Текст книги "Случайные смерти"

Фрэнк подивился на эту синюю прядь, мешающуюся с черными. Такая блестящая, скользкая на вид. Как рыба. Вообще в парне было что-то рыбье, если приглядеться. Тонкий, лоснящийся. Фрэнк подался вперед, протянул руку. На мгновение, на какую-то долю секунды гот замешкался. Но тут же пришел в себя, протянул свою. Без всякого удивления Фрэнк увидел, что ногти его аккуратно подстрижены, поблескивают лаком.

– Как жизнь, Фил?

Фил Эстрада взглянул на Лулу. Он явно скис, поняв, что она рассказывала Фрэнку о нем, прежде чем им довелось встретиться, описывала его. Интересно, какими словами. Однажды, слегка набравшись, она заявила, что он похож на парикмахера для покойников. Он и на смертном одре не забудет эти слова.

Фрэнк сказал:

– Присядь, съешь кусочек курочки.

– Не могу, я только на минутку.

– Официант нажаловался?

– Да.

– Родственник?

Эстрада покачал головой.

– Но ты итальянец, верно?

– Итальянского происхождения.

– Давно в отеле?

– Подольше, чем ты, Фрэнк. – Улыбаясь, Эстрада щелчком смахнул невидимую соринку с рукава. Он сделал это с таким чувством, словно хотел избавиться не от соринки, а от Фрэнка. Положил свою наманикюренную руку на плечо Лулу. – Фрэнк, я спросил Роджера, он говорит, ты хороший парень. Но это не дает тебе права безобразничать. Capice?[1]1
  Понятно? (ит.).


[Закрыть]

Фрэнку не понравилось, что он положил руку ей на плечо. Не понравилось, как Эстрада смотрел на нее своими рыбьими глазами, блестящими, черными и мертвыми, как маслины.

Фрэнк вытер руки о скатерть и встал.

Фил Эстрада отдернул манжет, взглянул на часы, поблескивавшие, как золотое яйцо в гнезде жестких черных волос на запястье. Приподняв тяжелые брови в притворном изумлении, сказал:

– Больше, чем я думал, мне пора, – повернулся спиной к Фрэнку и медленно удалился.

Лулу залпом допила мартини, спросила:

– Сколько ты собираешься пробыть в городе, Фрэнк?

Фрэнк пожал плечами:

– Дня два, может, три. Посмотрим.

– Тут рядом есть гостиница «Трэвелодж». Или мы можем пожить в «Меридиане», или где захочешь.

Фрэнк сказал:

– Мне тут нравится.

Он закурил и бросил спичку на ковер. Лулу спросила:

– Зачем нарываться на неприятности, Фрэнк?

Фрэнк улыбнулся.

– Если хочешь получить что тебе причитается, иногда приходится делать именно это.

Глава 11

Ближайший овощной магазин примостился двумя кварталами южнее, между итальянским рестораном и обувной мастерской. Яркие зеленые с белым навесы укрывали покупателей, которые паслись среди стоявших на тротуаре деревянных ящиков с рядами огурцов и сельдерея, грудами помидоров, полудюжиной сортов яблок из Оканогана и штата Вашингтон, апельсинов, доставленных из Калифорнии, связками желтых бананов, похожих на изуродованные кулаки…

Паркер сказала:

– Салат, яблоки и виноград… Что еще у нас растет, можешь вспомнить?

– Клюква, – сказал Уиллоус.

– Клюква?

– Видел как-то в новостях. Я заснул, пока рассказывали про спорт. А когда проснулся, шел сюжет о болотах. И картошка.

– Но уж не батат?

– Во всяком случае, я об этом не знаю, – сказал Уиллоус. Ему захотелось яблочка. Он потянулся было к жизнерадостным красненьким сорта «макинтош», но после короткого размышления склонился в пользу сводящего рот оскоминой терпкого «грэнни смит». Обтерев яблоко о рукав, он вошел в магазин вслед за Паркер.

