Текст книги "Я – нет"

V.
Франческо

Едва я включил телефон, как он зазвонил. Отвечать не хотелось, но я все же снял трубку и услышал голос Флавио:

– Где ты шляешься весь день? Я звоню тебе уже пятый раз – и никакого ответа.

– Нигде я не шляюсь. Отключил телефон и спал.

– А… ну конечно, спал, что же еще! Ты помнишь, что вечером должен прийти к нам на ужин?

– Помню, к сожалению. Но еще только пять. Или ты хочешь, чтобы я прямо сейчас выходил? У вас что, ужин в шесть, как в больнице?

– Нет, я позвонил, чтобы сказать, что, возможно, планы изменятся.

– И в какую сторону? Неужели я спасен?

– Даже не думай. Напротив.

– Напротив – это как?

– Гхм… посланец вины не несет… это все Лаура… Что ты скажешь, если мы пойдем в ресторан вместо того, чтобы поужинать у нас, тебе как, все равно?

– Нет, не все равно.

– Сначала выслушай… мы будем вчетвером: мы трое и подруга Лауры. Говорят, классная девушка, в твоем вкусе. Так что наберись мужества.

– Кто так говорит?

– Что?

– Что она в моем вкусе?

– Лаура.

– Тогда мне никакого мужества не хватит.

– Наскреби. Значит, так. Мы с ней подъедем к тебе к восьми, выпьем аперитив для знакомства, чтобы растопить лед, а от тебя в ресторан, о’кей? Только не возражай, а то я рассержусь.

– Ну и сердись, мне наплевать.

– Спасибо!

– Послушай, Флавио, я смертельно устал, ничего не хочу, идти с вами на ужин для меня каторга, как только представлю, что придется строить из себя хорошего парня перед очередной засранкой…

– Да, именно это тебе и предстоит. Строить из себя хорошего парня.

– Не знаю… Может, оставишь меня в покое, плохой парень?

Я и на самом деле чувствовал себя неважно. С одним моим приятелем, тоже разведенным, мы до четырех утра торчали на дискотеке. Сидя у стойки бара со стаканами в руках, сигаретами в зубах и проницательным взглядом, мы походили на пару полицейских. В такой позе, не двигаясь с места, мы просидели часа три, ни разу не обратившись ни к кому ни с одним словом. Если к нам приближалась какая-нибудь девица, чтобы взять выпить в баре, мой приятель шептал мне на ухо:

– Скажи ей пару слов.

– Скажи сам.

– Что сказать?

– А я откуда знаю? Предложи ей выпить.

– Предложить ей выпить?

– Да. Задай ей вопрос: я могу тебя угостить? Что тут трудного? А потом спроси, есть ли у нее подружка.

– А если у нее нет подружки?

– Если нет, еще лучше.

– Почему лучше? А как же ты?

– А никак. По крайней мере, не придется вести дурацких разговоров.

Первая девица, подошедшая к стойке, успела сделать заказ, заплатить и уйти, а мой приятель так и не раскрыл рта. Вторая, когда он ее спросил, можно ли предложить ей выпить, ответила ему «нет». Конец вечера.

Откровенно говоря, секс для меня не проблема. Когда мне хочется, я встречаюсь с одной дамочкой, работающей в моей фирме, у которой на уме только секс. Причем экстремальный. В том смысле, что заниматься им с ней крайне опасно, потому что она жена судьи, весьма влиятельного в Милане. Если он застукает меня с ней, наверняка отправит в тюрьму, уж он-то, если захочет, причину найдет.

– Нет, правда, Флавио, мне это не по силам. Пощади, прошу. Я вернулся домой в пять утра, мне нужно время, чтобы прийти в себя, все-таки мне не двадцать лет.

– Ты и так весь день проспал, достаточно, чтобы восстановиться. Лаура уже все заказала у Гуальтьеро Маркези и предупредила Элизу, что ты тоже придешь, так что кончай со своим «я – нет».

– Что она собой представляет?

– Франческо спрашивает, что она собой представляет, – говорит он, обращаясь к Лауре.

– Большая умница, – слышу я ответ Лауры.

– Большая умница, – повторяет он.

– А кроме того, что большая умница?

– А кроме того, что большая умница? – опять спрашивает он Лауру.

– Очень красивая, – кричит она издалека.

– Классная телка, – переводит он.

– Ага, в прошлый раз вы мне приводили такую классную телку, что у меня при одном воспоминании желудок сводит.

– А мне показалось, что она очень симпатичная, – возражает мой брат.

