уже отщелкал двадцать одну секунду. Трамвай неумолимо двигался к нам. Я должна что-то предпринять, причем быстро.

Я вертела головой по сторонам, ища, чем замедлить ход трамвая. Ничего. Только толстяк и коляска.

И еще… я сама.

Когда цифры на таймере приблизились к сорока, я выбежала на середину колеи, зажмурилась и приготовилась получить страшный удар… Естественно, я ничего не почувствовала. Только услышала сигнал окончания имитационного сеанса. Я приоткрыла один глаз. На экране светилась крупная надпись: «ЧИСЛО ЖЕРТВ: 2». Мое обезображенное и окровавленное «тело» лежало под трамваем. Погиб и отец малыша. Его зацепило бампером вагона. Я догадалась: когда я не сумела остановить трамвай, отец ребенка пожертвовал собой. Его жена, малыш и двое старших детей были живы. Жив был и толстяк, безучастно стоящий возле рельсов.

Экран погас, а через секунду на нем появился список нашей группы. Фамилии располагались по числу «жертв». Семеро одноклассников действовали успешнее меня. У них был всего один погибший: увечный толстяк. Я оказалась посередине. Остальные четверо предпочли вообще не вмешиваться, и у них, в полном соответствии со словами доктора Тарсус, трамвай погубил всю семью. Я разжала кулаки и расправила плечи. Быть «середнячком» не так уж и плохо. Стены кабинки вновь стали прозрачными. Доктор Тарсус сидела на стуле.

– Хочу сказать несколько слов об имитационном моделировании, которым нам предстоит заниматься. Целью каждого упражнения является умение определять то, что экономисты и социологи называют суммарным позитивным воздействием. Те из вас, кто пожертвовал жизнью толстяка, достигли ожидавшегося результата. Из всех участников данного сценария его жизнь имела наименьшую ценность. Слепой, глухой, неимоверно толстый, он не вносил практически никакого вклада в благосостояние общества. Благоразумным решением проблемы было пожертвовать его жизнью, чтобы остановить трамвай. Из всех доступных вам вариантов выбора только этот оказывал суммарное позитивное воздействие.

– А почему оно было суммарным и позитивным? – спросил кто-то. – Да, этот вариант был наилучшим выбором, но человек все равно погиб.

– Замечательный вопрос, – отозвалась доктор Тарсус. – Да, человек погиб. Но какой человек? Тот, который не приносил никакой пользы и был лишь обузой для общества. Напрасной тратой ресурсов. На самом деле общество в целом лишь выиграло бы от его гибели.

Мне стало мерзко. Неужели гибель этого толстого, увечного человека стала бы выигрышем для общества?

– Имитационная модель, с которой вы работали, иллюстрирует давнюю этическую проблему. Ее остроумно назвали «трамвайной проблемой». Каждый год, в первый день занятий, я ставлю ее перед новыми учениками. И каждый год мои ученики разделяются на две почти равные части: тех, кто жертвует жизнью толстяка, и тех, кто остается наблюдателем. – Доктор Тарсус замолчала и посмотрела в сторону моей кабинки. – Но в этом году одна ученица проявила, так сказать, креативность.

«Креативность – это совсем не плохо, – сказала я себе. – Креативность – это…»

– Рори, – произнесла она мое имя, отчего я напряглась всем телом, чувствуя себя белой вороной. – Ты попыталась остановить трамвай, пожертвовав собой. Из всех участников этого сценария у тебя – наивысший коэффициент ценности. Следом за тобой идет отец малыша – известный венчурный капиталист, которого ты тоже погубила. – Слова Тарсус хлестали меня, как розгой. Я вросла в стул. – У тебя, наверное, комплекс героя?

Мне показалось, что вопрос чисто риторический. Только потом я сообразила: она ведь ждет моего ответа.

– Э-э, нет, – промямлила я. – Я просто…

– Героизм – это скрытая форма нарциссизма, – оборвала меня преподавательница. – А нарциссизм лишен объективности, без которой бесполезно говорить о благоразумии. Поэтому, если ты хочешь доказать, что достойна учиться в Тэдеме, советую побыстрее избавиться от самолюбования.

Доктор Тарсус отвела взгляд от моей кабинки и весь остаток занятия больше ни разу не посмотрела в мою сторону. Неужели она сомневается, что я достойна учиться в Тэдеме? А если не только она? Тарсус ударила по моему дремавшему страху.

