Текст книги "История Джейн N"

Тогда
20

Едва проснувшись, я двинулась в ванную комнату, прокладывая путь среди вещей. Внезапная вспышка света опалила глаза, и я зажмурилась. Затем подошла к шкафу и заглянула за него. Никаких вентиляционных отверстий.

Я проверила унитаз и раковину. Похоже, вентиляцией служил лишь плинтус вдоль дальней стены главной комнаты.

Тем не менее я продолжала искать, ползая под кроватью, ощупывая стены, напоминая себе, что отсутствие зрения не останавливает слепых. Нужно быть храброй. Нельзя развалиться.

Еще мне нужна была коробка брауни. Где же она? Я подняла одеяло, зная, что лакомство лежит там, предвкушая, как нащупаю острые углы длинной тонкой упаковки.

Но ее там не оказалось.

Под подушкой тоже.

И за изголовьем.

В темных, помутившихся уголках моего разума потеря пирожных была равносильна потере друга.

Я продолжала искать, рылась в одежде на полу, распутывала паутину простыней и разбирала груду коробок с крекерами и печеньями. Я обшарила каждый квадратный сантиметр комода и шкафа.

Ничего.

В последнем рывке я добралась до ручки холодильника, и, как по волшебству, меня осенило: в нем же должна быть подсветка. Почему я не подумала об этом раньше?

Я распахнула дверцу. Все, эта печать сломана. По лицу пробежал холодок. Но вокруг по-прежнему было темно. Рабочий холодильник без лампочки.

В комнате раздался пронзительный хриплый звук. Мне потребовалось мгновение, чтобы понять: его издаю я – это вопль моего разочарования, моего отсутствия контроля. Просто дыши, сказала я себе. Брауни где-то здесь.

В этой комнате.

Где еще можно проверить?

А вдруг их тут нет? Неужели монстр вошел в комнату, пока я спала, и утащил коробку?

Раздался стук, и я вздрогнула. Мейсон пришел. Я кинулась к стене, как мышь за сыром.

– Я принес тебе кусок торта, – сказал он.

– Что? – У меня голова закружилась.

– Торт, – повторил Мейсон. – Со свечой. Ты ведь любишь торты?

– Да. – Я все еще не понимала, о чем он.

– Какой твой любимый?

– С запеченным внутри ножом.

– Ладно, а менее любимый?

– Ванильный с голубой глазурью.

– Какое совпадение. Именно его я и принес. – Судя по голосу, Мейсон улыбался. – Ну вот. Поняла?

– Да. – Ничего я не поняла. Он что, тоже свихнулся?

– Только свечку не задувай. Держи у кровати.

– Ты ведь не серьезно, да? Никакого торта у тебя нет.

– Нет, но если бы был, я бы непременно с тобой поделился. Передал бы его как-нибудь через стену, может, даже с помощью волшебства.

– Что ж, спасибо, – сказал я, отчаянно желая заполучить кусок торта.

Следующие восемь дней Мейсон приходил к стене. Именно восемь, потому что каждый раз он спрашивал напоследок:

– Мне вернуться завтра?

Как будто такой вопрос вообще мог стоять. Да я жила его визитами.

– Мне бы хотелось представить себе, с кем я разговариваю, – сказал он однажды.

Я тоже хотела его представить. Но в моем представлении образ уже сложился. Я решила, что Мейсон сильный и жилистый, раз может карабкаться между стенами, с длинными волосами, поскольку ему, вероятно, нечем их подстричь, и темными глазами.

– Хорошо? – спросил он.

Я провела рукой по впавшему животу, затем по тазовым костям, которые выступали чуть не на десять сантиметров. В этой комнате я потеряла как минимум пять килограммов. Внутренняя поверхность коленей была фиолетовой, желтой и черной – изукрашенной синяками на разной стадии заживания – из-за того, что ночами, когда я лежала на боку, кости давили друг на друга.

– Ты первый, – сказала я.

