Текст книги "Пляска на бойне"

5

За полгода до этого, душным вечером в середине июля, я, как обычно, сидел на вечернем собрании в подвальном помещении церкви Святого Павла. Дело было во вторник – я это знаю потому, что взялся в течение шести месяцев помогать убирать стулья после вторничных собраний. Теоретически такая работа помогает вести трезвую жизнь. Не знаю, по-моему, единственный способ вести трезвую жизнь – это не пить, но уборка стульев, во всяком случае, дело полезное. Когда у тебя в обеих руках по стулу, рюмку просто нечем взять.

Само собрание мне ничем особенным не запомнилось, но во время перерыва один человек по имени Уилл подошел ко мне и сказал, что хотел бы после собрания со мной поговорить. Я ответил, что буду рад, только не смогу сразу уйти, потому что должен задержаться на несколько минут, чтобы убрать стулья.

Собрание закончилось в десять часов общей молитвой. С уборкой я управился раньше обычного, потому что мне помог Уилл. Когда мы кончили, я спросил, не хочет ли он пойти куда-нибудь выпить кофе.

– Нет, мне надо домой, – ответил он. – Но это ненадолго. Вы детектив, верно?

– Более или менее.

– И раньше служили в полиции. Я слышал, когда вы рассказывали о себе на собрании, – я тогда с месяц как бросил пить. Послушайте, вы не окажете мне услугу? Посмотрите-ка вот на это.

Он протянул мне пакет из оберточной бумаги, сложенный в небольшой сверток. Я развернул его и вынул видеокассету в полужестком прозрачном пластиковом футляре, какими пользуются прокатные пункты. На ярлыке стояло название фильма – «Грязная дюжина».

Я посмотрел на кассету, потом снова на Уилла. Ему около сорока, и он работает где-то по компьютерной части. К тому времени Уилл не пил уже шесть месяцев – он появился у нас сразу после рождественских праздников, и я однажды слышал, как он рассказывал о себе. Я знал историю его запоев, но почти ничего не знал о его личной жизни.

– Видел я этот фильм, – сказал я. – Наверное, раза четыре или пять.

– Этот вариант вы никогда не видели.

– А что в нем особенного?

– Поверьте на слово. Или лучше не верьте, а возьмите его с собой и посмотрите. У вас ведь есть видик?

– Нет.

– Ах, вот что… – произнес он в замешательстве.

– Если бы вы сказали мне, что в этом фильме особенного…

– нет, не буду ничего говорить. Я хочу, чтобы вы сами его посмотрели свежим глазом. Вот черт возьми…

Я молчал, чтобы дать ему время собраться с мыслями.

– Я бы предложил пойти ко мне и посмотреть его там, но сегодня никак не могу. А у кого-нибудь из ваших знакомых есть видик, который вы могли бы взять на время?

– Кое у кого есть.

– Отлично. Посмотрите этот фильм, Мэтт, прошу вас. Я буду здесь завтра вечером, и тогда мы о нем поговорим.

– Вы хотите, чтобы я посмотрел его сегодня?

– А это возможно?

– Ладно, – сказал я. – Попробую.

Я собирался отправиться в «Огонек» выпить кофе, но вместо этого вернулся к себе в отель и позвонил Элейн.

– Если он у тебя не работает, так и скажи, – закончил я. – Просто один человек дал мне фильм и попросил сегодня же посмотреть.

– Кто-то дал тебе фильм?

– Ну, понимаешь, кассету.

– А, вот что. И ты хочешь посмотреть ее на этой моей штуке?

– Правильно.

– На видике?

– Если только тебе это удобно.

– Как-нибудь выдержу. Только я ужасно выгляжу – всю косметику смыла.

– Не знал, что ты пользуешься косметикой.

– А что, нельзя?

– Я думал, твоя красота – от природы.

– Ну и ну, – сказала она. – А еще детектив.

– Так я сейчас приду.