За прилавком было двое, мужчина и женщина, как Уиллоус немедленно определил, муж и жена. Лет пятидесяти или пятидесяти с небольшим. Она закрашивала седину блондинистым ополаскивателем. Это ей не шло. Уиллоус раскрыл бумажник, показал значок.

Мужчина улыбнулся.

– Это что, старое кино? Вы показываете мне значок, чтобы угоститься яблочком? Дать пакет?

Уиллоус покачал головой.

– Некоторые едят все яблоко целиком, с косточками, со всем. Только не я. Знаете почему? Потому что, когда я был маленьким, моя милая мамочка сказала, что у меня внутри вырастет яблоня, ветки заполнят горло, и я задохнусь. – Он взглянул на Паркер. – Вы оба полицейские?

Паркер кивнула.

– Так в чем дело – повестка в суд за нарушение правил, про которую Элейн забыла мне сказать?

Уиллоус назвался и представил Паркер. Хозяина звали Тони Минотти. Элейн была его жена. Паркер спросила:

– У вас бывает батат, мистер Минотти?

– Да, конечно. В День благодарения. На Рождество. Тогда хорошо расходится.

– А сегодня есть?

– Есть несколько фунтов. – Он улыбнулся ей. – Хотите взглянуть?

– Если не возражаете.

Минотти быстро переглянулись. Миссис Минотти пожала плечами и сказала:

– Сюда, пожалуйста, идите за мной.

Ящик с бататом помещался в дальнем конце магазина, прямо напротив кассы. Уиллоус взял один клубень, взвесил в руке. Паркер спросила:

– Их покупают каждый день, миссис Минотти?

– Нет. Три-четыре дня могут не брать. Иногда мы их выбрасываем, или я уношу домой и готовлю. Как видите, у нас всего несколько фунтов. Просто для выбора. Чтобы клиенты не пошли в другое место. Он дешевый и, если за ним хорошо следить, может долго храниться.

На миссис Минотти был зеленый фартук поверх черного платья. Она нервно вытерла о фартук руки, оглянулась через плечо на мужа, который наблюдал за ними, стоя за кассовым аппаратом.

– Могу быть вам еще чем-нибудь полезна? Уиллоус откусил кусок яблока, разжевал и проглотил.

– Клер, почему бы тебе не объяснить миссис Минотти, в чем дело, пока я побеседую с ее мужем?

Паркер кивнула. Повернулась к миссис Минотти и спросила:

– Вы знаете ресторан в двух кварталах отсюда, который называется «Бледно-зеленые побеги»?

Уиллоус подошел к кассе. Подождав, пока Тони Минотти закончит с посетителем, задал ему тот же вопрос.

Минотти кивнул.

– Да, конечно. Они не делают закупок у нас. Никогда. Они давно закрылись, еще до весны. Я прохожу там вечером; пью кофе по соседству.

– Вы когда-нибудь заходили туда поесть?

Минотти покачал головой.

– Нет, никогда, – усмехнулся, ударил себя кулаком в грудь. – Я – итальянец, разве не видно? И ем я в итальянских ресторанах. Будь я грек, другой разговор. Но я итальянец.

Уиллоус показал ему одну из Даттоновых кровавых фотографий Черри Нго.

– Знаете этого человека?

Кровь отхлынула от щек Минотти. Он отвел глаза.

– Нет, не знаю, точно.

Уиллоус показал еще один снимок.

– Никогда не видели его в ресторане, проходя мимо?

– Я же вам говорил, он давно закрыт, месяца два-три, а то и больше.

– Прежде чем он закрылся.

– Я туда не заглядываю. Вот нарочно вам говорю, понимаете? Шпана. Они на вас глазеют. А я раз посмотрел, так один пальцы сложил наподобие пистолета. И целится в меня. Сам смеется, а губы вытянул, будто дуло. Бах!

Уиллоус поднес фотографию к его глазам.

– Вы уверены, что это не он?

Минотти уставился на снимок.

– Если бы я видел этого человека, я бы его точно вспомнил. А вы бы нет?

– Вы продали батат. Может быть, вчера или позавчера. Только один. Не этому человеку, но, вероятно, его знакомому. Мистер Минотти, это очень важно.

