Текст книги "История Джейн N"

Сейчас
15

За завтраком мама садится напротив. Она уже поела, но теперь хочет просто посмотреть на меня.

– Всё в порядке? – Она неловко улыбается каждый раз, когда моя вилка ударяется о тарелку, а затем кивает, когда я откусываю, будто я маленький ребенок, который учится есть сам.

Ковыряю блин.

– Очень вкусно. – Наверняка, только вот я не чувствую.

Она смотрит на мои бедные ногти. Я обрезала их под корень. Памятуя, как я любила менять лаки, мама недавно купила мне десять бутылочек вместе с набором для маникюра.

– Тебе понравился какой-нибудь цвет? – спрашивает она.

– Да, все. – Но я еще не пользовалась ими, потому что жду, когда наберу достаточно баллов. Сейчас в моей карточке шесть звезд. Моя цель – десять, и я награжу себя маникюром.

Я ставлю себе по одной звездочке за следующие задачи: обед с родителями; двадцать с лишним минут пребывания вне комнаты; разговор с Шелли дольше пяти минут; сеансы терапии; прогулки; общение со старыми друзьями; посещения приюта.

– Но твои ногти не накрашены. – Ее рот слегка кривится.

Снова я ее разочаровала.

– Эй, я тут подумала, может, нам пойти на концерт на этих выходных? – предлагает она. – Или по магазинам? Что скажешь? Джейн?

– Да?

– Почему ты ешь пальцами? Я же положила тебе вилку.

– Ой. Точно.

– А может, мне отвезти вас с Шелли пообедать? Куда угодно, я угощаю. Джек тоже хотел бы тебя видеть. Я разговаривала с его мамой. Она сказала, он все время спрашивает о тебе.

Беру еще кусок, не забыв про вилку, мечтаю, чтобы мама остановилась, и не понимаю, почему моя стопка блинов, кажется, не уменьшается.

– Мы также должны обсудить твой сеанс с доктором Уайт.

– Прости, что сбежала, – говорю я ей. – Что просто бросила тебя там.

– Я беспокоилась о тебе. Ездила по округе, искала. Ты не отвечала на мои звонки…

– У меня не было телефона.

– Все равно…

Я знаю.

– Прости. – Но слова не улучшают ситуацию.

– Ничего страшного, если ты не хочешь возвращаться к доктору Уайт, но тебе нужно продолжить терапию. Если хочешь, найдем кого-нибудь еще.

– Я лучше напишу о том, что произошло, – говорю я, еще раз проверяя реакцию на свою идею.

– Дневник может быть чудесным средством, – кивает мама. – Но как он на самом деле поможет, если страницы записной книжки не могут отвечать?

На самом деле это их самый большой плюс.

– Джейн…

– Что?

– Мы найдем другого терапевта.

Прожевать.

Проглотить.

Отпить.

Повторить.

– Что скажешь? – спрашивает она.

– А вдруг меня уже не починить? Что, если я сломалась навсегда?

– Каждое сердце можно исцелить.

– Даже твое?

Ее губы складываются, образуя крошечную дырочку. Интересно, совпадает ли она с той, что у меня в груди, там, где раньше было сердце.

– Не беспокойся обо мне, – говорит мама. – Я исцелюсь, когда исцелишься ты.

Как будто мне и без того мало ответственности. Я встаю из-за стола.

– Доем наверху.

Она трет виски; от разговора у нее заболела голова.

– Ты слишком много времени проводишь в комнате. Теперь ты свободна, но все равно стараешься запереться. Тебе нужно выйти и восстановить связь со всеми своими друзьями.

Мне нужно.

Оказаться в своей комнате.

Поэтому я иду туда и запираю за собой дверь.

Сейчас
16

Долго я одна не сижу. Едва успеваю закончить главу, как мама стучит в дверь, настаивая, чтобы мы пошли за покупками.

– Что скажешь, если мы освежим твою комнату? – спрашивает она. – Сменим обстановку и все переделаем?

Не успеваю ответить, как уже сижу в машине.

Папа везет нас в торговый центр.