Второй мой инфоблок был в другом здании, и я почти бегом отправилась туда, боясь опоздать. Войдя в класс, я увидела преподавателя: он стоял на стуле, поправляя гирлянду бумажных фонариков, свисавших с потолка. Это помещение было больше похоже на привычный класс. Ряды металлических столов и стульев и единственный экран на передней стене. Почти в таких же классах я занималась в Сиэтле. Единственным отличием были ящички для унисмартов в правом верхнем углу каждого стола. Я положила в ящичек свой унисмарт, и в списке, выведенном на экран, моя фамилия из красной стала зеленой.

– Добро пожаловать на курс когнитивной психологии, – сказал преподаватель, когда мы расселись. – Я – мистер Рудман, но вы, ребята, можете называть меня просто Рудд.

Мистер Рудман был молод: лет двадцать пять или чуть больше. Очки в модной роговой оправе. На ногах – кроссовки. В отличие от доктора Тарсус, его внешность не пугала. Наоборот, располагала к себе. Крутой парень, продвинутый технарь. Таких я видела в Сиэтле. Но этот постарше и поумнее тех ребят, которые меня там окружали. На меня пахнуло моим прежним миром, и я немного успокоилась.

– В этом курсе мы займемся такими вещами, как человеческое восприятие, память, мышление, речь и решение проблем, – начал Рудд. – Мы изучим работу здорового мозга, узнаем о его ограничениях и о том, как эти ограничения, становясь доминирующими, способны вызывать у человека различные нарушения психики.

Он нажал кнопку своего унисмарта. На экране появилась таблица из двух столбцов. Левый содержал название двадцати четырех психических расстройств, расположенных в алфавитном порядке: начиная с обостренного стресса и заканчивая трихотилломанией[9]9
  Трихотилломания – патологическая потребность постоянно трогать свои волосы.


[Закрыть]. Правый столбец был пустым. Взглянув на ящичек, где лежал мой «Джемини», я увидела на дисплее такой же список.

– Это темы для вашей первой экзаменационной работы, – пояснил Рудд. – На нее вам отводится пять недель. Выберите заинтересовавший вас тип расстройства и нажмите кнопку «Подтвердить». И не особо мучайтесь с выбором. Если вы не знаете, чту выбрать, или вам все равно, внизу есть кнопка автовыбора. Нажмите ее, и пусть за вас выбирает Люкс. – Рудд коснулся дисплея своего унисмарта, и левый столбец стал зеленым. – Удачного выбора!

Я внимательно просмотрела список, двигаясь снизу вверх. Мое внимание привлекла третья строчка снизу: «Синдром акратической паракузии (САП)».

Выбери эту тему.

Теперь голос почти кричал в моей голове. За какие-то два часа – уже второй раз. Все внутри меня напряглось. Мне вспомнились слова глупой песенки, которую я пела в детстве. Будто плеер включился в мозгу: «А ты, девчонка, берегись и в лапы Сомнению не попадись».

Лоб покрылся капельками пота. Сомнение молчало во мне с одиннадцати лет. И вдруг – трижды за одни сутки! Я резко тряхнула головой и принялась себя отчитывать: «Нечего устраивать истерику! Что Люкс выберет, то и возьмешь».

Я быстро нажала кнопку автовыбора, и моя фамилия вспыхнула напротив строчки «Клаустрофобия». Пока цвет был серым. Это означало, что я еще не нажала кнопку «Подтвердить». Я снова взглянула на строчку с «САП». Правая часть оставалась пустой.

Выбери эту тему.

Какая ирония! Сомнение советовало мне выбрать… себя самого, потому что САП как раз и означал «сомнение», но на языке медицины. Психическое расстройство у взрослых людей, слышащих пресловутый внутренний голос. Сам термин я впервые услышала от родителей Бека. Они боялись этого диагноза и всеми силами старались, чтобы врачи не поставили его сыну.

