Текст книги "Холокост. Новая история"

Гитлер и здесь лукавил – антибольшевистские взгляды у него тоже сформировались в 1920-е годы, но по ряду причин от их публичного представления в таком агрессивном виде он пока воздерживался. Это был вопрос тактики, пояснил фюрер на встрече с партийными активистами в апреле 1937-го, за полгода до своей нюрнбергской речи. На этом закрытом собрании он сказал, что понимает желание некоторых своих соратников применять по отношению к евреям более сильные меры, такие, как, например, «маркировка» их специальными знаками, но надо понимать, что до сих пор его главной задачей было удерживаться от действий, которые впоследствии пришлось бы отменять, и шагов, которые могли каким-то образом навредить их общему делу. «Вы должны понимать, что я всегда продвигаюсь вперед настолько, насколько могу рискнуть, – и ни на шаг дальше. Жизненно важно обладать шестым чувством, подсказывающим, что еще можно сделать, а что делать не надо»³⁵. Потом Гитлер добавил, что опасность, исходящую от евреев, сознают все члены НСДАП, но думать, что возможно в каждый конкретный момент, должен он. Из этой речи мы можем сделать вывод, что Гитлер давно хотел бы радикально действовать при преследовании евреев, но вынужден был считаться с политической необходимостью продвигаться к конечной цели постепенно. Какова эта цель, объясняет Геббельс, 30 ноября 1937 года сделавший в дневнике следующую запись: «Долго говорили [с Гитлером] о еврейском вопросе. Евреи должны быть изгнаны из Германии, из всей Европы. На это требуется время, но это должно произойти и произойдет. Фюрер полностью готов к этому»³⁶.

Тактический подход у фюрера был и при реализации другого его давнего убеждения: придет время и Германии понадобится плацдарм на западной границе большевистской России. В 1930-е годы он никогда публично об этом не говорил, но в частном порядке за год до нюрнбергской речи 1937-го ясно дал понять, что имеет намерения противостоять распространению коммунистической чумы, а уже в августовском циркуляре 1936 года, в то время, когда Герман Геринг был назначен руководителем экономической программы, известной как «четырехлетний план», уже есть упоминание, что в военном смысле судьба Германии – искоренить большевизм. «Четырехлетний план» подразумевал переустройство экономической жизни страны с целью ее перевода на военные рельсы. В нем, в частности, было сказано, что, поскольку Германия перенаселена, ей необходимы новые территории, и, следовательно, «окончательное решение этой проблемы заключается в расширении нашего жизненного пространства»³⁷. Слова «окончательное решение» скоро станут штампом нацистской лексики – позже так назовут, например, и план истребления евреев, но пока они означают отграничение переходной фазы, во время которой немцы будут наращивать свою военную мощь, от этапа, когда, собственно, начнутся боевые действия.

На заседании кабинета министров 4 сентября 1936 года Геринг зачитал циркуляр Гитлера и прокомментировал его. Логика и посыл фюрера ясны: столкновение с Россией неизбежно³⁸. Спустя два месяца, в ноябре, Геббельс подтвердил, что партийное и военное руководство рейха в полной мере осознает: у Германии будет схватка с Россией. Геббельс сослался на разговор с фюрером о том, как идет перевооружение. «Мы вкладываем в это огромные средства. В 1941 году оно завершится. Наше господство в Европе не должно вызывать сомнений… Конфронтация с большевизмом приближается»³⁹.

Еще через десять месяцев, в сентябре 1937 года, в своей чрезвычайно эмоциональной нюрнбергской речи Гитлер сделал попытку свести воедино то, что говорил в частных беседах, и то, что было сказано публично, хотя речь о нападении Германии на Советский Союз, конечно, не шла. Наоборот, фюрер заявил, что вермахт перевооружается для того, чтобы быть готовым отразить большевистскую угрозу в случае нападения русских. А поскольку за большевиками стоят евреи, военный конфликт с русскими будет также означать вооруженную борьбу с еврейской угрозой. То, что война между Германией и СССР станет противостоянием не только техники, но и идеологий, было ясно уже тогда, но, по мнению Гитлера, она подразумевала еще и демонстрацию неоспоримой силы и превосходства арийской расы.