– Ничего себе симпатичная! Типичная коза, возомнившая себя классной телкой. И при этом несла с умным видом дикую пургу.

– Ну это по-твоему… зато титьки какие… – шепчет в трубку мой брат.

– Ладно, проехали. Обсуждать это с тобой – зря время терять. Я твои вкусы знаю.

– Нет, дорогой, ты их не знаешь.

– Хорошо, я их не знаю. А ты почем знаешь, что эта будет не из таких же агрессивных дур, выносящих мозг? Кто она вообще такая? Сколько ей лет? Чем занимается? Откуда появилась? Почему не нашла ничего лучшего, чем проводить с нами сегодняшний вечер?

– Лаура! Франческо хочет знать, кто она такая, сколько ей лет, чем занимается, откуда появилась, почему не нашла ничего лучшего, чем проводить этот вечер с нами.

– Скажи своему братцу, чтобы шел в задницу, – слышу я далекий голос Лауры.

– Лаура говорит, чтобы ты обязательно приходил, – переводит он. – Я же тебе говорил, что она Лаурина подруга, примерно того же возраста, что Лаура, часто заходит в ее магазин…

– О нет, только не это! Клиенты твоей жены несносны, так что лучше не надо.

– Лаура говорит, что Элиза очень хороша внутренне.

– Что-что?! – спрашиваю я.

– Хороша внутренне, – повторяет он.

– Я предпочел бы, чтобы она по меньшей мере была хороша внешне. И все-таки объясни мне, пожалуйста, что значит «хороша внутренне»? Что у нее пара прекрасных легких? Красивый скелет? Не хочешь ли ты сказать, что мы, я, ты и твоя жена, проведем вечер в компании живого анатомического пособия??

Мой брат, наконец расслабившись, смеется, но Лаура вырывает у него трубку и тоном потерявшей терпение женщины говорит:

– Послушай, Федерико, мы делаем все возможное, чтобы вытащить тебя из твоей эмоциональной летаргии…

– Эмоциональной летаргии? Ты это о чем? Не можешь говорить нормально? – прерываю я ее.

– Хорошо, мы делаем все возможное, чтобы заставить тебя почувствовать себя менее одиноким. Так понятнее?

– Я не одинок.

– Ты одинок, еще как одинок, но каждый раз, когда мы тебя знакомим с какой-нибудь девушкой, ты кривишься и выдрючиваешься. И знаешь, что я тебе скажу? Ты выглядишь при этом полным идиотом. То молчишь, то принимаешься играть с хлебным мякишем, то демонстрируешь всем, что умираешь от тоски. В последний раз в половине одиннадцатого ты заявил, что чувствуешь себя плохо, и заставил отвезти тебя домой, а десять минут спустя сбежал из дома. Я все знаю, мне сказала об этом твоя консьержка.

Вот засранка, матерю я про себя консьержку, а вслух говорю:

– Извини, Лаура, но вспомни, кого ты мне привела? Отвратную зануду, которая весь вечер меня доставала…

– Ну уж и весь вечер! – перебивает она. – Если учесть тот факт, что в половине одиннадцатого ты заставил отвезти тебя домой…

– Хорошо, она пудрила мне мозги до половины одиннадцатого рассказом о том, что она журналистка, что работает на TG5, что на «Медиасет» все программы передрались из-за нее, что РАИ[12]12
  TG5, Медиасет, РАИ – каналы итальянского телевидения.


[Закрыть] готова пойти на все, лишь бы заполучить ее, но она остается верна «Медиасет». Голову даю на отсечение, что на TG5, когда ее вышвырнут оттуда, все запрыгают от радости. Я тебе больше скажу: по-моему, она там и не работает вовсе.

– Дурак ты, Франческо. Нравится тебе это или нет, но Фанни действительно работает на TG5 и…

– Вот-вот, Фанни… я уже и забыл, что она Фанни, – теперь я перебиваю Лауру. – Скажи мне, пожалуйста, разве может быть симпатичной баба, которую так называют?[13]13
  Зад, задница, «мягкое место» (амер.); женские половые органы (англ., вульг.).


[Закрыть]

– При чем тут это? Ее не называют Фанни, а зовут Фанни! Не будь таким злобным… А что касается Элизы, она, кроме того что красива, еще и умна. В общем, смотри сам, если тебе так трудно оторвать задницу, я позвоню ей, отменю ресторан, и все, покончим с этим.

