Текст книги "Магазинчик бесценных вещей"

Мне стало стыдно за то, что я сказала, и за то, чему меня научили.

Потом бабушка взяла меня за руку.

– Пойдем, а то твой отец решит, что мы пропали без вести.

Я хотела ответить, что папа никогда бы не подумал, что я пропала без вести, потому что научил меня находить дорогу домой отовсюду. Но суть была в том, что мне было никуда нельзя.

7

Я поднимаю глаза к вывеске, что есть силы сжимая лямки рюкзака. «Новый мир». Лучи солнца, поднявшегося уже высоко, падают на побледневшие буквы, воскрешая в моей памяти тот единственный раз, когда я здесь была, за ручку с бабушкой, одетой в платье в сине-лиловый цветочек и туфли с закругленными носами.

Красная краска на оконных рамах потрескалась, внутри все покрылось толстым слоем пыли. Кажется, будто я заглянула в брошенный в спешке дом, где все осталось как было. Невыносимо представлять, как Дороти выйдет из темноты на порог. Быстро подсчитываю: нет, маловероятно, учитывая, что прошло пятнадцать лет, но все же не невозможно. Кого я на самом деле жду, так это ее дочь, Маргарет.

Столько лет я только и делала, что представляла этот момент, в глубине души опасаясь, что он так никогда и не настанет. Я балансирую на краю бордюра, кончики пальцев на тротуаре, пятки висят в воздухе, покачиваюсь вверх-вниз. В руке сжимаю фигурку гуся, с которой с тех пор не расставалась. В Крепости я прятала ее в шкафчике в ванной, а сейчас всегда ношу в боковом кармане комбинезона, завернутую в шелковый платочек.

«Проходи», – говорю я себе. Магазин оказывается примерно таким же, как я его запомнила, но меньше. Не слишком маленьким, но все-таки имеющим границы: в моей памяти он был размером с дворец и простирался на десятки комнат в длину и в ширину. Посередине потолка все еще висит хрустальная люстра. Не так-то просто, наверное, продать люстру. Производит впечатление, однако.

В углу стоит изысканный столик из розового стекла, окруженный кипами сложенных друг на друга деревянных стульев, доходящих до самого потолка. У одного из них не выдержала ножка. Не удивлюсь, если эта конструкция рухнет. Чтобы это предотвратить, достаточно смазать ножку полиэфирной смолой. А еще не помешало бы укрепить все стулья, пройдясь по ним питательным маслом. Это продлит им жизнь лет так на десять. Даже стулья имеют право на небольшой марафет!

Вдалеке на полу стоит неприметный сундук с надписью, которую издалека я не могу разобрать. Крышка сундука слегка прогнулась под весом нагроможденного на нее чайного сервиза. Я узнаю цветочный орнамент и ту чашечку, из которой когда-то пила чай…

И вот я собираюсь с духом и переступаю порог. Соблазн слишком велик. Однажды я уже держала эту чашечку – и теперь она снова в моих руках. Я снова вижу Дороти и тех женщин, колоду карт, паренька с разбитым сердцем. Мне кажется, будто снова запахло чаем.

Мало-помалу из сумрака начинают проступать очертания стоящих вокруг предметов. Витрина с сережками и брошками, светильник с вручную расписанным абажуром, белоснежный мраморный столик, зеленое кресло с потертой обшивкой. На скамейке я замечаю старинный набор для шитья, две фарфоровые куклы-близняшки, мягкий с виду шелковый халат, три толстых книги в кожаном переплете, пару веселеньких жестяных коробок. На рояле стоят песочные часы, по которым Дороти отмеряла время заваривания чая. Рядом с ними лежит серебряная расческа, восточная пепельница и продолговатая ваза оттенка «савойский синий». У каждого предмета все еще стоит карточка с его историей. Сделав шаг к песочным часам, я спотыкаюсь об огромную раму, лежащую на полу.

– Кто там? – кричит женский голос из подсобки.

Я прочищаю горло и, поддавшись эмоциям, зову:

– Маргарет?