Музыка льется из динамиков – поет женщина, но все равно инструментальные партии слишком похожи на ту самую, поэтому я прошу выключить.

Странно ехать по магазинам с ними, сидя на заднем сиденье, точно маленькая. В конце концов машина останавливается. И тут я замечаю: мы приехали. Папа припарковался у входа. Я смотрю в окно на ряды машин.

– Джейн? – спрашивает мама. – С какого магазина ты бы хотела начать?

Мимо нашей машины проходит рыжеволосая девочка лет пяти. Какой-то парень пытается взять ее за руку, но она все время уворачивается.

Я присматриваюсь. Мой нос расплющивается об оконное стекло. Девочка меня видит. Наши глаза встречаются. Я машу ей, чтобы она знала: я здесь, смотрю, вижу, на какой машине приехал парень. Если нужно, я смогу позвонить в полицию.

Беру свой телефон, включаю его и на всякий случай фотографирую парня. Ему лет тридцать, у него румяное лицо и светло-каштановые волосы. Навожу камеру на девочку и тоже ее фотографирую.

– Джейн? – окликает папа.

В ответ на мое внимание девочка морщится и вцепляется в руку парня, словно в любимую куклу. Я для нее – угроза. А мне становится легче.

Откидываюсь на сиденье и выдыхаю.

Оба родителя пялятся на меня: папа в зеркало заднего вида, мама – через спинку кресла.

– Все в порядке? – спрашивает она.

Опять этот вопрос.

– Все отлично.

– С какого магазина ты бы хотела начать? – повторяет она.

Смотрю на торговый центр.

– «Вуд & Крейт», – отвечаю я, читая первую попавшуюся вывеску.

– Отлично! – сияет мама. – Купим ковры, шторы, постельное белье, картины…

Мы все заходим внутрь. Но как только папа замечает удобное место, то садится, достает телефон и говорит, что ему нужно ответить на несколько рабочих писем.

– Это тебя не беспокоит? – спрашиваю маму, как только мы уходим из зоны его слышимости.

– Что не беспокоит?

– Что он всегда работает? Даже по выходным…

Она хватает подушку с ближайшего дивана:

– Как тебе?

– Поэтому у нас больше нет воскресных посиделок?

Мама сникает.

– Хочешь снова устраивать посиделки, дорогая? Можем начать завтра, когда угодно… Блины? Омлет?

Слегка киваю. Не нужны мне посиделки.

А ей не нужна реальность.

И где же мы в итоге остаемся? Потерянные? Одинокие? На острове Красивых Подушек?

Мама гладит ту, что держит в руках, словно подбадривая меня сделать то же самое.

– Что ты думаешь об этой ткани?

– Красиво, – говорю я, поглаживая мягкий искусственный мех.

– Мы могли бы подобрать шторы в тон.

Я оглядываю магазин, чувствуя себя не в своей тарелке. Но потом вижу его – посреди кухонного отдела. Мой взгляд останавливается на квадратном белом обеденном столе.

Бегу к нему, отмечая широкие коренастые ножки. Провожу ладонями по гладким скошенным краям.

– Вот, – говорю я, мечтая поставить его к себе в комнату. Приседаю. Нижняя сторона выглядит иначе, чем стол в неволе: покрашенная, а не голая. К тому же ножки у этого скорее резные, чем прямые, но всё же достаточно толстые, чтобы я могла за них ухватиться.

– Стол для завтрака? – переспрашивает мама.

– Да, – виновато киваю я, ведь не заслужила подобной награды.

– Что ты собираешься с ним делать?

– Поставить в угол, справа от окон. Было бы удобно делать за ним домашнюю работу и все такое. Мой стол маловат.

– Знаешь, ты всегда можешь разложиться внизу на обеденном…

Я сажусь на один из стульев.

– Так будет проще. Мне не придется каждый раз убираться после, и я вам не помешаю.

– Ты никогда мне не мешала. Но, конечно, мы его купим. – Она улыбается, радуясь, что делает меня счастливой.