– Да ладно, приду, приду. Не бесись. Просто я немного устал. Спал всего шесть часов. И скажу тебе откровенно, Лаура, эти ужины – не самое главное в моей жизни.

– Извини, Франческо, а что самое главное в твоей жизни? Ты никого не переносишь, ведешь себя так, будто тебе все до лампочки, тебя ничто не интересует, строишь из себя разочарованного философа, ироничного наблюдателя, ничего не принимаешь всерьез, у тебя нет ни одного желания, я не говорю уже о… не знаю… о мечте, что ли… И жизнь твоя течет, как вода по стеклу…

– Ты не права, Лаура. Например, тебя я воспринимаю всерьез. И что у меня нет мечты, тоже неправда. Одна есть, только ее очень трудно воплотить. Точнее, невозможно.

– И что она такое? Мне безумно хочется узнать, какая она, твоя мечта, которую невозможно воплотить.

– Подстричься у Брандуарди[14]14
  Имеется в виду супермодный и супердорогой миланский стилист.


[Закрыть].

– Иди в задницу! – психует Лаура и бросает трубку.

Я вхожу в ванную, чтобы побриться. Смотрюсь в зеркало. Если бы я был Де Грегори[15]15
  Франческо Де Грегори (р. 1951) – поэт-бард, известный своим ироничным стилем.


[Закрыть], то сказал бы, что моя физиономия напоминает рухнувшую плотину. Я корчу зверскую рожу и подражаю фальцету моей невестки, которым она сообщает мне, что я злобный тип, и посылает меня в задницу. Затем я рассматриваю татуировку на левом плече – небольшой вопросительный знак, который я велел наколоть себе несколько лет назад в Африке. Я встаю под душ, закрываю глаза, подставляю под воду лоб и замираю. Время идет. Побриться я забываю. Одеваюсь во все черное. Закуриваю косячок. На полную громкость врубаю Blues Summit Би Би Кинга. У меня кружится голова.

Время идет.

До восьми остается десять минут. Я открываю холодильник. Там стоит почти пустая бутылка шабли и картонный пакет тавернелло, которое я использую для готовки. У меня нет времени пойти купить другое вино. Я допиваю шабли, открываю тавернелло и переливаю его в пустую бутылку от шабли.

Усаживаюсь в гостиной и в который раз открываю трудный для восприятия, но пригодный для вразумления истины текст диссертации Шопенгауэра: невероятно, в двадцать пять лет он понял все возможные связи между причинами и следствиями, тогда как я, в свои тридцать, не понял даже следствий, не говоря о причинах.

Звонит домофон. Я кладу книгу, иду открывать: это они. Снимаю Би Би Кинга и ставлю диск Пупо[16]16
  Пупо (Энцо Гинацци, р. 1955) – характерный представитель итало-диско. Упоминаемая ниже песня «Шоколадное мороженое» (Gelato аl cioccolato) – один из символов итальянской попсы.


[Закрыть], который вчера забыла у меня уборщица, она слушает его, пока прибирается в доме. Я хочу, чтобы это был последний аперитив последнего ужина с последней подругой Лауры. Я думаю о лице, которое будет у Лауры, когда она услышит, что я слушаю Пупо.

Звонок в дверь. Я прибавляю звук и иду открывать. Вопли Пупо разносятся по всему дому.

Моя невестка входит первой и, даже не поздоровавшись, бросает взгляд вокруг, проверяя, в порядке ли мой дом. Не в порядке. Я не стал наводить его.

Следом входит Элиза, улыбается мне, вежливо и застенчиво. Последним входит мой брат и спешит представить нас друг другу. Мне кажется, он нервничает. Впрочем, как обычно.

Элиза – светловолосая, стройная и высокая. Блестящие тонкие волосы волной спадают на плечи, лицо немного бледное, с правильными и выразительными чертами. Она пожимает мне руку и вновь одаривает меня смущенной полуулыбкой.

Неплоха, действительно неплоха, думаю я.

Лаура ведет Элизу в гостиную, а Флавио тихо спрашивает:

– У тебя что, кончилась пена для бритья?

– Нет. Просто забыл побриться, – отвечаю я.

На моем брате серый костюм от-кутюр, голубая рубашка, фирменный галстук, на ногах «россетти»[17]17
  Марка дорогой обуви.