– Черта с два! – сказала она. – Ты дашь мне пятнадцать минут, чтобы привести себя в порядок, иначе я велю швейцару вытолкать тебя в шею.

Когда я подошел к ее дому, прошло, пожалуй, полчаса. Элейн живет на Восточной Пятьдесят Первой, между Первой и Второй авеню. Ее квартира на шестнадцатом этаже, и из окна гостиной открывается неплохой вид через Ист-Ривер на Куинс. Думаю, что оттуда можно увидеть и Маспет, если знать, куда смотреть.

Квартира у нее собственная. Несколько лет назад дом распродавали по частям, и она ее выкупила. У нее есть еще довольно много недвижимости – двухквартирные и многоквартирные дома в Куинсе и в других районах, которые сдаются внаем. Есть у нее и кое-какие другие вложения, и она, вероятно, могла бы прилично жить на доходы от них, если бы захотела бросить свою профессию. Но она не хочет – пока.

Она девушка по вызову. Мы познакомились много лет назад, когда я еще работал в полиции, носил в бумажнике золотой полицейский значок, имел дом, жену и детей в Сайоссете – это за Куинсом, далеко на Лонг-Айленде, так что из окна Элейн его не видно. Мы с ней сошлись, по-моему, из-за того, что обоим нам чего-то не хватало, – наверное, если заглянуть поглубже, люди всегда, или почти всегда, сходятся именно из-за этого.

Мы немного помогали друг другу. Я делал для нее то, что может сделать полицейский для девушки ее профессии, – отвадил одного настырного сутенера, вселил страх Божий в пьяного клиента, вздумавшего буянить, а когда другой клиент имел наглость помереть прямо у нее в постели, оттащил труп в такое место, чтобы это не повредило ни его, ни ее репутации. Я делал для нее то, что может делать полицейский, а она делала для меня то, что может делать девушка по вызову, и это продолжалось на удивление долго, потому что мы и в самом деле друг другу нравились.

Потом я ушел из полиции и сдал свой золотой значок. Примерно в это же время я лишился дома, жены и детей. Мы с Элейн виделись редко. Может быть, мы вообще потеряли бы друг друга из вида, если бы кто-нибудь из нас куда-нибудь переехал, но мы по-прежнему жили рядом. Я все больше и больше пил, но, попав несколько раз в больницу на детоксикацию, решил с этим кончать.

Я прожил так года два – не пил день, потом еще день, и так день за днем, а тут вдруг у Элейн всплыла одна история, связанная с ее прошлым. И как раз стой частью ее прошлого, которая была у нас с ней общей, и эта история касалась не только ее, а нас обоих. Она снова нас сблизила, хотя трудно сказать, что это означает. Элейн, безусловно, была мне очень близким другом. Кроме того, из всех людей, с которыми я виделся более или менее часто, она была единственной, с кем у меня было общее прошлое, – уже по одному этому она стала важной частью моей жизни.

К тому же я спал с ней раза два-три в неделю, а что это для нас значит и к чему может привести, даже не задумывался. Когда я поговорил об этом с Джимом Фейбером, моим наставником в «А. А.», он сказал, что и тут надо так же – день, потом еще день, и так день за днем. В «А. А.» нетрудно прослыть мудрецом – достаточно только постоянно давать вот такие советы.

Швейцар позвонил снизу ей в квартиру и указал мне на лифт. Элейн ждала меня в дверях – волосы стянуты в хвост, ярко-розовые велосипедные брюки в обтяжку ниже колен, лимонно-зеленая блузка без рукавов с расстегнутым воротом. В ушах у нее болтались громадные золотые кольца, а на лице было ровно столько косметики, чтобы выглядеть чуть-чуть шлюховатой, – это был точно рассчитанный эффект, которого она добивалась только тогда, когда сама того хотела.

– Вот видишь? Все-таки красота у тебя – от природы, – сказал я.

– Рада, что вы это заметили, мистер.

– И что мне особенно нравится – этот отпечаток чистоты и невинности.

Вслед за ней я вошел в квартиру, и она взяла у меня кассету.