Позже, в моей комнате, пока папа собирает стол, привинчивая ножки, мама задерживается перед моим книжным шкафом, где я освободила две полки от книг и заменила их бутылками с водой и коробками «Коко Локо».

– Это же любимое лакомство Шелли, – говорит она. – На случай, если она придет?

Я молча пожимаю плечами.

– Знаешь, на кухне всегда полно еды и напитков. Вы с друзьями в любой момент можете туда нагрянуть.

– Знаю, но мне просто нравится, когда и здесь что-то есть.

Мама смотрит на меня, наклонив голову, как будто я – загадка, которую ей нужно решить.

– Нормально, – говорит папа, вставая из-под стола.

Более чем нормально. Стол идеальный.

– Спасибо, – говорю я, готовая заключить папу в объятия.

Стол здесь, в моей комнате, на острове Красивых Подушек, и я чуть больше чувствую себя дома.

Сейчас
17

Чуть позже звонит Шелли, предлагает принести мне кофе.

– Я немного занята, – говорю я.

– Тем хуже, потому что отказ не принимается. Тебе со льдом или горячий?

– Я в порядке, правда.

– А я встречаюсь с принцем Гарри, к вящему сожалению герцогини.

– Ты о чем?

– Значит, со льдом. Скоро приеду.

– Нет, постой. – Я оглядываю свою комнату, начиная с нового стола. Мне не хочется объяснять его появление Шелли, и я не хочу оправдываться за бутылки с водой или запасы брауни. Все это довольно сложно, в том числе и то, что я повытаскивала из шкафа платья, обувь, сумки и ремни и бросила тут же, на пол, чтобы освободить место, где можно спрятаться на ночь.

– Пойдем куда-нибудь, – говорю я, обещая дать себе в награду две золотые звезды.

– Серьезно? – спрашивает Шелли.

– Если не хочешь перенести на другой раз.

– Повторяю: отказ не принимается. Мне заехать за тобой?

– Нет. Я хочу прогуляться. Встретимся в кафе Et Cetera?

– Отлично. До встречи.

Вешаю трубку, ощущая пустоту в животе. Та словно граната, и моим лекарствам никак ее не обезвредить. Кафе Et Cetera – в десяти минутах ходьбы от дома. Я заправляю волосы под толстовку-худи и оглядываюсь через оба плеча каждые двадцать шагов.

Мистер Миллер, наш сосед, поливает розы. Как только он замечает меня, он отвлекается, и вода из шланга устремляется прямо на открытый ящик для хранения. Я натягиваю капюшон на лицо – и тут слышу громкий хлопок.

Внутри у меня все переворачивается.

Резко оборачиваюсь, сжимая сотовый телефон в кармане, и оказывается, что это кто-то захлопнул багажник машины. Проверяю улицу на предмет любой подозрительной активности.

– Джейн? – раздается мужской голос.

Это что, кантри играет?

– Джейн?

Мистер Миллер. Он все еще смотрит на меня. Его губы шевелятся. Вода из шланга льется ему на ботинок, но сосед, кажется, этого не замечает.

Я отворачиваюсь и бегу прочь, чувствуя себя глупо из-за того, что вышла на улицу. Серьезно, о чем я только думала?

Вдох.

Выдох.

Когда я добираюсь до Et Cetera, Шелли уже припарковала машину и ждет меня у входа. Заведение – на окраине города, в противоположном от школы направлении, поэтому мало кто из наших знакомых часто здесь оказывается – по крайней мере, так я думала. Когда я открываю дверь, то вижу Майка Джейкоби из дискуссионного кружка, Сару Снелл – из драматического, тройняшек Уильямс в их похожих ободках и печально известный клан Гласных Имен (Аня, Эрик, Исайя, Оуэн, Ума и Энья).

Я не видела ни одного из них со времен ДТКМП.

– Ты хочешь уйти? – спрашивает Шелли.

Прежде чем я успеваю ответить, из мужской уборной выходит Джек, и мои внутренности сжимаются, как пружины кровати.

– Почему бы тебе не занять нам стол, – говорит Шелли.