В детстве родители даже поддразнивали Бека по поводу внутреннего голоса, который он слышал. Они спрашивали, какие блюда Сомнение желает на обед, не будет ли оно против шоколадного мороженого на десерт и не налить ли Сомнению молока. Бек не сердился. Он терпеливо объяснял родителям, что Сомнение – не человек, а дух. Духи не могут ни есть, ни пить, поскольку у них нет тел. Когда мы подросли и большинство ребят научились игнорировать внутренний голос, родителям Бека стало не до смеха. Его водили к психиатру. Тот прописал Беку особый препарат эвокса, подавляющий внутренний голос, и посоветовал ему предельно загрузить свой ум и побольше времени проводить в Интернете. Бек плюнул на все советы психиатра и не стал заглушать внутренний голос. Родителям он наврал, что больше не слышит никаких голосов, но предки почему-то продолжали волноваться. Наверное, знали что-то такое, чего не знала я, вот и волновались. И вдруг мне захотелось побольше узнать об особенностях Сомнения. Я просто должна была это сделать, раз оно снова заявило о себе.

Мой палец застыл над кнопкой «Подтвердить». Моя фамилия по-прежнему мерцала серым напротив строчки «Клаустрофобия». Если я выберу САП, что в этом иррационального? Да хотя бы то, что выбор продиктован мне Сомнением. Не зря этому расстройству дали такое имя, которое точнее заумных медицинских слов. Сомнение захватывало твои мысли, заставляя тебя сомневаться в том, что твой рациональный ум считал правильным. Из любопытства я посмотрела, какое место занимал САП в списке рекомендаций Люкса.

Самое последнее.

– Осталось тридцать секунд! – объявил Рудд.

Мои одноклассники дружно выбирали темы.

Выбери эту тему.

«Я не подчиняюсь Сомнению, – объяснила я себе. – Я защищаюсь от него». Как-никак знание – сила.

Дальнейшее произошло почти молниеносно. Я впечатала свою фамилию напротив третьей строчки и нажала кнопку «Подтвердить».

Глава 6

– Возможно, вы слышали изречение: «Дурак обречен повторять историю. Человеку мудрому хватает ума этого избежать».

Преподаватель истории – сухощавый старик, которому было под восемьдесят, – говорил о наших экзаменационных работах на этот семестр. Я слушала его лишь вполуха. Мои одноклассники усердно пялились в конспекты, а я тем временем открыла Паноптикон. Мысли разбегались. Я уже читала статью о САП, но сейчас передо мной был совсем другой текст.

Синдром акратической паракузии: термин образован греческими словами akrasia, что значит «утрата контроля над собой», а также para + acusia, то есть «вне слышания». Психическое расстройство, характеризуемое постоянными арациональными слуховыми галлюцинациями, ощущаемыми как негромкий голос, звучащий внутри. Этот голос, называемый в просторечии Сомнением, обычно слышат все здоровые дети в препубертатном возрасте. Считается, что это связано с быстрым синаптическим ростом лобной коры головного мозга и является характерным для упомянутого возраста. Если же голос продолжает звучать и в постпубертатном возрасте, подобное состояние указывает на предрасположенность к синдрому акратической паракузии (САП). Хотя точная причина возникновения синдрома пока не установлена, хорошо изучены факторы, способствующие развитию этого нарушения. К ним относятся наличие САП у родителей, дедушек, бабушек и близких родственников, а также длительные периоды сильного стресса, эмоциональные потрясения и изоляция от сверстников. При раннем выявлении САП достаточно успешно лечится нейролептическими препаратами, тогда как без лекарственного вмешательства акратический мозг быстро дегенерирует, что выражается в саморазрушительном поведении и постепенно приводит к помешательству.

Я успела заметить направлявшегося ко мне преподавателя.

– Что-нибудь не ясно? – спросил он.

Кажется, препод увидел, что я занимаюсь посторонним делом. Я вежливо покачала головой. Старик двинулся дальше. Я закрыла Паноптикон, вернула страничку с конспектом, однако мысли по-прежнему были далеко от истории. Перед глазами все еще стояли слова «предрасположенность», «дегенерирует» и «помешательство».

Я слишком много беспокоилась о психическом здоровье Бека. Может, вместо этого надо было побеспокоиться о собственном? Я приняла решение игнорировать голос и занялась тем, чему меня учили: перестала его слушать. Я напоминала себе, что у меня есть вполне разумная, объяснимая причина выбрать САП темой своей работы по когнитивной психологии. Но тот факт, что на протяжении суток я трижды слышала голос, выбивал меня из колеи. Мой разум вел себя как лягушка, попавшая в банку. Третий инфоблок прошел сам по себе. Я не запомнила ничего из сказанного преподавателем. Так дальше нельзя. Я не имею права утрачивать контроль над собой.