Через несколько секунд появляется высокая женщина с ободком абрикосового цвета на голове. На вид она примерно моего возраста. Белая рубашка на ней сшита из шелка высочайшего качества, это точно. У моей мамы в шкафу лежало платье из похожего шелка, оно у нее было еще с юности. Когда она доставала его проветриваться, я ныряла в него лицом, как в озеро. Черные брюки-сигареты доходят женщине до тонких, как спички, щиколоток. На ногах босоножки на высоких каблуках, педикюр настолько безукоризненный, что ногти кажутся ненастоящими. Сладкий цветочный аромат духов заполняет все помещение. Не скрою, иногда мне тоже хочется так выглядеть. Жаль, что на таких каблуках она далеко не убежит. Не успеет в случае чего укрыться от наводнения, землетрясения или гражданской войны. И даже если она успеет их сбросить, как долго она сможет бежать босиком?

Вообще, каблуки выглядят помехой даже здесь, пока она лавирует между столиков и разбросанных по полу вещей. Пробирается ко мне, изо всех сил стараясь ничего не задеть, чтобы не испачкаться.

– Маргарет? – осмеливаюсь спросить я.

Девушка бросает недоумевающий взгляд на мой рабочий комбинезон и задерживает его на защитных ботинках с усиленным носком. Я инстинктивно делаю движение ногами, чтобы их спрятать, но усиленные носки не такая уж дурацкая идея, хочу я ей сказать: никогда не знаешь, что может свалиться тебе на ногу.

– Я из агентства UpHigh[14]14
  «На высоте» (англ.).


[Закрыть], – наконец отвечает она.

– А, из агентства.

– Не просто из агентства, а из самого лучшего агентства. Если интересно, можете отправить имейл на адрес…

– В каком смысле?

– В таком, что наше агентство занимается продажей этого объекта, – напыщенным тоном объясняет она мне, возясь с пластиковой табличкой. На ней и правда огромными буквами написано: «ПРОДАЕТСЯ». Она ставит ее на пол и достает из сумки двусторонний скотч.

– Магазин выходит на тихую, но проходную улицу, рядом элитные жилые комплексы, недавно построенные на территории бывшего завода. Район растет и развивается. В двух шагах Навильо. Все бумаги в порядке. Можете быть уверены – это будет хорошее вложение.

– Ну… а как же Дороти? И Маргарет?

– Вы первая, кто заинтересовался. Если хотите узнать подробности, напишите нам на почту, и мы согласуем дату и время просмотра.

Я не поднимаю глаза, чтобы не рассмеяться.

– Но ведь я уже здесь…

– Вы здесь, но мне через минуту уже надо быть в другом месте, – отвечает она, совладав со скотчем, и тут же проверяет телефон. – Вообще, мне надо быть в другом месте уже гораздо меньше, чем через минуту!

Я сжимаю одной рукой пакетик с едой от Анджелины, другой – лямку рюкзака. Кажется, я не очень улавливаю суть.

– Маргарет продает магазин?

Женщина закатывает глаза.

– Я знаю только, что владелица магазина умерла несколько лет назад и магазин перешел в государственную собственность. Мы его выкупили и теперь перепродаем. Вот и все.

Я оглядываюсь по сторонам, пытаясь понять, кто это – «мы», но никого, кроме нас с ней, в магазине не обнаруживаю.

От этой новости у меня кружится голова. Я не знаю, что ответить этой женщине.

Дороти больше нет. Можно изъездить всю землю вдоль и поперек, но ее не найдешь. Эта ее седая коса, неповторимая, как неповторима каждая черта наших лиц, как неповторима каждая полоска на теле зебры, как неповторима каждая вещь в этом магазине, – эта коса пропала навечно. Дороти никогда не узнает, что я вернулась. Что я уже пять лет живу в городе и жду, когда смогу наконец вернуться в ее мир. Что ношу с собой гуся. Что, вернувшись…

– У владелицы была дочь, – робко отвечаю я.

Риелторша обходит меня, чтобы выйти и повесить табличку. Я иду за ней на улицу.

– Значит, скорее всего, отказалась от наследства, – заключает она, поднимаясь на носочки и пытаясь достать как можно выше. – Это случается гораздо чаще, чем принято думать. К тому же недвижимость с собой на тот свет не утащишь – громоздкая.

Вернувшись внутрь, она снова засовывает руку в сумку и вынимает оттуда миниатюрную измерительную рулетку. Я наблюдаю, как она пытается дотянуться ею до потолка, чтобы измерить его высоту, и не могу сдержать улыбку: каждый раз, когда металлическая ленточка достигает определенной высоты, она складывается, пав жертвой закона всемирного тяготения.

Я открываю рюкзак и протягиваю женщине свой складной метр «Стэнли».

– Если хотите, могу одолжить.

