Текст книги "«Дневник сумасшедшего» и другие рассказы"

Лу Синь
«Дневник сумасшедшего» и другие рассказы

Дневник сумасшедшего

Братья Х, – сейчас я умышленно не называю их фамилии, – в прошлом, когда мы учились в средней школе, были моими хорошими друзьями. С тех пор прошло много лет, связь между нами мало-помалу прекратилась. Недавно я случайно узнал, что один из них тяжело заболел: когда я ездил на родину, то по пути завернул, чтобы посетить их и застал лишь одного из братьев, который и рассказал, что болен то был его младший брат.

«Вы напрасно делали такой длинный путь, только для того, чтобы навестить нас. Ведь он давно уже поправился и сейчас уехал в Н-ск ожидать получения казенной должности». Вслед затем, он громко рассмеялся и достав две тетради дневника сказал, что определенно следует познакомить старых друзей с его состоянием во время болезни. Захватив с собой дневник я вернулся домой и по просмотре записей пришел к заключению, что он страдал разновидностью нервной болезни, называемой манией преследования. Повествование этого дневника было весьма путанное, отсутствовала последовательность в изложении, встречалось множество бессвязных слов; так-же не были проставлены ни месяц, ни число и только по разнице в цвете туши, в форме почерка можно было вывести заключение, что дневник писался не один раз. Отобрав из дневника все, что было более или менее связное, я сейчас объединил это в одну книгу, чтобы представить для изучения врачам. Я не исправил ни одного слова в ошибочных выражениях дневника: мною лишь изменены все фамилии людей, ибо хотя они и являются деревенскими жителями, все же не следует предавать их широкой гласности, пусть даже и в общих чертах. Что-же касается до заглавия книги, то оно было дано самим автором-дневника после его выздоровления и больше не подвергалось исправлению.

1

Второй день четвертого месяца седьмого года. Сегодня вечером замечательно светит луна. Вот уже с лишним тридцать лет, как я не вижу ее и сегодня, когда я ее увидал, настроение необычайно поднялось. Только сейчас я понял, что предыдущие тридцать лет покрыты мраком. Однако надо быть исключительно осторожным. А не то, собака со двора Чжао… Почему она смотрит на меня обоими глазами? Мой страх не лишен оснований…

2

Сегодня совсем не было лунного света; я понял, что это не к добру. Утром осторожно вышел за ворота. Выражение глаз Чжао Гуй-вэнь было странным: не то он боялся меня, не то собирался причинить мне вред. Но в то же время все они боялись, как бы я не заметил этого. И все, кого только я встречал по дороге, все вели себя подобным образом. Один из них был особенно злым; он рассмеялся при виде меня, широко разевая рот. Меня всего, с головы до пят, вдруг бросило в холод и я понял, что их приготовления уже закончены. Однако я не испугался и по-прежнему продолжал свой путь. Ребятишки, шедшие толпой впереди меня тоже говорили между собой обо мне. Выражение их глаз было таким же как и у Чжао Гуй-вэня, лица их были пепельно серые. Я подумал: чем я обидел этих детей раз они тоже так себя ведут. Я не выдержал и крикнул им: «Скажите мне!», но они убежали.

Я думаю: чем обидел я людей, которых встретил по дороге; разве только что двадцать лет тому назад наступил на старую приходо-расходную книгу Гу Цзю. Господин Гу Цзю был этим весьма недоволен. Хотя Чжао Гуй-вэнь и не знаком с ним, но наверняка до него дошли слухи об этом и он стал на сторону Гу Цзю; он подговорил прохожих, чтобы они тоже враждебно относились ко мне. Но дети? В то время они еще не родились на белый свет; почему же сегодня они тоже странно смотрели на меня, уставившись в упор: не то они боялись меня, не то собирались причинить мне вред. Все это меня страшит, удивляет, а вместе с тем и огорчает. Понимаю, наверное, этому научили их родители!

