Текст книги "Пир Джона Сатурналла"

Стюард был в темно-зеленом жакете с широким белым воротником, вкруг которого лежала толстая должностная цепь. За столом с кипой бумаг сидел сэр Уильям Фримантл, по обыкновению одетый во все черное, и внимательно смотрел на своего самого высшего слугу. Лишь медленное постукивание большим пальцем по подлокотнику кресла свидетельствовало о его нетерпении. Мистер Паунси посмотрел на постукивающий палец, потом на перевязанный ленточкой пакет, потом на свой список вопросов, подлежащих обсуждению, и наконец на сэра Уильяма. Требование отводить взгляд не распространялось на самого высшего слугу его светлости, но в присутствии лорда Бакленда он всегда стоял.

– Приход Мидл-Ока, милорд, – объявил мистер Паунси.

Вопрос вакантного прихода числился первым пунктом в повестке дня их очередной еженедельной встречи, тринадцатой по счету в текущем году – четырнадцатом году проведения подобных встреч.

Право пожалования должности принадлежит викарию Кэллок-Марвуда, объяснил стюард, поскольку данный бенефиций находится под патронатом Олд-Туэ. Само Олд-Туэ, конечно, сейчас представляет собой лишь три разрушенных сарая в чистом поле, но старые земельные владения включают в себя деревню Сарвик, ренты с которой по давней традиции собирает одно семейство (Беллы из Лоуэр-Чалминга, вспомнил мистер Паунси), частично отвечающее за содержание работного дома в Каррборо, а взамен собирающее налоги с деревни Викенден и еще пошлины за провоз покойников, взимаемые в приходе Святого Брайса в Мэшолте. К сожалению, в настоящее время через Мэшолт провозят мало покойников, доложил мистер Паунси, а налоги с Викендена никогда не составляли сколько-либо значительной суммы…

Он увидел, что внимание сэра Уильяма отвлеклось. Мистер Паунси занял пост стюарда еще при жизни ее светлости, а прежде служил здесь клерком. Он подсчитывал карповые пруды в Копэме и предоставлял права выпаса в Грейшотте. Он объездил все деревни, фермы и крестьянские хозяйства на территории поместья Фримантлов, простиравшегося на север до Саутона, на юг до Столлпорта, на восток до далекого Элминстера и на запад до границы Равнин. В центре поместья находилась усадьба, где садовники ухаживали за клумбами, которых не видел ни один джентльмен, и конюхи поджидали лошадей благородных визитеров, которые никогда сюда не наведывались; где трижды в день огромная толпа горничных, бондарей, кузнецов, клерков, домашних слуг и всех прочих мужчин, женщин и детей, одетых в ливрейные цвета сэра Уильяма, собирались за накрытыми столами в Большом зале и набивали животы снедью с кухонь его светлости. Ибо жизнь в поместье должна продолжаться прежним чередом, постановил сэр Уильям.

Однако за закрытыми воротами усадьбы Бакленд кипели бесчисленные ссоры и раздоры, знал мистер Паунси. Каждый ярд осыпающихся стен здесь кто-то полагал нужным отстроить заново, кто-то просто подлатать, а кто-то опять отстроить, и препирательства длились, покуда каменная кладка не разваливалась, как древние строения Олд-Туэ. С того самого времени, как первый из рода Фримантлов продрался сквозь дремучий лес и основал в долине поместье, невзгоды и напасти преследовали его владельцев. Мистер Паунси снова взглянул на пакет, перевязанный белой ленточкой.

Вопрос с Мидлокским приходом можно отдать на откуп епископскому суду, предложил мистер Паунси. Сэр Уильям согласно наклонил голову. Второй пункт повестки дня касался ремонта конюшен, а третий – увольнений среди клерков. Нужно взять на службу нового учетчика из ближайшего счетного дома, если его светлость позволит. Далее мистер Паунси перешел к вечной проблеме форэмских рент.

– Опять запаздывают? – спросил сэр Уильям. – Почему на сей раз?

– Притязание сэра Гектора на титул лорда Ботона было отклонено в ходе последней сессии разъездного Королевского суда, – пробормотал мистер Паунси. – Дорого вставшая ошибка. И графиню не принимают при дворе. Очередная безрассудная выходка, я слышал.