– Никому я никакой батат не продавал.

Уиллоус вытянул руку, так что фотография Черри Нго оказалась у самых глаз Минотти.

– Этот человек мертв. – Уиллоус откусил кусок яблока. Хруп. – Его застрелили. Убили. – Он следил за лицом Минотти.

Ничего.

Уиллоус осторожно положил снимок на прилавок.

– Стреляли сегодня утром в ресторане. Мы нашли тело на полу за кассой. Как раз в том месте, где вы сейчас стоите.

Тони Минотти непроизвольно взглянул под ноги.

– Я ничего об этом не знаю…

– Убийца воткнул дуло пистолета в мякоть батата, а затем спустил курок. – Уиллоус повернул яблоко, откусил еще кусок. – Батат поглотил звук, так что выстрела никто не услышал. – Он отвернулся от Минотти и сказал: – Клер, брось мне один клубень, самый большой.

Паркер взяла батат из ящика, кинула Уиллоусу. Уиллоус вытащил свой курносый «смит» 38-го калибра. Приложил картофелину к лицу, плотно прижал к ней ствол пистолета и сказал:

– Вот что они заставили его сделать.

Тони Минотти смотрел на него, разинув рот. Уиллоус продолжал:

– Они заставили его держать клубень батата, Тони, который, как мы думаем, был куплен здесь, в вашем магазине. Они заставили его держать батат в руке, вот так, прижав к лицу. Можете вообразить, что парень должен был чувствовать, о чем он думал? Убийца воткнул дуло прямо в мякоть и спустил курок. Пуля прошла сквозь руку, сквозь ваш батат и вышибла мозги. – Уиллоус сунул «смит» обратно в кобуру на бедре. Протянул картофелину Тони Минотти. – Когда вы открываетесь?

– В семь часов.

– А сегодня в семь вы были открыты?

– А как же.

– Мы думаем, убийство произошло между восемью тридцатью и девятью сорока.

– Я не продавал никакого батата.

– Как вы думаете, если бы мы съездили в морг взглянуть на труп, это освежило бы вашу память?

– Не хочу я смотреть ни на какой труп! За кого вы меня принимаете?

Прохожий на тротуаре остановился поглазеть на них. Уиллоус сказал:

– А как насчет вашей жены, Элейн. Ей не захочется взглянуть на труп?

Тони Минотти потянулся к телефону на стене за спиной.

– Я вызываю адвоката.

Уиллоус оглянулся. Паркер и миссис Минотти тихо беседовали. Паркер держала в руке свою записную книжку. Уиллоус сказал:

– Повесьте трубку, Тони. Вам не нужен адвокат. Во всяком случае пока. – Он осторожно положил свое яблоко на весы. Шестьдесят два грамма. При восьмидесяти девяти центах за фунт получается около десяти центов. Уиллоус порылся в карманах, протянул монетку Минотти.

– Вы смеетесь – у вас один огрызок остался!

Уиллоус кивнул. Верно подмечено. Он подошел к корзине и выбрал яблоко чуть поменьше того, что съел, вернулся и положил его на весы. Сто восемьдесят граммов.

– Пятьдесят центов.

Уиллоус нахмурился.

– Уверены?

– За одно яблоко, когда входят с улицы, я всегда так беру. Пятьдесят центов. Все равно, большое, маленькое. Так проще, быстрее.

– И выгоднее.

– А для чего я торгую? Чтоб деньги зарабатывать.

Неопровержимая логика. Не поспоришь. Уиллоус порылся в карманах брюк, выудил два четвертака. Протянул лавочнику.

– Монеты в пятьдесят центов когда-нибудь видали, Тони?

– Бывают иногда. Не особо часто.

– Наверное, не годятся для торговых автоматов. А где-то я читал, что производство одноцентовой монеты дороже, чем ее номинальная стоимость. Ваш банк поблизости?

Минотти повел подбородком.

– Монреальский банк. На той стороне улицы на углу.

– Когда вы закрываетесь?

– В одиннадцать.

– Значит, делаете ночные вклады?