[Закрыть]. Неизменный «ролекс» на запястье. Часов данной марки у него штук десять. Эти – «Дайтона», рекламируемые Полом Ньюманом в стальном корпусе. Впечатляют. Чего я от него не ожидал. Я готов был поспорить, что он наденет «Оветто» или «Дейт Джаст», золотые с синим циферблатом, более подходящие к его костюму и к ресторану. Видимо, его мысли были заняты чем-то другим. Первое, что я всегда делаю, когда вижу своего брата, смотрю на его часы, которые он подбирает к настроению и к поводу. Я играю с ним в ролекс-лотерею и часто угадываю.

На Лауре костюм от Келвина Кляйна (я это знаю, потому что недавно она мне сказала: сейчас я ношу только Келвина Кляйна, он минималист, а это отвечает состоянию моей души), туфли на высоком каблуке, жемчужная нить, на пальце брильянт, из тех, что способны рассеять ночную мглу, яркий, но не агрессивный, и макияж как у истинной минималистки.

Элиза в мини-юбке, открывающей красивые, длинные ноги, белая шелковая блузка, позволяющая видеть маленькую, но полную грудь, антрацитовый блейзер, легкий грим, на ногах тяжелые башмаки, напоминающие солдатские.

Мы, все четверо, рассаживаемся в гостиной. Моя невестка с брезгливым выражением кончиком пальца пододвигает ко мне валяющиеся на диване старую майку и теннисную туфлю.

– А… вот они где! – восклицаю я. – Интересно, как они оказались под диваном!

– На диване, – уточняет она и, изображая наивное изумление, вопрошает: – Франческо, что за музыку ты слушаешь?!

– Это великий Пупо.

– Получше у тебя ничего не нашлось?

– А чем тебе не нравится Пупо? У меня есть все его диски. Если все пойдет как надо, меня изберут президентом фанклуба «Помешанные на Пупо», – говорю я с серьезным выражением лица, зная, что этим заставляю ее нервничать все больше.

Я продолжаю рассуждать о Пупо, об аллегорическом смысле его песен, о том, что никто не может понять его до конца, и с удовольствием впитываю всеобщее замешательство. Мой брат, не дожидаясь, когда ярость Лауры вырвется наружу, вмешивается в мой монолог:

– Послушай, а не выпить ли нам чего-нибудь?

– Шабли подойдет? – спрашиваю я.

– Прекрасно, – выдыхает с облегчением моя невестка.

Я иду в кухню за бутылкой и бокалами, Лаура под предлогом помочь идет вслед за мной.

– Какой ты все-таки дурак, – шепчет она, едва закрыв за собой кухонную дверь. – Скажи, ты делаешь это специально, чтобы позлить меня?

– С чего ты взяла? – спрашиваю я с ангельской улыбкой, широкой, как арбузная долька.

– Я знаю, что у тебя на уме, ты хочешь, чтобы Элиза приняла тебя за полного идиота и чтобы все, как обычно, пошло прахом. Но на этот раз я тебе этого не позволю. Берегись, Франческо, на этот раз все будет не так.

– Тебе так нравится фраза «на этот раз»?

– Прекрати! Мне не до шуток! Сейчас ты пойдешь в гостиную, снимешь Пупо, извинишься за сказанные глупости об аллегорическом смысле его песен и поставишь что-нибудь другое. Договорились?

– Да успокойся ты, не нервничай! Мне жаль, но на этот раз ты ошибаешься, я говорил о Пупо серьезно. Я пишу книгу «Жизнь Пупо», как закончу, дам тебе первой почитать. Но если тебе не нравится великий Пупо, я его сниму, нет проблем.

– И еще, извини, как ты одет?

– А что?

– Весь в черном, штаны из черной кожи, черные сапоги, которым уже лет десять, ты что, не знаешь, что мы идем на ужин к Гуальтьеро Маркези???

– И что с того? К Гуальтьеро Маркези ходят во всем белом?

– Ладно, черт с тобой! Ты приготовил что-нибудь к вину? Оливки, чипсы или что-то в этом роде?

– Нет. Не успел.

– Я так и знала.

И она достает из своей сумки баночку с оливками и пакет с чипсами.

– Молодец, обо всем позаботилась. Но все это как-то банально: оливки, чипсы. Я рассчитывал по меньшей мере на лососину и черную икру или на сардинский овечий сыр и калабрийскую салями. На виа делла Спига[18]18
  Миланская улица самых дорогих бутиков.


[Закрыть] другого не подают, пора бы знать, а не знаешь, спроси у Габбаны.

Она, притворяясь, что не слышит, ищет тарелки и чем бы вскрыть упаковки.