– «Грязная дюжина», – прочла она. – Это и есть тот фильм, который тебе непременно надо посмотреть сегодня?

– Так мне сказали.

– Это где Ли Марвин[13]13
  Здесь и далее упоминаются известные американские киноактеры.


[Закрыть] против нацистов? Та самая «Грязная дюжина»? Сказал бы раньше, и я бы тебе весь сюжет рассказала по телефону. Я посмотрела его сразу, как только он вышел, а потом не знаю сколько раз по телевизору. Там все они – Ли Марвин, Телли Савалас, Чарльз Бронсон, Эрнест Боргнайн и этот, как его, – он еще играл в «MASH»…[14]14
  «MASH» – название антивоенной комедии Р.Р.Олтмена, вышедшей в 1980 г. (аббревиатура, означающая «передвижной военный госпиталь»).


[Закрыть]

– Алан Олда?

– Нет, в фильме «MASH». He Эллиот Гулд, а другой… Дональд Сазерленд.

– Верно. И Трини Лопес.

– Да, про Трини Лопеса я и забыла. Его убивают сразу после того, как они приземляются на парашютах.

– Не порти мне удовольствие.

– Очень остроумно. Там еще Роберт Райан, верно? И Роберт Уэббер, он недавно умер, такой был хороший актер.

– Я знаю, что Роберт Райан умер.

– Роберт Райан умер много лет назад. Они оба умерли – оба Роберта. Значит, ты уже видел этот фильм, да? Конечно, видел, все его видели.

– Много раз.

– Тогда зачем тебе смотреть его снова? По какому-нибудь делу?

Я и сам этого не знал. Прежде чем отдать мне кассету, Уилл убедился, что я детектив.

– Возможно, – сказал я.

– Ничего себе дело. Хотела бы я, чтобы мне платили за то, чтобы смотреть старые фильмы.

– Да? А я хотел бы, чтобы мне платили за то, чтобы трахаться.

– Неплохо сказано. Только смотри, как бы не сбылось. Ты в самом деле хочешь смотреть или это у тебя пистолет в кармане?

– Что-что?

– Это Мэй Уэст так говорила. Не обращай внимания. Мне можно посмотреть с тобой или я тебе помешаю?

– Пожалуйста, смотри, – сказал я. – Только я не знаю, что мы увидим.

– «Грязную дюжину», n'est-ce pas?[15]15
  Не правда ли? (фр.).


[Закрыть] Разве на этикетке не написано? – Она хлопнула себя по лбу – точь-в-точь Коломбо в исполнении Питера Фалька, который только сейчас понял нечто очевидное. – А, фальшивые этикетки! Опять расследуешь дело о присвоении торговой марки, да?

Когда-то я работал по найму на одно сыскное агентство, вылавливал уличных торговцев, которые продавали всякое тряпье под Бэтмена – майки, шапочки и прочую ерунду. Платили неплохо, но работа была гнусная – гоняться за приезжими из Дакара или Карачи, которые понятия не имели, что делают что-то незаконное, – и мне она не нравилась.

– Не думаю, – ответил я.

– Ну, нарушение авторских прав. Кто-то скопировал упаковку и теперь торгует пиратскими копиями. Правильно?

– Не думаю, – повторил я. – Но все равно гадай дальше. Только угадала ты или нет, я скажу не раньше, чем просмотрю кассету.

– Ах, вот что, – сказала она. – Так какого черта, давай смотреть.

Сначала все было в точности так, как написано на этикетке. Прошли вступительные титры, потом Ли Марвин принялся обходить тюремные камеры. Нас познакомили с двенадцатью американскими солдатами, из которых нужно было набрать грязную дюжину, – с убийцами, насильниками и прочими подонками, приговоренными к смертной казни.

– На мой неискушенный взгляд, – заметила Элейн, – это очень похоже на тот фильм, который я помню.