– Конечно. А то разобьют камнем витрину, влезут да оберут до нитки.

– Вас когда-нибудь грабили, Тони?

– Один раз. Много лет назад. С тех пор – нет.

– Можно воспользоваться телефоном?

– Зачем?

Уиллоус уставился на Минотти, словно тот вдруг заговорил на иностранном языке. После долгого молчания он сказал:

– Чтобы позвонить, Тони, – и стал обходить прилавок с дальнего конца. – Больше ни для чего. Просто чтобы позвонить.

Уиллоус ожидал увидеть мачете, или, может, бейсбольную биту, или старый утюг, но Минотти предпочел дешевый обрез. Уиллоус переломил ружье, и на ладонь ему выпал единственный патрон двадцатого калибра.

Минотти беспомощно следил за ним с вызывающим и одновременно пристыженным видом.

Не требовалось спрашивать, есть ли у него разрешение – ответ был написан на лице. Уиллоус сказал:

– Если это первое правонарушение, не думаю, что дадут срок.

– Вы меня арестуете? Я только хотел защититься, а вы меня арестуете?

– Пробейте чек, Тони.

Минотти пробил чек на пятьдесят центов. Выдвинулось отделение для денег. В ячейке для однодолларовых бумажек лежало несколько патронов.

Уиллоус спросил:

– Что будет, если какой-нибудь малец попытается украсть банан – вы его пристрелите на месте или просто напугаете этой штукой?

– Нет, нет! Никогда. Это только для самозащиты. Если моей жизни угрожают.

– Значит, если кто-нибудь войдет сюда и украдет батат…

– Я догоню его и хорошенько вздую. Но стрелять точно не буду. Кстати, и не стрелял еще ни разу.

Уиллоус сказал:

– Отдайте мне патроны.

Минотти выгреб патроны из кассы. Медь и красная пластмасса. Отдал Уиллоусу, Уиллоус ссыпал их в карман пиджака. Затем протянул Минотти незаряженный обрез.

– Пойдемте со мной, Тони.

Они вышли на людную улицу. Уиллоус отпер багажник.

– Кладите сюда.

Минотти положил обрез, Уиллоус захлопнул багажник и, убедившись, что он заперт, открыл заднюю дверцу машины.

– Садитесь.

Зеленщик оглядел улицу. На него глазели. Все глазели. Случайные прохожие. Знакомые. Что они должны были думать? Он влез в машину.

Уиллоус захлопнул дверцу и вернулся в лавку.

Тони Минотти сидел в машине, обхватив голову руками. Соседский мальчик прижал лицо к стеклу, помахал ему, прокричал его имя и продолжал махать, уволакиваемый матерью прочь.

Паркер дождалась, пока Уиллоус подойдет.

– А теперь повторите моему напарнику то, что вы говорили мне.

Элейн Минотти сказала:

– Ему было, наверное, лет двадцать. Он был с приятелем, но тот остался снаружи, на тротуаре. Этот, который вошел, увидел, что я одна. Муж был сзади, принимал товар.

Уиллоус спросил:

– Это было вчера?

– Нет, сегодня рано утром.

– Ладно, что было дальше?

– Он подошел прямо к ящику с бататом, взял один клубень, подкинул и поймал обеими руками. Потом улыбнулся мне. У него были холодные глаза, и я очень испугалась. Приложил палец к губам, чтобы я молчала. Прошло не больше минуты. Вот он тут, а вот его и след простыл.

– Мужу рассказали?

– Нет, ни в коем случае.

Паркер сказала:

– Видимо, он крутого нрава. Раньше он держал за прилавком биту. Помахал перед носом у одного парня прошлым летом, а на следующий день этот парень явился с целой компанией, и у каждого своя бита. Месяц спустя ограбили магазин в соседнем квартале, а владельца пырнули мясным ножом в ногу. Тогда Тони и купил обрез.

– Чтобы защитить эти беззащитные манго, – подхватил Уиллоус, – эти невинные груши. – Он обернулся и глянул через дверь. Минотти смотрел на них из машины. – Могли бы вы опознать вашего утреннего посетителя?

