Текст книги "Пир Джона Сатурналла"

Джон кивнул. Это был один из любимых псалмов священника. Девочка поджала губы и пытливо взглянула Джону в глаза. Прядь волос выбилась у нее из-под чепца.

– Ты умеешь считать?

Она задумчиво накручивала на палец светлый локон. Джон снова кивнул.

– Хорошо. – Девочка указала на кочку. – Сядь там.

Через минуту Джон осторожно поднес руку к лицу Кэсси.

– Раз, два… – проговорил он.

– Давай дальше.

– Три, четыре, пять…

Он чуял запах волос и шерстяного платья Кэсси. Земляничную свежесть дыхания. Девочка рассеянно накручивала на палец длинный светлый локон, и сердце Джона глухо стучало от волнения. Ноготь у нее синий, заметил он. Ушибла, верно.

– …двадцать девять, тридцать…

Джон считал веснушки. Закончив с одной щекой, он перешел на лоб и оттуда спустился к другой щеке. Кэсси щурилась и тихо смеялась, пока он легонько тыкал пальцем у нее вокруг глаз. В воздухе между ними плавали пряные луговые ароматы. Когда он дошел до оборки батистового чепца, Кэсси вынула из него длинную булавку, тряхнула головой, и светлые локоны рассыпались по плечам. Джон продолжал считать веснушки вокруг рта.

– …сорок восемь, сорок девять…

Когда он приблизился к самым губам, она с неожиданным проворством схватила его палец и крепко сжала. Синяк у нее под ногтем потемнел.

– Ты знаешь, что такое веснушки?

Джон помотал головой.

– Это грехи.

Абель как-то обмолвился, что Кэсси малость тронутая. С тех самых пор, как умерла их младшая сестренка, Мэри Старлинг. Над деревьями тонкой струей вился дым, поднимаясь в безоблачное небо. Матушка, поди, уже заждалась, вспомнил Джон.

– Первой ведьмой была Ева, – сказала Кэсси. – Бог послал ее испытать Адама. Ну, когда она дала ему яблоко. Нам он тоже послал ведьму.

Джон подумал о лесе Баклы, о струящемся из него аромате фруктового цветения.

– Но ведь никакой ведьмы нет, правда? Святой Клод о ней позаботился.

– С виду ведьмы ничем не отличаются от нас с тобой, – ответила Кэсси.

– Тогда как их опознать?

– Бог открывает тебе глаза. Если ты избранный. Ведьме не обмануть Бога, где бы она ни пряталась. – Девочка вдруг подалась к нему, и теплое дыхание обдало его ухо. – Ты же ходишь туда, да?

Джон проследил за ее взглядом. Оба они смотрели на темную стену деревьев над склоном долины.

– Туда не пройти, – сказал он. – Там везде густой ежевичник.

– Колючки ведьмам не страшны. Ведьмы же не кровят, помнишь?

Этому учил Марпот. Когда Кэсси не пела в церкви, она стояла на коленях в доме церковного старосты вместе с другими молельщиками.

– Я молилась там. – Девочка указала глазами на буковую рощу, потом улыбнулась Джону. – Я знала, что ты придешь.

Джон изумленно уставился на нее:

– Знала? Откуда?

– Мне Бог сказал.

Кэсси поднялась на ноги и подобрала подол платья, собираясь сбежать с откоса. Джон увидел голые белые ноги, коленки в синяках.

– Ты пялишься?

Щеки у него запылали.

– Хочешь знать? – спросила она. – Хочешь знать, что сказал мне Бог?

Джон с надеждой посмотрел на нее снизу вверх.

– В следующее воскресенье, – промолвила Кэсси. – Жди меня после церкви.

В теплом спертом воздухе хижины плавал запах сухих листьев. Когда Джон проскользнул в дверь, мать подняла на него взгляд. На ее лице дрожали красные отсветы тлеющего огня. В очаге на цепи висел дымящийся закопченный котел.

– Длинным путем шел? – спросила она.

Джон кивнул и торопливо проскочил мимо нее. Пока он сидел рядом с Кэсси, шишка на затылке не болела, а сейчас мучительно пульсировала, да и в горле саднило невыносимо. Джон уселся по другую сторону от очага и медленно обвел глазами хижину. В дальнем углу стоял сундук, возле широкого соломенного тюфяка, где они спали. За сундуком теснились ряды бутылок и склянок. Над очагом висели котелки и сковородки. Там же на полке, прислоненная к стенке, стояла раскрытая книга в кожаном переплете.