Я прохожу в заднюю часть помещения, залезаю в угловую кабинку и тереблю солонку, пытаясь сосредоточиться на крошечных кристаллах внутри, а не на гранате, которая грозит вот-вот разорваться. Десять вдохов спустя я поднимаю голову.

Джек смотрит на меня.

Сара хватает его под руку, заявляя свои права.

– Ну вот, – говорит Шелли, ставя передо мной кружку с чем-то пенистым. В ее кошельке карта. С двумя пробитыми звездами. После десяти она получит свой приз, прямо как я. Подруга смотрит через плечо на остальных. – Знаю. Так неловко. Но постарайся не обращать на них внимание. Им просто любопытно.

– Из-за меня?

– Ну да. – Она улыбается. – И их нельзя в этом винить. В конце концов, они были твоими друзьями.

– Когда это я дружила с Гласными или тройняшками Уильямс?

– Ладно, может, не с ними, но с Джеком-то.

Джек.

У нас с ним были планы на вечер того дня, когда меня похитили: концерт Джиджи Гарви. Джек знал, что она моя любимая певица, и удивил меня, достав билеты в третий ряд. Официально между нами ничего не было, но определенно что-то назревало.

– Кстати, он спросил у меня твой новый номер, – говорит Шелли.

– Он с кем-нибудь встречается?

– С кем-то вроде Сары? Если только в ее мечтах. Эта девица коллекционирует парней, как обувь. Она просто надеется, что он станет ее следующими Джимми Чу, хотя не могу ее в этом винить. В смысле, кто бы не захотел себе лишнюю пару таких.

– Прошу прощения?

– Статус твоего номера?

– Ты о чем? – Она будто говорит на совершенно другом языке.

– Каков сейчас статус твоего номера телефона? Совершенно секретно? Открыт для широкой публики? Доступен только для своих? Другими словами, ты хочешь, чтобы я его выдала?

Хочу ли я?

На кухне гремят пластиковыми тарелками. Я представляю, как, скрючившись, жду у лаза.

Шварк.

Скрип.

Дзинь.

– Потому что люди хотят тебя видеть, – настаивает Шелли. – Им любопытно.

Снова это слово. Оно у меня мурашки вызывает. Я делаю глоток, жалея, что не сижу в такси и не еду по мосту куда-нибудь далеко.

– Думаю, мне тоже очень любопытно, – заявляет подруга. – В смысле, мы можем поговорить о том, что произошло? Как по мне, это было бы полезно.

– Кому?

– Ну, тебе, конечно. Иначе как со всем этим справиться? Да, ты ходишь к терапевту, но все-таки…

– Все-таки? – У меня кружится голова.

– Ты с кем-нибудь общаешься?

– В основном я пишу о своем опыте – тоже в рамках лечения.

– Круто, – тянет Шелли, как будто мы обсуждаем планы на лето. – В смысле, я знаю, как ты любишь писать. Но ты же и поговорить хочешь, да? Например… каким был тот парень…

Я снова хватаю солонку, ненавидя себя за то, что решила прийти сюда.

– Он был таким ужасным, как все говорят? Заставлял тебя… что-то делать? – Конец предложения она произносит очень тихо, прикрывая рот рукой, но это не смягчает удара.

Я зажмуриваюсь. Ветерок от потолочного вентилятора пробегает по моей коже.

Мне.

Нужно.

Уйти.

Шелли касается моего предплечья. Я невольно вздрагиваю и резко открываю глаза. Мои руки – в соли.

– Ничего страшного, – продолжает Шелли. – В смысле, я понимаю, почему ты замкнулась. Мне просто тяжело. Мы ведь раньше говорили обо всем на свете.

Это правда. Так и было. Но то, что она хочет по мановению руки вернуться к тому состоянию, которое было ДТКМП, – еще одна преграда между нами.

– Я пытаюсь понять. – Шелли делает глоток. – Но в то же время я вроде как больше не знаю, что сказать. В смысле – говорить тебе, как у меня дела? Тебе вообще интересно? Ты ничего не спрашиваешь, и я начинаю лепетать, как абсолютная идиотка, что, наверное, тоже до чертиков раздражает.