– Думаю, да.

Паркер сказала:

– Миссис Минотти уже вызвалась поехать с нами и взглянуть на фототеку. Но ей очень не хотелось бы закрывать магазин, это принесло бы значительные материальные убытки.

Уиллоус, пристально глядя на миссис Минотти, медленно кивнул.

– Мы снимаем Тони с крючка, он управляется с магазином, а тем временем его жена помогает нам раскрыть убийство – такая задумка?

– Такая задумка, – подтвердила Паркер, не удержавшись от улыбки.

Глава 12

Малыш Ньют сидел за столом в кабинете своего дома в Лагуна-Бич. Кабинет располагался на первом этаже южного крыла. Любимое Ньютово место, когда у него мешалось в голове, потому что там было тихо, единственная нормальная комната в доме. Во всех остальных понатыканы портативные телевизоры с тараторящими Опрами, Донахью и прочей братией или портативные радиоприемники размером с холодильник, откуда несутся латиноамериканские мотивы. У Ньюта служила добрая дюжина мальчишек-мексиканцев, и все до единого они обожали музыку, причем на полную громкость.

Но только не в кабинете. Строжайшая звукоизоляция и звуконепроницаемость. Даже горничные входили сюда лишь с позволения хозяина.

Ньют откинулся на спинку кожаного кресла. Издал горловой звук, наподобие клича карате, и выкинул ногу. Каблук башмака отколол сверкающую полировкой щепку от палисандровой столешницы. Сукин сын! По счастью, сила удара развернула вращающееся кресло на двести семьдесят градусов. Оказавшись спиной к повреждению, Ньют смог забыть о нем.

Он позволил взгляду поблуждать по роскошным, сделанным на заказ книжным полкам, которые закрывали три из четырех стен от пола до потолка. Полки, хоть и массивные, пригибались под чудовищным моральным грузом более тысячи Библий Гедеонского общества[2]2
  Американская внецерковная организация, распространяющая Библию через гостиничные номера и больничные палаты.


[Закрыть].

Каждая была украдена из гостиницы или мотеля. Не то чтобы Ньют страдал клептоманией – просто он так вел подсчет. Если с ним бывала подружка, он просил ее написать дату, название отеля и место на форзаце Библии и расписаться. Если она находила нужным прибавить два слова о том, как чудесно провела время, просто незабываемо, что ж, тоже неплохо.

Время от времени случалось, что Ньютовы милашки недурно владели устной речью, но не отличались умением облекать мысли в письменную форму. В подобных обстоятельствах Ньют соглашался на одну лишь подпись, черт с ним, с подхалимажем. Если и это было не под силу, то в ход шел простейший набор: напомаженный поцелуй и неловко накарябанный крестик.

Ньют хранил воспоминания и в виде фотоснимков, вложенных в Библии. Некоторые карточки были на грани пошлости, но большая часть – вполне невинные кадры, запечатлевшие девиц, бурно веселящихся в бассейне или у автомата с кока-колой или облокотившихся на стойку, или на «порше», или в любом другом месте, где ему удалось заставить их постоять минутку спокойно.

Отнюдь не в каждой Библии было по фотографии или даже по автографу. Прежде чем умер отец, Ньют трудился в семейном деле, проводил множество одиноких ночей в дороге. Теперь, когда Феликс приказал долго жить, Ньютовы разъезды почти прекратились. Он вырос в Лос-Анджелесе и чувствовал себя в этом городе уютно и безопасно. Палм-Спрингс – куда ни шло, Вегас. Майами-Бич на худой конец. Все остальное, на взгляд Фрэнка, пустошь, захолустье. Поэтому, когда нужно было выполнить выездную работу, он не брался за нее сам, а посылал кого-нибудь вроде Фрэнка. Да, Фрэнк.

Ньют развернулся на недостающие девяносто градусов и снова оказался лицом к окну с безупречным видом на пляж и дюны, неспокойный океан, пустое голубое небо и расплывчатые черные пирамиды, примостившиеся на горизонте, – буровые вышки.