Как только она отвлекается, я делаю вид, что открываю бутылку, с шумом вытаскиваю штопором пробку и с видом знатока нюхаю ее донышко. Затем наливаю немного шабли в бокал и громко восхищаюсь ароматом вина, вращая бокал, как заправский сомелье.

– Ты удивляешь меня с шабли, – говорит она, наблюдая, как я пробую вино.

– А ты что думала, что я заставлю вас пить тавернелло?

– Нет, но я боялась, что ты поставишь на стол просекко.

– А в чем дело? Что, тебе не нравится просекко? Если бы ты услышала, что его называют шампанским, готов поспорить, оно бы тебе понравилось.

– Слушай, прекрати, Франческо, хоть сегодня вечером попытайся выглядеть приятным человеком, ничего другого я не прошу.

– Хорошо, прекращаю, но не требуй от меня быть приятным, поскольку я неприятен.

– Боже мой, – вздыхает она, поднимая глаза к потолку, – тогда постарайся хотя бы не быть идиотом. Договорились?

Я согласно киваю.

– Ну и как? – подмигивает она мне.

– Как что?

– Как она тебе?

Мы стоим друг против друга, у нее в руках блюдо, у меня в одной руке бокалы, в другой – бутылка с шабли.

– Ну… я бы сказал, о’кей… нет, намного больше, чем о’кей, – отвечаю я.

Лаура, довольная, смеется.

– Главное, чтобы она не оказалась дурой, – добавляю я.

– Иди в задницу.

– Слушай, а почему наш с тобой диалог всегда кончается тем, что ты посылаешь меня в задницу? – спрашиваю я с серьезной физиономией.

– Потому что ты доводишь меня, во-первых, и, во-вторых, родственники всегда или посылают друг друга в задницу, или…

Она опускает глаза.

– Или что?

– Ничего.

Она поднимает голову, с вызовом смотрит на меня и перед тем, как покинуть кухню, заключает:

– Впрочем, успокойся, это не наш случай.

Стало быть, наш случай – посылать друг друга в задницу. Ну и хорошо.

Мы появляемся в гостиной с блюдом, бокалами и бутылкой. Они пьют вино, я снимаю Пупо и ставлю записанный мною си-ди с подборкой «Лед Зеппелин». Делаю звук еще громче.

– Поспокойнее у тебя ничего нет? – кричит Лаура так, чтобы я мог услышать.

– «Лед Зеппелин» – замечательная группа. Может, просто сделать немного потише, – подает голос Элиза.

Я победно смотрю на свою невестку, которая делает вид, что не слышала слов Элизы, и уменьшаю звук.

– Я считаю, пора оставить в покое французов с их вином, – говорит мой брат, меняя тему.

Мы все согласно киваем.

И тут звонит домофон: это консьержка. Флавио оставил свой «мерседес» перед въездом в гараж, сунув под дворник записку, где говорится, что он в восемнадцатой квартире. Консьержка суровым тоном информирует меня, что необходимо переставить машину и что я не должен позволять своим друзьям парковаться перед гаражом.

– Спасибо большое, – говорю я ей. – Если бы вас не было на свете, я решительно не знал бы, как мне поступать.

Консьержка что-то отвечает на диалекте, я не понимаю что, скорее всего, она тоже посылает меня в задницу.

– Флавио, тебе придется спуститься и переставить машину, – говорю я, возвращаясь в гостиную.

– Сейчас, извините, – отвечает мой брат, поднимается и уходит.

Лаура, стерва, поднимается также:

– Пойду позвоню бебиситтер, узнаю, все ли в порядке дома.

Я не успеваю сказать ей, что можно позвонить из гостиной, как она скрывается в моей спальне.

Элиза и я остаемся наедине. Я молчу.

– Лаура рассказывала мне много хорошего о тебе, – произносит Элиза.

– Воображаю себе что, – усмехаюсь я.

– Ты тоже работаешь в семейной фирме?

– Более или менее.

Повисает долгая пауза. Элиза ждет, что я начну рассказывать о своей работе или начну расспрашивать ее. Я молчу и оглядываюсь по сторонам.

Видя, что я не раскрываю рта, вновь делает это она:

– А я журналистка.

Я вздрагиваю, на моей физиономии выражение недоверия, смешанного с тревогой.

– Эй, что с тобой? Я что, сказала, что убиваю детей?

– Нет, просто я знаком с одной журналисткой, утверждающей, что она работает в «Медиасет», которая мне очень не понравилась.

– Как ее зовут?

– Фанни, она работает на TG5.