Это продолжалось минут десять, и я уже начал думать, не болен ли Уилл чем-нибудь еще помимо алкоголизма и токсикомании. Но потом изображение на экране вдруг исчезло прямо посреди эпизода, и звук тоже оборвался. Секунд десять экран оставался пустым, а потом на нем появился стройный юноша с открытым мальчишеским лицом, на вид – уроженец Среднего Запада. Чисто выбритый, со светло-каштановыми волосами, гладко причесанными на пробор. И совершенно обнаженный, если не считать канареечно-желтого полотенца на бедрах.

Его запястья и лодыжки были прикованы цепями к металлической раме в виде буквы "X", наклоненной под углом градусов в шестьдесят к полу. Обе ноги юноши чуть выше колена и обе руки чуть выше локтя были еще перехвачены кожаными манжетами, а вокруг талии был надет такой же кожаный пояс, уходивший под желтое полотенце. Все это, видимо, надежно удерживало его на месте.

Казалось, он не испытывал никакого особого неудобства и неуверенно улыбался.

– Эта штука уже снимает? – спросил он. – Эй, я должен что-нибудь говорить или что?

Мужской голос за кадром велел ему заткнуться. Юноша раскрыл рот, потом снова закрыл. Теперь я разглядел, что он совсем еще мальчик и не столько хорошо выбрит, сколько безбород. Несмотря на высокий рост, он выглядел лет на шестнадцать. Грудь у него была безволосая, и только под мышками торчали светлые кустики.

Камера по-прежнему была направлена на него. В кадре появилась женщина. Примерно такого же роста, как юноша, она казалась выше, потому что стояла прямо, а он был распростерт на крестовидной раме. Лицо ее закрывала маска вроде той, что носил Одинокий Ковбой[16]16
  Одинокий Ковбой – герой американских радио– и телесериалов 1930-60-х гг., прекрасный наездник, стрелок и борец за справедливость.


[Закрыть], только из черной кожи. Как и весь остальной ее костюм – черные кожаные брюки в обтяжку с разрезом в паху и черные перчатки до локтя. Она была в черных туфлях на высоких шпильках с серебряной отделкой, и больше ничего на ней не было. Выше пояса она была обнажена, и видно было, как напряглись соски ее маленьких грудей – ярко-красные, такого же цвета, как и чувственные губы. Я подумал, что они, скорее всего, подкрашены той же губной помадой.

– Та самая чистота и невинность, которая тебе так по вкусу, – заметила Элейн. – Похоже, это будет погрязнее «Грязной дюжины».

– Можешь не смотреть.

– Я же тебе сказала – как-нибудь выдержу. У меня был один клиент, который любил смотреть садистские фильмы. Мне они всегда казались ужасно глупыми. Тебе когда-нибудь хотелось, чтобы я тебя связала?

– Нет.

– А меня связать тебе не хотелось?

– Нет.

– А вдруг мы что-то упускаем в жизни? Не может же быть, чтобы пятьдесят миллионов извращенцев были не правы. А, вот начинается.

Женщина развязала полотенце на бедрах юноши и отшвырнула в сторону. Рукой в перчатке она начала ласкать его. Он сразу же возбудился.

– Ах, молодость, – сказала Элейн.

Камера крупным планом показала руку женщины, держащую член и играющую с ним. Потом камера отъехала назад, женщина отпустила член и, потянув по очереди за каждый палец, сняла перчатку.

– Прямо Цыганка Роза Ли[17]17
  Цыганка Роза Ли (настоящее имя Роза-Луиза Ховик, 1914-1970) – известная американская эстрадная артистка.


[Закрыть], – заметила Элейн.

Ногти у нее были покрыты лаком такого же цвета, как и помада на губах и сосках. Держа длинную перчатку в обнаженной руке, она хлестнула юношу по груди:

– Ой, – вырвалось у него.

– Заткнись!

В голосе ее прозвучала злоба. Она снова взмахнула перчаткой и хлестнула его по лицу. Глаза у него расширились. Она опять хлестнула его по груди, потом снова по лицу.

– Эй, полегче, а? – сказал он. – Больно.