Фрэнк, Фрэнк. Эй, Фрэнк. Черт бы тебя драл, Фрэнк, где ты, Фрэнк? Появись, Фрэнк.

Он подался вперед в кресле и ткнул указательным пальцем в кнопку повторного набора. Красный огонек мигал, пока электронные внутренности аппарата переваривали одиннадцатизначный номер.

Телефон позвонил дважды, затем в гостинице сняли трубку.

Ньют сказал:

– Дайте номер пятьсот восемнадцать.

– Минутку, сэр.

Пауза, соединение, затем начал звонить телефон Фрэнка. Ньют закурил «Мальборо». Где, черт побери, он шляется? Ньют отрегулировал громкость, прикрутил колесико до упора, затем обратно, очень медленно. И, увеличивая звук, стал орать:

– Фрэнк! Фрэнк! Где тебя черти носят?

Ньют все прибавлял и прибавлял звук, все громче и громче орал, пока пронзительные безответные гудки не заполнили комнату, голос его сорвался, и он не мог больше кричать.

Вмешалась телефонистка и попыталась объяснить, что Фрэнка нет, не хочет ли он передать что-нибудь.

Ньют швырнул трубку, злобно уставился на миллионодолларовый вид и тут с ужасом и удивлением увидел, что в его сторону несется маленькое черное пятно. Пятно двигалось с огромной скоростью и прямо и неуклонно на него. Ньютово сердце затрепыхалось в груди, словно пытаясь сбежать из обреченного тела. Какой-то мерзкий ублюдок запустил в него ракету! Боже, как она несется! Он вскочил на ноги. Сигаретный пепел рассыпался по столу. А потом время кончилось. Снаряд ударился в окно, и бледно-зеленое пуленепробиваемое стекло бешено затряслось. Но не разбилось, и взрыва не последовало.

Холостой снаряд?

Ньют подошел к окну. В тени от дома, на гравии лежала большая коричневая птица. Это определенно была не чайка и, вероятно, не дрозд. А там – кто же его знает? Ньют понимал толк в наркотиках, рэкете, но уж никак не в орнитологии.

Он встал на четвереньки, чтобы разглядеть получше. Крылья птицы были плотно прижаты к телу, голова свернута на сторону. Маленькие блестящие черные глазки смотрели в никуда. Может, она оглушена? Клюв был раскрыт, и наружу вывисал узкий черный язык. Ньют никогда раньше не видел птичьих языков. Не особо сексуально. Он постучал по стеклу перстнем. Никакой реакции. Птица казалась мертвой и, возможно, таковой и была, но как знать?

Ньют вернулся к столу и по местной связи вызвал Рикки, своего слугу.

– Эй, Рикки, я в кабинете. Да, маленькая комната, где я храню коллекцию Библий. Рикки, тут птица ударилась в окно, врезалась в окно. Да, это безумный мир. Слушай, я хочу, чтобы ты сходил и принес ее в дом. Посмотри, можно ли еще что-нибудь сделать, понял?

Ньют заметил горстку пепла на столе, скривился и вытер полированную поверхность ладонью, быстро отряхнул руку. Рикки был не на шутку озадачен: Ньют, который ни разу в жизни до сих пор не посочувствовал ни единой живой душе, проявляет заботу о птице.

– Птичку? – спросил Рикки.

Ньют сказал:

– Да, верно ты понял. Птичку. С крыльями, перьями и прочим хозяйством. Она прямо под окном. Да.

– Es muerte?

Мертвая. Это слово Ньют знал очень хорошо. Он сказал:

– Проверь, Рикки. Мертвая? Это я и хочу узнать.

Рикки переспросил:

– Ты говоришь, что ты хочешь узнать, наша птичка дохлая или нет?

– Да, да!

– О'кей, слушаюсь. – Рикки, дурачась, завопил: – «Скорая помощь» выезжает!