Иссиня-черная челка будто разрезает лоб Шелли надвое.

Раньше я челки у подруги не замечала; она всегда ходила с одной и той же прической. И когда она сделала двойной пирсинг в ушах? И начала пользоваться блеском для губ?

– Ау? – Она машет рукой перед моим лицом. – Скажи что-нибудь, ладно? Скажи мне, что ты думаешь.

– О чем?

– О том, что я только что сказала, об этих моих чувствах.

Чувствах? Ее?

Джек снова смотрит в нашу сторону, и я вспоминаю выпускной бал в средней школе. Джек вывел меня на палубу и неожиданно поцеловал – и целовал, пока у меня не онемели губы. От него пахло лакрицей, и он признался, что влюблен в меня с пятого класса.

Так что же Джек делает сейчас, обнимаясь с Сарой? Каковы шансы, что он повел на концерт Джиджи Гарви ее?

– Не обращай на них внимания, – говорит Шелли.

Но их взгляды громче слов, их невозможно игнорировать, они тянут чеку из моей гранаты.

– Эй, что случилось? – Шелли указывает на шрамы на моей руке. – Выглядит серьезно.

– Ничего страшного, – отвечаю я, прикрывая отметины рукавом.

– Ты снова замыкаешься.

Она права. Неважно, что мы сидим лицом к лицу. Я отсекаю подругу, заставляю ее чувствовать себя одинокой. Как глупо: где-то в глубине души я хочу сказать ей, например, что, после того как меня похитили, я вела с ней мысленные разговоры, пытаясь обмануть себя, заставить поверить, будто она каким-то образом со мной.

Хочу сказать, но вместо этого изображаю Снежную королеву.

– Просто чтобы ты знала: не сработает, – говорит Шелли.

– Что не сработает?

– Твои попытки саботировать нашу дружбу. – Она отмечает свое заявление звоном ложки. – Валяй, игнорируй мои звонки и сообщения. Не задавай мне ни единого вопроса – ни как прошел день, ни как прошел год. К слову, было хреново. Может, ты слышала: моя лучшая подруга пропала, потому что пошла за подарком мне на день рождения. Потому что я вернулась из кемпинга раньше, чем собиралась; потому что вела себя с родителями как избалованная стерва и умоляла поскорее вернуться домой.

Хорошая подруга заверила бы, что все это – не вина Шелли. Но дружба – дорога в обе стороны, а я сейчас превратилась в тупик.

– Я никуда не уйду, – продолжает Шелли. – Закрывайся от меня сколько хочешь. Я все равно тебя люблю. Ты все равно мне как сестра.

Я не смогла бы ненавидеть себя больше, даже если бы постаралась.

До. Последней. Крошки.

Каждый.

Уцелевший.

Осколок.

Потому что я не заслуживаю ее дружбы. И лишь вопрос времени, когда это поймет Шелли.

Сейчас
18

Я не иду сразу домой, а захожу в библиотеку тремя кварталами ниже, потому что знаю: у них есть уборная комната на одного человека, а еще знаю, где взять от нее ключ. Пригнув голову, я беру его из корзины на столе. Затем запираюсь в уборной и остаюсь совсем одна в четырех белых стенах, под совершенно белым потолком, стою на серо-белом полу в помещении, где нет окон, чтобы выглянуть наружу. И, что еще лучше, окон, в которые можно было бы заглянуть.

Здесь я дышу – или по крайней мере пытаюсь отдышаться, чтобы ослабить оковы в груди, замедлить учащенное сердцебиение. Но мое существование абсолютно бесконтрольно – как машина, буксующая по льду. Расслабиться – значит разбиться.

Но я не разбиваюсь.

Никогда не разбиваюсь.

Есть лишь постоянный страх, постоянное ожидание худшего.

Я поднимаю крышку бачка и вытаскиваю стержень – без всякой уважительной причины, кроме того, что знаю, как это сделать и где он находится.