– Я чуть выше метра восьмидесяти, – начал Мейсон, – отчего ползание по шахтам становится еще более интересным. У меня каштановые волосы и карие глаза, а нос – кривой, с тех пор как мне врезали по лицу на хоккее. Обычно я ношу линзы и жалею, что сейчас у меня их нет – или хотя бы каких-то очков, – но мне пришлось выбросить старые, потому что они высохли. Твоя очередь.

Я попыталась представить его кривой нос, вспомнив мальчика из школы, который дважды ломал свой, играя во фрисби.

– У меня темные волосы.

– Длинные или короткие?

– Чуть ниже плеч. – Я пощупала их, чтобы убедиться. – Люди говорят, типа у меня фарфоровый цвет лица, но это просто вежливое обозначение призрачной бледности. У меня зеленые глаза, и я невысокого роста, как мама – едва ли метр шестьдесят, – и с кучей веснушек, как папа.

– Веснушки где, на лице?

– Да почти везде, – призналась я и тут же пожалела об этом. Где он их представил? Зачем я это ляпнула?

– Ну, я люблю веснушки.

Я внезапно почувствовала каждую на своем лице; они горели, точно угли, а кожа пылала.

– Так что ты любишь делать, когда тебя не держит в заложниках сумасшедший? – спросил он.

– Я много пишу, в основном стихи. Еще бегаю. И люблю животных.

– Тебе бы понравилось на ферме у моего отца. Лучше всего было, когда он пытался вырастить барашка. Ягнята такие милые… все время прыгают. Ты когда-нибудь видела, как прыгает ягненок?

Я покачала головой, почти забыв, где нахожусь и что Мейсон меня не видит.

– Еще я очень люблю гулять пешком, – продолжил он.

– В горах?

– На самом деле где угодно – даже если идти надо дни или недели. Жизнь коротка, и я хочу увидеть как можно больше интересного, понимаешь?

– Ага, – сказала я, хотя совсем не понимала. Я могла только представить, каково это – сорваться с места, просто чтобы увидеть что-то красивое. – Ты учишься?

– Школа жизни считается?

– Конечно, – пробормотала я, а в голове роились вопросы. Где Мейсон теперь живет? Все так же, с отцом? Чем он зарабатывает?

– А ты учишься? – спросил Мейсон.

– Ну сейчас технически летние каникулы.

– А на Ямайку тебя почему-то не повезли, как я понимаю.

Я засмеялась – впервые с тех пор, как оказалась в плену, – и почувствовала в груди напряжение давно не используемых мышц.

Мейсон ушел вскоре после этого разговора, намного раньше, чем мне хотелось. На следующий день, в промежутках между терзанием матраса и поисками коробки, я ждала его, расхаживая по комнате, спеша к стене, когда слышала малейший стук.

Потом я села под столом и обняла одну из ножек. Прижавшись щекой к гладкому полированному дереву, я закрыла глаза и представила, что это человек, и я обнимаю кого-то, о ком скучаю, – сначала маму, потом папу, потом Шелли, Джека. И Мейсона.

Кроме того, в ванной, чтобы измерять время, я вытащила из коробки салфетки и отложила шестьдесят штук (по одной на каждую секунду в минуте). Я пересчитывала их снова и снова, наконец остановившись на ста двадцати семи заходах – два часа и семь минут с момента предыдущего щелчка двери. Я понятия не имела, что он на самом деле означал, но почему-то это было похоже на прогресс.

Наконец раздался знакомый стук, и я поспешила к комоду.

– Спишь? – спросил Мейсон.

– Я не могла заснуть. – А еще ночь? У меня до сих пор не было горячей еды. Я ем снеки, пытаясь набрать килограммы.

– Хочешь поиграть в игру? – предложил Мейсон.

– Конечно. – Я села поближе.

– Я загадываю слово. Ты задаешь мне только те вопросы, на которые можно ответить «да» или «нет».

– Это человек?

– Нет.

– Хорошо, значит, это вещь? У нее есть ноги?

– Снова нет.

– У нее есть определенный цвет?

– Да. Ну, вроде того.

Он загадал ромашку, а я – очарование.