Ньют повесил трубку. Рикки проник в Лос-Анджелес нелегально из трущоб Мехико. Неплохой парень, только малость чокнутый. Что называется не все дома. Зато руки золотые. Художник ножа. Artista de joja. Нанимаясь на работу, Рикки похвастался, что может срезать с коровы ломоть мяса на бифштекс так чисто и ласково, что та даже не замычит. Ньют посмеялся байке и взял его. Месяца два спустя он был в клубе и сцепился с одним хмырем в уборной, поскандалил на полную катушку, кто следующий в очереди в туалет. Рикки ошивался в холле. Услышал шум, вошел, встал между Ньютом и двухсотпятидесятифунтовым жирдяем и велел жирдяю дождаться своей очереди: «Ты самый большой придурок в мире, другой такой нет. Но не значит, что ты можешь влезать без очереди». Жирдяй не обратил на него ни малейшего внимания, смотрел поверх его головы, не сводил взгляда убийцы с Ньюта.

Рикки сказал: «Ты мне не слушаешь. Это плохой выбор. Говорят: не хочешь, как хочешь».

Жирдяй все еще пытался сообразить, какого черта Рикки встревает, когда мексиканец протянул руку, одним движением отхватил его левое ухо и сунул в нагрудный карман наподобие мокрого розового платочка.

Ньют был вдрызг пьян, когда случилась эта заварушка. Вообразил, что ему все привиделось. Однако назавтра он прочел об этой истории в «Лос-Анджелес таймс». Сообразительный бармен сунул ухо в бокал со льдом, обернул голову бедняги полотенцем и вызвал такси. Таксист отказался везти, решив, что тот араб. В конце концов явились полицейские и отвезли жирдяя в больницу, где врач пришил ему ухо на место.

Счастливый конец. Чего только не бывает.

Ньют снова набрал Ванкувер и получил тот же ответ. Он поднял глаза: у окна стоял Рикки и улыбался. Рикки накинул белый халат поверх своего кремового костюма и напялил накладной нос и очки. Он подошел к птице и поднял ее обеими руками, очень осторожно.

Ньют откинулся на спинку кресла. Кино. Окно было как большой экран, ему словно показывали кино, кино, снятое для него одного.

Рикки приложил ухо к птичьей грудке. Лицо его было чрезвычайно серьезно. Он посмотрел на Ньюта и мрачно покачал головой.

Ньют пожалел, что у него под рукой нет пакетика с поп-корном.

Рикки попытался привести птицу в чувство, легонько пошлепав ее одним пальцем по щекам. Это не помогло, тогда он сделал ей искусственное дыхание рот-в-клюв. Увы. В отчаянии он попытал крайний способ: вынув из кармана 9-вольтную батарейку, сделал вид, что применяет электрошок, и птица конвульсивно дергается в его руке. Ньют так смеялся, что упал с кресла. Когда он вытер последние слезы, Рикки и мертвой птички уже давно след простыл.

В тот вечер у Ньюта была гостья к обеду. Затем они вышли на веранду выпить по бокалу вина, чтобы Ньют мог насладиться сигаретой и не прокурить при этом нарядное шелковое платье своей подружки, не нарушить настроение, не испортить роман.

Мимо проследовал Рикки: обычный ежевечерний обход. Он был одет по-ночному: черная рубаха и мешковатые черные хлопковые штаны, босой. Он остановился совсем рядом, но Ньют ни за что не обратил бы на него внимания, если бы он не улыбался.

Своим вкрадчивым голосом Рикки спросил, понравился ли Ньюту обед.

– Отлично, – коротко ответил Ньют. Было хорошо известно, что он не испытывает восторга, если прислуга вступает в разговор, когда у него гости.

Рикки, видимо, не заметил, что Ньютовы маленькие глазки пылают так же, как кончик сигары. Он сказал:

– Рад слышать, еда был хороший, сеньор, – снова усмехнулся, сверкнув белыми зубами. – Как это говорят: пациент мертвый, но операция прошла удачно.

Ньют спросил:

– Как это? – Он перегнулся через перила, вгляделся во тьму.

Рикки сказал:

– Птичка, сеньор, – и уплыл в темноту, хлопая руками, как крыльями.