Сажусь в углу, прижимаюсь щекой к плитке и представляю, как стучит Мейсон, хочу, чтобы он был здесь, хочу почувствовать его руки, до смерти хочу услышать его голос. Вонзаю конец стержня в бедро, но кожа не рвется. Может, уже нечего рвать.

Не знаю, как долго так сижу, но, прослушав слишком много звуков, из которых ни один не относился к Мейсону, я возвращаю стержень в бачок и иду домой.

У входа припаркована машина Шелли. Подруга ждет меня на ступеньках и встает.

– Все нормально? – спрашиваю я, когда подхожу ближе.

– Я забыла тебе кое-что показать. – Она поднимает рукав и демонстрирует браслет из стерлингового серебра, который я купила ей на день рождения. Кристаллы аметиста мерцают на запястье. Подвеска в виде звездочки болтается у большого пальца.

– Ты его получила, – говорю я, чувствуя, как моя кожа вспыхивает.

Должно быть, Норма нашла браслет на прилавке в магазине. Там же я его оставила? Успела достать его из-за кассы?

– Никогда не снимала, – говорит Шелли, зажимая звезду пальцами. – Это единственная вещь, которая помогала мне держаться.

Она, очевидно, ожидает, что признание сблизит нас, но вместо этого от вида украшения меня разрывает на части, потому что, как бы эгоистично ни прозвучало, я никогда больше не хочу видеть этот браслет.

Делаю шаг назад, пытаясь взять себя в руки, и тут замечаю. Шелли держит подарочный пакет – тот самый, что я так тщательно выбирала, со словами «С Днем рождения», набранными большими вычурными буквами. Сверху торчит блестящая фиолетовая папиросная бумага. Лента по-прежнему закручена.

Я зажимаю ладонью рот, вспоминая, как сама делала эти завитушки с помощью ножниц.

– Вот, – говорит Шелли, протягивая мне пакет; открытка тоже внутри.

– Ты хочешь, чтобы я оставила себе упаковку?

Она качает головой. Смотрят вниз. Слезы пополам с тушью катятся по ее щекам.

– Я не знаю, что еще сделать, – бормочет Шелли, затем отворачивается и идет к своей машине.

Я закрываю входную дверь и пытаюсь дышать с нормальной скоростью. Голова кружится. Я не могу перестать дрожать.

Лишь несколько часов спустя, в убежище в своем шкафу, с коробкой салфеток на коленях, я могу вытащить открытку из конверта. Розовая металлическая звезда сверкает на блестящем черном фоне. Открываю. Собственный почерк поражает меня – то, что я писала с наклоном, то, что люблю наугад вставлять заглавные буквы. Кажется, будто я сделала эту открытку только вчера.

Читаю слова, чувствуя, как каждое из них отдается в глубине сердца, и, наконец, становится ясно, зачем Шелли решила мне ее отдать. Подруга хочет напомнить, что я испытывала к ней в тот день, когда меня похитили.

День, который мне никогда не вернуть.

Тогда
19

Света по-прежнему не было, но я все равно продолжала возиться с матрасом. Это давало мне возможность сосредоточиться: цель, задача, отвлечение от сумасшествия. Кончики пальцев болели там, где лопнула кожа. Зато теперь я могла похвастать двадцатью семью разорванными нитями. Я распушила их и представляла, что это белые пышные усы Санты после кровотечения из носа, а не испачканные кровью из моих порезов.

Я также начала перебирать воспоминания, пытаясь выяснить, кем же был монстр. Кто мог так пристально наблюдать за мной, изучать мои привычки, в том числе что я ношу? Кто-то из школы? Но она была не такой уж большой, и я знала почти всех. Симпатичный мальчик-бегун из парка? Но волосы у него были короткие и черные, а не песочно-каштановые и волнистые.

Может, завсегдатай из приюта для животных? Год или два назад был один парень, который просился работать только со мной – даже ждал целый час, пока я помогала другим людям. Мне думалось, что он просто получил рекомендацию от одного из моих бывших клиентов, но, к сожалению, я так и не спросила. Вместо этого ходила с ним, указывая на кошек и собак и отвечая на все его вопросы о породе, уходе и дрессировке.