Тем, кто эту точку зрения не разделял, пришлось уйти или для начала как минимум уступить часть своих полномочий. В частности, 27 ноября 1937 года с поста рейхсминистра экономики был уволен Ялмар Шахт, хотя еще раньше, после назначения Геринга главным по реализации «четырехлетнего плана», ряд функций по руководству военной экономикой перешел именно к нему. Шахт остался в составе правительства в качестве министра без портфеля и сохранил пост президента Рейхсбанка, но в январе 1939 года лишился и его. Впоследствии Шахт имел контакты с группой военных, решивших выступить против нацистского режима, хотя сам участником заговора не был. 21 июля 1944 года, после провала июльского покушения на фюрера, он был арестован и отправлен в концлагерь.

Ялмар Шахт – не единственный из тех, кто в начале 1930-х годов во всем поддержал Гитлера, а потом оказался отстранен от власти. Его судьба повторились – с теми или иными вариациями – у некоторых других представителей элиты Третьего рейха. Она может показаться, как говорят теперь, экстремальной, все-таки Шахт занимал очень высокое положение в нацистском государстве, но тем не менее попал за колючую проволоку. Впрочем, даже с учетом всего этого путь от первоначальной эйфории после победы НСДАП до разочарования в последующей агрессивной политике режима у многих долгим не был. 5 ноября 1937 года, за несколько недель до того, как Шахт лишился должности министра экономики, Гитлер посвятил в свои радикальные планы нескольких представителей немецкой военной и политической аристократии старой закалки. Идеи фюрера безусловно поддержали не все, и после этого карьера многих сначала встала под вопрос, а затем закончилась – с теми или иными неприятностями для них, а то и бедами. В тот день на совещании в рейхсканцелярии присутствовали главнокомандующий сухопутными силами генерал-полковник Вернер фон Фрич, главнокомандующий военно-морскими силами гросс-адмирал Эрих Редер, главнокомандующий военно-воздушными силами рейхсминистр авиации Герман Геринг, а также военный министр фельдмаршал Вернер фон Бломберг и министр иностранных дел Константин фон Нейрат. Ставший впоследствии широко известным протокол совещания назван по имени военного адъютанта Гитлера полковника Фридриха Хоссбаха – именно он вел записи. Гитлер открыто изложил свои экспансионистские планы в Европе. Германии нужны новые территории, а значит, в ближайшие годы неизбежны войны. Как следует из протокола, войну с Англией и Францией в 1939 году Гитлер не планировал, но, чтобы получить доступ к источникам сырья для германской экономики, намеревался провести малые кампании. Полномасштабный европейский военный конфликт намечался на 1941–1944 годы, и вот тогда как раз подразумевались Англия и Франция. О своей самой грандиозной идее – нападении на СССР – Гитлерна этом совещании не сказал ни слова. В целом краткосрочными целями были названы аншлюс Австрии и оккупация Чехословакии.

Кроме того, 5 ноября 1937 года Гитлер заявил, что для него главная цель политики – безопасность немецкого общества, а первостепенный вопрос, который надо решать, – обеспечение жизненного пространства. Это полностью совпадает с тем, что он излагал еще в 1924 году в своей книге⁴⁰. Далее фюрер подчеркнул, что Германия должна как можно быстрее двигаться вперед, проводя агрессивную внешнюю политику, потому что нынешнее преимущество, достигнутое благодаря перевооружению, вечным не будет. Наладить партнерские отношения с Лондоном не представляется возможным – это очевидно. Действительно, Риббентропу, летом 1936 года назначенному послом в Великобритании, чтобы в том числе добиться прочного германо-британского союза, заключить желанный альянс не удалось. Теперь Гитлер считал, что Великобритания, которая не хочет и не может согласиться с существованием сильной Германии, в грядущем конфликте станет противником.

Геринг, как всегда, фюрера в развернувшейся дискуссии поддержал, но остальные военачальники были настроены скептически. В особенности они опасались – пророчески, – что Германия может оказаться втянута в войну на два фронта. Аргументы были обоснованными, но Гитлер от своих подчиненных желал услышать вовсе не это.

Все, кто выразил на этом совещании те или иные сомнения или выражал их ранее, в ближайшие несколько месяцев покинули свои посты, а Бломберг, Фрич и Нейрат вообще лишились их в один день.

Бломберг в январе 1938 года женился, и тут выяснилось, что до этого его супруга давно была на заметке у полиции – еще с тех пор, когда была замечена позирующей для порнографических фотографий. Военная элита, надо сказать, испытала шок, а Гитлер и Геринг увидели в этом подрыв авторитета вермахта. 26 января Бломберг был снят со всех постов, а 4 февраля отправлен в отставку.