Ньют откупорил новую бутылку шампанского и рассказал всю историю своей подружке, девушке по имени Аннет, которая работала на складе магазина игрушек в Глендейле. Аннет история вовсе не показалась забавной. Когда ее перестало тошнить по всей веранде, она ополоснула рот доброй бутылкой Ньютова драгоценного «Дон Периньона» и заявила в недвусмысленных выражениях, что либо ее сию минуту отвезут домой, либо она звонит в «Общество против жестокого обращения с животными».

Ньют предоставил Рикки разбираться со всем. Поделом ему. Он поглядел, как задние фары «кадиллака» удаляются по дороге, и, прихватив новую бутылку шампанского, отправился через дюны на пляж.

Луна пряталась, и все было черно, кроме узкой ленты прибоя, полосы белой пены, которая рычала, ворчала и бесновалась у берега, как длинная шеренга бешеных собак. Ньют послушал эту музыку и хлебнул шипучки. Собаки попятились, перегруппировались, снова перешли в наступление.

Где-то там должен быть размокший прах его отца. Вечно носимый течениями. Ньют никогда бы раньше не поверил, но случалось – большей частью когда содержание алкоголя в крови определялось двузначными числами, – что он почти скучал по старому ублюдку.

Он схватил бутылку, скинул башмаки и побрел по выбеленному солнцем дощатому настилу мимо дюн и длинного песчаного склона в холодную черную воду. Зайдя достаточно глубоко, чтобы вспомнить об акулах, он поднял бутылку шампанского высоко над головой обеими руками, что есть силы встряхнул и вытащил пробку. Длинная струя пены выстрелила из горлышка, прорезала темноту и смешалась с прибоем. Ньют сказал:

– Смотрю на тебя, папа, – запрокинул голову, поднес бутылку ко рту, залпом выпил и рыгнул.

Собаки бесновались вдоль всего берега. Серебристый воздух пропитался солью. Ньют допил шампанское и швырнул бутылку в этих буйных псов – единственный в жизни искренний вызов, на который он осмелился.

Плетясь назад к дому, он думал об Аннет и о том, что она сказала, как она была права. Что только серьезно повредившемуся в уме человеку может прийти в голову ощипать, выпотрошить, поджарить и подать с рисом и смешанным овощным гарниром бедное пернатое создание, которое ударилось в его окно.

Что с ним происходит? Ей было всего восемнадцать или девятнадцать, и, отправляясь на свидание с ним, она, наверное, впервые вылезла из своего Глендейла, но она была права. Ему следовало похоронить бедную птаху, а не есть, пусть ее мясо и таяло у него во рту.

Она сказала ему своим бархатным голосом роковой женщины: она надеется, что он никогда больше не переступит порог игрушечного магазина, никогда, и Ньют не осуждал ее.

Он сходил с ума. Ему нужна передышка, возможность уехать и проветрить мозги.

В кухне тарелки уже были вымыты, кастрюли отмокали в раковине. Ньют заглянул в мусорное ведро, но там не осталось никаких птичьих останков, наверное, мексикашки умыкнули, чтобы использовать в каком-нибудь чудном ацтекском ритуале. Слуги вечно воровали свечи, утащат их в сарай, скачут, поют. Он понятия не имел, что это означает. Да чем бы ни тешились: вот главное.

Ньют снова набрал номер телефона Ванкувера с аппарата, висевшего на стене рядом с микроволновой печью. Фрэнка нет и в помине. Потом вдруг позвонил в «кадиллак».

И Рикки не отвечает. Мысли Ньюта перескакивали с одного на другое.

Может, Фрэнк не снимает трубку, потому что провалился и не хочет, чтобы Ньют об этом узнал?

Черт дери Рикки. От горшка два вершка, но эта гладкая кожа, эти огромные карие глаза, зубы как жемчуг. Ньют точно знал, что сделает. В порыве раздражения он решил, что отправится в Ванкувер – при условии, конечно, что гнусный юбочник когда-нибудь вернется из Глендейла.

Стоял июль, но можно было надеяться, что, когда они приедут в Ванкувер, будет лить как из ведра.

И, если повезет, господин Жеребчик подхватит воспаление легких и сдохнет.