Кэллоки были дальними и беспокойными родственниками. Хроники поместья Бакленд пестрели упоминаниями об их ссорах с Фримантлами и о многочисленных исках против них. Не слабая ли улыбка промелькнула на ястребином лице сэра Уильяма? В былые времена мистер Паунси и сэр Уильям нередко вели непринужденные беседы. А когда леди Анна лежала в родах, они даже играли в шахматы, чтобы скоротать томительные часы ожидания. Теперь шахматная доска покоится в ящике пристенного стола, и фигуры на ней стоят так, как стояли в момент, когда в дверь кабинета просунулось встревоженное лицо миссис Гардинер. Леди Анна желала видеть его светлость. У нее открылось кровотечение…

Стюард продолжал. Свиньи из Виттеринга подрыли плетни в Селле, и жители деревень никак не могли договориться о размере штрафа. Одной из пахотных лошадей место разве только на выпасе, а следующая лошадиная ярмарка будет в Каррборо через три недели. И еще двуколка нуждается в починке, мимоходом заметил стюард. Лицо сэра Уильяма потемнело.

Приобретение двуколки было на редкость легкомысленным поступком ее светлости. Совершенно непрактичный экипаж для разбитых, грязных дорог Бакленда, убеждал мистер Паунси. Но на прихоти леди Анны деньги тратились без счету: новые насаждения, оранжерея в Восточном саду, витражные окна в усадебной церкви… Сэр Уильям даже подновил колокольню, восстановив кирпичную кладку и штукатурку, наложенную поверх древних мозаик. С языческими видами долины, по словам десятника. Теперь двуколка пылится в каретном сарае за конюшнями, и вероятность, что она когда-нибудь выкатится оттуда, не больше, чем вероятность, что шахматную доску когда-нибудь извлекут из пристенного стола или что клумбы в Восточном саду когда-нибудь прополют. Оранжерея так и будет потихоньку разваливаться, колокольня так и будет пустовать. Солнечная галерея навсегда останется запертой, и в покоях в дальнем ее конце вечно будет царить все тот же непреходящий мрак. Непреходящий, если не считать вторжения мисс Лукреции минувшим летом, подумал стюард.

– Велите починить, – буркнул сэр Уильям.

Мистер Паунси кивнул. Теперь оставались только документы, перетянутые белой ленточкой. Он глубоко вздохнул. Сэр Уильям бесстрастно наблюдал, как он развязывает ленточку и взламывает восковую печать.

– О порядке наследования в роде Фримантлов, – объявил стюард. – Как вам известно, милорд, я занимался делом, порученным мне вами, со всем усердием и старанием…

Так оно и было. Многочисленные свидетельства усердия и старания мистера Паунси лежали грудами на длинном столе в его покоях: свитки и фолианты из хрупкого велума и пергамента. В выдвижных ящиках хранились пачки писем, написанных аккуратным почерком мистера Паунси, – копии ответов, приложенные к посланиям от главного герольдмейстера Англии, который под конец продолжительной переписки с ним стал с усталой фамильярностью подписываться просто «Сигар».

Но ни один из корреспондентов мистера Паунси не предложил выхода из ситуации. А собственные разыскания завели его в недра фамильного архива, где он до рези напрягал глаза, разбирая почерки своих предшественников, перечислявших имущественные владения, привилегии, древние права и обязанности лордов Баклендов. По семейному преданию, они владели поместьем еще со времен Цезаря. От сэра Уильяма в глубины веков тянулась длинная линия предков, чьи фигуры по мере удаления становились все более смутными, и восходила она к первому тану Фримантлов, который принес клятву Богу, а потом продрался через дикие леса в долину, дабы возжечь свой факел чудотворным огнем. Здесь он воздвиг башню, где и был погребен впоследствии. Ныне его скульптурное изображение несло вечный дозор на колокольне старинной баклендской церкви, а факел с чудотворным огнем по-прежнему пылал в гербе Фримантлов.

Но в этом предании содержались и семена нынешних затруднений мистера Паунси. Ибо клятва, данная упомянутым таном, была высечена на камне перед его гробницей как завет, налагающий нерушимые обязательства на все грядущие поколения.