– Странно, я хорошо знаю всех на TG5, но там нет никакой Фанни.

– Она вся такая вздрюченная, с пышными, но плохо подогнанными формами, с парой котлет вместо губ и шапкой рыжих волос в форме баскского берета. Коротко говоря, полный отстой.

В своем злорадстве я не жалею красок.

– A-а… поняла, кто это! Да, та еще фифа, ты прав. Кармела Савойардо. Но она не работает на TG5, она там одно время стажировалась, и ее никто терпеть не мог. И зовут ее Кармела, а не Фанни, это она велела называть ее так, потому что стыдится своей фамилии. Савойардо[19]19
  Марка популярных сухих хлебцев.


[Закрыть], ты только подумай!

Выигрыш в футбольной лотерее не доставил бы мне большей радости.

Возвращается Лаура.

– С детьми все в порядке, – радует она нас.

– Ты знакома с некой Кармелой Савойардо? – спрашиваю я ее.

– С кем?! Нет, у меня нет знакомых с таким именем, – отвечает Лаура и смеется.

Опять домофон: это Флавио. Он не нашел, куда переставить машину, и просит нас спускаться, тем более что пора отправляться в ресторан.

– О’кей, – отвечаю я, – сейчас спустимся. – Я с облегчением поворачиваюсь к дамам: – Мне жаль, но нам не придется прикончить шабли, Флавио требует, чтобы мы спускались, потому что он не нашел места для автомобиля.

– Мы вернемся прикончить его позже, – говорит Лаура, – такое вино заслуживает быть выпитым до последней капли.

Я согласно киваю. Натягиваю черную куртку и иду к двери.

Спускаясь по лестнице, я слышу, как у меня за спиной Лаура спрашивает у Элизы:

– А кто такая эта Кармела Савойардо?

– Одна журналистка, которую знаем мы, я и твой деверь, и которая велит звать себя Фанни.

Я представляю себе лицо моей невестки, улыбаюсь, но делаю вид, что не слышал, о чем они говорили. Не поворачиваясь, продолжаю быстро спускаться по лестнице.

Вечер начинает мне нравиться.

Мы садимся в машину, я – на заднее сиденье, Лаура заставляет Элизу сесть на переднее, сама усаживается рядом со мной.

Флавио вставляет в аудиосистему подаренный мною диск Пако де Лусии, прибавляет звук, рывком трогается с места и сразу увеличивает скорость. Закуривает «Мальборо», что странно – в машине он обычно не курит.

Я откидываюсь на спинку сиденья и, хотя за окном уже темно, надеваю солнечные очки, чтобы не было видно, как я закрываю глаза. И закрываю глаза.

Лаура зло шепчет:

– Сними эти очки, идиот.

Я делаю вид, что не слышу ее, и изображаю игру на гитаре, с большим старанием следуя за аккордами Пако. Поток глиссад и рифов.

Лаура вновь зло шепчет:

– Засранец.

Подъезжаем к ресторану. За всю поездку никто, за исключением Лауры, не произнес ни слова. Флавио паркуется и выключает музыку.

Я прекращаю «играть» на гитаре, откладываю ее в сторону, с тибетской медлительностью снимаю очки, смотрю на Лауру и говорю с ангельской улыбкой:

– Пако велик, он даже чуть-чуть лучше Пупо.

Лаура с отвращением морщится и выходит из машины, не удостоив меня взглядом.

Входим в ресторан, спускаемся по лестнице. Помещение пока еще пустует, но Гуальтьеро Маркези на боевом посту. Увидев моего брата, он спешит ему навстречу и приветствует его с деланой сердечностью.

– С моей женой ты знаком, – говорит Флавио.

Маркези утвердительно кивает и обращается к Лауре со словами, приличествующими ситуации. Затем Флавио представляет Элизу и меня. Сейчас, когда я вспоминаю об этом, мне кажется, он и словом не обмолвился, что я его брат.

Маркези на мгновение замирает, что я отношу на счет моего внешнего вида, указывает нам столик и подает знак официантам, которые уже спешат к нам, после чего кланяется и уходит.

– Какой славный человек, – комментирует Лаура. – И какой стиль!

Мой брат нервно поводит плечами, как будто костюм ему тесен. Закуривает. Сразу же заказывает негрони. Одному себе. Затем, извинившись, второй – для меня. Дамы пьют шампанское, любезно преподнесенное от лица (как говорится) Гуальтьеро Маркези.

Нам приносят меню, аж целых три штуки: перечень блюд, карту вин и даже отдельную бумажку с минеральными водами.