3

Ночью никак не мог уснуть. Любое дело можно понять только когда его всесторонне изучишь!

Они – люди, которых заковывал в шейные колодки уездный начальник, которых били по лицу помещики, у которых отнимали жен стражники из уездного управления, родители которых умирали от гнета ростовщиков; выражение их лиц даже тогда не было таким испуганным, таким свирепым; как виденное мною вчера. То, что показалось мне самым странным, было поведение женщины, которую я вчера встретил на улице; избивая своего сына, она кричала: «Я те дам! Не успокоюсь, пока всего тебя не искусаю!». Но глаза ее в то время в упор смотрели на меня. Я испугался, и не был в силах скрыть свой испуг. Толпа людей стоявших там с оскаленными клыками, громко расхохоталась. Чень Лао-у подбежал ко мне и насильно потащил меня домой.

Притащил меня домой… Домашние делают вид, что не знают меня; выражение их глаз такое же как и у тех, других… Вошел в кабинет, а тут защелкнули дверь, все равно как курицу закрыли в клетку. Это еще более заставляет меня раздумывать, в чем же тут дело? Несколько дней тому назад из деревни Нянцзыцунь пришел арендатор сообщить о неурожае и рассказал моему старшему брату, что жители этой деревни сообща убили одного злодея из своей же деревни; несколько человек вынули его сердце и печень, зажарили их на масле и съели, чтобы стать более храбрыми. Когда я попытался вставить несколько слов в их разговор, арендатор и брат несколько раз взглянули на меня. Только сегодня я понял, что их взгляды был такими же, как и у тех людей на улице.

При мысли об этом меня всего, с головы до пят, бросило в холод. Раз они могут есть людей, то почему они не смогут съесть меня.

Посмотрите! Слова той женщины, что кричала «искусаю тебя», хохот тех людей, что стояли с землянисто-серыми лицами и оскаленными клыками, разговор арендатора несколько дней тому назад – определенно тайный – все это намек. Я понял, что ее слова были ядом, их хохот – ножом, их зубы белые, острые, хищно ощерившиеся – что все это были орудия для пожирания людей. Что касается лично меня, то хотя я и не злодей, но после того, как я наступил на приходо-расходную книгу Гу Цзю, оказывается это трудно утверждать. Они как будто мыслят иначе; как именно – я не могу разгадать. Кроме того, стоит им только рассердиться на вас, как они назовут вас злодеем. Я еще помню, как брат когда то наставляя меня говорил: какой бы не был хороший человек, если будешь ему перечить, он обязательно будет возражать; но если ты умышленно пропустишь мимо ушей возражения плохого человека, он будет говорить о тебе; «какой искусный и знающий человек, не такой как остальные». Как могу я разгадать их подлинные намерения тем более, когда речь идет о том, чтобы съесть человека? Любое дело можно понять только когда его всесторонне изучишь. В старину часто ели людей; это я еще помнил, только не ясно. Раскрыл книгу по истории, желая справиться, но в книге отсутствовали хронологические даты, а на каждой странице вдоль и поперек были написаны лишь слова «гуманизм» и «мораль». Так как я все равно не могу заснуть, то внимательно читал книгу глубоко за полночь и вдруг между строками рассмотрел иероглифы – вся книга была исписана двумя иероглифами – «Поедать людей». Это бесчисленное множество иероглифов книги, множество слов арендатора, хихикая в упор уставились на меня своими странными глазами. Я тоже человек; они хотят съесть меня!

4

Утром ненадолго присел, успокоившись. Чень Лао-у вошел, неся завтрак, состоявший из чашки с овощами и чашки с вареной рыбой; глаза этой рыбы белые и жесткие, ее разинутый рот совсем как у тех людей, думавших о людоедстве. Я съел несколько кусочков: скользкие, не разберешь, не то рыба, не то человек; тотчас же меня стошнило и я их выплюнул.

Я сказал: «Лао-у, передай брату, что мне скучно; я хочу пройтись по двору». Лао-у ничего не ответил и ушел; вскоре он вернулся и отпер дверь.

А я не сдвинулся с места, наблюдая, что же они сделают со мной; знаю, что они не желают освободить меня. Ну и конечно! Брат привел с собой какого то старика; выступают медленно… Глаза старика полны свирепости: он боится, что я это замечу, поэтому стоит опустив голову и из под очков тайком бросает на меня косые взгляды. Брат спросил: «Сегодня ты, кажется, совсем хорошо себя чувствуешь». Я ответил – «Да». Брат продолжал: «Сегодня я пригласил доктора Хэ осмотреть тебя». – Ладно! – ответил я, но на самом деле разве я не знал, что этот старик переодетый палач! Несомненно, под предлогом пощупать пульс, он определит, насколько я жирен, а за эту услугу ему тоже выделят для еды ломтик мяса. А я не боюсь; хотя я и не ем людей, но все же я храбрее их. Я протянул ему обе руки и стал наблюдать, как он приступит к делу. Старик сел, закрыл глаза, долго щупал пульс, долго размышлял, а затем открыв свои дьявольские глаза сказал: «Нечего тут думать, подержите его в полном покое несколько дней, тогда все будет хорошо».

«Нечего думать, подержите в полном покое»! Выдержать пока не нагуляется жир; понятно, тогда они смогут больше съесть: но что же во мне есть такого, что все «будет хорошо»? Этот народ и человека хочет съесть и, в то же время, дьявольски хитрый, – выдумывает, как бы это сделать скрытно, боится прямо приступить к делу, хочет заставить меня умереть от смеха. Я не мог сдержаться и расхохотался: я очень доволен. Я знаю, что в этом моем смехе – смелость и прямота. Старик и брат изменились в лице, подавленные такой смелостью и прямотой. Но чем смелее я становился, тем более росло и их стремление меня сожрать, пользуясь моей прямотой. Старик вышел из комнаты и отойдя недалеко от дверей сказал моему брату: «давайте скорее сожрем». Брат утвердительно кивнул головой. Так и ты тоже! Это открытие, хотя как будто бы и неожиданно, но вполне логично. Человек входящий в эту шайку чтобы съесть меня оказывается мой брат!

Людоед – это мой брат!

Я – брат людоеда!

Ведь меня съедят и все же я останусь братом людоеда.

5

За последние несколько дней я несколько отступаю от своих первоначальных предположений: я допускаю, что тот старик не переодетый палач, а настоящий врач, и все таки он людоед. Основатель их науки Ли Ши-чжень[1]1
  Ли Ши-чжен – уроженец Цичжоу, жил при династии Мин. Автор «Указателя местных трав» и др.


[Закрыть] своей книге, называющейся что то в роде «Наши травы»… ясно говорит, что человеческое мясо можно есть жареным; разве после этого старик посмеет утверждать, что не занимается людоедством?

– Что касается брата, то и здесь я ни капли не взвожу на него напраслину. Когда он растолковывал мне смысл текстов, он своими собственными устами говорил, что «можно менять своих детей и пожирать их». Еще помню один случай: как то мы разговаривали об одном дурном человеке и тогда она сказал, что не только следовало бы его убить, но и «пожрать его мясо и лечь спать на его коже». Я тогда был еще маленький и от страха сердце у меня долго не могло успокоится. Брат нисколько не был удивлен рассказом арендатора из деревни Нянцзыцунь, который приходил к нам несколько дней тому назад и говорил, что «съели сердце и печень убитого» – во время всего рассказа, брат утвердительно кивал головой. Очевидно, что сейчас его взгляды такие же жестокие как и прежде. Раз он допускает, что можно менять детей и пожирать их, то можно менять все что угодно, можно есть кого угодно. Прежде я слышал только его рассуждения о принципах справедливости и по своей простоте брал их на веру; теперь же я знаю, что когда он говорит о принципах справедливости, у него не только губы вымазаны человеческим салом, но и сердце наполнено мыслями о людоедстве.

6

Глубокая тьма, не знаю: день или ночь. Собака со двора Чжао снова залаяла. Жестокость льва, трусость зайца, коварство лисицы…

7

Я понимаю их приемы, убить прямо они не желают да я не смеют, опасаясь несчастья. Поэтому они между собой договорились расставить свои сети и побудить меня к самоубийству. Взгляните на тex мужчин и женщин, которые стояли на улице несколько дней тому назад, на поведение брата в течение этих дней и этого будет вполне достаточно чтобы на восемь-девять десятых удостовериться в этом. Самое лучшее снять пояс, перекинуть его через балку, и затянувши потуже – удавиться; а они, не имея за собой никакой вины и в тоже время добившись заветного желания будут от радости хохотать на всю улицу тонкими голосами. Или скажем, умер от страха или от тоски; хотя в таком случае я и оказался бы до некоторой степени менее жирным, они все же и тут будут иметь основание к тому, чтобы одобрительно кивнуть головой несколько раз.

Они только и знают, что есть мертвечину! Помню, в книгах говорится, что существует такая тварь, называемая гиеной. Вид ее и внешность отвратительны. Она всегда питается мертвечиной: даже самые крупные кости мелко разгрызает и проглатывает. Подумаешь только о ней и то становится страшно. Гиена принадлежит к роду волков, а волк это семейство собак. Третьего дня собака со двора Чжао взглянула несколько раз на меня: ясно, что она тоже за одно с ними состоит в заговоре против меня, и что она уже давно обо всем сговорилась с ними. Старик, который смотрел на пол, тебе не удастся обмануть меня! Больше всего мне жаль моего брата. Он тоже человек, почему же он ничуточки не боится; более того, он входит в эту шайку чтобы съесть меня. Что же это: стародавняя привычка, по которой не считают это за грех, или же полная утрата совести, при полном сознании того, что это является преднамеренным преступлением? Я проклинаю людоедов, и, прежде всего, начиная с него; я хочу переубедить этих людей, и тоже, прежде всего, намерен начать с него.

8

Собственно говоря, эти доводы к настоящему времени, должны быть и для них совершенно понятны…

Вдруг, пришел человек: ему на вид было не более двадцати лет, я не мог отчетливо рассмотреть его облик. С расплывшимся в улыбке лицом он кивнул мне головой: улыбка его не была похожа на настоящую. Я спросил его: «Людоедство, правильное ли это дело?» Он по-прежнему улыбаясь ответил: «Это не голодный год, зачем есть людей». Я тотчас же понял, что он тоже принадлежит к этой шайке, любит есть людей. После этого храбрость моя увеличилась во сто крат и я настойчиво стад допытываться: – «Правильно ли»?

– Зачем спрашивать об этих делах?

– Ты действительно умеешь… шутить… сегодня очень хорошая погода.

– Погода то хорошая, свет луны тоже очень яркий. Ho ведь я тебя спрашиваю, правильно ли?

Он мялся. Запинаясь ответил: «Не..»

– Неправильно? Почему тогда они все же едят?

– Этого не может быть…

– Не может быть? В открытую едят в деревне Нянцзыцунь; вдобавок еще в книгах об этом везде, написано, все это совсем свежо!

Он изменился в лице и сделался совсем серым. В упор уставившись на меня, он сказал – «Может быть оно так и есть, ведь так было раньше».

– Так было раньше, значит правильное дело?

– Я не буду с тобой спорить об этом: одним словом, тебе не нужно так говорить: ты напрасно об этом говоришь!

Я вскочил, широко раскрыв глаза, а человека того и след простыл. Все тело сплошь покрылось потом. Он на много моложе брата, но вопреки ожиданию, тоже входит в их шайку. Конечно этому его научили его родители. Боюсь, что он в свою очередь научил этому своего сына; поэтому то даже маленькие ребятишки со злобой смотрят на меня.

9

Хотят пожирать людей, а сами в то же время боятся, как бы их самих не сожрали и глядят подозрительными взглядами друг на друга… Как было бы покойно, если бы они отказались от этих мыслей, спокойно занимались бы своим делом, гуляли, кушали, спали. А для этого нужно всего лишь перешагнуть через небольшое препятствие. Однако, они: отцы, дети, братья, супруги, друзья, учителя, ученики, враги и совсем незнакомые люди – вся эта шайка взаимно воодушевляет друг друга, взаимно втягивает друг друга и смертельно не хочет перешагнуть через это препятствие.

10

Рано утром пошел искать брата: он стоял во дворе и любовался природой; я подошел и стал позади него около двери и с исключительным спокойствием и чрезвычайно вежливо обратился к нему:

– Брат, я должен тебе что-то сказать.

– Говори, пожалуйста, – ответил он, быстро обернувшись и кивнул головой.

– Я должен сказать всего несколько слов, но не могу их произнести. Брат, наверное, вначале, среди варваров было частично распространено людоедство. Впоследствии, ввиду различия в убеждениях, некоторые отказались от людоедства, все их мысли были устремлены на самоусовершенствование и они превратились в людей: другие, однако, по-прежнему занимались людоедством. Все равно, как черви: часть из них эволюционировала в рыб, птиц, обезьян, вплоть до человека, а другая часть не стремилась к самоусовершенствованию и вплоть до сегодняшнего дня осталась в образе червей. Как низки людоеды по сравнению с не людоедами; пожалуй, даже черви по сравнению с обезьянами не столь низки, как они.

– И Я[2]2
  И Я – исторический персонаж, жил в эпоху «Чунь Цю» (Весны и Осени).


[Закрыть] сварил своего сына и отдал на пожирание Цзе Чжоу[3]3
  Цзе и Чжоу – имена последних царей-тиранов древних династий Ся и Инь (второе тысячелетие до нашей эры). Стали синонимом жестокости.


[Закрыть]. Это случай, имеющий свою непрерывную традицию. Кто знает, сколько было съедено людей с того момента, как Пань Гу[4]4
  Пань Гу – по китайской мифологии-создатель вселенной.


[Закрыть] отделил небо от земли вплоть до времен сына И Я; а от случая с сыном И Я до периода жизни Сюй Си-линь[5]5
  Сюй Сы-линь – исторический персонаж. Тайный убийца губернатора пр. Аньхуэй в конце династии Цин. (Автор дневника по болезни путает все даты и исторические события.)


[Закрыть] а от Сюй Си-линя вплоть до того, как в деревне Нянцзыцунь поймали человека. B прошлом году, когда в городе казнили преступника, так один больной чахоткой макал хлеб в кровь убитого и облизывал его.

– Они хотят меня съесть, но ты бессилен что либо предпринять, ведь ты один. Но почему же ты вошел в их шайку? Людоеды никакого порядочного дела провести не могут: они смогут съесть меня, так же смогут съесть и тебя, в этой шайке смогут пожрать друг друга. Но ведь достаточно сделать всего лишь один шаг, достаточно лишь сразу исправиться, как среди людей воцарится спокойствие. Хотя недавно и было именно так, разве мы сегодня не можем всеми силами стремиться к самоусовершенствованию, скажи, неужели же это невозможно? Брат, я верю, что ты можешь сказать это; когда несколько дней тому назад приходил арендатор просить снижения арендной платы, ты ведь отказал ему.

Сначала он только холодно улыбался, но по мере того, как я говорил, взгляд его становился все более и более свирепым, а когда я стал разоблачать их тайные замыслы, его лицо стало пепельно-серым. За воротами стояла толпа людей: среди них был и Чжао Гуй-вэнь со своей собакой. Они выходили один за другим и с любопытством вытягивали шеи. У одних нельзя было совсем различить черт лица, словно они были закрыты покрывалами; у других, как и тогда были землисто-серые лица и оскаленные клыки. Они смеялись не разжимая губ. Я знал, что все они из одной шайки, все они людоеды. Однако, я тоже понял что их мысли не были одинаковыми; одни думали, что нужно пожирать людей, так как это было заведено издавна; другие, хотя и понимали, что нельзя есть людей, все же имели желание это делать. Вместе с тем они боятся, как бы другие их не разоблачили, поэтому едва только они услышали мои слова, как очень рассердились, но все же продолжали смеяться, зажмурив глаза.

В это время брат вдруг со злостью громко закричал:

– «Пошли вон! Чего хорошего нашли смотреть на сумасшедшего!».

Тогда я распознал еще одну их уловку. Они не только не желали исправиться, но давно уже все подготовили; заранее смастерив вывеску «сумасшедший» – спрятали меня за ней. В будущем, когда они меня сожрут, не только все будет шито-крыто, но боюсь, что наоборот, они встретят сочувствие со стороны некоторых людей. Рассказ арендатора о том, что съели злодея как раз и свидетельствует, что они прибегли именно к этому способу. Это их старый прием!

Чень Лао-у, тоже очень сердитый, подбежал ко мне. Как бы они не пытались заткнуть мне рот, я все-таки хочу сказать этим людям: – «Вы можете исправиться и начинайте это делать от всего чистого сердца Вы должны знать, что в будущем на земном шаре не будет места людоедам. Если же вы не исправитесь, вы сами будете съедены до последнего. Сколько бы вас не народилось, все, вы будете уничтожены настоящими людьми, точно также как охотниками уничтожаются волки. Как уничтожают червей»!

Чень Лао-у выгнал эту шайку. Брат тоже ушел неизвестно куда. Чень Лао-у уговорил меня вернуться в комнату. В комнате – непроглядная тьма. Балки и стропила закачались над моей головой; покачались немного и начали расти в размерах… Навалились на меня… Невыносимая тяжесть, невозможно шевельнуться: они хотят, чтобы я умер. Я понял, что эта тяжесть не настоящая и выкарабкался, обливаясь потом. Однако, я, во что бы то ни стало, хочу им сказать: – «Немедленно исправьтесь, начинайте исправляться от всего чистого сердца! Вы должны знать, что в будущем не будет места людоедам…»

11

И солнце не всходит, и двери не отворяются: каждый день кормят два раза. Я беру палочки для еды[6]6
  Палочки для еды заменяют у китайцев вилки.


[Закрыть] и приходит на ум брат; я знаю, что причиной смерти маленькой сестры целиком является он. До сих пор у меня перед глазами стоит образ сестры, которой было тогда пять лет – такой милый и печальный образ. Мать непрестанно рыдала, но он уговаривал ее не плакать; наверное потому, что он сам сожрал сестру, а плач безусловно вызывал в нем угрызения совести. Но если он еще может чувствовать угрызения совести…

Сестру съел брат: я не знаю, известно ли об этом матери? Думаю, что мать это знала, но когда она плакала, то не говорила особо об этом, так как, видимо, тоже считала, что так и следует. Припоминаю, что, когда мне было четыре-пять лет, я как-то сидел перед домом и наслаждался прохладой; брат тогда сказал, что, если кто-либо из родителей заболеет, сын должен вырезать у самого себя кусок мяса, сварить его и предложить съесть; только тогда он имеет право считаться хорошим человеком. Мать же тогда не говорила, что это недопустимо. Раз можно скушать кусок, то естественно можно съесть и целого Однако, когда я вспоминаю сейчас, как она тогда плакала – при виде этого разрывалось сердце – право, это все необычайно странно.