– И вправду больно, – заметила Элейн. – Смотри, у него на лице остался рубец. По-моему, она слишком вошла в роль.

Мужчина за кадром велел юноше лежать тихо.

– Ты слышал – тебе сказано заткнуться, – произнесла женщина. Склонившись над юношей, она потерлась об него всем телом. Потом поцеловала в губы и дотронулась пальцами обнаженной руки до рубца, оставленного перчаткой у него на щеке. Потом принялась целовать ему грудь и живот, опускаясь все ниже и оставляя на его теле следы помады.

– Круто, – сказала Элейн. Все это время она сидела на стуле, но теперь подошла, уселась рядом со мной на диван и положила руку мне на ногу выше колена. – Тот человек сказал, чтобы ты посмотрел это сегодня, да?

– Правильно.

– А он не сказал тебе, чтобы рядом была девушка, когда ты будешь это смотреть? М-м?

Ее рука двинулась выше. Положив поверх свою ладонь, я остановил ее.

– В чем дело? – спросила она. – Что, уж и потрогать нельзя?

Прежде чем я успел ответить, женщина на экране взяла член юноши в ту руку, что была в перчатке. Потом размахнулась другой рукой и изо всех сил хлестнула его перчаткой по яйцам.

– О-у-у! – вскрикнул он. – Господи, да перестаньте, пожалуйста! Больно же! Отпустите меня, отвяжите от этой штуки, я больше не хочу…

Он еще что-то говорил, но женщина с искаженным злобой лицом шагнула вперед и изо всех сил ударила его коленом между раздвинутых ног.

Юноша взвыл. Тот же мужской голос за кадром сказал:

– Заклей ему рот пластырем. Бога ради. Я не желаю слушать, как он там орет. Ну-ка, отойди, я сам.

Я полагал, что мужской голос принадлежит оператору, но, когда владелец голоса показался в кадре, фильм не прервался. На этом человеке было что-то вроде открытого гидрокостюма, как у аквалангиста, но, когда я сказал это Элейн, она меня поправила.

– Просто резиновый комбинезон, – сказала она. – Из черной резины. Их делают на заказ.

– Для кого?

– Для психов. Она помешана на коже, он на резине. Ничего себе парочка.

Еще на нем была черная резиновая маска – скорее даже капюшон, закрывающий всю голову, с двумя отверстиями для глаз и одним – для носа и рта. Когда он повернулся, я увидел, что и в его резиновом комбинезоне сделан разрез в паху. Оттуда свисал член, длинный и расслабленный.

– Человек в резиновой маске, – нараспев произнесла Элейн. – Какую тайну она скрывает?

– Не знаю.

– В этой штуке не поныряешь. Разве что захочешь заняться минетом с какой-нибудь рыбой. Про этого типа я могу тебе сказать только одно. Он не еврей.

К этому времени человек уже заклеил мальчику рот несколькими слоями пластыря. Кожаная Женщина передала ему свою перчатку, и на теле мальчика появилось еще несколько красных рубцов. Кисти рук у этого человека были большие, поросшие с тыльной стороны темным волосом. Рукава комбинезона доходили до запястий, и практически только кисти были открыты, вот почему я обратил на них такое внимание. На безымянном пальце правой руки у него был массивный золотой перстень с крупным полированным камнем, не то черным, не то темно-синим, – что это за камень, я определить не смог.

Мужчина опустился на колени и взял член мальчика в рот. Когда член снова встал, мужчина немного отстранился и туго обвязал основание члена сыромятным ремешком.

– Теперь будет стоять, – сказал он женщине. – Надо только перекрыть вену – тогда кровь туда входит, а обратно выйти не может.

– Все как в дешевом мотеле, – пробормотала Элейн.

Женщина села на мальчика верхом и ввела его член в разрез брюк и в соответствующее отверстие своего тела. Потом принялась скакать на нем, как на коне, а мужчина ласкал их по очереди, тиская ее обнаженные груди и пощипывая соски мальчика.