Джон всегда видел страницы лишь издалека и мельком: рисунки плодов, деревьев, цветов, корней и листьев, столбцы таинственного рукописного текста. Ближе матушка не подпускала. Когда к ним наведывались деревенские женщины, она неизменно убирала книгу подальше. Вот и сейчас, заметив брошенный украдкой взгляд Джона, она дотянулась и закрыла ее.

Матушка ходила на склон сегодня: у стены стояла раздутая дерюжная торба для трав. Джон медленно потянул носом, определяя по запаху последнюю добычу: свежая бузина, черная белена, яснотка, росянка… Всё знакомые запахи. Но сквозь грубую дерюгу просачивался еще какой-то дразнящий цветочный аромат. Джон рассеянно потрогал шишку на затылке.

– Опять побили?

Она всегда знала. Джон посмотрел ей в глаза и молча покачал головой, собираясь с духом перед неизбежным допросом. Но пока он ежился под пристальным взглядом, из очага повалил густой дым, и мать закашлялась. Одной рукой она прикрыла рот, чтобы брызги не летели в котел с варевом, а другой – оперлась об очаг и зашлась безудержным кашлем, сотрясаясь всем телом. Джон схватил кувшин и выбежал из хижины.

Ей было за тридцать. «Матушка Сюзанна» – так называли ее ночные посетительницы. «Любезная Сюзанна» – так обращались к ней сидящие сзади женщины в церкви, когда трясли за плечо, чтоб проснулась. Раньше они являлись в дневное время и вручали ей калач за снадобье, меру овса за лечебные советы и стертую монетку, если она накидывала плащ и следовала за ними. Она брала и посулами, коли у них больше ничего не было. Теперь они крались по тропинке после наступления темноты и тихонько стучали в дверь. Они входили со встревоженными лицами, и начинался приглушенный разговор о болях, кровотечениях, судорогах, плодных водах, верчении-кручении младенца в утробе, околоплодных оболочках, слишком тонких или слишком толстых, порванных или затерявшихся в лабиринтообразных женских внутренностях.

Они благословляли «матушку Сюзанну», когда ее снадобья облегчали родовые муки и когда новорожденный испускал первый крик у нее в руках. Они присылали ей ломтики копченого бекона или отрезы канифаса, из которого она шила ему одёжу. Но они также перекрещивались и сплевывали, знал Джон. И за глаза обзывались на нее по-всякому. По ночам она бродит по деревне со своей корзинкой, стращали женщины своих детей. Она затянет у них на кишках петлю из своих жестких черных волос. Матушка Сюзанна приняла их на свет, говорили они. Ворожея Сью может извести их со свету.

Джон зачерпнул кувшином воды из желоба позади хижины, бросился обратно и дал матери попить. Когда приступ кашля прошел, она достала из своей торбы пучок толстых зеленых стеблей и переломила пополам. Сквозь дым прорезался острый запах бузины.

Свежесрезанные ветки отпугивали мух. Бузинный отвар хорошо слабил. Иуда повесился на бузине, сказал старый Хоули на одном из воскресных уроков. Еще из веток получались отличные духовые трубки, надо только выковырять рыхлую сердцевину.

Матушка положила бузинные побеги в котелок, стоящий в большом котле, и помешала дымящуюся жидкость, выписывая половником медленные восьмерки. Потом долила меру воды и капнула несколько капель из склянки.

Испортить отвар проще простого, учила она Джона. Стоит только взять слишком короткий корень или слишком длинный, недоложить или переложить щепотку, собрать луковицы растений на ущербе луны или в один из неблагоприятных дней года. Жидкость из котелка она процедит и охладит, смешает с чем-нибудь или оставит как есть. Потом сольет в одну из склянок с пробкой, выстроенных рядами возле сундука: с отварами, настойками, целебными растворами и снадобьями.