Я была.

Бесконечно.

Очарована дружбой с ним, жаждала его внимания.

Мы продолжили нашу игру, по очереди загадывая слова, пока ему не настало время уходить.

– Я вернусь завтра, – сказал Мейсон. – Принести тебе мороженое с шоколадом?

– Подожди. – Я ломала голову, пытаясь придумать способ его задержать. – Где твоя комната?

– В другом конце коридора, через туннель.

– Сколько этажей вниз?

– А что? Собираешься меня навестить? Мне оставить дверь незапертой? Ты так и не сказала, нашла ли вентиляционное отверстие в своей комнате. Ты ведь ничего от меня не скрываешь?

Я прижала кончики пальцев к стене.

– Если бы только в моей комнате было вентиляционное отверстие – или хотя бы любая дыра, в которую я могла бы пролезть.

– Я знаю точно, сколько комнат отделяют мою от твоей, так как не выходил в коридор. Но если наугад… десять, может, двенадцать. Затем еще надо пройти через туннель. Моя камера на другой стороне.

– Ух ты, это место, должно быть, огромное.

– Мягко сказано, но я прогрессирую. Нашел путь в комнату рядом с Самантой. Мы с ней наконец-то смогли поговорить.

– Правда? – Я тяжело сглотнула.

– Всего минутку – просто чтобы убедиться, что и она тоже.

– Что – тоже?

– Готова бежать, – сказал Мейсон так, словно ответ очевиден.

И, вероятно, так оно и было, но я просто ничего не могла с собой поделать – волна незащищенности ошпарила меня, как кипяток. Теперь, когда Мейсон может болтать с Самантой, он станет реже приходить ко мне?

– Джейн?

– Да?

– Ты меня не слышала? Говорю, Саманта передает привет.

– Ты ей обо мне рассказал?

– Конечно. Разве это плохо?

– Я просто устала. – На самом деле да, устала и проголодалась. К тому же у меня начались месячные – то еще оправдание, но я ужасно вымоталась.

– Хочешь сказку на ночь?

Я хотела ни о чем не думать. Но мысли все равно лезли в голову. Поэтому я свернулась калачиком у стены в гнезде из разбросанной одежды и слушала, пока Мейсон рассказывал мне о Хьюи, Дьюи и Луи, трех диких индейках, что жили на его ферме, еще о лошади Либби и кролике по имени Мистер Пинкни. По правде говоря, он мог болтать о чем угодно. Важнее всего было его общество – оно, точно дурманящий наркотик, проникало в мои вены, согревая все холодные места, прогоняя самые темные мысли.

– Хочешь послушать, как я однажды нашел курицу в постели отца? – спросил Мейсон.

Его голос обволакивал, как заварной крем. Мне хотелось утонуть в нем и никогда не выплывать, поэтому я сказала «да» и прижалась ближе.

Тогда
21

Я начала день с уборки комнаты, нащупывая остатки снеков и пустые бутылки из-под напитков и собирая их в мешок для мусора. Я также сложила одежду в ящики, а в кладовку – нераспакованные коробки с едой, пытаясь угадать содержимое каждой по звуку. Что это, шелест кристалликов соли? Шуршание мюсли? Треск печенья?

В холодильнике справа я поставила полдюжины бутылок с водой. Те, что с газировкой, были шире и плотнее. Их я поместила слева, о чем мысленно сделала пометку. Кроме того, я слила шампунь из двух бутылок в емкость на полгаллона и выбросила пустые упаковки, создавая впечатление, будто мыла волосы. То же самое я проделала с несколькими кусками мыла – выбросила их обертки.

Мейсон был прав. Мне нужно играть по правилам, и это подразумевает подсчет содержимого моего мусора.

Чтобы протолкнуть получившийся мешок через лаз, потребовалось немало маневров, но я справилась. Также я сложила одежду – нижнее белье, спортивные штаны и футболки – и постельное белье. Их я тоже оставила в коридоре.