Фрич в этот же день подал в отставку сам – после того, как его ложно обвинили в гомосексуальной связи. 18 марта 1938 года он был оправдан, однако в должности не восстановлен.

Нейрат покинул министерство иностранных дел, получив «повышение» в виде поста президента кабинета министров – консультативного органа, который ни разу не собирался.

Все новые люди, назначенные на ключевые посты военного и других ведомств, оказались либо более покладистыми, либо менее смелыми. А может быть, в их характерах сочетались оба этих качества. Министром иностранных дел Германии стал Иоахим фон Риббентроп, бывший посол в Великобритании. Фрича на посту главкома сухопутных войск сменил Вальтер фон Браухич, до этого командовавший 4-й армейской группой. Должность военного министра была упразднена. Прямых свидетельств, что эти кадровые изменения произошли потому, что все, о ком идет речь, высказали свое скептическое отношение к захватническим планам Гитлера, а Фрич к тому же вступил в перепалку с Герингом, нет, но поводы отстранить их от реальной власти нашлись тут же, хотя, например, фотографиями, компрометирующими жену Бломберга, гестапо располагало достаточно давно. Так или иначе, в результате всего этого решению фюрера проводить более радикальную внешнюю политику теперь мало что препятствовало, если вообще препятствовало.

Первые шаги на пути более агрессивного поведения Германии по отношению к другим странам были сделаны уже через четыре месяца после этого знакового совещания. Тут надо заметить, что отношения между Адольфом Гитлером и правительством его родины – Австрии в последнее время стали весьма напряженными. Эта конфронтация, в свою очередь, привела к глобальным изменениям в политике нацистского антисемитизма.

До того как Гитлер стал канцлером Германии, история австрийских евреев во многом была схожей с таковой у соседей – евреев немецких. О положении венских евреев первой половины XIX века можно судить, в частности, по зданию богато украшенной синагоги (Stadttempel), построенной в центре города в середине 1820-х годов. С одной стороны, интерьер – ионические колонны и куполообразный свод – свидетельствует о процветании и успехах венской еврейской общины, а с другой – очень скромный вход, почти невидимый с улицы, заставляет вспомнить о гонениях, несмотря на то что в 1782 году император Иосиф II подписал так называемый патент о религиозной толерантности, который вводил в империи свободу вероисповедания.

В 1867 году австрийские евреи наконец были по закону признаны равными в правах с остальными подданными короны, и в Вене начался золотой век еврейской культуры. Это было время композитора Густава Малера, писателя Артура Шницлера, психиатра Зигмунда Фрейда – все они родились в еврейских семьях. Безусловно, не всех австрийцев обрадовала новообретенная свобода евреев. Особенно яростный антисемитизм демонстрировали два политика – Георг фон Шенерер и Карл Люгер. Шенерер, лидер австрийского националистического движения, был одержим тремя идеями: желанием более тесного союза с Германией, неприятием католицизма и ненавистью к евреям. Тем не менее его антисемитизм строился больше на расовой, чем на религиозной почве. Эту мысль Шенерер сформулировал так: «Религия – только маскировка. Порок кроется в крови»⁴¹. Карл Люгер, бургомистр Вены, выступал против чрезмерного представительства евреев в определенных профессиях и утверждал, что они способны развратить любое общество. Нацистам подобные заявления были бы близки. «Как только государство позволяет евреям захватить власть, – утверждал Люгер, – ему грозит скорый крах, но в тех государствах, где хватает ума изолировать евреев, монархические принципы сохраняются»⁴². Люгер быстро обернул себе на пользу страх венцев перед наплывом евреев из Восточной Европы, особенно тех, кто бежал из России. Появились призывы закрыть австрийскую границу, дабы не допустить въезда в страну евреев. Усиливались страхи, что они привезут с собой разные болезни. Кроме того, евреи наверняка будут призывать к революции! В ноябре 1905 года в одном из своих выступлений Люгер прямо обратился к венским евреям. Бургомистр призвал их не принимать [еврейских] революционеров – социал-демократов. «Настойчиво предупреждаю евреев: здесь может произойти то же самое, что в России. Мы, венцы, антисемиты, но мы, безусловно, не склонны к насилию и убийствам. Тем не менее, если евреи станут угрожать нашему отечеству, мы этого не потерпим»⁴³.