«По наказу слуг Господних и во имя Сына Божьего Иисуса Христа я приношу клятву, что мы и все наши потомки будем хранить и удерживать эти земли и очаги для нашего Верховного Царя. Да не будет дозволено никакой женщине ни доставлять огонь к очагу, ни подпитывать огни Долины, ни подавать пищу, покуда не велят, ни править в Долине, ни обладать правами на земельный надел, ни держать домашних и дворовых слуг, – иначе эти земли вновь перейдут в руки врагов Господа нашего…»

Закрыв глаза, мистер Паунси явственно видел древнюю копию документа, хранившуюся в архиве поместья. Видел каждое пятно и подтек на пожелтелом пергаменте, каждую выцветшую букву.

Да не будет дозволено никакой женщине… править…

Вот в чем была загвоздка. Согласно порядку наследования в роде Фримантлов, леди Лукреция занимала положение не выше и не ниже, чем дочь какого-нибудь свиновода из Виттеринга.

– Если Богу будет угодно забрать вашу светлость к себе сегодня, – осторожно начал мистер Паунси, – едва ли есть необходимость напоминать вашей светлости о последствиях. Леди Лукреция перейдет под опеку суда. Держателями поместья станут судебные уполномоченные, которые при надобности обеспечат свои долги имеющейся здесь движимостью, как они сделали в случае с поместьем племянника маркизы Чарнли, или будут собирать ренты в свой карман, как произошло в приходе Мир, или вступят в полные права владения, как в случае с Олд-Туэ…

– Мне известно, какого рода люди входят в попечительскую комиссию! – резко промолвил сэр Уильям.

– Даже когда леди Лукреция достигнет совершеннолетия, – невозмутимо вещал мистер Паунси, – без наследника мужеского пола поместье Бакленд станет выморочным имуществом. Оно перейдет к Короне, иными словами – к кредиторам короля…

Он продолжал в том же духе. Сэр Уильям нетерпеливо поерзал в кресле. Но мистер Паунси провел без счету долгие часы, кропотливо изучая документы по распоряжению своего господина, и теперь полагал нужным ознакомить его светлость со своими заключениями. Стюард умолк, только когда мужчина в черном досадливо поморщился. Со двора доносились приглушенные крики.

– Должен же быть какой-то выход, – тяжело проговорил сэр Уильям.

Конечно, выход есть, подумал мистер Паунси. Со времени смерти леди Анны решение лежит на самой поверхности. Слова так и вертелись у него на языке. Ну давай же, подстегнул он себя и услышал собственный голос:

– Милорд, есть один способ выйти из затруднения.

Сэр Уильям поднял глаза.

– Если бы ваша светлость снова женились и произвели на свет сына…

– Нет!

Гневный голос гулко раскатился по обшитой деревом комнате. Сэр Уильям метнул на стюарда испепеляющий взгляд:

– Я не возьму другую жену. Ни ради Долины, ни ради всей Англии.

Мистер Паунси внимательно рассматривал пол под ногами. Сэр Уильям с грохотом отодвинул кресло и, тяжело ступая, подошел к окну. Стюард увидел, как поникли широкие плечи, обтянутые плотным черным камзолом. Сейчас хозяин крутит на пальце толстое золотое кольцо, знал он. Крутит, и крутит, и крутит…

– Найдите другой способ, Натаниэль, – уже спокойнее сказал сэр Уильям.

Стюард кивнул, перебирая и раскладывая в должном порядке бумаги, которые отправятся в хозяйственный архив. Когда-нибудь в будущем, размышлял мистер Паунси, когда мои кости уже обратятся в прах, очередной стюард внимательно изучит документы, помеченные сегодняшним числом: стоимость крыши в конюшне, лошади и экипажа. Все бумаги будут на месте и в надлежащем порядке, с удовлетворением подумал стюард. Потом он заметил три измятых листка, лежащие на столе. Запыхавшийся поваренок вручил их его клерку перед самым приходом сэра Уильяма. Мистер Паунси кашлянул:

– Прошу прощения, милорд. Остался еще один вопрос. Прошение, доставленное в усадьбу нынче утром. Из прихода деревни Бакленд.