Лаура берет ее и с серьезным видом спрашивает:

– Кто какую минеральную воду предпочитает?

Элиза и Флавио отрицательно качают головами: никакую.

– А ты, Франческо? – задает она мне вопрос.

– Я бы не отказался.

– Какую? Хочешь посмотреть? – И протягивает мне меню.

– Из-под крана, – отвечаю я.

Лаура пропускает мимо ушей мою не слишком оригинальную шутку и советует всем английскую воду.

– Я рекомендую хилдон. Очень полезная вода из Хэмпшира, – говорит она.

– Ну что, будем исходить слюной, выбирая из полного списка, или ограничимся коротким меню? – не реагируя на ее предложение, интересуется Флавио.

– Мне все равно, – говорю я. – Сойдет и короткое.

Элиза тоже согласно кивает. Лаура принимается читать вслух названия блюд из полного списка, декламируя их словно стихотворные строки, но на третьей строфе сдается и также соглашается на короткое меню.

– Вино заказывай ты, поскольку ты у нас знаток, – обращается ко мне Флавио.

Лаура предлагает продолжить с шабли.

– Лучше что-нибудь другое, – возражаю я.

Я читаю карту вин, кое-что уточняю у сомелье и заказываю греко ди туфо для закусок и шардоне пио чезаре пиодели для рыбных блюд. Мой брат, уже слегка поддатый, подмигивает сомелье и несколько раз повторяет: пио-пио[20]20
  Итальянский аналог русского «цып-цып», которым созывают кур.


[Закрыть].

Для мясных блюд я, после некоторых колебаний, выбираю радующее мой глаз бургундское шамбертин гран кру 84-го года, двести пятьдесят тысяч лир за бутылку[21]21
  В сегодняшних ценах примерно 100 евро.


[Закрыть]. На цену мне плевать – платит мой брат.

Сомелье замечает:

– Отличный выбор.

Нам приносят массу гастрономических изысков, хотя я предпочел бы хороший бифштекс. Лаура буквально сходит с ума от риса с шафраном с каким-то листочком цвета червонного золота сверху. Съесть золото для нее – должно быть, вершина сладострастия. Не произнося этого вслух, я думаю о том, что есть те, кто ест золото, и те, кому вообще нечего есть.

Мой брат продолжает пить, позволяя себе суровую критику в адрес ресторана. Он говорит, что сортиры тут не на высоте. Он говорит, что несколько лет назад ресторан был первым в списке во всех путеводителях, а сейчас его нет ни в одном.

Он говорит, что ходят слухи, якобы через несколько месяцев ресторан вообще закроется. Он говорит, что до операции «чистые руки»[22]22
  Эффективная кампания итальянских властей по борьбе с коррупцией.


[Закрыть] здесь было невозможно найти свободный столик даже по знакомству, что многие рестораны, как и этот, служили столовыми для политиков, за которых платили партии или предприниматели. Он говорит, что сейчас все сгинули и с мокрыми задницами сидят по домам. Он говорит, что никто больше не хочет светиться на публике и что все боятся взять хотя бы одну лиру.

Не могу припомнить, чтобы я когда-либо видел Флавио столь возбужденным. Он беспрерывно пьет. И беспрерывно курит. Жестикулирует. Говорит громко. Царит за столом. У него особая пластика, которой я всегда слегка завидовал. Уверенная, никогда не неуклюжая, порой вызывающая. Он смотрит собеседнику прямо в глаза и никогда не отводит свои. Но сегодня он выглядит карикатурой на себя самого. Когда допита последняя капля бургундского, он говорит:

– Хорошее винцо, закажи еще бутылку.

Я предупреждаю его, что оно стоит двести пятьдесят тысяч. Он и не поморщился:

– Заказывай!

Лаура настолько сконцентрирована на себе, на мне и на окружающих, что не замечает, насколько Флавио перебарщивает. Она незаметно указывает Элизе на знаменитого пластического хирурга, сидящего за соседним столиком в компании синьоры, частой посетительницы Лауриного магазина. Пластический хирург – красавчик, как, впрочем, все пластические хирурги. Синьора, несмотря на то что ей наверняка за сорок, действительно выглядит неплохо.

Лаура ядовито замечает, что это он всю ее переделал:

– Нос, губы, задницу, бедра, титьки – все!

– О господи, Лаура, – вмешивается Флавио, – почему, если у кого-то что-то подправили, ты обязательно должна заявить, что переделано все целиком?

– Как у Кармелы Савойардо, – вставляю я.

Получай, подруга.

– Все! – упрямо повторяет она, делая вид, что не слышала моей реплики.

– Да если б и все, – говорит мой брат, – смотри, какой прекрасный результат…

– А если еще ей пересадить почки, печень и легкие, – добавляю я, – она стала бы также прекрасна и внутренне, совсем как ты, Элиза. – И поясняю: – Лаура сказала мне, что ты прекрасна внутренне.

Лаура испепеляет меня взглядом, Элиза смущенно улыбается и качает головой. Лаура, чтобы не дать мне возможности сморозить очередную глупость, спешит заявить, что, как бы лично она ни выглядела, никогда бы не позволила прикоснуться к ней скальпелем. Даже если бы ее заставляли силой.

– А тебя никто и не заставляет, – уточняю я.

– Но ты же сама мне не раз говорила, что рано или поздно хотела бы сделать подтяжку, – напоминает ей Элиза.

– Это я так, просто болтала языком, – отвечает Лаура с ноткой раздражения в голосе: она не ожидала такой прямой общей атаки.

Элиза намного симпатичнее, чем я мог предположить. Выдержанная. Остроумная, ее замечания колки и неглупы. У нее своеобразная жестикуляция. Я питаю слабость к женщинам с изящной жестикуляцией, таковых очень мало. Нельзя научить красиво жестикулировать, проще отучить жестикулировать вообще, но с такой манерой жестикуляции, как у Элизы, надо родиться.

Она ест со вкусом, заметно меньше Лауры, которая готова перепробовать все у всех, ее глаза разгораются от сладострастия и изумления перед красиво оформленными блюдами, она украдкой бросает взгляды на соседние столы, чтобы увидеть, что едят другие. Пробуя каждый первый кусочек, она восклицает: высокий класс, восхитительно, очаровательно – и не прекращает комментировать еду, даже когда уже ест второй.

В какой-то момент, примерно в половине одиннадцатого, мой брат заявляет, что ему плохо. Я внимательно смотрю на него: он серый, его вот-вот вырвет. Я помогаю ему встать и веду его в туалет, он шагает, еле переставляя ноги. Лаура с изумлением смотрит нам вслед. В туалете его выворачивает наизнанку: рис, золото и все остальное. Ждем еще немного, чтобы убедиться, что продукты исчерпаны. Отдышавшись, он говорит, что за стол не вернется, и просит отвести его в машину, там он полежит и подождет нас.

Он пытается говорить уверенно, но у него не получается. Мы с ним выходим из ресторана, старясь сделать это незаметно. Впрочем, Лаура и Элиза и так не замечают нас, увлеченные разговором. Шатаясь, мы зигзагами, с трудом, бредем в сторону машины.

Мой брат в разобранном состоянии, но ему явно легче. Видно, что свежий воздух немного привел его в чувство. Отцепившись от меня, он останавливается возле дерева.

Говорит:

– Всем стоять. Я должен поссать.

Начинается яростная борьба с брючной молнией. Чтобы выручить его из этой трагикомической ситуации, я уже готов помочь ему, но, слава богу, он справляется сам. Я отхожу на шаг, готовый вмешаться в случае, если он начнет падать. Но нет, он качается, но стоит.

Он говорит:

– Слушай, сделай псс-псс-псс, а то я никак не могу начать.

Я делаю псс-псс-псс, оглядываясь по сторонам и надеясь, что нас никто не видит. Мне кажется, что я замечаю физиономию Гуальтьеро Маркези, выглядывающего из двери ресторана. Теперь Флавио просит, чтобы я поссал вместе с ним.

Я говорю:

– Ничего не получится, Флавио, мне не хочется.

Он настаивает.

Я сдаюсь:

– Хрен с тобой, только давай быстрее.

Он хочет, чтобы мы поливали ствол в унисон, но его руки трясутся и не держат его хозяйство. Если Бог чего-то захочет, то сотворит: Флавио стоит, поливая свои «россетти» и напевая детскую песенку про мышонка:

– Тополин, Тополин, да здравствует Тополин…

Наконец после всего мне удается уложить его в машину, и я говорю ему:

– Веди себя хорошо, мы сейчас придем.

– Тебе нравится… эта… там?.. – спрашивает он с закрытыми глазами.

– Там это кто? – отвечаю я, притворяясь, что не понимаю, о ком он.

– Эта… которая журналистка, прекрасная внутри… Черт, а она ничего и внешне!