Вся эта австрийская антисемитская риторика была хорошо знакома антисемитам в Германии, но в плане «решения еврейского вопроса» между двумя странами имелось большое различие, и заключалось оно в пропорциональном соотношении еврейского населения. В Германии евреев было меньше 1 процента, в то время как в Вене в 1890 году их насчитывалось около 12 процентов, то есть евреями были примерно 100 000 из 820 000 жителей города. К марту 1938-го, когда нацисты вошли в Австрию, только в Вене жили более 180 000 евреев (возможно, и 200 000), а во всей Германии в это время их уже было в два раза меньше. Таким образом, еврейскую «проблему» в Австрии нацисты расценивали как намного более серьезную, чем та, что пока еще не была решена дома, в Германии.

Вспомним, что после окончания Первой мировой войны державы-победительницы решили разделить Австро-Венгерскую империю, и Австрия стала самостоятельным государством. Новое правительство в Вене хотело, чтобы Австрия вошла в состав Германии, но по условиям Сен-Жерменского договора 1919 года это оказалось невозможно. Австрийцы не забыли, что их просьба была отклонена – вердикт очевидно странный, учитывая обещание Вудро Вильсона обеспечить право наций на самоопределение.

Но куда было деваться от географических реалий? В 1920-е и 1930-е годы Германия играла определенную роль в австрийских делах. В 1920-е Австрия, как и Германия, переживала экономические трудности, хотя и не столь масштабные, как соседнее большое государство. В 1934 году в Австрии разразился политический кризис. В результате попытки захвата власти нацистами был убит канцлер Энгельберт Дольфус. Однако заговорщики действовали неумело, и правительственным войскам, возглавляемым министром юстиции Куртом фон Шушнигом, удалось взять верх. Шушниг, ставший новым канцлером, стремился укрепить независимость Австрии от Германии – при том, что в Берлине у власти был человек, родившийся в Австрии, но считавший себя и всех «арийских» австрийцев немцами.

Гитлер оказывал на Шушнига политическое давление, но от прямых военных действий с целью форсировать присоединение – аншлюс – пока воздерживался. Конечно, у фюрера были опасения, что аншлюс настроит против него другого диктатора – Муссолини, ведь Италия являлась гарантом независимости Австрии. В Берлине надеялись на какого-то рода объединение, что называется, мирным путем, и в 1936 году, после подписания австро-немецкого соглашения, это показалось возможным. По его условиям Австрия фактически обязалась следовать политике нацистской Германии. Со своей стороны, Германия признавала суверенитет и независимость Австрии и обещала не вмешиваться в ее внешнюю политику. Чтобы подтвердить положения договора, Шушниг назначил на различные административные посты австрийских национал-социалистов, а потом объявил амнистию для нескольких тысяч нацистов.

В начале 1938 года немецкий посол в Вене, бывший канцлер Франц фон Папен, предложил Шушнигу встретиться с Гитлером в Берхтесгадене, чтобы уладить «недоразумения», существующие между их странами. Встреча состоялась 12 февраля и стала ярким примером того, как Адольф Гитлер умел выбивать своих оппонентов из колеи. Во время первой беседы, которая происходила в кабинете фюрера на первом этаже замка Бергхоф, он выдвинул австрийскому лидеру целый ряд претензий: Австрия должна выйти из Лиги Наций, Австрия исторически саботировала все попытки союза с Германией, Австрия стремится укрепить свою границу с рейхом и т. д. Обвинения Гитлер подкрепил угрозами, заявив, что намерен положить всему этому конец, и добавил: «Возможно, однажды утром вы проснетесь в Вене и обнаружите, что мы уже там – как весенняя гроза. И тогда вы кое-что увидите»⁴⁴. Далее фюрер сказал, что после вторжения в стране будут расквартированы части СС и Австрийский легион (военизированная структура, состоящая из австрийских нацистов), и никто не сможет помешать им действовать – даже он.

Курт Шушниг, имевший юридическое образование, во время Первой мировой сражался в австро-венгерской армии, а после войны стал адвокатом, вступил в христианско-социальную партию, и в 1927 году был избран в нижнюю палату парламента. Он мыслил как юрист и политик. Разговаривать ему с Гитлером было трудно. Тот мог громоздить одно ложное обвинение на другое с такой скоростью, что на них и ответить не представлялось возможным. Шушниг стал одним из первых иностранных политиков, сбитых этим с толку, но не последним. Кажется, он и не понял, что Гитлер его аргументы не слышит. Фюрер был политическим деятелем совсем другого рода. Он не желал искать взаимоприемлемые компромиссы. Для него не имело значения, что «факты», приводимые им, не соответствуют действительности.