Она хмурится в замешательстве. «Зачем она носит с собой складной метр? – читается у нее на лице. – Мне звонить в полицию?» В итоге она его принимает, не вполне соображая, что с ним делать.

– Я уже давно жду, когда этот магазин снова откроется, – говорю я.

– Он не открывается, – подчеркивает риелторша, разглаживая на себе дорогую рубашку. – Он продается.

Она возвращает мне метр, так и не сумев его открыть.

– Лучше лазером померяю, он удобнее.

Я могла бы ей помочь, но не хочу показаться навязчивой. Увы, это не мое дело. Я кладу метр обратно в рюкзак.

– Пятнадцать лет назад я тут кое-что оставила… Можно мне проверить, здесь ли оно еще? – аккуратно спрашиваю я.

Уже успев провалиться в телефон, она морщится.

– Если вам так надо… У вас примерно пятнадцать секунд.

– Спасибо.

Я бросаюсь к месту, где когда-то стоял сервант, но не нахожу его там. Замечаю, что его перенесли в подсобку. Гусь Дороти за стеклом – упал, но не разбился. С тех пор я выросла и теперь могу дотянуться до верхней полки, не вставая на носочки. Я поправляю гуся и любуюсь им, маленьким огоньком на ржавом потопленном корабле. Выставленном на продажу.

– Ну что?

– Увы, я не нашла, что искала, – вздыхаю я, возвращаясь.

– Добро пожаловать в клуб, – отвечает женщина, вращая телефон между пальцами.

Я выдавливаю из себя улыбку.

С шутками у меня плохо. В Крепости юмор был не в почете: от смеха ведь нет никакой пользы. Так что опыта в этом у меня ноль. Уж лучше я несколько часов буду чинить кондиционер, чем придумаю шутку. Порой подходящая фраза мне приходит на ум только через два дня: например, когда я моюсь в душе или готовлюсь чинить холодильник. Тогда я перематываю кассету времени и исправляю свою роль. И тогда я на мгновение кажусь себе остроумной и непринужденной, одной из тех, с кем интересно провести время. Но в основном мне на ум не приходит ничего, даже через несколько дней. Я перебираю в голове разные фразы, но все они абсолютно не смешные.

«Добро пожаловать в клуб» – она имеет в виду, что и она не находит того, что ищет?

– Не знаете, кстати, тут где-нибудь есть маникюрный салон? – спрашивает риелторша, мягко, но уверенно подталкивая меня к выходу.

– Маникюрный салон? – повторяю я, рассматривая свои погрызенные ногти, в жизни не видавшие другого лака, кроме акрилового. – Не думаю. Может, за окружной…

– Лучше уж в центре, – отвечает она, еще увереннее меня выталкивая. – Как я уже сказала, если вас интересует объект, можете написать нам на…

Дверь за моей спиной закрывается, и я не успеваю расслышать конец предложения. В любом случае у меня нет ни электронной почты, ни денег на инвестиции…

По пути домой я не могу перестать думать о Дороти и о бабушке, о том дне и о своем обещании. Я здесь. Я вернулась. Я принесла гуся. «Новый мир» не должен исчезнуть! Я не могу стоять и смотреть, как тонет мой последний ковчег. Я должна что-то предпринять.

8

Я стучу, представляя себе выражение изумления на лице человека, который откроет мне дверь. Сумка, висящая у меня на плече, доверху набита инструментами: отвертками, гаечными ключами, кусачками, которые торчат изо всех карманов, чтобы успокоить ошеломленных клиентов. Да, это женщина, но у нее же здоровенная сумка с инструментами!

Собрать мебель, повесить картину, починить жалюзи, установить москитные сетки, покрасить стены, отремонтировать сливной бачок… Меня зовут, когда нужно сделать то, что никто не умеет делать или на что не хочется тратить время. Для всего того, что другие делать не будут, есть Гея. В общем-то, все довольны моей работой. Но это уже потом. Сначала люди чувствуют себя преданными безличным объявлением на столбе и обманутыми в анонимной переписке. Никто никогда не ожидает увидеть девушку.

Услышав, как в замке поворачивается ключ, я откашливаюсь и выпрямляюсь.

На пороге появляется Мадам, и в ее взгляде, как я и предполагала, проскальзывает удивление. Но затем она замечает сумку и комбинезон – и до нее сразу доходит.

– Я Гея, – говорю я, выдохнув с облегчением.

– А я Присцилла, – отвечает она, протягивая мне руку.