Сквозь тонкие занавески уже светила луна, когда матушка наконец стряхнула капли с половника и поставила в очаг глиняный горшок с ужином. Из дома Старлингов, расположенного ниже по склону, доносились бранчливые голоса Джейка и Мерси. Полено в глубине топки прогорело, и сноп искр взметнулся в дымоход. Джон сидел спиной к стене и ждал, когда от горшка потянутся струи запаха. Матушка сняла крышку, и облако пара всплыло и распласталось по соломенной кровле. Она с улыбкой взглянула на Джона. Это была их любимая игра.

– Баранина, – начал он. – Ячмень. Яблоко. Чуток лимонного тимьяна. Лавровый лист…

Стоило ему потянуть носом, и он уже знал название. Когда он закончил, мать подалась к нему и ласково взъерошила волосы. Ее пальцы задели шишку на затылке, и Джон дернулся от боли. Она нахмурилась, потом притянула его к себе и осторожно ощупала ушиб.

– Джонни, деточка, – утешала Сюзанна, – у них просто забава такая.

Она всегда так говорила, прижимая к груди голову сына или расчесывая пальцами его кудри. Ласковый шепот вился над ушами Джона, словно клубы пара, что поднимались над котлом, кружились, растягивались в тонкие волокна и бесследно исчезали. Но Джон помнил мерзкую вонь дохлятины. Помнил страшный пинок Дандо. Хоть до седых волос швыряйся Абель Старлинг в него камнями – мать по-прежнему будет нашептывать ему на ухо утешительные слова. Раздражение Джона внезапно переросло в гнев. Он резко отстранился:

– Мы здесь чужие.

– Чужие?

– Нам не стоило сюда возвращаться.

Глаза матери сузились.

– Кто тебе это сказал?

– Эфраим Клаф.

– Да что он понимает? – рассердилась Сюзанна. – Здесь наш дом. Здесь все, что у нас есть.

– А что у нас есть-то? – ожесточенно спросил он, окидывая взглядом тесную хижину. – Что?

Мать с укором посмотрела на него. Дальше будет молчание, знал Джон. Так заканчивались все споры: сходили на нет, точно пар из котла… Но сейчас она нахмурила брови и промолвила:

– Больше, чем ты думаешь.

К великому удивлению Джона, она поднялась на ноги, подошла к очагу и взяла с полки книгу. Потом вернулась, положила тяжелый том на сундук и, в упор взглянув на сына, велела:

– Открой.

«Это что, шутка такая? – недоуменно подумал он. – Какая-то новая головоломка, чтобы сбить с толку?»

Осторожно откинув обтянутую кожей переплетную крышку, Джон почуял затхлый запах старой бумаги. Он перевернул первую пожелтелую страницу, испещренную пятнами, и увидел искусный рисунок: полный до краев кубок, оплетенный лозами с виноградными гроздьями. Только наполнен кубок был не вином и не водой, а словами.

Джон уставился на загадочные знаки. Он не умел читать. Вокруг кубка простирался диковинный сад. Среди деревьев с толстыми стволами распускались цветы, похожие на крокусы. Виноградные лозы вились по ветвям с перистыми листьями, отягощенным крупными гроздьями невиданных плодов. Далеко на заднем плане Джон заметил крышу с высокой дымовой трубой. Матушка села рядом и указала пальцем:

– Вот пальмовые деревья. А вот финики. Мед брался из ульев, шафран из этих цветов. Виноград зрел на лозах…

Она словно разговаривала сама с собой, словно повторяла давно заученный урок, легко водя пальцами то по выцветшим письменам, то по рисункам растений и плодов. Потом перелистнула страницу.

У Джона возникло впечатление, будто перед ним уже другая книга: чернила стали ярче, бумага белее. Здесь тоже были изображены пальмы, крокусы и виноградные лозы, но вместе с разнообразными родственниками. Знакомые луговые цветы соседствовали с кустами, усыпанными причудливыми плодами. Ползучие плети сворачивались змеиными кольцами между фантастических растений, каких наверняка не существовало в природе. Но все же каждая прожилка каждого листка и лепестка казалась словно срисованной с натуры, и каждый стебелек был надписан крохотными заостренными буковками. Дальше последовало еще несколько таких же страниц, а после книга опять стала древней, с поблекшими чернилами. На сей раз на желтом крапчатом листе густо теснились деревья, полные птиц.

– Эта книга писалась давным-давно, – тихо проговорила Сюзанна, задумчиво рассматривая стволы и ветви. – Писалась и переписывалась. Задолго до нас с тобой.