Последними ингредиентами были оценочная карточка и форма для заказа дополнительных принадлежностей (шампунь, мыло, батончики мюсли, кешью, картофельные чипсы, салфетки и вода). Но прежде чем положить их в коридоре, я взяла коробку с хлопьями и вытащила изнутри пакет из вощеной бумаги. В ванной я разорвала упаковку и на обратной стороне написала своему похитителю записку:

«Дорогой Тот-кто-меня-похитил,

пожалуйста, отпусти меня. Я никому о тебе не расскажу – рассказывать-то, в общем, и нечего. Я не знаю, где нахожусь. Даже не помню, как ты выглядишь. Можешь снова меня усыпить, отвезти куда-нибудь подальше отсюда и бросить там. Я сама доберусь домой. Пожалуйста, умоляю, подумай над таким вариантом. Я скучаю по друзьям и родным и хочу назад.

Искренне твоя,

Джейн».

Когда позже я проснулась, моему мозгу потребовалось несколько секунд, чтобы осознать то, что глаза уже увидели: ярко-белые стены, шкаф для закусок, стол, комод и мини-холодильник.

Я снова видела.

Свет горел.

Я вскочила с кровати и выглянула в коридор. Все, что я оставляла, пропало. На месте мешка я нашла контейнер с зити – запеканкой из пасты, стопку свежего постельного белья, кусок мыла, две бутылки шампуня, коробку салфеток и шесть упаковок воды. Еще я заработала две звезды – за стирку и вынос мусора.

Я пододвинула зити к себе и принялась за еду, пальцами запихивая макароны в рот, по три-четыре штуки зараз. Густой томатный соус стекал по моему подбородку. Я почти плакала – в жизни не ела ничего вкуснее.

Попутно я оглядывала комнату в поисках коробки брауни. Я хорошо прибралась. Пол был почти чистым. На поверхности стола, комода и мини-холодильника ничего не осталось.

И наконец я могла увидеть плоды моей кропотливой работы: матрас был потрепан и измазан бледно-красными и коричневыми пятнами крови. Сперва я даже не поверила, что все это мое, но состояние моих пальцев говорило об обратном. Мне следовало попросить бинты.

Желудок все еще урчал, я поднесла к губам чашку зеленой фасоли и вылила ее себе в рот, практически глотая содержимое, точно сок. Бобы я запила лимонадом, затем подошла ближе к кровати и заглянула под нее.

Что?..

Прямо за изголовьем…

Едва видимый уголок белой коробки. Я придвинулась ближе и различила кусочек букв «к» и «л» – а еще украшенную перчаткой руку улыбающегося кусочка шоколада.

Я вскарабкалась на постель. Внутри все звенело, словно от электрического напряжения. Я просунула руку между кроватью и стеной. Ухватила коробку за угол и потянула. И наконец увидела их – брауни «Коко Локо». Я прижала коробку к груди и рухнула на постель.

За всеми этими победами, что вызвали у меня больше радости, чем, по идее, следовало, я упустила один факт: Мейсон не появлялся уже несколько дней.

Я свернулась калачиком с коробкой, представляя лицо Шелли, и практически услышала ее голос: «Тебе что, напомнить – тебя держат в ловушке, точно какое-то животное! Кого волнуют звездочки за хорошее поведение или какой-то парень, что разговаривает с тобой через стену? Почему ты не пытаешься найти выход?»

Она была права. Вдруг с Мейсоном случилось что-то плохое? Вдруг он ранен или болен, или его поймали за пределами комнаты?

«Или того хуже: вдруг он проводит свободное время с Самантой? – издевался голос Шелли. – Вдруг они сбежали вместе, а тебя бросили?»

Мне нужно было взять себя в руки. В ванной я сполоснула лицо водой. Кожа выглядела желтоватой. На щеках и подбородке появились крошечные красные прыщики. Я коснулась макушки. Волосы превратились в жирное гнездо. Но что еще более поразительно – зрачки казались больше, чем обычно. Побочный эффект отсутствия света? Неправильного питания? Отказа купаться или переодеваться?

В воздухе витал запах шампуня и мыла, смесь маргариток и мелиссы. Я двинулась к душевой, пытаясь представить, каково это – стоять под водой.

Последний раз я купалась перед похищением; было уже далеко за полночь, когда я вернулась с вечеринки, поэтому в душе провела всего несколько драгоценных минут.

Как давно это было?

Последняя сделанная мной отметка означала тридцать девятый день. А потом я сидела в темноте… Казалось, прошли недели, но, вероятно, всего несколько суток. И сколько же? Два месяца с последнего душа?

Я включила кран и представила, как теплая вода льется мне на спину. Пар поднимался к потолку. Я вдохнула. Глаза заслезились от жара.

Я оглядела комнату в поисках камеры. Рациональной частью мозга я понимала, что ее нет (раз уж никто не остановил мой проект по вскрытию матраса). Но другая часть шептала: нельзя доверять предположениям; и я не могла избавиться от ощущения, что за мной наблюдают.

Я начала с толстовки – расстегнула молнию спереди, высвободила руки и позволила ткани упасть на пол. От соприкосновения с воздухом кожу закололо. У меня появилась какая-то сыпь. Желто-коричневые пятна неровными островками растянулись по моим предплечьям. Я сунула руку под футболку, расстегнула бюстгальтер, затем поочередно вытянула лямки через рукава.

Лифчик я сняла, но майку оставила. Я коснулась груди, где отпечатались следы от швов, и вздрогнула – по телу словно бегали огненные муравьи. Мне следовало раньше снять бюстгальтер и носки. Но это была моя последняя связь с домом – последнее, что осталось оттуда. Снятие этих вещей (и купание здесь) было чем-то вроде принятия своего положения.

Я стянула тренировочные брюки до щиколоток, пинком отшвырнула их в угол и вошла в душ. Кожа пульсировала, ссадины жгло. Тем не менее я позволила воде течь по всему телу – в нижнее белье, под футболку, по спине и в рот – почти опьяненная ее способностью заставлять меня чувствовать себя чем-то вроде человека.

Сжимая кусок мыла, я терла руки и ноги, соскребая грязь ногтями. Мои икры поросли двухдюймовыми завитками волос. Я не брилась со времен ДТКМП.

Я пощупала себя под мышками. Там тоже были волосы – длинные, как шерстка хомяка. Совершенно немыслимо. Это не могло быть моим телом.

Но было.

И вот я принялась яростно мыться.

Отчаянно пытаясь доскрестись до своего прежнего «я».

Мыло обожгло все места, где лопнула кожа: пальцы, ладони, икры, предплечья и за ушами. Но это была приятная боль, я нисколько не возражала.

Когда уже нечего было чистить, я села на пол, укрытая струей воды, убаюканная ее звуком. Это было немного похоже на сон – временный отрыв от реальности. И я не хотела уходить.

Тогда
22

Мейсон наконец снова пришел – шесть горячих блюд, упаковку кешью и пакет рифленых чипсов спустя. Едва заслышав знакомый стук, я молнией метнулась через комнату, уронила коробку брауни, скрючилась у комода и приложила ухо к стене.

– Я тут.

– Прости, что так долго, но я болел, – сказал он. – Желудок скрутило.

Я зажмурилась. Напряжение внутри ослабло. Эгоистично, но я радовалась, что причиной отсутствия Мейсона послужила болезнь, а не Саманта.

– Ты уже поправился? – спросила я.

– Мне получше, но я не ел. Однако тарелки забирал, притворялся, будто все в порядке.

– Почему?

– Чтобы заработать последнюю звезду.

– Да плюнь ты на звезды. Здоровье важнее.

– Голова еще побаливает, зато уже не знобит. И я кое-что для тебя добыл.

– Сладкий рулет? – спросила я, решив ему подыграть.

– Нет. На сей раз кое-что настоящее – в смысле, купил за звезды.

Стоп.

– Что?

– У меня для тебя сюрприз. Не знаю, какие именно стихи тебе нравятся, но ты вроде говорила, что любишь поэзию?

– Да. – Я по-прежнему не понимала, куда он клонит.

– Ну вот, я достал тебе сборник… на свои звезды. Решил, почитаю тебе через стену.

У меня в голове не укладывалось: Мейсон купил мне сборник стихов – потратил свои звезды на меня. Он же мог попросить что угодно: имбирный эль для желудка, детективный роман, колоду карт, кубик Рубика…

– Мейсон, ты не должен был этого делать.

– Знаю, что не должен. Мне захотелось.

Я прижалась лбом к стене, жалея, что ничем не могу ему отплатить.

– Знаю, не идеальный вариант, – продолжил Мейсон. – И, как я уже сказал, не уверен, в твоем ли вкусе эти стихи, но решил их тебе почитать. Слушай, если ты не хо…

– Я бы очень хотела.

Его доброта казалась мне почти чрезмерной. Но я проглотила ее как сладкий рулет, обнимая ножку стола и слушая изысканные строки неизвестных мне поэтов.

Тогда
23

Используя молнию как нож и коробку с пирожными в качестве вдохновения, я смогла проделать дыру в ткани матраса. Натянув манжеты толстовки на кисти, чтобы защитить открытые раны, я засунула большие пальцы в отверстие и потянула в разные стороны. Один приятный рывок – и в ткани образовалась прореха длиной в двадцать пять сантиметров.

Я заглянула внутрь, чтобы осмотреть конструкцию. Не так я ее себе представляла: сеть пружин, собранная в металлическую сетку и зажатая меж двух слоев пены. Пена оказалась плотной. Я села на пятки, не зная, пробить ли пену, чтобы добраться до катушек? Или лучше порвать ткань матраса со всех сторон, чтобы получить лучший доступ к пружинам? Оба варианта стоило попробовать, но сначала мне нужно было отдохнуть. Предплечья дрожали. Голова не переставала болеть.

Я сделала глоток воды. В животе бурлило от голода. Воздух наполнился запахом нагревающихся зерен попкорна. Скоро будет еда. Я с нетерпением схватила форму вознаграждения: наконец заработала свои двадцать звезд, пришло время заказать награду.

«Ты серьезно? – спросил голос Шелли в моей голове. – Если бы ты действительно хотела выбраться из этой ямы, то продолжила бы трудиться».

Я проигнорировала его и нацарапала слова «блокнот» и «ручка».

«Почему бы не попросить что-нибудь, что поможет сбежать? – продолжал голос. – Например, шпильки, спицы или металлическую вилку. В смысле серьезно? Блокнот? Ты что, собираешься зарезать его бумагой? Даже Мейсону хватило мозгов попросить лампу для чтения, которая теперь служит ему фонариком».

Я посмотрела на лежащую на подушке коробку «Коко Локо». Если снова не начну писать, то всерьез поеду крышей.

– Так я смогу наполнить смыслом этот испорченный мир, – возразила я. – Так я заканчивала каждый день.

«Лучше закончить свой день на улице, чем в этой каморке в обнимку с кучей мрачных стихов. Разве не очевидно?»

Я накрыла коробку подушкой, чтобы мне больше не приходилось «слушать». А через пять секунд, словно это был недостаточно идиотский поступок, убрала вышеупомянутую подушку, чтобы «Шелли» не рассердилась.

Знаю.

И я правда знала.

Голос Шелли, то есть мой внутренний адвокат дьявола, говорящий им, был прав. Мне следовало сосредоточиться. Но все же я протолкнула карточку через лаз (подальше, чтобы не дотянуться и не вносить никаких правок) и вскоре почувствовала себя виноватой.

Мне нужно было повидаться с Мейсоном. Он все исправит, заверит, что я не сделала ничего плохого, напомнит мне о дурацком сборнике стихов, который выменял на свои баллы. И книга не была дурацкой. Благодаря ей я впервые почувствовала себя нормально.

Это должно было насторожить. Меня заперли в камере, удерживали против моей воли и обращались со мной как с животным.

Ничто не должно было казаться мне нормальным.