Ее чихуа-хуа, выбежавший на лестничную площадку, обнюхивает мне щиколотки. Я знала, что ее зовут Присцилла, но я рада, что теперь имею полное право называть ее по имени.

На Присцилле костюм, состоящий из светло-оливковой футболки, брюк и рубашки с длинными рукавами. Она даже дома одевается элегантно – не зря я окрестила ее Мадам. Мы с ней ни разу не разговаривали, хотя я знаю, например, что ее собачку зовут Сахарок, что она водит белый «Смарт» и что на последнем собрании жильцов она проголосовала за скамейки.

– Прошу, проходите… – Она делает шаг назад и улыбается мне. Я понимаю, что она из тех, кто доверяет.

Оправившись от первоначального шока, большинство людей решают пойти на попятную: некоторые, смущаясь, пускают меня взглянуть на поломку, раз уж пришла, но, как только я составляю смету, они заявляют, что она их не устраивает. И так почти каждый раз, только зря таскаю туда-сюда сумку. Но я не сильно обижаюсь. Я уже привыкла. Почти никто не верит, что я на самом деле умею делать свою работу.

А кто доверится мне хотя бы раз, потом зовет меня снова. В некоторых квартирах я была уже раз десять, а то и пятнадцать, о них я знаю все: где хозяева хранят печенье, во сколько просыпаются, во сколько едят, почему ругаются, когда у кого день рождения, зачем меняют работу, что читают, ладят ли с родственниками, выливают ли кофейную гущу в раковину, разбрасывают ли по дому фантики. Когда работа связана с вещами, многое узнаешь о людях. Мы как слоны на мокром песке – повсюду оставляем следы.

Гостиная Присциллы, оформленная в кремовых и бежевых тонах, вся сверкает чистотой и порядком. Ее квартира больше напоминает картинку, чем настоящий дом. Благодаря очистителю воздуха в ней стоит приятная свежесть. В памяти всплывают наши лестничные клетки с потрескавшейся краской на стенах и мигающими лампочками, и я начинаю понимать, почему новые жильцы так напирают на то, чтобы «немного поработать с местами общего пользования». Но также я понимаю тех, кто живет здесь всю жизнь и у кого нет денег на благоустройство.

Чего я не понимаю, так это почему мне раньше не пришло в голову такое простое решение. Я даю себе обещание как можно скорее этим заняться. Кому нужно получать зеленый свет от управляющего? Лампочки меняются за секунду, а краску можно добыть, поошивавшись немного на соседних стройках. Лестница и инструменты у меня уже есть.

Диван в гостиной Присциллы накрыт мягчайшим пледом, таким пушистым, что мне хочется ей посоветовать поставить рядом с ним огнетушитель или хотя бы ведро воды. Но она бы приняла это за шутку.

«Послушайте, – добавила бы я, заметив через открытую дверь на кухню смеситель с выдвижной лейкой. – Если вам не хочется держать в гостиной огнетушитель – понимаю, смотрится некрасиво, – то в случае пожара вы можете вытащить шланг из крана на кухне и направить струю воды в гостиную». Кто знает, оценила бы Присцилла эту идею или нет. Но я замечаю на себе ее пристальный взгляд.

– У вас красивый дом, – выдавливаю я, чувствуя, как у меня горят уши. Надеюсь, с формальностями покончено и она покажет мне, что нужно делать.

– Представьте себе, я хотела совсем не такой, – возражает она. – Давай лучше на «ты». Неожиданно, да? Просто иначе я чувствую себя старой.

Я киваю. Дайте мне уже что-нибудь починить, не заставляйте меня вести беседу. Даже если хочется поговорить. Некоторые клиенты любят поболтать. За неимением выбора мне приходится им подыгрывать.

Наконец она проводит меня дальше по коридору и открывает первую дверь слева, в ванную комнату, облицованную голубой плиткой.

– Засорился душ. Только недавно тут все поставили, все новое, – объясняет она, засучивая рукава, чтобы включить воду и показать мне. – Все новое, а ничего не работает. Сама посмотри.

Поддон душа заполняется за считаные секунды. Присцилла делает шаг назад, но слишком поздно: уже замочила себе кончики балеток.

– Давайте погляжу.

Она поднимает указательный палец:

– На «ты».

– Да, простите… прости. Кажется, слив засорился, вроде ничего страшного.