Лицо мальчика выражало самые разнообразные чувства, оно выглядело то испуганным, то возбужденным. Когда они принимались его мучить, он кривился от боли, а остальное время держался настороженно, словно получал удовольствие от происходящего, но боялся того, что может случиться дальше.

Мы с Элейн смотрели молча, руку с моей ноги она давно убрала. В этой сцене было что-то такое, от чего исчезало всякое желание ее комментировать, словно и нам заклеили рты белым пластырем.

А мне это все больше и больше переставало нравиться.

Мои опасения подтвердились, когда движения Кожаной Женщины, скакавшей на члене мальчика, ускорились.

– Давай! – повелительно произнесла она, задыхаясь. – Займись его сосками.

Резиновый Мужчина исчез из кадра, но тут же вернулся, держа что-то в руках, – сначала я не мог разглядеть что, а потом увидел, что это садовые ножницы, какими подстригают кусты роз.

Все еще продолжая скакать на мальчике, женщина начала большим и указательным пальцами тянуть и крутить его сосок. Мужчина положил руку ему на лоб. Мальчик в исступлении вращал глазами. Рука мужчины мягко и нежно гладила его светло-каштановые волосы.

Другой рукой он поднес ножницы вплотную к груди мальчика.

– Давай! – приказала женщина, но он медлил, и ей пришлось повторить.

И тогда, все еще гладя одной рукой лоб мальчика и его волосы, мужчина другой рукой стиснул ножницы и одним движением отхватил юноше сосок.

Я нажал кнопку на пульте дистанционного управления, и изображение на экране исчезло. Элейн сидела, обхватив себя руками. Ее била дрожь.

– Я думаю, тебе не стоит смотреть дальше, – сказал я.

Она молча сидела на диване, тяжело дыша. Помедлив немного, она спросила:

– Ведь это взаправду, да?

– Боюсь, что да.

– Они подстригли его, они – как это называется – сделали обрезку. Срезали сосок. Если сразу отвезти его в больницу, сосок можно было пришить на место. Кажется, у кого-то из «Метрополитенз»…

– У Бобби Охеда. В прошлом году. Кончик пальца.

– На подающей руке, да?

– Да.

– И его сразу же повезли в больницу. Не знаю только, можно ли это сделать с соском. – Она еще несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула. – Боюсь, этого мальчика никто не отвез в больницу.

– Думаю, что нет.

– Кажется, я сейчас упаду в обморок, или меня стошнит, или что-нибудь в этом роде.

– Нагнись и сунь голову между колен.

– И что потом – поцеловать себя в задницу?

– Когда тебе становится дурно…

– Знаю – надо, чтобы кровь снова прилила к голове. Я просто пошутила. «Она вне опасности, сестра, раз может шутить». Да нет, ничего со мной не будет. Ты же меня знаешь, я получила хорошее воспитание. Когда меня приглашают пообедать, я все делаю, как надо. Не падаю в обморок, никогда не блюю и не заказываю омаров, Мэтт, ты знал, что так будет?

– Представления не имел.

– Щелк – и нет соска, только струйка крови по груди течет. Зигзагом, словно река на карте. Как это называют, когда река так извивается?

– Не знаю.

– Меандры, вот как. Кровавый меандр на груди. Ты собираешься смотреть дальше?

– Думаю, надо смотреть.

– Там будет еще похуже, да?

– Наверно.

– Он истечет кровью?

– Ну, не от такой ранки.

– А что бывает потом? Кровь просто свертывается?

– Рано или поздно.

– Если у него нет гемофилии. По-моему, я больше не могу это смотреть.

– Я думаю, тебе и пробовать не стоит. Может, подождешь меня в спальне?

– А ты скажешь, когда можно будет выйти?

Я кивнул. Она встала, ее слегка шатнуло. Потом она взяла себя в руки и вышла. Я слышал, как закрылась дверь спальни, и посидел еще немного – мне и самому не так уж хотелось видеть, что там будет дальше. Но через минуту-две я нажал кнопку на пульте, и на экране снова появилось изображение.