– Что за птицы такие? – спросил Джон, вглядываясь в рисунок.

– На каждой странице – сад. Со всеми цветами и плодами.

«Пар котла», – снова подумал он, когда мать умолкла. Но потом рисованные птицы всецело завладели вниманием мальчика. Они сидели на ветвях или летали: ржанки, жаворонки, голуби и другие, ему неизвестные. Они выпархивали из крон и в клювах несли слова. Здесь тоже присутствовало здание, размером покрупнее, но почти полностью скрытое за деревьями – лишь дымовая труба торчала над ними. Сюзанна перевернула лист, и дальше опять пошли страницы поновее, видимо добавленные позже, в качестве пояснения к старым. На них были изображены самые разные птицы, от могучих орлов до мелких певчих пташек. Затем Джон долго рассматривал рисунок реки с выпрыгивающими из воды рыбами: на каждой чешуйке написано слово, строчки перескакивают с одной рыбы на другую, на дальнем берегу стоит здание с трубой. На следующей странице оказался рисунок морского берега, кишащего крохотными крабами. Теперь Джон увидел, что здание огромное, с высокими сводчатыми окнами. А дымовая труба размером с башню. Дальше шли вишневые, яблочные и грушевые сады, где деревья росли в шахматном порядке. Потом опять высокие сводчатые окна и гигантская труба. Прямо дворец какой-то, подумал Джон. Интересно, кто там жил?

Диковинные сады проходили чередой перед взором мальчика. В глубине горла у него шевелился демон, словно ощущая ароматы цветения и вкус плодов. «Все до единого растения и все мыслимые создания собраны здесь, – подумал он, – въявь существующие и воображаемые». Но тонкие облачка пара все еще поднимались над матушкиным котлом. О том, почему они с матерью не чужие в Бакленде, чудесные картинки говорили не больше, чем луговая трава за дверью хижины. Гнев Джона испарился, а на смену пришла растерянность.

– Я ничего не понимаю, – наконец признался он.

Сюзанна улыбнулась:

– Я все тебе растолкую.

* * *

Уже почти стемнело, когда погонщик свернул с дороги, ведя в поводу пегую кобылу. Они прошли через луг к полуразрушенному амбару. Джош завел в него лошадей по земляному скату, потом подошел к мулу. Парнишка сполз с седла и болтался сбоку.

– Говорил же тебе приглядывать за ним! – резко бросил погонщик Бену. – А теперь – посмотри на него.

Бедняга дрожал всем телом. Джошуа развязал веревки у него на запястьях и щиколотках, потом снял с мула и поставил на землю. Тот свалился как подкошенный.

– Я думал, приглядывать, чтоб не сбежал, – неловко пробормотал Бен Мартин.

– Да куда он сбежит-то? – раздраженно спросил погонщик, растирая ледяные руки своего подопечного. – Бежать-то некуда, верно? А ну-ка, подержи его за ноги.

Мальчик слабо сопротивлялся, пока Джош стаскивал с него насквозь мокрую одежду. Они хорошенько растерли его дрожащие конечности, потом достали из одного из вьюков шерстяное покрывало. Ребенок принимал суету вокруг него с полным безразличием, не выказывая ни благодарности, ни недовольства. Он оказался даже более худым, чем выглядел верхом на муле: ключицы и ребра так и торчали. На лице у него ничего не отразилось, когда Джош закутал его в одеяло.

Пока погонщик чистил лошадей, Бен Мартин рыскал по амбару в поисках топлива для костра. От мешка с посылкой потянуло странным ароматом, и краем глаза он заметил, как мальчонка повернул голову.

– Знаешь, чем пахнет? – спросил Бен.

Непонятный запах витал вокруг него вот уже неделю, с последней ночи в задней комнатушке «Ночного пса». Похожий на смоляной, только слаще, он пробивался даже сквозь несколько слоев промасленной ткани, запечатанной воском. Смуглый мужчина по имени Элмери водрузил посылку на стол.

«Усадьба Бакленд, – сказал он с чужеземным акцентом. – Для Ричарда Сковелла. – И добавил с ухмылкой: – Главного повара самого сэра Уильяма Фримантла».

Девять шиллингов тогда показались хорошей платой.