Я ставлю на пол чемоданчик с инструментами и собираю тряпкой воду. Надеюсь, Присцилла оставит меня одну, чтобы я могла лучше сосредоточиться, оказавшись наедине с душевым поддоном, заглушкой, сливом, инструментами и резиновыми перчатками. Но вместо этого она садится на унитаз и наблюдает за мной, как умарелл[15]15
  Умарелл (досл. с болонского диалекта «человечек, мужичок») – в Болонье так называют пожилых мужчин, которые любят наблюдать за стройкой и раздавать всем советы. Как правило, стоят, сложив руки за спиной.


[Закрыть] за стройкой.

Я приподнимаю изысканную плиточку вокруг слива, поддеваю заглушку своими универсальными кусачками и вытаскиваю ее.

– Я заехала сюда всего два месяца назад, – вздыхает Присцилла.

Она кладет ногу на ногу и подставляет руки под подбородок, будто к ней в гости пришла поболтать подружка, а я тем временем, стоя на коленках, достаю из сливного отверстия первый пук волос. Чувствую, что она ждет ответа.

– Такие идеальные квартиры я видела только в журналах, – говорю я наконец, и это чистая правда.

В этой квартире все на своем месте.

– В ней нет жизни, сплошной холод, – отвечает она. – Я хотела, чтобы все было по-другому. Не знаю, как тебе объяснить. Каждый раз я делала выбор в пользу эстетики, хотелось, чтобы все было как положено… Наверное, боялась ошибиться. Не знаю, я чувствую себя как в клетке, которую не могу сломать. Понимаешь, что я хочу сказать? Тебе хочется гамбургер с картошкой фри, а в итоге ты заказываешь салат без заправки.

Еще как понимаю, это меню моей жизни. Я надеваю перчатки и вытаскиваю забившийся известью и волосами фильтр, от которого исходит отвратительный запах.

– На самом деле я мечтаю о беспорядке в доме, – продолжает Присцилла. – Мне бы хотелось… хаоса. Из хаоса рождаются звезды, как говорит моя психотерапевтка… Бывают дни, когда мне кажется, что я живу в каталоге интерьеров.

– Наверняка есть и плюсы. Когда в квартире порядок, то порядок и в голове.

– Как раз наоборот! – развеселившись, улыбается она.

Я показываю ей жестом, что мне нужно подойти к унитазу. Она вскакивает, как игрушка на пружинке, и отходит к раковине, освобождая мне пространство для работы. Открывает очень дорогие на вид духи и щедро распыляет их вокруг себя.

Только сейчас я замечаю, что случайно брызнула грязью на одно из полотенец, висящих на стене.

– Прости, пожалуйста! – восклицаю я, сгорая от стыда.

– Ой, да не волнуйся, – отвечает она, вытирая пятнышко рукой. – Так даже лучше. А то слишком здесь все новое. Новое и стерильное, прикоснуться страшно. Клянусь тебе, я не могу по ночам заснуть, лежу и пялюсь в потолок. У меня мурашки бегают от всех этих вещей. Никто ими не пользовался, не держал в руках. Глядят на тебя и ждут неизвестно чего… Чего им от меня надо?

Она смотрит на меня так, будто у меня есть ответ. На ее месте я бы наверняка чувствовала то же самое.

– Ты могла бы некоторые из них, например, продать, обменять или подарить. Освободить место.

– Хороший совет.

– Сама я им ни разу не пользовалась, – улыбаюсь я ей. – Всегда думаю, что все может пригодиться.

Она вздыхает.

– Я работала как сумасшедшая и все свободное время тратила на ремонт, выбирала мебель для этой квартиры, для нас с мужем. Думала, я в этой жизни победительница. Адвокат по делам о банкротстве, спасительница родины. Ужасно это признавать, но я чувствовала себя выше своих клиентов, которые не могли выплатить или получить кредит. Я строила свою идеальную жизнь, кирпичик за кирпичиком: ни кредитов, ни долгов – все как положено…

Адвокат по делам о банкротстве…

– А на следующий день после того, как мы сюда переехали, мой муж ни с того ни с сего ушел, оставив после себя только кучку старых вещей. Даже записки не написал. И с чем же я осталась?

Она снова пытается добиться от меня утешения. Я смотрю на основание душевой кабинки, забрызганное водой. От моих грязных перчаток осталась пара темных отпечатков. Я смываю их струей воды.

– Ты по крайней мере осталась с собой… – отвечаю я. – Но в любом случае мне жаль, что он ушел.

Она пожимает плечами.

– Мужья так часто делают, правда же?

– О мужьях я не знаю ровным счетом ничего.

Я поднимаю сиденье унитаза.

– Между полом и поддоном слишком мало места, будет быстро засоряться.

Я показываю ей комок волос, извести и остатков шампуня, прежде чем бросить это все в унитаз и смыть.

– Вот видишь, – отвечает она, сморщив нос. – Я думала, что я из числа победителей, а оказалась среди проигравших. Еще и поддон для душа неправильный выбрала, как будто мужа было недостаточно.

Она протягивает мне флакончик духов, чтобы я понюхала.

Я подчиняюсь. Приятный аромат жасмина щекочет мне ноздри.

– Дарю.

Она прикручивает крышечку и вручает мне флакон.

– Ой, мне…

Я ни разу в жизни не пользовалась духами, но я чувствую, что она обидится, если я откажусь.

– Спасибо большое, – благодарю я, складывая в сумку инструменты. Кладу и кусачки, и мокрую тряпку.

Адвокат по делам о банкротстве…

– Можно кое-что у тебя спросить? – наконец говорю я, преодолевая стеснение.

– Конечно, – отвечает она с любопытством в голосе.

Мое сердце начинает биться чаще, но теперь я при всем желании не могу отступить. «Это просто вопрос по ее специальности, – говорю я себе, – могу списать на обычное любопытство». Он ни к чему меня не обязывает.

– Я хотела спросить, знаешь ли ты, при каких обстоятельствах магазин может перейти к государству после смерти владельца.

Присцилла смотрит на меня с удивлением.

– Как только умирает владелец, недвижимое имущество переходит к законному наследнику, а в случае отсутствия завещания – к ближайшему родственнику. Если тот отказывается от наследства или не выходит на связь, это право переходит к следующему, и так, пока какой-нибудь родственник не объявится и не вступит в наследство. Если в течение десяти лет такой не найдется, имущество переходит к государству.

– И государство его продает?

– Выставляет на аукцион. Начальная цена обычно очень низкая, и за такую недвижимость обычно никто не дерется. Сама представляешь почему, если даже никто из наследников не захотел принимать такое наследство… В итоге такие объекты, как правило, покупают либо романтики, которым только подавай всякие придорожные домики да каморки на переездах, либо стервятники, которым интересны торговые помещения и квартиры на перепродажу.

– А.

Я вспоминаю о той женщине из агентства UpHigh, но она точно не похожа на стервятника, разве что на колибри, которая упадет, если не будет без остановки махать крыльями.

– Я так понимаю, это вопрос не из праздного любопытства.

– Ох, хотелось бы, чтобы он был… из праздного любопытства. – И, вдохнув поглубже, я рассказываю ей о магазине.

– «Новый мир»… Я как-то его не замечала, – говорит она, когда я заканчиваю свой рассказ. – Но тебе он, кажется, очень дорог.

Я пялюсь на голубую плитку пола, чтобы не пересекаться с ней взглядом.

– У хозяйки была дочь, Маргарет. Получается, она отказалась от наследства? Не вышла на связь? Я бы все отдала, чтобы это узнать.

– Возможно, есть один способ, – отвечает она. – Одна моя подруга работает в кадастровом учете. Если хочешь, я у нее поспрашиваю.

– Господи!

Я не привыкла к таким проявлениям великодушия. Неужели получится что-то выяснить?

И это не единственный подарок Присциллы. Она еще и платит мне больше, чем я попросила.

– Ты выполняешь работу, а не благотворительностью занимаешься, – отчитывает она меня, пока я выписываю чек. – Не занижай цены.

Я хочу ей ответить, что мне нравится решать проблемы, приносить людям облегчение. Ровно повесив картину, аккуратно выкрасив стену, починив плохо всасывающий пыль пылесос, я испытываю чувство завершенности, полноты. Ощущаю, что возвращаю миру свой долг.

– И спасибо тебе, что пришла сразу, – продолжает она, провожая меня к выходу. – Я это ценю. В этом городе, похоже, невозможно найти сантехника, если только у тебя, конечно, не ангельское терпение. К тому же у нас с тобой, полагаю, гораздо больше общего, чем может показаться.

Я мельком кидаю на нее взгляд.

– По сути, я тоже помогаю людям не разориться…

Присцилла радостно кивает.

– Здорово сказано.

Честно говоря, я и не знаю, как сказать по-другому.