Есть мне не хотелось, но я пошла на ланч, плетясь за стайкой девчонок, с которыми вместе сидела на инфоблоке по истории. Похоже, они успели познакомиться в летнем лагере. Кто-то открыл в столовой окна, и тишину внутреннего двора сразу нарушил гул.

В столовой я увидела Херши, и та замахала, подзывая меня. Она стояла у стойки салатного бара, накладывая латук на темную металлическую тарелку. Херши весело улыбалась. По сравнению с утром ее настроение значительно улучшилось.

– Я просто обожаю эти тарелки, – призналась она.

Я тоже взяла тарелку. Поверхность была настолько холодной, что у меня заныли пальцы. Из чего же она сделана? Я перевернула тарелку. На донышке красовался знакомый логотип «Гнозиса». Я посмотрела на корпус автомата, выдающего тарелки. Логотип был и там. Значит, «Гнозис» не только поставлял гаджеты для классных помещений. Вот уж не подумала бы, что они занимаются оборудованием для школьных столовых.

– Приятная тарелочка, – равнодушно произнесла я.

После таких событий трудно было всерьез восторгаться холодными тарелками.

Херши переместилась к огурцам. Я механически двигалась следом, беря с подносов то же, что и она. Все здесь было ярким на вид, аппетитным и свежим. Продукты поставляла ближайшая ферма. Как значилось на табличках, все они выращены с использованием только органических удобрений. Тем не менее это не вызвало у меня аппетита. Весь мой аппетит похитило Сомнение.

– Как ты думаешь, он холостой? – спросила Херши.

Я посмотрела туда же, куда глядела она, и увидела Рудда, только что отошедшего от стойки с горячими блюдами.

– Он – преподаватель.

– Твой, но не мой, – усмехнулась Херши, пихнув меня бедром. – И кольца у него нет. – Она захлопала ресницами и отправилась к стойке с гарнирами.

В Сиэтле я никогда не ходила в школьную столовую. На перемене мы с Беком всегда торопились уйти с территории кампуса, подальше от социальной иерархии. Все это я вспоминала сейчас, стоя с подносом и переминаясь с ноги на ногу. Свободных мест за столиками не было.

– Чего застыла? Идем, – окликнула меня Херши.

Мы сели у окна, за столик, где уже сидели Рейчел и Изабель – девчонки из группы Херши. Я лениво ковыряла вилкой в салате, а троица бурно обсуждала своих одноклассников и то, насколько хорошо развит вкус у их преподавательницы.

– Какая ты худенькая, – завистливо произнесла Изабель – толстоватая блондинка в очках, которые наверняка стоили дороже всех моих шмоток. – А я вот просто торчу на еде, – призналась она, кивком указав на свою тарелку. Недоеденный чизбургер был зажат между горкой жареной картошки и холмами макарон с сыром. – Мой вес на одиннадцать фунтов выше рекомендаций Люкса, – продолжала Изабель. – Паршиво, конечно. Нужно что-то с собой делать, заняться самомотивацией на снижение веса, но, если честно, меня это не слишком волнует. Ну, толстая я. Не вешаться же из-за этого. А картошечка такая вкусная! – Ее глаза переместились к моей тарелке. – Держу пари, ты все это выбирала, даже не спросив Люкса. Вот потому ты и вполовину худее меня.

Я уже хотела успокоить бедняжку Изабель и сказать, что терпеть не могу салат, как услышала шепот Херши:

– Помогай. Я, кажется, совсем сплю.

– Привет, девочки. – За наш столик присел Лиам. – Как проходит ваш первый день в Тэдеме?

– Ошеломительно, – ответила Херши, ухитряясь одновременно придавать своему голосу оттенок скуки и сарказма.

Похоже, Лиам этого не заметил.

– Ну что, Лиам? Знакомишь юных дам с нашей жизнью?

Услышав голос декана Этуотера, Лиам мгновенно выпрямился и расправил плечи. Херши усмехнулась. Она видела, что декан направляется к нам, но промолчала.

– Стараюсь, – весело ответил Лиам, глядя на Херши.

– Ну, эта юная дама не нуждается в твоей помощи, – вдруг сказал Этуотер.

Я посмотрела на Херши, думая, что сказанное относится к ней и ожидая ее остроумного ответа. Но Херши почему-то смотрела на меня. Ее одноклассницы – тоже. На меня же смотрел и декан Этуотер.

– В этом году ты у нас – единственная Гепта.