Раньше Бен никогда не носил ничего тяжелее приходно-расходных книг своего последнего работодателя Сэмюэла Фесслера, шерстяного мануфактуриста. Он никогда не бывал в долине Бакленд, никогда не бывал на Равнинах. Но Бен кивнул темнокожему мужчине в теплой задней комнатушке. На следующее утро он взвалил на плечи мешок со странно пахнущей посылкой и двинулся в путь.

Мальчик сидел, отвернув лицо в сторону. Потрескивал костер. Джош разрезал ковригу на три части. Мужчины смотрели, как их маленький сотрапезник отрывает куски от ломтя и запихивает в рот, жуя и глотая с угрюмой решимостью.

– Где его родичи? – спросил Бен.

– У него никого нет.

Джош вспомнил, как они медленно шли по безмолвной деревне и шесть глиняных бутылок отца Хоула глухо позвякивали в соломенных корзинах.

– Они боятся показаться на глаза! – раздраженно проворчал пастор, хромая через луг прочь от церкви с закопченными стенами.

Длинная прореха у него в сутане была заметана шерстяной нитью. На лбу у старика багровела глубокая ссадина. Они прошли по тропе между живыми изгородями, и отец Хоул вызвал из опрятного белого домика мужчину с безумным взглядом. Джейк Старлинг провел священника, погонщика и мула к хижине без крыши. В ней среди разливанного моря слякоти сидел на корточках грязный тощий мальчишка.

Джейк прошлепал по грязи, усадил маленького оборвыша на мула, крепко привязал и накинул на него линялый голубой плащ. Отец Хоул отдал распоряжения, потом достал из кармана потрепанной сутаны тонкий пакет и вручил Джошу.

– Священник написал письмо, – сказал погонщик Бену Мартину. – И даже не запечатал. Правда, неучам вроде меня от этого никакого проку.

Бен Мартин взглянул на письмо. Он вспомнил темную деревню с пустынным лугом, вспомнил молчание, наступившее в зале флитвикского трактира, когда он упомянул Бакленд. Задняя каморка «Ночного пса» – вот его мир. Не долина Бакленд, не одноименная деревня и не мальчишка, привязанный к мулу. Все это его совершенно не касается. Ох, дурная он голова.

– Я знаю грамоте, – сказал Бен.

День Благовещения, год от Рождества Христова тысяча шестьсот тридцать второй.

К сэру Уильяму Фримантлу, владельцу поместья Долина Бакленд, от его покорного слуги преподобного Кристофера Хоула, викария церкви Святого Клодока в деревне Бакленд.

Досточтимый милорд! Нечестивые возникают, как трава, а праведник возвышается, как пальма. И все мы стояли в деревне Бакленд воинством верных слуг Божиих с тех самых пор, как святой Клодок принес клятву Господу и выступил на ведьму с факелом и топором. Теперь же я обращаюсь к Вашей светлости с нижайшей просьбой сделаться защитником и покровителем одного из нас – мальчика, нареченного при крещении Джоном Сандаллом.

Костер горел неровно. Письмо было написано размашистым беглым почерком, а Бенджамен Мартин уже давно не читал так много слов подряд. Джош слушал, изредка кивая, но мальчик сидел, отрешенно уставившись в огонь. Как будто в письме шла речь о незнакомых ему людях или о далеких краях, давным-давно им покинутых.

Я прошу Вашу светлость приютить этого ребенка. Никто здесь о нем не позаботится, местные жители чураются его, страшась собственных своих прошлых деяний. Ибо минувшим летом Зло ходило меж нами по деревне. Многие дети захворали и умерли, претерпев великие мучения перед тем, как Господь принял их к себе. Зло не обошло стороной и старших, которые впали в разногласие, и священника, который дважды совершил грех нерадения. Он не заметил, как взросла Нечестивая Трава, и не признал Змея, в чужом обличье проскользнувшего в Сад и отравившего все здесь своим ядом. Теперь люди не смеют смотреть названому мальчику в лицо, ибо в самых его чертах читают укор за свою жестокость. Посему я смиренно поручаю Джона Сандалла попечению Вашей светлости…

Бен не узнавал собственного голоса, гулко разносившегося по темному амбару. Животные переступали копытами и всхрапывали. Слушая повествование отца Хоула, Джош кивал сам себе, словно изгнание мальчишки из деревни подтверждало какие-то его давние подозрения. Сам Джон Сандалл неподвижно сидел, обняв колени, и равнодушно смотрел в костер. Уже закутавшись в свое одеяло, Бен задумался над письмом преподобного и долго гадал, что подразумевалось под «нечестивой травой» и «змеем», краем уха прислушиваясь к дождю, протекающему сквозь гнилую соломенную кровлю. Наконец он заснул.