Широкоплечий мужчина отвернулся от окна:

– Бакленд?

– Она находится в начале долины, неподалеку от Флитвика.

Сэр Уильям кивнул с выражением легкого любопытства:

– Я знаю Бакленд.

Мистер Паунси поджал губы. Он знал лишь месторасположение деревни и содержание письма, которое сейчас держал в руке. Чудно, право слово, что всю долину нарекли в честь какой-то глухой деревушки.

– Тамошний священник, именующий себя преподобным Кристофером Хоулом, просит вашу светлость об одной милости.

– Какой же?

– О месте, милорд. Для мальчика.

Стюард не в первый раз покачал головой, дивясь поразительной неосведомленности просителей. С тех пор как ворота усадьбы закрылись, в домашнее услужение мальчики не требовались, а всех кухонных работников Сковелл набирал сам. Мистер Паунси уже собирался положить письмо обратно к лежащим на столе бумагам, как вдруг сэр Уильям велел:

– Прочитайте, Натаниэль.

…Посему я прошу Вашу светлость о такой милости. Мальчик носит имя Джон Сандалл. Родился он в семье, давно принадлежащей к Баклендскому приходу, и его мать изготавливала снадобья, облегчающие муки, которые являются наследием стародавнего Евиного безрассудства. Но минувшим летом мы, обитатели деревни Бакленд, стали жертвами более тяжкого бедствия, нежели родовые муки или ежемесячные боли у женщин. Новый Змей проник в наш Сад, дабы восстановить наших неразумных прихожан друг против друга и против пастыря. Посулив исцеление наших детей, сей Притворщик ожесточил легковерные сердца против матери мальчика, объявив ее ведьмой и изгнав в лес на погибель от голода и холода.

Но этот самозваный проповедник не принес чаемого исцеления. Вместо этого со дня Крестовоздвижения и вплоть до пахотного понедельника мы находились во власти жестокого фараона. Он называет себя Тимоти Марпотом и следует по стопам печально известного фанатика Зоила, который в давнем прошлом разбил окна в нашей церкви, а равно нос епископу. Но когда Марпот сжег церковную кафедру, жители Бакленда наконец восстали на него – и вот, фараон обратился лжепророком и бежал нашего гнева со своими приверженцами…

Мистер Паунси поднял глаза и увидел, что в чертах хозяина изображается смутное любопытство. Необычное для него выражение.

– Ведьма в Бакленде? – спросил сэр Уильям.

– Прикажете послать туда человека, чтобы все выяснить?

– Нет.

Наступила долгая пауза. Наконец мистер Паунси пошуршал измятыми листками:

– Милорд?

Сэр Уильям поднял голову:

– Да?

– Каким будет ваше решение?

– Решение?

– Насчет мальчика.

* * *

Второй двор окружали скотные загоны, конюшни и хозяйственные навесы. Мужчины и мальчики разгружали подводы с дровами, соломой и строевым лесом. Тяжелые вьюки и бочки перетаскивались или перекатывались в сараи, конюхи в пурпурных куртках вели кто куда лошадей, громко цокающих копытами по булыжнику. Запах сена и навоза смешивался с запахом кожаных сбруй и конского пота. Пока Джош и Бен улаживали свои дела с клерком, Джон уворачивался от громыхающих бочек, отпрыгивал от шатких башен из клетей и корзин, подныривал под доски, несомые на плечах, и перепрыгивал через грузовые поддоны, тащимые волоком обратно к пустым телегам. Где бы он ни встал, он непременно оказывался у кого-нибудь на пути. Наконец мальчик втиснулся в щель между складом с бочками и сенохранилищем.

Перед ним возвышался громадный дом, утреннее солнце озаряло мощные стены из саутонского камня. Затейливая каменная лестница укрывалась под портиком, по углам которого располагались родовые эмблемы Фримантлов в виде скрещенных факела и топора. Широкие парадные двери под ним вели в пещерообразный зал, а за главным зданием тянулось длинное крыло, огороженное высокой садовой стеной. Большие окна с ромбовидными стеклами в верхнем этаже крыла ярко сверкали на солнце.

Верно, они-то и посылали вспышки света через всю долину, подумал Джон. Он повел носом, принюхиваясь к запаху, приплывшему сверху, от дымовой трубы, – запаху одновременно знакомому и незнакомому, который тонкой струйкой вплетался в дым, подобный единственной темной пряди в копне белокурых волос. Всю дорогу через долину Джон обонял этот аромат, исходивший от Бенова заплечного мешка. Он закрыл глаза и откинул голову назад, глубоко втягивая ноздрями воздух. Диковинный вкус трепетал у него на кончике языка. Сильфий, так матушка называла растение…

Открыв глаза, он обнаружил, что за ним наблюдают. Патлатый мальчишка в красной кухонной куртке стоял на другой стороне двора, с высоко вздернутым подбородком и полуопущенными веками. Поймав взгляд Джона, он преувеличенно громко фыркнул.

Джон уставился на него с каменным выражением лица. Ничуть не обескураженный, мальчишка ухмыльнулся и поманил его пальцем. Не переставая хмуриться, Джон подошел.

– Мне Коук должен был помогать, – сказал поваренок, просовывая толстую палку сквозь ручки объемистой корзины. – А он запропал куда-то, паршивец. Не иначе к Паунси подлизывается. Мне нужно птиц ощипывать, а не таскаться по двору с корзиной лука. – Мальчик указал на другой конец палки. – Ну что, поможешь мне отволочь эту штуковину или так и будешь весь день стоять и принюхиваться?

Дымоходы усадьбы Бакленд тянулись из кухонных недр сквозь многотонные темные массивы камня и кирпича. Жаровые каналы несли в себе тепло, дым и всевозможные запахи, скользя между стенами, проходя сквозь полы, широко огибая парадные залы, вертко шныряя между комнатами, извилисто проползая мимо коридоров и галерей, оставляя загадочные следы в теле здания. Из стен повсюду выступали бесполезные контрфорсы. Сквозь трещины в штукатурке сочился дым. В некоторых уголках дома стояла необъяснимая жара, а в комнатах, граничащих и с восточным и с западным крылом, с утра до вечера витали ароматы жаркóго, выпечки или супа…

В воздухе постоянно тянуло разными запахами и запашками. Волны тепла накатывали и отступали, как если бы дымоходные трубы, полные завихренных клубов огня и дыма, извивались и корчились внутри массивной каменной кладки, разветвляясь и вновь соединяясь, поднимаясь все выше и выше, покуда толстые кирпичные пальцы не вторгались в мансардные помещения, где хранились корнеплоды и яблоки, и не пронзали чердачный этаж, где в глухую зимнюю пору служанки жались во сне к горячим стенам и просыпались ни свет ни заря от звона громадного котла под ударами поварешки, доносившегося из кухонь внизу.

Сейчас кухонный шум долетал и до запруженного народом прохода, по которому медленно шаркали два мальчика, гримасничая и кряхтя под тяжестью корзины с луком.

– Филип, – представился патлатый поваренок, шумно отдуваясь. – Филип Элстерстрит.

– Джон, – пропыхтел Джон; палка больно врезалась в его костлявое плечо.

– Просто Джон?

– Джон Сатурналл.

Проход привел в огороженный высокими стенами внутренний двор, где мужчины в ливрейных куртках катили бочки, тащили клети и лотки, несли связки битой птицы. Другие доставали воду из колодца в дальнем углу. От дощатых нужников, занавешенных мешковиной, несло вонью испражнений. Хмурый старик вытряхивал в тачку ведро из крайнего. По знаку Филипа Джон поставил ношу на землю около огромной корзины с перьями и лотка с полуощипанными птицами. Слабая улыбка, похоже, никогда не сходила с лица поваренка. Он внимательно рассмотрел плащ Джона, грязную рубаху, впалые щеки и торчащие пучки волос:

– Откуда ты, Джон Сатурналл?

– Из Флитвика, – осторожно ответил тот. – Приехал с Джошем Пейлвиком.

У мальчишки округлились глаза.

– О, он здесь в чести. У него брат служит ключником.

Джон кивнул.

– Может, я тоже тут останусь, – небрежно обронил он. – Поступлю в домашнее услужение.

Филип вскинул брови:

– Да ну?

– Джош ведь не может взять меня к себе навсегда, верно? Ему и лошадей-то прокормить трудно.

Окутанная зловонием тачка покатила по направлению к ним. Старого угрюмца, что ее толкает, кличут Барни Керлом, доложил Филип. Но Джон смотрел поверх плеча своего нового знакомого – на круглолицую девочку в широкой серой юбке, выскользнувшую во двор из дому. Проходя мимо старика с тачкой, она брезгливо помахала ладошкой перед носом.

– Джемма! – окликнул Филип, когда она приблизилась; за ней следовали еще две девочки, в свободных платьях и чепцах, какие носит прислуга.

– Люси пропала, – сообщила Джемма, озабоченно хмуря брови. – То есть леди Лукреция. Я уже который час бегаю ищу. И Мэг с Джинни тоже.

Служанка по имени Джинни так и ела глазами Джона. Из-под чепца у нее выбивались медно-рыжие кудряшки.

– Ну так повели ей вернуться, – ухмыльнулся Филип. – Ты ж королева как-никак.

Рыжая девчушка захихикала, но Джемма сердито зыркнула на нее.

– Не смешно! Поул и Гардинер уже с ног сбились искать. – Она ткнула пальцем в корзину с перьями. – А ты сиди да ощипывай птицу, Филип Элстерстрит.

– Только бы она не затеяла очередную голодовку. Передай ей, что поварам уже надоело варить для нее жидкие кашки.

Оставив его слова без внимания, Джемма с любопытством взглянула на Джона:

– Кто твой друг?

– Неужто не признала? – недоверчиво вскинул брови Филип. – Это же Джон Сатурналл, прибыл с визитом к леди Люси. Он переодетый прынц.

Девочка по имени Мэг прыснула от смеха, а другие две принялись с удвоенным вниманием рассматривать Джона, который неловко стоял перед ними, стыдясь своих неряшливо обкорнанных волос и заскорузлых от грязи штанов и рубашки. Он поплотнее запахнул пахнущий сыростью плащ. Потом рыжая служанка Джинни улыбнулась:

– И откуда же ты, принц Джон Сатурналл?

– Ниоткуда, – промямлил мальчик, заливаясь краской.

Джинни снова открыла было рот, но Джемма дернула ее за рукав и повела своих спутниц прочь. Джон сердито уставился на Филипа:

– У тебя, значит, шутки такие?

– Я просто хотел, чтоб они посмеялись.

– Надо мной?

– Ну извини, – миролюбиво сказал Филип и посмотрел на корзину. – Слышь, мне одному такую тяжесть не допереть. Пойдем со мной, я покажу тебе кухни. Тебе нужно узнать здесь все ходы и выходы, раз уж ты поступаешь в услужение…

Джон подозрительно прищурился на него, но потом все же наклонился и опять ухватился за конец палки. Кряхтя и пошатываясь, мальчики пересекли кипящий бурной деятельностью двор, проследовали еще по одному узкому проходу, повернули за угол и оказались перед арочным дверным проемом, откуда плыли запахи стряпни. Они втащили корзину в помещение со сводчатым потолком и плюхнули на пол рядом со столом, где дородный круглолицый мужчина с поразительной скоростью шинковал лук, – нож у него в руке так и мелькал, почти неразличимый глазом.

– Под скамью, Филип, – просопел мужчина и хмуро покосился на Джона. – Что за посторонний?

– Он поступает в домашнее услужение, мистер Банс, – пояснил поваренок.

– Кто сказал?

– Сам сэр Уильям вроде бы, – без заминки ответил Филип.

– Хорошо, – буркнул мистер Банс, потом поднял голову и звучно произнес: – Посторонние могут войти!

После этого разрешения Филип повел Джона в глубину помещения.

Кухня оказалась не настолько большой, как воображал себе Джон. Вдоль одной стены тянулся ряд столов, а в самом конце находился очаг – там три горшка дымились над мерцающим огнем, в котором рыжеватый мальчишка помешивал кочергой. Из-за двери напротив доносился плеск воды и звон котлов и сковород. Оттуда выглянул мужчина с невыразительными чертами, не дававшими ни малейшего представления о возрасте.

– Это мистер Стоун, – сказал Филип. – Старший по судомойне. А рыжего у очага звать Альф.

– Не такая уж она и большая, – отважился заметить Джон. – Кухня, – добавил он, поймав недоуменный взгляд Филипа. – Как здесь могут работать все эти люди в красном?

Филип ухмыльнулся и повернулся к Альфу:

– Кухня, видишь ли, недостаточно большая.

Альф тоже сперва озадаченно вскинул брови, а потом улыбнулся.

Филип провел Джона по вымощенному плитами полу через все помещение и отодвинул в сторону толстый кожаный полог в дверном проеме. Ушей Джона достиг густой низкий гул. В конце короткого коридора находились ступени, ведущие к массивной двойной двери. Чем ближе мальчики приближались к ним, тем громче становился гул. Потом Филип повернул ручку, и дверь распахнулась.

– Вот кухня.

Джона накрыла волна шума: кричащие голоса, грохот котлов, лязг сковород, стук ножей и глухие удары мясницких топоров по чурбанам. Мощный поток ароматов затопил обоняние, густой, как наваристый суп, и напоенный пряными парами: сахарные пудры и фруктовые цукаты, шматы сырой говядины и вареная капуста, истекающий соком репчатый лук и пареная свекла. Широким валом накатывал запах свежеиспеченного хлеба, за ним тянулся сладкий дух пирожных. Вслед за запахом жареных каплунов и тушеного бекона наплывал запах подчерненных дымом окороков, висящих в очаге. Где-то на медленном огне томилась рыба в остром кисло-сладком соусе, сложные ароматы которого сплетались и завивались в воздухе спиралью… Сильфий, подумал Джон. Уже в следующий миг сильфий затерялся среди мешанины запахов, исходящих от других котлов, сковород и огромных дымящихся горшков. Богатейший букет обонятельно-вкусовых впечатлений всколыхнул память, вызывая к жизни образы уставленных яствами столов. На мгновение Джон перенесся в лес Баклы и вновь услышал матушкин голос, читающий описания блюд, вновь ощутил, как горячее пряное вино проливается в нутро целебным бальзамом, заглушая голод, изгоняя холод и даже угашая гнев. Он закрыл глаза и медленно вдохнул, втягивая упоительные ароматы все глубже, глубже…

– Эй, что с тобой?

– А? – Джон, вздрогнув, открыл глаза.

Филип тревожно всматривался в него:

– Уж не собираешься ли ты сблевануть?

Джон с усилием покачал головой.

– И слава богу. – Филип указал на темный деревянный щит, приколоченный над дверью. – Блевать воспрещается правилами.

Сводчатый потолок подпирали толстые колонны; дневной свет проникал через полукруглые окна в продольной стене, размещенные высоко над полом. В середине кухни теснились тяжелые столы, где мужчины в фартуках и косынках рубили, крошили, разделывали и увязывали. Между ними пробирались поварята, – шатаясь под тяжестью подносов и сковород, они направлялись к широким аркам в дальнем конце помещения и проходу за ними. Мужчины, стоявшие вокруг одного из центральных столов, быстро крутили над головой белые тряпичные свертки, словно исполняя странный танец.

– Мастер Сковелл говорит, кухня старше дома, – продолжал Филип. – А очаг даже старше кухни. Если он погаснет… – он чиркнул пальцем по горлу, – пиши пропало.

В этот момент мужчины, крутившие над головой тряпичные свертки, одновременно бросили их на середину стола, и из них высыпалась куча ярко-зеленых листьев.

– Салатный стол, – пояснил Филип. – Только для салатной зелени.

Поодаль от салатного стола один из поваров снимал с громоздкой деревянной стойки, установленной у высокого буфета, подносы размером с хорошее тележное колесо. Потом с криком «Поберегись!» он принялся запускать один за другим по полу. Мужчины и мальчишки подались в стороны, когда металлические диски, вихляя и погромыхивая на каменных плитах, покатились через все помещение, прямиком в поджидающие руки. На каждый поднос с грохотом ставилась стопка оловянных плошек, после чего его уносили в дальний конец кухни, к гигантскому очагу, занимавшему всю поперечную стену. Там высокий длинноусый мужчина медленно выписывал мешалкой восьмерки в большом котле, а его приземистый напарник ловко орудовал поварешкой. В миски вязко шлепались дымящиеся лепешки серой овсянки.

– Все, с завтраком управились, – сказал Филип. – Я про нас говорю, про кухню. Которые наверху, они еще набивают брюхо. – Он пренебрежительно ткнул пальцем в потолок.

– Которые наверху?

– Домашняя прислуга. Мы с ними никаких дел не водим. Только кормим, и все.

Повара по всей кухне поминутно выкрикивали приказы: «Воды сюда!», «Точило мне!», «Выпотрошить живо!» – и всякий раз один из младших поваров или поварят срывался с места, чтобы поднести-отнести-подержать-убрать или пособить в какой-нибудь загадочной кухонной работе.

За высоким буфетом Джон заметил выход в широкий коридор с круговой лестницей. Над зияющим очагом поднимался громадный дымоход, по обеим сторонам которого высились поленницы дров. Внезапно ноздрей мальчика коснулся новый запах, острый и сочный одновременно. На скамье поблизости стояла деревянная клеть, и в соломе там уютно покоилась дюжина или больше ярко-желтых фруктов с восковой пупырчатой кожурой. Он видел такие плоды в матушкиной книге и теперь зачарованно уставился на них.

– Ты что, впервые лимоны видишь? – спросил Филип Элстерстрит.

– Нет, конечно, – пробормотал Джон. – Просто я не знал.

– Чего не знал?

Джон поколебался:

– Не знал, что они желтые.

Филип недоуменно глянул на него в очередной раз. На другом конце очага, рядом с широкими арками, в воздух всплыло огромное облако пара. Оттуда повеяло запахом рыбного супа. Четверо мужчин в красных ливрейных куртках и фартуках быстро отступили назад, чтоб не обожгло. Один из них обернулся и заметил мальчиков.

– Эй вы, двое! – крикнул лысый коротышка через всю кухню. – Подите сюда!

– Это мастер Генри, – прошептал Филип. – Брат Джоша.

– Знаю, – откликнулся Джон, пытаясь сообразить, как следует обращаться к мужчине. Надо смотреть в лицо, подумал он. Или нет, не надо.

– Другие трое – старшие повара. Лишнего не болтай, особенно с Вэнианом.

– Кто из них Вэниан?

– Посередке стоит. На крысу похожий.

Зев очага разверзался все шире, чем ближе они подходили. Джон изумленно разглядывал колеса и цепи гигантского вертельного устройства. Над медленным огнем кипели котелки и котлы всех размеров – от самых маленьких до такого, в каком и целую свинью сварить можно.

– Самый большой – это котел мастера Сковелла, – тихо проговорил Филип.

Один из младших поваров осторожно раздувал мехами тлеющие угли под гигантской посудиной. Джон снова уловил диковинный запах. Смола и лилии, но потоньше и послабее, чем помнилось.

– Где Джошуа? – осведомился Генри Пейлвик. – И другой парень, с лошадиной физиономией.

– Бен Мартин, – подсказал Джон и после долгой паузы, спохватившись, добавил: – Мастер Генри.

Генри Пейлвик принялся сурово выговаривать Филипу: мол, что они делают в кухне, куда, как известно Филипу и всем остальным, без особого разрешения нельзя заходить никому, кроме кухонных работников. Даже мистеру Паунси нельзя, как Филипу прекрасно известно. Даже самому сэру Уильяму…

Крысоподобный Вэниан быстро окинул Джона цепкими черными глазами и вернулся к разговору с другими двумя поварами, который касался котелка, висящего в огромном медном котле. Под восхитительным ароматом рыбы растекался слабый запах Беновой посылки. Внезапно у Джона свело живот от голода. Мужчины понемножку отхлебывали из разливной ложки, которую передавали друг другу. Самый высокий из троих – на голову выше товарищей – с удовольствием причмокнул и улыбнулся.

– Будет мисс Лукреция кушать это или нет, но кухня свой долг выполнила, – весело объявил он. – Простой бульон лучше всего подходит для молодого желудка, особливо для такого, который питанию предпочитает воздержание. Миноги, тонко измельченный панцирь краба, вяленая рыба и… – Он принюхался и нахмурил брови.