Гепта. Я знала эту греческую приставку, обозначавшую число семь. Семерка стояла у меня и в письме о приеме в Тэдем, в графе «Академический символ». Это означало, что у меня природная склонность к предметам, связанным с гуманитарными науками. Тогда я не придала этому значения. Наверное, многие ученики Тэдема имели такую же склонность.

– В нашей группе не было ни одной, – сказал Лиам, даже не пытаясь скрыть своего удивления.

– И в предшествовавших группах тоже, – добавил декан Этуотер. – Рори – весьма незаурядный человек. – Он положил руку мне на плечо. А Херши даже сощурилась.

– Надо же… – пробубнила я, поскольку не знала, чту сказать.

Я старалась сохранять нейтральное выражение лица, но внутри меня все ликовало. «Весьма незаурядная»! И об этом сказано не где-нибудь, а здесь, в Тэдеме.

Декан Этуотер понимающе улыбнулся:

– Ты не позволила истории сбить тебя с толку. Хвалю. – Он стиснул мне плечо и отошел от нашего столика.

– Вау! – воскликнула Изабель, пялясь на меня через красивые очки в темно-синей оправе. – У меня старший брат был Гекса, и то отец носился с ним, как с сокровищем.

До этого она и Рейчел почти не обращали на меня внимания. Теперь же на лицах обеих я видела смесь любопытства и почтительного восхищения. Глаза Херши напоминали два лезвия. Чувствовалось, она изо всех сил пытается разгадать слова декана насчет истории.

Я тоже думала о его словах.

– Большинство ребят в Тэдеме – Пенты, – сказал Лиам, в голосе которого появилась какая-то новая интонация. – Пятерочная склонность.

По его словам я поняла, что сам он – Гекса. Парень с шестерочной склонностью.

За столиком стало тихо. Все смотрели на меня.

Потом Херши встала.

– Пока, ребята, – бросила она нам и пошла к выходу.

Лиам провожал ее глазами. Рейчел тоже смотрела вслед удалявшейся Херши.

– Завидует… В муниципальных школах все такие. А вот я думаю, это круто, что ты – Гепта, – улыбнулась мне Рейчел. Ее улыбка была искренней, и я тоже улыбнулась.

– Спасибо. Я вообще не понимаю, о чем говорил декан и почему это…

– Это значит, что ты рождена для… – перебил меня Лиам, но не договорил.

– Рождена для чего?

Он посмотрел на меня, удивляясь, что я не понимаю столь очевидных истин.

– Для величия.

Столовую я покидала с заметно возросшей решимостью заставить Сомнение замолчать. Если я – Гепта, мой мозг сумеет справиться с небольшими синаптическими сбоями. Они-то и были причиной, почему я слышала внутренний голос.

– Мне нужна порция кофеина, – заявила я Люксу по окончании первого учебного дня.

Помнится, в прежней школе нам в первый день учебы ничего не задавали. Тэдемские преподаватели придерживались иной точки зрения, а потому нагрузили меня домашними заданиями.

– Кофейный киоск в столовой работает до девяти часов вечера, – пришел ответ Люкса.

И сразу же на дисплее появился список его рекомендаций, где верхнюю строчку, конечно же, занимал ванильный капучино. Однако я была не единственной, кому требовалась порция кофеина. Очередь к киоску начиналась еще во дворе, тянулась по ступенькам столовой и исчезала в полуоткрытых дверях. Я убрала унисмарт в сумку и направилась было к очереди, но вовремя остановилась. За время, пока я толкаюсь среди жаждущих выпить чашечку кофе, я успею сходить в город, получить дозу кофеина и вернуться обратно. К тому же это избавит меня от разговоров с приятными, но ужасно болтливыми девицами, с которыми я сидела вместе на истории.

Я отправилась в кафе «Ривер сити бинз», которое Люкс рекомендовал мне вчера. Честно говоря, я бы с удовольствием выпила сейчас чашку зеленого чая маття. Но я не собиралась заглядывать в «Парадизо» каждый день и доставлять удовольствие Норту, заказывая выбранное им.

На этот раз я обошла кладбище стороной, пройдя по улице через тихий жилой квартал. Улица вывела меня к реке. Через узкую ее часть был переброшен пешеходный мост. Поднявшийся ветер шелестел в листве деревьев. Я ежилась и жалела, что не надела свитер. К тому времени, когда я сворачивала на Мейн-стрит, большая иссиня-черная туча заслонила солнце. Еще несколько таких же туч повисли над горами. Небо заметно потемнело. У нас в Сиэтле дожди шли постоянно, но таких гроз, как здесь, не было.

Поглядывая на тучи, я дошла до «Ривер сити бинз», поднялась на крыльцо и дернула ручку. Дверь была заперта.

«ПО ПОНЕДЕЛЬНИКАМ НЕ РАБОТАЕМ», – увидела я табличку в витрине.

Ничего удивительного: я же воспользовалась вчерашним советом.

И что теперь? Возвращаться в кампус, пока не разразилась гроза? Еще через пару секунд я поняла: поздно. Пока я доберусь до кампуса, успею промокнуть. Разумнее было заскочить в «Парадизо» и переждать грозу. Судя по освещенным окнам, там работали и в понедельник.

Я быстро прошла по улице и толкнула дверь кафе. Звякнул колокольчик. Норт, хлопотавший возле кофемашины, поднял глаза. Я же, наоборот, уткнулась в пол. Какая же я дура, что пришла сюда, да еще одна.

– Привет! – поздоровался Норт. – Что, соскучилась по «Парадизо»?

Наши глаза встретились. Он улыбнулся. Когда Норт улыбался, его лицо преображалось. В глазах плясали веселые чертики. Вчерашней насмешливости в них не было.

– Можно сказать и так, – ответила я.

За спиной у меня зарокотал гром. Я вздрогнула и пошла к стойке.

– Ванильный капучино? – насмешливо спросил Норт, хотя сам потянулся к жестянке с маття.

В его ухе торчал наушник, от которого тянулся провод к небольшой белой коробочке, а сама коробочка крепилась к петле для брючного ремня. Я видела снимки старых mp3-плееров. Наверное, он до сих пор пользовался таким «антиком».

– Что ты слушаешь? – поинтересовалась я.

– «Кардамонс кауч», – ответил он, перекрывая шипение кофемашины. – Местная группа. Послушай.

Норт извлек наушник и протянул мне. Пришлось немного наклониться, чтобы взять наушник, который был одного возраста с плеером.

– Мой приятель Ник играет на мандолине, а его брат – на стальной гитаре[10]10
  Стальная гитара – разновидность гавайской гитары, на которой играют стальным бруском.


[Закрыть].

Первые секунды мне казалось, что я слушаю просто бренчание, причем довольно унылое. Но затем вдруг все встало на свои места: стихи, наполненные глубоким смыслом, хватающая за душу мелодия, гортанные звуки стальной гитары и лихорадочные трели мандолины. Там были еще какие-то звуки непонятного происхождения: жутковатый грохот, лязганье и что-то вроде собачьего визга. Я заткнула второе ухо, закрыла глаза и понеслась вместе с музыкой. Когда закончился припев, я вернула наушник Норту.

– А они клево играют, – сказала я, доставая унисмарт, чтобы забить туда название группы. – Как называется их группа? «Кардамонс кауч»? Я хочу добавить ее в свой плейлист.

На дисплее появилась их страничка. Творческий профиль. Рейтинга слушателей не было. Уровень продаж тоже болтался где-то около нуля.

– Понятно, – сказала я, найдя объяснение. – Новички.

– Ничего подобного, – покачал головой Норт. – Это их третий альбом.

Я сверилась с унисмартом. Норт был прав. Их первый альбом вышел четыре года назад.

– Ничего не понимаю, – пожала я плечами. – Их что, никто не слушает? Они отличаются от большинства групп, но ведь не настолько. И потом, они намного ближе к музыке, которая мне нравится, чем большинство групп, рекомендованных Люксом.

– Люкса не волнует, какая музыка тебе нравится, – усмехнулся Норт. – Для Люкса главное то, что ты купишь.

– А разве это не одно и то же?

– Конечно нет. Ты постоянно покупаешь то, что тебе не нравится. Ты этого не осознаешь, потому что без конца убеждаешь себя: «Мне нравится». Тебе же нужно как-то объяснить себе самой, зачем ты это купила… Кстати, ты умеешь щелкать?

Я уже готовилась выслушать очередную лекцию о том, как опасно доверять свою жизнь приложениям для унисмарта. Вопрос Норта застал меня врасплох.

– Что?

– Щелкать умеешь? – снова спросил Норт. – В смысле, пальцами. – Он громко щелкнул.

– А чего тут уметь? – удивилась я. – По-моему, это каждый умеет.

– Представь себе, что не каждый, – ответил он, наливая соевое молоко в металлический стакан. Норт осмотрел мою руку. – Давай, щелкни.

– А это действительно нужно?

– Да. Теперь щелкай.

Я щелкнула. Норт заулыбался.

– Ты великолепно щелкаешь, – сказал он и включил паровой подогреватель.

– И все-таки, с чего это ты заинтересовался моим щелканьем?

Я поднесла унисмарт к сканеру кассового аппарата, чтобы заплатить за чай. Привычного писка не было. Я помахала «Джемини» перед панелью сканера. Опять не пищит.

– Чай за мой счет, – объявил Норт. – Если ты согласна взять чашку и быстро двигать ножками.

– Ты что же… подкупаешь меня, чтобы я поскорее умотала отсюда?

Норт нажал кнопку, и подогреватель перестал шипеть.

– Я тебя подкупаю, чтобы ты согласилась пойти со мной.

В животе у меня похолодело.

– Пойти с тобой? Куда?

Норт посмотрел поверх меня. Бритоголовая девушка в футболке с эмблемой «Парадизо» торопливо закрывала эркерное окно. На улице угрожающе полыхали молнии.

– Увидишь, – таинственным тоном ответил Норт, наливая молоко в одноразовую чашку.

Его движения отличались поразительной точностью. Ни одного лишнего. Неизвестно откуда в его пальцах оказался сухой лист, который Норт опустил в пенный чай. Мои глаза сами собой переместились на его татуированную руку. С того места, где я стояла, можно было разобрать лишь одну строчку. «Кто тот третий, что всегда идет с тобою?» Он это сам сочинил? Или прочел где-то и перенес себе на руку?

– Это строчка из Т. С. Элиота, – сообщил Норт.

Я невольно дернулась.

– Я не хотела…

– Эта строчка вытатуирована на моей руке, – сказал Норт, подавая мне чай. – Значит, другие могут ее читать. Но только не сейчас, потому что сейчас нам с тобой пора двигать отсюда. – Он накрыл мою чашку пластиковой крышкой.

– Вот-вот дождь начнется. – Я кивнула в сторону окна.

– Потому нам и надо спешить.

Норт взялся за тесемки фартука. К стойке подошла бритоголовая девушка, закрывавшая окна. Она молча встала за стойку. Норт отдал ей фартук.

– Ты бы поторопился, – посоветовала Норту бритоголовая. – На горе уже вовсю идет дождь.

– Успеем. – Глаза Норта сияли от возбуждения. – Подожди здесь. Я сейчас вернусь, – бросил он мне и скрылся на кухне.

– Откуда ты знаешь Норта? – полюбопытствовала бритоголовая.

– Я всего второй раз вижу его. Вчера зашла кофе выпить. Кстати, куда он собрался?

– У тебя есть ключ от нижнего шкафа? – спросил помощницу вернувшийся Норт.

У него на плече висел рюкзак, а в руке он держал балахон с капюшоном. Девушка кивнула и, отцепив от связки нужный ключ, бросила Норту. Он легко поймал ключ.

– Давай сюда твою сумку, – сказал он мне.

– Не могу, – замотала я головой. – Мне еще домашнее задание надо делать.

– Мы там и часа не пробудем, – успокоил Норт, снимая сумку с моего плеча. – С твоей драгоценной сумкой ничего не случится.

Я растерянно посмотрела на «Джемини», торчащий из бокового кармана сумки.

– Конечно, если тебе непривычно ходить без поводка… – Норт выразительно посмотрел на меня. Его взгляд был ироничным, дразнящим. Я уже собралась было сказать, что никуда идти не собираюсь и что мне плевать, если он посчитает меня дремучей дурой. Но от того, что я услышала, все слова застыли у меня в горле. – Я встречаюсь с ребятами из «Кардамонс кауч», – тихо сообщил он. – Будем записывать музыку. Нам позарез нужен «щелкунчик». У нас есть девчонка, но ее сегодня неожиданно вызвали на работу. Мы уже хотели записывать без щелканья. И вдруг – приходишь ты с таким потрясающим умением щелкать… – Снаружи загрохотал гром. Норт посмотрел в сторону окна. – Короче, не хочешь идти, уговаривать не стану, – сказал он, надевая рюкзак. – Мы ведь едва знакомы. Но мне пора, так что… – Норт действительно не собирался меня уговаривать.