Разбудил Бена грохот распахнутой двери. Джош уже встал. Снаружи ярко светило солнце, и над мокрой травой курился пар. Лошади потянулись за погонщиком, осторожно ступая по раскисшему дерну. Хромой мул потащился за ними. Мальчик побрел из амбара шаткой поступью, в накинутом на плечи голубом плаще. Когда Бен вышел, волоча по земле свой тяжелый мешок, Джош оглянулся и проворчал:

– Ладно, можешь положить свою ношу на лошадей. Часть на одну, часть на другую. Ничего с ними не станется.

Удивленный Бен вытащил из мешка скатанное одеяло.

– А ты взамен окажешь мне одну услугу, – добавил Джош.

«Само собой, ведь задаром погонщики ничего не делают», – подумал Бен.

– Какую?

– Этот малый, – Джош указал пальцем, – молчит как рыба.

Джон Сандалл стоял около мула, яростно скребя ногтями голову. Он весь кишел вшами, заметил Джош накануне вечером. Отец Хоул, конечно, написал все ладно и складно, но в усадьбе вряд ли бросятся звонить в колокола по случаю прибытия мальчишки. И мистер Паунси не забьет в ладоши от радости. Лишний едок всегда обуза. Завшивленный лишний едок – тяжкая обуза. А уж завшивленный и немой лишний едок…

– Развяжи ему язык, – велел Джош. – Заставь говорить, понял?

Бен расправил плечи и почувствовал, как горят рубцы, натертые лямками мешка. Получится ли у них разговор? Он передал Джошу скатанное одеяло и следом – завернутую в промасленную ткань посылку, источающую диковинный запах. Джош уложил вещи на лошадей, а потом, петляя между лужами, направился к щиплющему траву мулу. Мальчик настороженно смотрел на приближающегося мужчину, потирая натертые веревкой запястья. Джош взглянул на худое лицо с запавшими щеками, на тонкие руки под голубым плащом:

– Ты ведь не собираешься сбежать, правда, Джон Сандалл?

Тот едва заметно мотнул головой. «Нечестивая трава, – подумал Бен. – Что же имел в виду священник?»

– Мы направляемся в усадьбу Бакленд, – продолжал Джош. – Знаешь, где она находится? Сэр Уильям даст тебе пристанище.

Мальчик запахнул полы голубого плаща и посмотрел в сторону, откуда они пришли.

– Путь обратно тебе заказан, – негромко проговорил Джош. – Тут уж ничего не изменишь.

* * *

Бога не было здесь вот уже сорок три года. Сухопарый старец в длинном голубом балахоне, согбенный под громадным мешком, он исчез в брызгах сверкающих осколков. Мгновением позже за ним последовал и святой Клодок, провожаемый монотонным псалмом, который распевали громилы в черных плащах, ввалившиеся в церковь с дубинками, камнями, ведрами извести и малярными кистями. С тех пор окна церкви Святого Клодока стояли без витражей.

Это произошло в первую Пасху после начала служения отца Хоула в Баклендском приходе. Сейчас означенный священник, обливаясь потом и пошатываясь, взбирался по скрипучим ступенькам на кафедру и мысленно недоумевал, почему вдруг в самое обычное воскресенье в памяти у него раздался звон бьющихся стекол. Почему сегодня, по прошествии многих лет, в течение которых на троне сменились королева и два короля, а в Каррборо аж шесть епископов, ему вдруг вспомнился день, когда Бог исчез из церкви? Положив ладони на гладкий бортик кафедры, отец Хоул обвел взглядом свою паству, ища ответ в поднятых к нему лицах. Прихожане внимательно смотрели на него с древних скамей.