Я досмотрел все до самого конца. В какой-то момент, минут через десять после того, как Элейн вышла, я услышал, что дверь спальни открылась, но не мог отвести глаз от экрана. Элейн обошла меня сзади и снова заняла свое место на диване. Я не взглянул на нее и ничего не сказал, а только сидел и смотрел, стараясь ничего не упустить.

Когда все кончилось, экран опустел, а потом мы неожиданно снова оказались в самой гуще событий, которые разворачивались в «Грязной дюжине». Набранная майором банда головорезов и маргиналов хозяйничала в каком-то французском замке, где отдыхали нацистские офицеры. Мы и это досмотрели до конца – видели, как Телли Савалас, выпучив глаза, изображал нервный припадок, как наши герои палили из пистолетов, швыряли гранаты и устраивали всеобщий переполох.

Когда на экране прошли заключительные кадры, Элейн подошла к магнитофону и включила перемотку. Стоя ко мне спиной, она сказала:

– Я, кажется, говорила тебе, сколько раз смотрела этот фильм? Пять или шесть? И каждый раз все надеюсь, что на этот раз будет по-другому, что Джона Кассаветеса не убьют в самом конце. Он скверный человек, но все равно сердце разрывается, когда его убивают, правда?

– Да.

– Потому что им все удалось и они уже вырвались на свободу, а тут неизвестно откуда прилетает эта последняя пуля – раз, и он убит. Джон Кассаветес тоже умер, да? Кажется, в прошлом году?

– По-моему, да.

– И Ли Марвин тоже, конечно, умер. Ли Марвин, и Джон Кассаветес, и Роберт Райан, и Роберт Уэббер. Кто еще?

– Не знаю.

Она стояла передо мной, глядя на меня сверху вниз.

– Все умерли, – сердито сказала она. – Ты когда-нибудь это замечал? То и дело кто-нибудь умирает. Даже эта сволочь аятолла умер, тот сукин сын с тряпкой на голове, а мне казалось, что он будет жить вечно. Они убили этого мальчика, да?

– Похоже на то.

– Точно. Они мучили его, и трахались с ним, и снова мучили, и снова трахались, а потом убили. Мы это только что видели.

– Да.

– Что-то у меня в голове все перепуталось, – сказала она, отошла и плюхнулась в кресло. – В «Грязной дюжине» людей убивают направо и налево, всех этих немцев и кое-кого из наших, ну и что? Смотришь, и ничего особенного. Но этот фильм, эти двое психов и мальчишка…

– Это было взаправду.

– Как же можно делать такие вещи? Я сама не вчера родилась и не такая уж наивная. По крайней мере, мне так кажется. Может, я ошибаюсь?

– Да нет, мне тоже всегда так казалось.

– Господи, я нормальная женщина, много чего повидала на своем веку. Да чего там, давай говорить прямо – я шлюха.

– Элейн…

– Нет уж, дай договорить, мой милый. Это вовсе не самобичевание, а просто констатация факта. Я занимаюсь таким делом, что далеко не всегда вижу людей в самом лучшем свете. Я знаю, что мир полон извращенцев и психов. Прекрасно знаю. Знаю, что есть люди со странностями, которые любят всякие переодевания, любят наряжаться в кожу, резину или меха, и связывать друг друга, и играть в дурацкие игры, и все такое. И я знаю, что есть люди, которые не выдерживают, срываются с резьбы и делают ужасные вещи. Один такой меня чуть не убил, помнишь?

– Как сейчас.

– Я тоже. Ну, ладно. Прекрасно. Такова жизнь. Бывают дни, когда мне кажется, что пора бы кому-нибудь одним махом покончить со всем этим человечеством, но вообще-то пока что я еще могу терпеть. Только такое вот свинство у меня просто в голове не укладывается. Правда.

– Понимаю.

– Я как будто вся в дерьме, – сказала она. – Пойду приму душ.