Схожую риторическую тактику Адольф Гитлер применял и при нападках на евреев. Например, его голословное заявление, что разные «евреи за границей» планируют заговор с целью организации волнений в Германии, недалеко ушло от предъявленных Шушнигу огульных обвинений в том, что вся история Австрии – один бесконечный акт государственной измены. Точно так же недвусмысленное упоминание о том, что даже он не сможет «остановить» германских солдат, если они окажутся в Австрии, похоже на заявление 1933 года, сделанное во время бойкота нацистами еврейских магазинов, что есть опасность самосуда над их хозяевами. В обоих случаях Гитлер позиционировал себя как сдерживающую силу по отношению к своим более радикально настроенным соратникам. И тем не менее это была явная угроза. Если кто-то не принимает его предложение, пусть пеняет на себя.

После встречи в Бергхофе Курт Шушниг пришел в замешательство. Отто Пиркхем, австрийский дипломат, который был с ним в тот день, вспоминает, что за обедом канцлер не проронил ни слова. «Он находился в подавленном состоянии, и его молчание объяснялось тем, что во время встречи с Гитлером Шушниг понял – для Австрии наступают непростые времена»⁴⁵. Словом, канцлеру пришлось подписать документ, подразумевающий еще ряд уступок Германии, в том числе назначение на пост министра внутренних дел австрийского нациста Артура Зейсс-Инкварта.

20 февраля 1938 года Гитлер произнес в рейхстаге продолжительную речь, во время которой похвалил Курта Шушнига за его «глубокое понимание и дружественную готовность… искать решение в интересах обеих стран и в интересах немецкого Volk – всего немецкого Volk, сыновьями которого мы все являемся»⁴⁶. Через четыре дня в Мюнхене на праздновании годовщины образования НСДАП фюрер связал австрийский и еврейский вопросы воедино и ополчился против «лжи», появляющейся в зарубежной прессе по поводу реальных намерений Германии в отношении Австрии. Особо он выделил британскую газету News Chronicle, которая якобы написала, что немецкие войска концентрируются на границе с Австрией. Völkischer Beobachter в своем отчете об этом мероприятии отметила, что Гитлер назвал такие обвинения наглыми и наглядно демонстрирующими, как еврейские международные организации фабрикуют и распространяют ложь. Там же приведена цитата из речи фюрера: «Мы должны извлечь из этого урок. Мы должны решительно бороться с еврейскими подстрекателями в Германии. Мы знаем, что все они агенты Интернационала, и будем относиться к ним соответственно»⁴⁷.

Шушниг попытался спасти ситуацию. В Австрии был объявлен плебисцит по поводу объединения с Германией. В ответ Гитлер по совету Геринга еще больше усилил давление на Австрию – в Баварии началась мобилизация войск. Однако при объявлении опроса граждан канцлер пренебрег предписанным конституцией совещанием с собственным правительством, в связи с чем Зейсс-Инкварт и вице-канцлер Гляйзе-Хорстенау объявили Шушнигу, что считают плебисцит противоречащим основному закону страны. 11 марта 1938 года Шушниг подал в отставку, а Зейсс-Инкварт, занявший его место, направил германским властям «просьбу о помощи», под предлогом которой соединения вермахта и перешли границу. Австрийские войска не оказывали немцам никакого сопротивления на всем пути продвижения. Миллионы жителей Австрии приветствовали их, осыпая цветами. Многие полагали, что все произошедшее дает им надежду – новая, более сильная Австрия избавится от экономических проблем. Сузи Зейц, в те годы бывшая подростком, вспоминает, что ее семья видела в Гитлере своего спасителя, ведь их страна действительно должна была входить в состав Германии⁴⁸. Родители Сузи хотели, чтобы Австрия присоединилась к ней еще после Первой мировой войны, и теперь наконец их мечта осуществлялась.

Эмиль Кляйн, старый боец нацистской партии, который в 1923 году принимал участие в пивном путче, был вообще все себя от радости. Вот его свидетельство: «Я был в то время старшим региональным командиром гитлерюгенда. Услышав, что начался аншлюс, я пришел в восторг, ведь у меня в юности были кое-какие связи с австрийцами. Никому ничего не сказав, не спросив разрешения у начальства, я сел в машину и помчался в Австрию вслед за войсками, через Пассау. Такие ощущения я переживал единственный раз в жизни. Какой энтузиазм! Думаю, ни я, ни солдаты не получали в своей жизни столько поцелуев! Ими нас одаривали местные девушки. Австрия ликовала!»⁴⁹

Гитлер пересек австрийскую границу в полдень 12 марта, через несколько часов после того, как это сделали его солдаты. Произошло это в символическом месте – на реке Инн в его родном Браунау-ам-Инн. Триумфальный проезд мимо торжествующих толп длился до Линца – города, где он ходил в школу. Рейнхард Шпитци, австрийский нацист, работавший в министерстве иностранных дел Германии, ехал в шестой машине кортежа, вслед за автомобилем фюрера. Для Шпитци это был чрезвычайно эмоциональный момент: «Все мои мечты были о воссоединении Австрии с Германией. Не забывайте, Австрия правила Германией на протяжении 600 лет, немецкая корона хранится в Вене, в Хофбурге. Для меня после поражения 1918 года, для всех нас это была мечта… Должен сказать, что энтузиазм (конечно, не 100-процентный, но как минимум 85-процентный) был ошеломляющим… Я видел даже полицейских и монахинь, держащих флаги со свастикой. Мы все считали, что это будет новый, миролюбивый большой рейх, потому что австрийцам – я сам австриец – война не нравится. Мы проиграли столько войн Пруссии, Англии, Франции и так далее, что уже были сыты по горло всякими войнами… Аншлюс стал одним из успехов Гитлера, достигнутых без войны, так же как оккупация Рейнской области, и то, что он сделал, было абсолютно правильно»⁵⁰.

Шпитци утверждает, что в то время хорошо представлял себе цели фюрера: «Гитлер с самого начала хотел объединить все немецкоязычные страны, за исключением Швейцарии и Люксембурга, в старую Священную Римскую империю германских народов. Он решил исправить несправедливости Тридцатилетней войны, Мюнстерского и Оснабрюкского мирных договоров, он хотел сделать Германию такой же великой, как в Средние века».

Идея, что конечной целью нацистов является воссоединение немецкоязычных народов, а не захватническая война на востоке, была широко распространенным заблуждением, и Адольф Гитлер охотно его поддерживал в публичных выступлениях. Шпитци, в 1930-е годы служивший в немецком посольстве в Лондоне, свидетельствует о том, что многие представители британской правящей элиты не видели особой проблемы для Европы в таком объединении: «Пока он [Гитлер] занимался этим, национал-социалисты встречали полное понимание большей части британского истеблишмента. Они это понимали. Именно так мне говорили».

В Австрии такие антисемитские меры, как в Германии, не применялись, но тем не менее были значительные «традиционные» предубеждения, вполне бы одобренные бывшим бургомистром Вены Карлом Люгером. В частности, Вальтер Френц, который побывал в австрийской столице в 1928 году, описывает следующий эпизод. «Внезапно трамвай, в котором я ехал, резко затормозил, – говорит Френц, позже ставший личным фотографом Гитлера и одной из ключевых фигур в системе визуальной пропаганды Третьего рейха. – На путях был человек, который не видел приближения трамвая. Водитель, остановившись, в сердцах воскликнул: “О, черт, это же еврей! Если б знал, не стал бы тормозить!”» И все в вагоне его поддержали: “Так и надо было сделать с этой еврейской свиньей!” А ведь они даже не знали того человека»⁵¹. Сузи Зейц, приветствовавшая Гитлера в Линце в марте 1938 года, тоже испытывавшая негативные чувства к евреям, сейчас выражает их чуть более дипломатично: «Должна сказать, евреев в Австрии недолюбливали. У нас никогда не возникало ощущения, что они такие же, как мы. Они были другими, совершенно другими»⁵².

Евреи оказались в опасности с первой минуты вступления немцев в Австрию. «Мы слышали шум на улицах, – рассказывает австрийский еврей Вальтер Каммерлинг, которому тогда было 15 лет. – Все население Вены, по крайней мере нееврейское население, торжествовало и радовалось. Потом начались первые проблемы… Стали громить еврейские магазины». Да, опасность стала чувствоваться сразу же после немецкого вторжения. «Ты был вне закона. Никакой защиты. Любой мог пристать, сделать с тобой что угодно…»⁵³

Печально известны случаи, когда нацистские бандиты заставляли евреев чистить улицы, стараясь при этом унизить их человеческое достоинство. Вальтер Каммерлинг запомнил хорошо одетую женщину, которая взяла на руки свою маленькую дочку, чтобы та видела, как штурмовик пинает ногами старого еврея, моющего щеткой тротуар. «Все смеялись, – говорит он, – и эта женщина тоже. Для них это было развлечением, что меня потрясло до глубины души»⁵⁴.

Американский корреспондент Уильям Ширер тоже оказался свидетелем травли евреев, начавшейся в Вене. «Сообщения о садизме нацистов и австрийцев стали для меня неприятным сюрпризом, – писал он в своем дневнике в первые дни аншлюса. – Еврейских мужчин и женщин заставляют чистить уборные. Буквально сотнями… их хватают на улицах без разбора и заставляют мыть туалеты…»⁵⁵

Первоначальный всплеск антисемитских действий в основном был спонтанным. Речь идет о беспорядочных, несистемных действиях на местном, так сказать, уровне – похожих на те, что предпринимали штурмовики сразу после прихода нацистов к власти. Вскоре руководство НСДАП охладило эту импульсивную брутальность. Преследования стали обретать определенный алгоритм. Практически сразу после вторжения немецких войск на территорию Австрии начальник всей германской полиции рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер организовал в венском отеле «Метрополь» свою штаб-квартиру, и тут же в городе появился Рейнхард Гейдрих, его ближайший сподвижник и руководитель службы СД – контрразведывательного подразделения в составе СС. В ночь с 13 на 14 марта, через 36 часов после того, как нога первого немецкого солдата шагнула на австрийскую землю, гестапо приступило к изъятию из домов евреев произведений искусства. Бесценная коллекция Ротшильдов, в частности, была распределена между Гитлером и Герингом. Правда, часть ее осталась в Австрии – в музее Линца. Меньше чем через неделю после оккупации нацисты закрыли все главные конторы еврейских организаций, а их руководителей отправили за решетку. К концу марта евреям запретили работать в научных учреждениях и театрах и служить в австрийской армии. Еврейские предприниматели лишались своего бизнеса и собственности. Нацисты захватывали их магазины, фабрики и дома, и такой процесс «арианизации» вскоре повторится в Германии.

Первый поезд из Австрии в концентрационный лагерь Дахау отправился 1 апреля 1938 года, а к декабрю там оказалось почти 8000 австрийских граждан⁵⁶. Сначала это преимущественно были политические противники нацистов, многие – с еврейскими корнями, но с мая арестовывать стали евреев, которых называли асоциальными элементами или преступниками, хотя никаких обвинений им не предъявлялось⁵⁷. Террор достиг таких масштабов, что австрийские евреи подвергались риску быть арестованными просто за посещение ресторана или общественного парка в тот момент, когда власти объявляли очередную облаву. В 1938 году из всех австрийцев, отправленных нацистами в Дахау, более 75 процентов были евреями. В составах, идущих в этот лагерь, всех часто избивали и подвергали разным истязаниям. По оценкам самих эсэсовцев, в одном таком эшелоне физическому воздействию подверглись более 70 процентов арестованных⁵⁸.

Некоторые австрийские евреи пытались отстаивать свои права. Так поступил, в частности, Давид Шапира, венский еврей, юрист и владелец магазина, потерявший зрение в результате ранений, полученных во время великой войны. После того как ему запретили заниматься адвокатской практикой, а магазин отняли, он с женой отправился к властям Вены и передал жалобу, надеясь, что, увидев его боевые награды, над ними смилостивятся. Услышал Шапира следующее: «Еврейский мерзавец, эти габсбургские побрякушки можешь засунуть себе в задницу. Иди прочь и не вздумай возвращаться, иначе тебя спустят с лестницы. Может, тогда ты прозреешь»⁵⁹.

В среде венских евреев обычным делом стали самоубийства. Счеты с жизнью сводили в среднем пять человек в день, причем иногда публично. Уильям Ширер свидетельствут, что однажды его друг увидел, как в баре парень, похожий на еврея, достал из кармана старомодную бритву и полоснул себя по горлу⁶⁰. 23 марта 1938 года Геббельс цинично отметил в своем дневнике: «Раньше самоубийства совершали немцы. Теперь настал черед других»⁶¹.