Впереди сидели самые зажиточные селяне – Клафы, Хакстейблы, Сатоны и представители уважаемой ветви семейства Чаффинг. Скамьи позади них занимали Паркисоны и Фентоны, дальше располагались Друри, другие Чаффинги и Риверетты. На задних скамьях размещались все остальные. Наряженные в свои лучшие платья и чепцы, в самые чистые башмаки, чулки и бриджи, они глядели пристально и дышали ртом, чтобы не обонять слабого запаха гниения из-под ног. Старлинги и Дейры сегодня воротят нос друг от друга, заметил отец Хоул. Том Хоб слегка раскачивается, в его раззявленный рот того и гляди муха залетит. Перед ним, бесстыдно выставив раздутый живот, сидит Мэдди Оддбоун, недавно прогнанная с места служанки. У Джинни Лэмб на скуле свежий синяк, а у Илайджи Хакстейбла налитые кровью глаза краснее носа. На задней скамье в самом углу очень прямо сидит Сюзанна Сандалл. Ее сынишка, обычно тихий и спокойный, безостановочно ерзает на месте. За скамьями стоит церковный староста во всем черном, с копной длинных светлых волос и немигающими голубыми глазами на тяжелом лице.

Вот в чем дело. Вот почему вдруг вспомнились те давние события, сообразил отец Хоул, проглатывая разжеванный листочек мяты. Глаза Тимоти Марпота. В них читается непоколебимая уверенность в своей правоте. Полное отсутствие сомнений. У людей в черных плащах, бивших окна, были такие же глаза.

Но ни один фанатик не стал бы так длинно отращивать свои густые белокурые волосы, подумал преподобный. И не стал бы так бескорыстно трудиться на пользу своего прихода. Марпот читал проповеди всякий раз, когда отец Хоул недомогал, и всякий раз, по словам Гидеона Стивенса, продолжал говорить еще долго после того, как вытекал весь песок в часах. Он даже устраивал для прихожан молельные собрания в своем доме, поощряемый к тому епископом. Нет, назначение Тимоти Марпота в Баклендский приход было настоящим благом, истинным подарком Божиим. Отец Хоул так и сказал новому церковному старосте во время «ревизорского обеда». Марпот, который в тот момент срезал щечки с телячьей головы, расплылся в блаженной улыбке, словно получив наконец ответ на молитву, долго остававшуюся неуслышанной.

Громкое покашливание Гидеона вывело священника из задумчивости. Он взглянул на стих псалма, выбранный для сегодняшней проповеди, обратил свое испещренное старческими пятнами лицо к собранию и перевернул песочные часы.

– Нечестивые возникают, как трава, – возвестил он прихожанам церкви Святого Клодока. – А праведник возвышается, как пальма.

То была одна из его любимых библейских цитат. Нечестивые велики числом, объяснял отец Хоул. Но по счастью, над ними возвышается могучий ствол добродетели, лишая их солнечного света и живительного дождя. Это и есть пальма. Зло увядает и чахнет, говорил он себе, сидя с поникшей головой за столом в своей гостиной, пока зойлендские фанатики орали псалмы в церкви. Без должного ухода нечестивая трава засыхает и гибнет. Потом вопли прекратились. Беда миновала, подумал преподобный. Но секунду спустя в уши ударил звон разбитого стекла. И он еще долго сидел перед длинной коричневой бутылкой, одинокий, как пальма. Сидел и ждал…

Он оказался прав. Ко времени, когда из Каррборо прибыл констебль с помощниками, брат Зоил с приспешниками в черных плащах уже ушел. Двинулся к деревушкам на склонах Хребта. Или к болотам на Равнинах. Или к темным сырым церквям Зойленда. Последнее выступление брата Зоила состоялось в Каррборо, когда он выбежал из толпы после мессы, в праведном гневе потрясая над головой Библией, ударом которой и сломал нос епископу. В наказание его светлость повелел отрубить беззаконнику руку.

– Так нечестивые чахнут и хиреют, – сказал отец Хоул своей пастве, когда утекали последние песчинки в песочных часах, рассчитанных на час. – Они обращаются в мякину, и Господь сдувает их с лица земли. Такова участь всех нечестивых.

В заключение он прочитал молитву за короля, потом за сэра Уильяма, хозяина поместья Долина Бакленд. Прихожане начали подниматься со скамей. Мысли преподобного обратились к бутылке, стоящей в буфете у него в гостиной. «Подожду до заката, – решил он. – Все же воскресенье как-никак». Покашливая, пошмыгивая, приглушенно переговариваясь, шаркая, народ потянулся к выходу.