Он был примерно моего возраста, так?

С вьющимися каштановыми волосами…

У него были голубые или карие глаза?

Еще тот неуклюжий парень в доме Шелли на школьном барбекю, один из друзей ее брата. Произвел на меня странное впечатление. Пялился всю ночь, как будто откуда-то меня знал. Когда я спросила его, в какую он ходит школу, парень ответил, что приехал по обмену из Уэльса (что, как позже сказала мне Шелли, было ложью). Судя по всему, чудак познакомился с ее братом на каких-то подготовительных курсах в городе. Я вспомнила, что у него на бейсболке был логотип в виде льва. Шелли плохо его знала, и я больше ее не расспрашивала.

Но зачем ему меня похищать?

Зачем вообще кому-то это делать?

Что я такого сделала? Почему я здесь?

На моем большом пальце лопнул волдырь; внезапно из него хлынул поток жидкости. Я провела рукой по полу, чтобы почувствовать, куда падают капли, а затем нарисовала на цементе улыбающуюся рожицу, гадая, был ли волдырь заполнен кровью и получился ли смайлик красным. Я сунула большой палец в рот, чтобы проверить. Определенно кровь: соленый, металлический привкус.

Мне нужно было больше краски. Я надавила на рану, и в этот момент раздался характерный сигнал Мейсона.

– Ты там? – позвал он.

Я подползла ближе и постучала в ответ.

– Ты же не рассказывала ему обо мне?

Я прижалась ухом к стене.

– У меня есть план, – заявил он. – Я нас вытащу.

– Сейчас? – Мое сердце сжалось.

– Если бы. Я все еще прорабатываю маршрут, пытаюсь найти выход. Думаю, их как минимум пять, учитывая масштабы здания. Рано или поздно я обязательно на какой-нибудь наткнусь – в буквальном смысле. В шахтах темно, в этой комнате тоже, а все, что у меня есть, – это лампа для чтения, размером меньше моего большого пальца. Я попросил ее за набранные очки, чтобы читать в темноте, вот и хватает на площадь размером со страницу.

– Как ты вообще выбрался? Тебя держали в комнате? – Неужели и у него кончился свет?

– Я нашел в своей камере вентиляционное отверстие за тумбочкой. Тебе тоже лучше обыскать свою – за мебелью, под кроватью… Я сбегаю в разное время суток, когда он не делает обходов.

– Как давно ты здесь?

– Может, несколько месяцев. Шахты пронизывают все здание. Вчера я решил двинуться другим путем. Вот как тебя и нашел.

– Сколько всего пленников?

– Помимо нас? Может быть, трое или четверо. Сложно сказать. Это место огромное. Есть по крайней мере еще один парень. Но разговаривал я только с тобой и одной из девушек – Самантой.

– Сколько ей лет? Откуда она?

– Я не уверен. Может, моя ровесница… лет восемнадцать? Она в двух комнатах от меня, так что мы особо не могли поговорить.

Я представила себе всех нас, разбросанных по зданию в камерах, похожих на эту, как мы сидим в ожидании, когда же что-то произойдет.

Но что?

И когда?

– А он когда-нибудь… – начала я, и вдруг из моего горла вырвался странный сосущий звук. Грудь сжалась, легкие сжались. Я сложилась вдвое и уткнулась лбом в землю.

– Джейн?

– Он когда-нибудь… – попробовала я еще раз.

– Подожди, кто? Что?

– Парень, который нас похитил… Он когда-нибудь заходил к тебе в комнату?

– Ответ отрицательный. Подожди, а почему ты спрашиваешь? Он заходил к тебе? Что-то случилось?

– Нет, по крайней мере, насколько мне известно.

– Вот дерьмо. Ты меня напугала.

– Ты знаешь, чего он от нас хочет?

– Вопрос на миллион долларов, но я не собираюсь выяснять. Ты в деле?

– В каком?

– Побег?

– Откуда мне знать, что я могу тебе верить?

– Думаю, не можешь. Но что тебе терять? Пентхаус? Пятизвездочное обслуживание?

– Нет никакого обслуживания. Он перестал приносить мне еду и выключил свет.

– Черт, серьезно?

– Серьезно, – пробормотала я, сдерживая рыдания.

Похоже, он это почувствовал, так как начал тараторить, чтобы мне не пришлось говорить.

– Парню нравится, когда ты играешь по правилам: ставишь подносы и тарелки в коридоре, выкидываешь мусор раз в неделю… Он, кстати, проверяет, что именно ты выбрасываешь. И заметит, если ты ничего не просишь, то есть не израсходовала свои припасы. Так что пользуйся всем, заполняй дурацкие контрольные списки и следуй его грандиозному плану, каким бы он ни был, просто чтобы выиграть время. А поскольку я умею читать мысли, держу пари, ты хочешь спросить, знаю ли я, кто он такой. Ответ – нет. Я встретил его на вечеринке. Он казался вполне нормальным. Мы поболтали, обсуждая достоинства спорткаров и классических машин. Он спросил, не хочу ли я глянуть на его тачку – вроде бы «Камаро» 1968 года. Я пошел за ним на улицу, но ничего не увидел. Следующее, что я помню, – это как очнулся в багажнике его машины.

– Значит, он накачал тебя наркотиками.

– Мягко сказано. Дело в том, что я не помню, как он на меня напал или чтобы я отбивался.

– Раз вы были на вечеринке, его наверняка видели и другие.

– Может быть. То есть скорее всего. Но я не уверен, что он там кого-нибудь знал. Парень казался каким-то потерянным, просто болтался рядом. Единственная причина, почему я вообще пошел вниз: Хейли – девушка, которая устроила вечеринку, – попросила меня принести немного еды. Парень сказал, мол, искал туалет, свернул не туда, а затем признался, что ненавидит толпу. Вот так мы и разговорились.

– Ну, если он был на вечеринке, значит, должен был знать Хейли.

– Может быть.

А может, и нет. Ничего не было ясно.

– А теперь скажи, что ты такого сделала? – спросил он. – Раз тебе перестали носить пищу и отрубили электричество.

– Ты действительно хочешь знать?

– Поэтому я и спрашиваю.

И поэтому я рассказала ему, этому незнакомцу, этому человеку, которому не знала, могу ли доверять, гораздо больше, чем он хотел услышать: о моей истерике и о том, как сильно я скучаю по Шелли; о телефонном звонке, который сделала родителям из багажника машины монстра, и о том, как все еще слышу рыдания матери.

– Моя мама – самая храбрая, сильная, самая крепкая женщина из всех, кого я знаю. И слышать ее крик… – Я глубоко вздохнула, не в силах удержать слезы. – Прости.

– Не извиняйся. Я тоже через это прошел.

– Когда только сюда попал?

– Тогда, на следующий день и большинство ночей после этого. Только найдя вентиляционное отверстие, я перестал жалеть себя.

– А когда ты его обнаружил?

– Около недели назад. Но будь уверена, раз я зашел так далеко, то вытащу нас отсюда. Так что во время долгих пауз, когда кажется, что вот-вот сорвешься, думай обо мне: как я ползаю в лабиринте воздуховодов и прокладываю нам путь.

Мысль, что Мейсон включил меня в свой план, была слишком большой, чтобы просочиться через мое истерзанное горло, поэтому я ею подавилась.

– Мне пора, – сказал он. – Не хочу, чтобы он меня застукал. Мне прийти завтра?

– Пожалуйста, еще не уходи.

– Хорошо, но только минут пять. О чем ты хочешь поговорить?

– О чем угодно. – Я прижалась к стене, посасывая сочащийся кровью большой палец, и слушала, как Мейсон рассказывает мне о ферме, где жил с отцом, о разведении цыплят и пчел и продаже яиц и меда.

Не знаю, как долго Мейсон говорил, потому что в какой-то момент я заснула под успокаивающие переливы его голоса. Он обволакивал меня, как бархат, и защищал от темноты.