Стоя у дверей, отец Хоул благословлял своих подопечных и на каждом задерживал внимание. Синяк под глазом Джинни Лэмб побудил преподобного предостерегающе взглянуть на Джона Лэмба. Раздутый живот Мэдди Оддбоун заставил осуждающе нахмуриться и покачать головой. Том Хоб получил замечание за деревянную пивную кружку, болтавшуюся на веревке, обвязанной вокруг пояса. Учуяв кислый запах сидра от Илайджи Хакстейбла, отец Хоул придержал мужчину за руку:

– Новому колодцу уже почти два года, Илайджа. Ты когда-нибудь пробовал пить оттуда?

– Колодезная вода для детей и лошадей, святой отец, – пробурчал Илайджа.

Священник обменялся взглядом с его старшим братом Лео, но тот лишь пожал плечами.

Он их пастырь, подумал отец Хоул. Они его овцы. Подобно неразумным овцам, они большей частью блуждают где хотят. Наконец в церкви остались одни только дети. По приглашению отца Хоула они уселись, поджав ноги, на пол перед алтарем. Священник взял кусок мела:

– Кто нарисует мне пальму?

Дети недоуменно уставились на него: Тобит Друри и Сет Дейр, Дандо Кэндлинг, у которого волосы белее, чем у глубокого старика, Кэсси и Абель Старлинг, юные Чаффинги, Пегги Роули, которая никогда не расстается с куклой, сестры Фентон и все остальные. Священник улыбнулся. Он любил задавать им неожиданные вопросы, даже немного ошарашивать. Бог может взять и исчезнуть, однажды сказал он. Исчезнуть, как лед в луже. Как стекло в окне.

– Ну же, – просительно промолвил он, – кто нарисует?

Отец Хоул помахал мелом перед равнодушными лицами. Мысленным взором он видел мощный ствол и ветви, похожие на лезвия серпов. Вдруг в задних рядах раздался голос, на памяти священника никогда раньше не поднимавшийся выше шепота.

– Я.

Джон поднялся на ноги, со стучащим сердцем. Он почти не слушал проповедь и нетерпеливо ерзал на скамье во время молитвы. Всю неделю в голове у него звучали слова Кэсси: «Жди меня после церкви». Сейчас он начал пробираться между детьми. В воздухе висел сладковатый смрад разложения. В позапрошлом месяце в могиле под полом похоронили одного из Хакстейблов. Из старого колодца идет такой же запах, подумал Джон. Запах отсырелого савана. Но с чего бы вдруг из колодца воняло трупами? Он взял у отца Хоула мел и начертил на каменной плите слегка выгнутую линию пальмового ствола. Он старался, чтобы рука не дрожала, когда рисовал ветви с длинными листьями, расходящиеся от верхушки и свисающие к земле.

– Да, – кивнул отец Хоул, когда мальчик закончил. – Именно такую форму Бог придал пальме.

Джон стал пробираться обратно на свое место. Эфраим шептался с Тобитом. Сет искоса посматривал на Джона. Он украдкой бросил взгляд на Кэсси. Во время богослужения он не сводил глаз с белого чепца девочки, и в ушах у него звенели слова: «Хочешь знать?.. Жди меня…» Теперь отец Хоул рассказывал о том, как тень от пальмы укрывает и спасает слабых, но вместе с тем губит нечестивую траву, лишая живительного солнечного света. Джон слушал, одной частью своего существа мечтая, чтобы урок закончился поскорее, а другой – желая, чтобы старый священник говорил вечно.

Наконец преподобный отпустил учеников, и они гурьбой повалили наружу. Джон, по обыкновению, выскочил первым, но на сей раз остановился у ворот. Младшие дети изумленно вытаращились на него. Кэсси вышла из церкви вместе с Тобитом, Сетом и Абелем. За ними следовали хмурый Эфраим и Дандо. Джон не сдвинулся с места. Потом он увидел, как широкий лоб Тобита прорезает вертикальная складка, а глаза Дандо медленно сужаются. Он обмишулился, внезапно понял Джон. Кэсси устроила ему хитрую ловушку, а он и попался как дурак. Сейчас они накинутся на него всем скопом. Но мальчики остановились и молча переглянулись. Затем вперед выступил Тобит и выпалил: